Текст книги "Христианские древности: Введение в сравнительное изучение"
Автор книги: Леонид Беляев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
XX век принес совершенно новое отношение к методике натурных исследований и к их интерпретации, в котором «католическая археология» была уже не единственной. Поворот совершался в страстных спорах между представителями различных национальных и конфессиональных школ (см. гл. IV-1). Во многом он произошел благодаря усилиям германских и английских, русских и американских ученых, хотя и «римской школе» также предстояло еще немало выдающихся свершений. Разработка новых научных методов требовала иных, новых объектов для изучения, которые обеспечивали полевые исследования. XX век – поистине эпоха «великих археологических открытий». Познакомимся с некоторыми из них, начав с недавно оставленных катакомб.
В конце XIX в., вслед за открытиями де Росси, в изучении катакомб наступил настоящий бум.30 В Риме работы возглавили трое учеников де Росси: Энрико Стевенсон (не путать с Дж. Стевенсоном, также писавшем о катакомбах), Орацио Марук-ки и Джозеф Вильперт.31 К этому времени выяснилось, что основания многих церквей города стоят прямо над катакомбами. Такой особый район был открыт Э. Стевенсоном на Казилинской дороге. В центре крипты одна над другой помещались две локулы (что соответствовало описанию гробниц Петра и Марцеллина, мучеников эпохи Диоклетиана, сделанному Эйнхардом в IX в.). Граффити пилигримов подтвердили предположение: это было кладбише «Ad duas lauros» («у двух лавров»), возникшее во второй половине III в. и накопившее тысячи могил III–IV вв. со множеством фресок. Некрополь был увенчан мавзолеем императрицы Елены (сначала приготовленным Константином для себя) и большой кладбищенской базиликой.32
К древнейшим находкам относился и большой склеп, мозаика которого сообщала, что некий Аврелий Фелициссимус приготовил гробницу «для своих братьев и друзей-вольноотпущеннИков». Склеп построили незадолго до 220 г.; он имел два уровня, разделенных на отдельные комнаты; сначала хоронили в аркосолиях, но позже в полу и стенах вырубили ниши для дополнительных могил. Ряд признаков неоспоримо доказывает, что погребенные были христианами, причем изначально стены и потолок были расписаны сценами («Эдем», «Искушение»: змей с раскрытой пастью, обвившийся вокруг древа, «Трапеза» и др.), которые ассоциируют с символикой гностиков.
Обилие находок, однако, не соответствовало устаревшей методике исследований, пора было навести порядок в правилах датировки и атрибуции объектов. Начало этому было положено в 1915 г. швейцарским Ученым Паулем Штайгером (Styger, 1930; Styger, 1933; Styger, 1935). Он начал с трудоемкой работы по проверке материалов, пришлось перемерить вновь каждую галерею – но зато в результате удалось полностью восстановить метод древних строителей. Это было очень интересное стратиграфическое решение. Оказалось, что катакомбы не строили сразу в полном объеме. Они развивались от небольших камер или коридоров и новые галереи добавляли по мере заполнения старых. Поэтому нижние галереи позже верхних. Другим методом расширения площади для погребений было опускание пола (локулы возвышаются сейчас во многих коридорах по 10–13 и более рядов, а свод теряется в недосягаемой вышине) – значит, погребения верхних рядов в высоких галереях должны быть древнее нижних. Фрагменты саркофагов из старых языческих погребений использовали при строительстве, из-за чего они проникали на нижние уровни, где встречаются даже в кладках V в. Следовательно, датировать погребения по этим фрагментам невозможно; также не следует считать, что погребенные были язычниками или что их хоронили в целых языческих саркофагах вплоть до V века.
В итоге Штайгер ввел новые основы хронологии, менее зависимые от типологии артефактов и тем более от стилевого анализа изображений. Его исторические выводы произвели сенсацию. Катакомбы, объявил Штайгер, в основном использовали в IV в., причем не до церковного мира, а после него – следовательно, они возникли не для укрытия от гонений. Никаких следов христианских катакомб времен апостолов или даже близких по дате не существует. В то же время было, наконец, доказано, что древнейшие погребения (например, в катакомбах Домитиллы) можно датировать серединой II в. – но и они не обязательно были первыми.
