Текст книги "Злой Сатурн"
Автор книги: Леонид Федоров
Жанры:
Историческая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)
Совещание в кабинете директора леспромхоза было жарким. Вальщики, сучкорубы, шоферы и трактористы словно сговорились, перебивая друг друга, крыли на чем свет стоит техрука за плохую организацию труда и за приписки. Попало рикошетом и самому директору Казакову.
– Вы тут сидите, плануете, а понятия нет, какую деляну сперва рубить, а какую можно и погодить.
– Ты что думаешь, наобум работаем? – огрызнулся техрук.
– А то нет? Весной в семнадцатом квартале лес валили, а дорога к деляне через болотину идет. Вывозить надо, а тут распутица, трактора вязнут. Теперь до зимы хлысты будут на лесосеке валяться. А план у нас как считается? По вывозке?
– Опять же нарушений сколько делаем. Дуй в хвост и в гриву, лишь бы план перевыполнить да премию урвать. А перевыполнение-то на бумаге получается.
– Вон лесничий сидит. Пусть скажет, сколько он штрафов наложил на леспромхоз за эту гонку, а техрук подсчитает, сколько премиальных нам снизили.
Иван Алексеевич встал и резко заговорил:
– Никак мы с вами договориться не можем, а ведь дело у нас общее – дать государству древесину. Мы лес выращиваем, вы его рубите. Но рубить можно столько, сколько имеется прироста древесины, иначе через полвека от тайги останется одна болотистая марь. Лес не завод и не фабрика, перевыполнение плана рубок обернется в конце концов не прибылью, а непоправимой бедой. Поэтому я так строго и взыскиваю за малейшие нарушения. И впредь никаких поблажек не ждите. Очень жаль, что ваш директор, товарищ Казаков, смотрит на все безобразия сквозь пальцы.
Казаков вытер платком вспотевшую лысину..
– Я с себя вины не снимаю, – нехотя признался он. – Текучка заела, недоглядел. Передоверил техруку, а он, показушник, все дело завалил.
– Я вас попрошу… – выкрикнул техрук.
– Зря просишь. По твоей милости восемь тысяч рубликов леспромхоз из своей кассы штрафов выплатил… Теперь собственным карманом будешь расплачиваться.
– Давно бы так! – буркнул Иван Алексеевич.
– Не согласен! – взорвался техрук. – Я о государственном плане пекусь, сил не жалею. Согласно ваших указаний действую…
После совещания Иван Алексеевич медленно шел домой. По главной улице поселка, вздымая облака пыли, возвращалось стадо. Степенно шли коровы, суматошно блеяли овцы. У раскрытых калиток истошно звали буренок хозяйки. Девчонки вицами подгоняли к дому упрямых телят.
Городская детвора, откомандированная на лето к бабкам, не рискуя выйти за ворота, прилипла к заборам, завороженно глядя на табун.
Иван Алексеевич усмехнулся: «Каждый вечер – для них зоопарк. Небось думают, молоко-то в бутылках родится!»
На западе догорала заря. В прозрачном воздухе четко виднелись вершины гор и холмов. Стало прохладно – сказывалась горная местность и близость реки.
Путь в лесничество был мимо усадьбы Верескова. Иван Алексеевич остановился, подумал немного и, толкнув калитку, по выложенной плитняком дорожке прошел к дому.
В кухне за столом, подперев кулаком щеку, сидел Севка. Рядом с ним Зяблов. Севка чем-то был расстроен. Непривычно было видеть этого рослого энергичного парня таким растерянным.
Зяблов, заметив Ивана Алексеевича, толкнул локтем Севку, и тот, подняв голову, обрадовался.
– Вот хорошо, что зашли… Может быть, хоть вас послушает.
– Кто послушает?
– Инга! Заладила свое, никак уломать не могу, хоть из дома беги.
– А ты уступи, если хочешь, чтоб в доме мир был, – Зяблов потрепал его по плечу. – Все, паря, образуется, бабы любят, когда им уступки делают, и ты не противься.
– Вы хоть толком скажите, в чем дело? – не выдержал Иван Алексеевич.
– Известно чо! Мужик с бабой не поладили. Он в одну сторону тянет, она в другую. Но ежели с умом все решить, то выйдет оно к общему удовольствию.
– Подожди ты, Василий Иванович, – с досадой перебил Зяблова Севка, – тут дело такое. Семья у нас, пусть маленькая, а все же семья, и за домом глаз нужен. А что получается? Уезжаю я на катере километров за триста. Не на прогулочку, работы у гидрологов под самую завязку. Неделями на реке вкалываем. Я в отъезде, и она дня три почту по лесопунктам развозит. Ну, дом без присмотра – ладно. Да ведь за нее страшно! Всякий народ в тайге шляется. Не хочу я, чтоб она почтальоном работала.