Стало наглядным и развитие «социальной стратиграфии» катакомб: от частных гробниц, находившихся в собственности семьи, к развитой системе «обобществленных» галерей, перешедших в конце III–IV вв. в собственность церкви. Этому процессу сопутствовало увеличение разнообразия в сюжетах росписи: до 313 г. использовали семь ветхозаветных и шесть новозаветных сцен – в течение IV в. их стало более 60! Штайгер показал надуманность многих интерпретаций и отбросил ряд мифологем, упорно окружавших католическую трактовку иконографии.33 После работ Штайгера начался постепенный переход к современным методам датирования катакомб, так что исследователи середины XX в. опирались в датировке уже не на стилистические особенности, а на стратиграфию и «нормальные» археологические методы датировок (по монетам, керамике, артефактам и др.).
В 1920 г. успешными исследованиями открытых еще Бозио катакомб св. Памфила начал работы молодой знаток христианского Рима Энрико Йоси, в будущем Инспектор катакомб и ректор Папского института христианской археологии. В 1926 г. на Виа Тибуртина он обнаружил захоронение с посвятительной надписью: «Благословеннейшему мученику Новациану сделал эту гробницу диакон Гауденций», атрибутированное знаменитому епископу, имевшему многочисленных последователей.
Гробница датировалась 270–300 гг., но была мала и могла вместить лишь частицы мощей.34 Э. Йоси принадлежит и честь открытия древнейшего пока из подписанных катакомбных погребений, Кальпурнии Дионисии, прожившей недолго, с 23 мая 263 по 13 августа 266 г.35 Богатый «урожай» надписей с датами от 273 до 475 г. последовал при работах, проведенных после обвала в катакомбах Претекстата. Среди погребенных здесь были клирики и фоссоры (копатели могил), аристократы и вольноотпущенник Квинтус Лактеариус, а среди фрагментов саркофагов встречались несомненно языческие.
Долго думали, что фигуративное искусство катакомб вышло из более древних росписей, а именно иудейских, благодаря участию одних и тех же художников в украшении всех катакомб II – нач. III вв. (в это время общественное сознание Рима воспринимало их как членов одной религиозной традиции). Однако после открытия катакомб в саду виллы Торлония (III в.) стало ясно, что еврейские и христианские катакомбы Рима возникли примерно одновременно, в конце II – нач. III вв.; что их художественное развитие шло параллельно и ни иконография, ни тексты не заставляют думать, что одна из традиций породила другую.36
Итоги исследования катакомб в первой половине XX в. были подведены во многих публикациях, из которых следует назвать работу А.-М. Шнайдера (Германия), прекрасно систематизировавшего исследования (особенно 30-40-х гг.) и достойно продолжавшего линию Штай-гера, а также главу учебника Тестини (Schneider, 1951; Testini, 1958; Кауфман, 1964). Информационная база продолжала быстро расширяться и в послевоенные годы. Среди самых ярких открытий – «картинная галерея» в маленьких катакомбах IV в. на Виа Латина (1955 г.). Кладбище принадлежало состоятельным семьям, родовые кубикулы которых украшали фрески; среди 113 «картин» ветхозаветные сюжеты составляли более трети, новозаветных было меньшинство (13).37
Исследования катакомб и открытия в них не прекратились и сегодня; то и дело следуют сообщения о неожиданных находках (Ferrua, 1991). Однако уже к середине XX в. наука получила столь полные и надежные ответы на многие старые вопросы, что новые факты пока не способны поколебать сам фундамент истории ранних христианских кладбищ. В некоторых катакомбах раскрыты их древнейшие ядра. Уточнение датировок существенно удревнило возраст катакомб – но оно же положило ему хронологический предел. Штайгер оказался прав – до конца Ив. катакомб не было. Раньше христиан погребали на общих языческих кладбищах, не отражая наглядно их вероисповедания, что подтверждает неоспоримый пример кладбища в Остии (Isola Sacra).
Даты возникновения многих знаменитых катакомб проверены благодаря погребениям пап: внезапный обвал при работах на Виа Аурелиа открыл могилу папы Калликста I (217–222) – следовательно, кладбище Уже существовало к 222 г. Столь же ранними мог быть и ряд Других катакомб: Сан Каллисто (знаменитое «кладбище пап», управление которым папа Зефирин уже ок. 210 г. доверил дьякону Калликсту); Люцина (к моменту погребения папы Корнелия уже существовали); Новациана (древнейшие надписи – 266 и 270 гг.). Считается надежно установленным, что окончательно подземные кладбища оформились только в первой половине III в., долго оставаясь очень бедными в архитектурном смысле. Даже самые известные из пап III в., несмотря на массы посещавших их захоронения пилигримов, погребены в простых локулах, украшенных только плитой с орнаментом по контуру. Лишь начиная с папы Дамаса (366–384), который переоформил старые гробницы, они стали более представительными (см. выше).
Два вопроса, однако, остались: почему христиане начали около 200 г. строить катакомбные кладбища? Связано ли это с началом строительства еврейских катакомб в Риме примерно в то же время и если да, то каким образом? Одними археологическими методами здесь не обойтись Возможно, что ответ на первый вопрос скрыт в проблеме церковного владения землей. Она стала появляться у общин как раз на рубеже II-III вв.38
Хотя в первой трети XX в. совершился огромный сдвиг в методах исследований катакомб, и сведения о раннем христианстве в Риме получили наконец объективное научное освещение, остро необходимо было открыть иные в функциональном и типологическом отношении объекты, по крайней мере, наземные некрополи и храмы, причем расположенные где-нибудь вне Италии. Образец первого дала Салона, второго – Дура-Европос.
Выше говорилось об усилиях, приложенных де Росси для развития исследований Салоны. Он еще в 1864 г. предугадал, что это большое городище, оставшееся от когда-то цветущей столицы провинции Далмация на побережье Адриатики, недалеко от Сплита – неординарный объект. Действительно, Салона стала центральным памятником раннехристианской археологии на Балканах. Ее памятники восходят к «доконстантиновскому» периоду, рисуя верования и обряды ранней городской общины всесторонне (включая культ мучеников, обычаи погребения и поминовения). (Dyggve, 1951; Dyggve, 1928-33; Gerber, Dyggve, Egger, 1917–1939; а также: Диль, 1915; Фома, 1977).
Честь начала широких исследований и введения материалов в научный оборот принадлежит хорватскому ученому Франческо Буличу (1846–1934), энтузиасту, начавшему работы в 1885 г. и к концу столетия создавшему специальный археологический музей. В 1899 г. раскопки охватили два загородных церковных комплекса, Марусинак и Манасты-рину (открытых еще в 1890 г.) с многочисленными остатками храмов и некрополей, надписями и саркофагами.
Марусинак сформировался, вероятно, вокруг могилы св. Анастасия из Аквилеи (t 304) и его двухуровнего мартирия. Манастырина, самое большое из трех кладбищ Салоны, имела центром могилу мученика на месте прежней виллы, которую сменила церковь, а позже большая трехнефная базилика. Вероятно, здесь был погребен Домний, первый епископ (284–394), казненный, согласно церковной традиции, вместе с Анастасием при Диоклетиане; он происходил из семьи христиан, бежавших из Сирии и создавших в городе первую христианскую общину. Оба кладбища в IV–VI вв. были центрами паломничеств. Третий христианский центр Салоны – внутри города, в его северной части. Это епископальный кафедральный комплекс: две стоящие рядом церкви с общим нартексом (одна для собраний верующих и совершения литургии, другая– погребальная); большой баптистерий с водонапорной башней; жилые комнаты и резервуары (принадлежавшие епископу) для оливкового масла и вина, которые тут же и производили.39 Работы Булича показали, что христианство пришло на Запад и частью могло быть занесено купцами из восточных земель.
В 1920–1923 гг. Булича сменили ученые из Дании. Они открыли базилику «Пяти мучеников» и оратории VI в., поставленные на месте языческих святилищ среди руин амфитеатра, в память о погибших там мучениках (их перекрыли в начале VII в. последние укрепления города). Это третье большое кладбище Салоны. Всего в городе изучено 10 раннехристианских базилик. Работы здесь сформировали такого замечательного исследователя, как Эйнар Диггве, снабдив его материалами для Целого ряда гипотез, касавшихся происхождения христианских кладбищ, роли культа мучеников в формировании церковного здания, ранних форм базилик и др.
Особое значение имело восстановление картины погребальной практики в доконстантиновскую эпоху, до того известной только по катакомбам. На трех обширных кладбищах к северу от города было погребено множество мучеников, погибших в основном в эпоху Диоклетиана Их могилы сначала не особенно выделялись среди прочих, однако почитались единоверцами, которые стремились быть похороненными рядом Над ними построили небольшие сооружения для поминальных служб и трапез агап, которые традиционно требовали триклиния, центром которого служила надгробная плита (или крышка саркофага) мученика (усопшего). Иногда над ней ставили алтарный столик с дополнительной столешницей-мензой, но и сами плиты всегда имели приспособления для ритуальной трапезы (то есть углубления, в которые ставили специальные чаши, кубки и блюда с округлым дном). Кроме того, по крайней мере одно из углублений обычно имело сквозное отверстие, что позволяло делиться трапезой с покойным и, совершая возлияние елея и вина, обеспечить его участие в поминальном пире общины.40 Обряд поминовения на трапезе, по-видимому, включал освящение (омовение) мензы, пение, ритуальные танцы, моления и собственно трапезу, для которой в теселлы помещали хлеб и рыбу, чаши наполняли вином.
Итоговая работа Э. Диггве «История христианства в Салоне» стала огромным вкладом в исследования раннего христианства (Dyggve, 1951). Удалось охарактеризовать все ступени подъема и упадка местной церкви: сложение общины христиан из восточного Средиземноморья; эпохи гонений; перелом, связанный с Миланским эдиктом; развитие раннего монашества в процветающем христианском городе эпохи Юстиниана; наконец – медленный упадок и агонию в эпоху нашествий. Ряд выводов Диггве вызвал оживленную дискуссию и резкую критику, но ценность его наблюдений (особенно касающихся развития культа мучеников на протяжении IV в. и его влияния на архитектуру) сохраняется по сей день. Вместе с Диггве работали и другие исследователи, прежде всего– историк архитектуры Рудольф Эггер; сейчас раскопки в Салоне и анализ собранных ранее материалов ведет совместная франкохорватская группа исследователей.
Если работы в Салоне оставались в сфере археологии западного Средиземноморья и были, в общем, естественным продолжением исследований XIX в., то открытие Дура-Европос, ключевого объекта христианских древностей доконстантиновской эпохи, совершилось в совершенно иной историко-географической ситуации – это были типичные, полные приключений работы эпохи «великих открытий». (Hopkins, 1976; Rostovtzeff, 1938; Kraeling, 1967).
Первая мировая война привела к кризису три континентальные империи – Российскую, Австрийскую и Оттоманскую, но последствия для каждой оказались различными. Российской империи суждено было устоять еще полвека и даже расшириться (хотя и ценой невероятного, болезненного напряжения, доходившего до самоуничтожения). Австрийская сравнительно безболезненно распалась на ряд независимых государств. Турецкая сохранила национальное государство в пределах Малой Азии и района Константинополя, но оставила остальные владения в полном распоряжении стран Антанты. У союзников появилась наконец возможность для серьезных исследований. Франция получила мандат на управление Ливаном и Сирией, Англия – на Месопотамию, Иорданию и Палестину. На границе двух зон влияния оказалась древняя крепость Дура (Европос). Впрочем, ни англичане, ни французы об этом сначала не знали.
Смена иноземного господства на заселенных арабами территориях проходила далеко не безболезненно; в 1920 г. в Месопотамии вспыхнуло восстание. В ходе борьбы один из отрядов английской пехоты получил приказ занять высоту Салихийе, контролирующую вход в долину Евфрата с запада. На ней виднелись руины, обещавшие хорошую позицию для ведения огня и укрытие в случае непогоды. 31 марта солдаты начали рыть траншеи. Внезапно один из них задел скрытую в земле стену. Грунт осыпался и со стены глянули трагические, глубоко посаженные глаза. Потемневший лик венчала странная высокая шапка. Скоро появились еще три подобных изображения. Командовавший отрядом капитан М. С. Мэрфи (как много значит верный человек на верном месте!) быстро сделал цветные зарисовки, приказал засыпать находку и доложил о ней в Главный штаб в Багдаде.4 Командование не оставило доклад без внимания, а счастливые совпадения продолжались. В Багдаде оказалась Гертруда Белл (см. гл. III-1), подтвердившая важность открытия, а в город как раз прибыла археологическая экспедиция Чикагского университета. Ее руководителю, Джеймсу Генри Брестеду, показали наброски Мэрфи и попросили, держа информацию в тайне, как можно быстрее отправиться на место (Салихийе, как часть Сирии, согласно новой демаркации переходила в руки французов). Брестед получал для исполнения задачи группу солдат, но мог про. вести на месте не более 24 часов. Опытный и энергичный ученый вполне справился с первичной фиксацией; с невероятной быстротой он очищал здание, рисовал и снимал, стремясь как можно больше сделать до темноты. После того, как высоту Салихийе передали Франции, за работы стали отвечать археолог Франц Кюмон и французские войска (французы вообще охотно использовали солдат для раскопок – так было в Константинополе, Вавилоне и, конечно, в Месопотамии).
Как оказалось, люди Мэрфи наткнулись на святилище пальмирских богов. Первая фреска изображала некоего Канона, совершающего жертвоприношение перед собранием жрецов. В соседней комнате в аналогичном акте участвовал трибун римского гарнизона Юлий Теренций, Рядом с которым был изображен полковой знак и бюст обожествленного императора. Одна из фресок несла изображение богини – покровительницы города, тщательно подписанное, благодаря чему удалось установить ее имя: «Дура» (т. е. «прочная», «крепкая»; оно было известно, вместе с греческим названием, «Европос», только из одного географического источника – списка «Парфянских укреплений» Исидора Харак-ского, I в. н. э.). Стало очевидно, что найдена крупная пограничная римская крепость: Дура-Европос возникла как крепость Селевкидов (III в. до н. э.), затем служила парфянам, и лишь при императоре Люции Вере (160-е гг.) здесь разместили римский гарнизон, охранявший дорогу от Пальмиры к Антиохии и переправу через Евфрат. По-видимому, именно потеря Дура-Европос (256 г.) привела к катастрофе – поражению и гибели императора Валериана в сражении с персами, после чего город не восстанавливали.
Если бы сразу вслед за открытием, в 1920-х гг., кто-то завел речь о христианских находках в таком месте, его в лучшем случае сочли бы безудержным фантазером. Но как поздний эллинистический памятник город выглядел привлекательно – учитывая раннюю дату прекращения обитания, прекрасную сохранность стен и росписей. После некоторого перерыва решено было возобновить работы совместными силами Йельского университета и Французской Академии (1928 г.).42
Вскоре удалось подтвердить дату гибели города: два найденных клада дали монеты, отчеканенные не позже 256 г.; прямо в слое последнего пожара обнаружили даже монету персидского царя Шапура I. Чрезвычайно характерными оказались укрепления: изнутри к западной стене вели постепенно повышавшиеся платформы, насыпанные защитниками крепости прямо по разрушенным зданиям для облегчения маневра. Осаждающих это заставляло рыть длинные туннели не только под стенами, но и под этим искусственным гласисом. Раскопки показали, что туннели все же были прорыты, но римляне не позволили противнику выйти из них. Они спустились навстречу врагам сами и попытались отбить натиск персов. Отчаянные схватки закипели во мраке туннелей, обе стороны старались «выдавить» врагов наружу. Скелеты оставались там, где падали тела – их уже не поднимали.
Это был замечательно яркий археологический материал, но опять-таки не сенсационный. По-настоящему неожиданные находки пришли в 1931-32 гг.: среди руин зданий под насыпью гласиса открыли большой дом, построенный в конце II в. На первый взгляд это было обычное, хотя и богатое жилище. Однако оказалось, что главная комната, вмещавшая примерно 70 человек, была превращена в святилище. Здесь была маленькая платформа, вероятно, для алтаря; с комнатой соединялся баптистерий, стены которого покрывала роспись на темы Ветхого и Нового Заветов. Несомненно, перед исследователями был «дом собраний» (domus ecclesia), о котором до сих пор историки древностей только читали, никогда не сталкиваясь воочию. С точки зрения раннехристианской архитектуры важность этой находки было невозможно переоценить, тем более, что не требовалось особых усилий для доказательства церковного характера постройки, а также и для реконструкции ее плана и интерьера. Даже дата превращения дома в церковь могла быть определена со значительной точностью по сохранившимся на стенах граффити: между 232–233 и 256 гг.43 Превращение вызвало весьма наглядные изменения: внутренний двор был замощен, и вдоль трех сторон его (исключая портик) построены скамьи (скамьи пристроили и снаружи дома).
Одну из двух стен в анфиладе парадных комнат снесли, благодаря чему образовался большой зал (5.15x12.9 м); в его восточной части появилось возвышение (бема) с небольшой «подставкой» сбоку от подиума. Одна из узких комнат на западной стороне, позади вестибюля, превратилась в баптистерий: в западном конце был устроен маленький бассейн под сводом, арку которого поддерживали две колонны. Свод и потолок баптистерия украшали звезды с лучами по синему фону, а боковые стены– фрески.44
Дом собраний мог принадлежать местной общине, поскольку таковые были «юридическими лицами» и, подобно языческим храмам, владели собственностью; не исключен и статус церкви как епископской кафедры. Так была открыта древнейшая из известных церквей (ок. 232 г.), каковой она остается и по сей день. История христианских культовых зданий получила, наконец, отправную точку.45