– По нашим местам работа не женская, – согласился Иван Алексеевич.
– А я о чем говорю! – обрадовался поддержке Севка.
В сенях что-то загремело. Распахнулась дверь, и появилась Инга. Поставила на скамейку сумку с продуктами, улыбнулась Ивану Алексеевичу.
– Наконец-то собрались к нам, дядя Ваня! Севка, ставь самовар, а я стол накрою.
– Не хлопочи. Я на минуту. Ты лучше садись, и уж если меня дядей зовешь, буду с тебя как с племянницы спрашивать. Ты посмотри, до чего мужа довела? На кого он похож? Пилишь, наверное, с утра до ночи?
– Что вы, что вы! – Инга даже ладошками замахала. – Мы с ним совсем не ссоримся. Об одном только договориться не можем. Он, ну прямо как отец, не хочет, чтоб почту по тайге развозила. А мне работа нравится. Лес дремучий, тишина. Едешь и думаешь: где еще такую красоту встретишь? И еще знаешь – ждут тебя люди, а в сумке для них разные вести… Правда, после того случая стала бояться. В дальние поселки одна не езжу, ищу попутчиков, а если везу деньги, так начальник дает провожатого.
Иван Алексеевич слушал и улыбался. Славный человек Инга. Вся в отца. Тот тоже шел по раз избранной дороге, никуда не сворачивал. Да и Севка – неплохой парень. Оба молодые, нетерпеливые, еще жизни не знают. Слушал и ломал голову, чем помочь, как вдруг его осенило – и как эта мысль раньше у него не возникла?
– Без тайги жить не можешь? К лесу привязана? Мне как раз такой человек нужен, питомником заведовать. Работа хлопотливая, не скрою, но интересная. От поселка рукой подать. Не захочешь пешком ходить – коня выделю, верхом ездить умеешь. Вначале с работой будет трудно, помогу. Пожелаешь – поступай в институт на заочное отделение. Первый курс кончишь – помощником лесничего назначу, а там, глядишь, и меня сменишь, годы-то мои уже немалые.
Инга растерялась. Она и мечтать о таком не могла. На почту пошла, чтоб по лесу ездить. А тут самой его выращивать!
– Решай, – Иван Алексеевич улыбнулся. – Может быть, я сужу однобоко, но считаю, что на земле нет благородней работы.
– Ну конечно согласна! Севка, ты слышишь? Дядя Ваня, да мне и не снилось такое! А справлюсь? Тайгу-то я знаю, но тут же все по науке надо. Наверно, не просто лесоводом стать?
– Нелегко. Но если возьмешься за дело серьезно – будет из тебя настоящий лесовод. Да не волнуйся. Учиться будешь, характера у тебя хватит. А для начала книги дам, что не поймешь – растолкую.
– Ох, дядя Ваня! Уж я постараюсь!.. Все! С завтрашнего дня за книги сажусь. Севка, доволен? – Она лисонькой подкатилась к мужу: – Будешь ты теперь в нашей семье базис, а я ученая надстройка!
Иван Алексеевич встал.
– В общем, решили. Расставайся с почтой и с той недели переходи в лесничество… И еще сразу договоримся. Дядей Ваней зови только дома. На работе я для тебя Иван Алексеевич. Ясно? Если какую ошибку допустишь по незнанию – поправлю, а если по халатности, то уж не взыщи, взгрею вдвойне и как с работника, и как с «племянницы». Учти! Ну, мне пора. Чаи гонять в другой раз зайду.
Глава девятаяЧибисов решил дать урок всем нарушителям правил охоты. Поручив помощнику провести следствие о браконьерстве Евсюкова и Постовалова, он распорядился конфисковать все незарегистрированные ружья. А их оказалось восемнадцать, спрятанных на чердаках, сеновалах, в темных чуланах. Кряхтя и поругиваясь, сдавали хозяева ружья всевозможных систем и калибров. Были среди них и новенькие, и такие, из которых стрелять без риска было уже нельзя. Каждое из них Чибисов с Козырьковым придирчиво осмотрели в отделении, но нужного ружья так и не обнаружили.
– Знаешь, Саша, в чем наша ошибка? – с огорчением спросил Чибисов.
– Никак нет, товарищ капитан!
– В том, что танцевали от чего? Что «вкладыш» с пистолетными патронами применялся часто. А если из него сделаны всего несколько выстрелов? Появятся в стволах раковины? Нет! Стало быть, нужно искать не ружье, а сам «вкладыш» и патроны к нему.
– Трудно.
– Знаю. Человек после выстрела достанет этот «вкладыш», завернет в масляную тряпку и сунет под любую корягу. Попробуй найди! Так что давай этот клубок разматывать иначе.
Чибисов открыл сейф и достал из него блокнот.
– Узнал что-нибудь насчет берданки?
– С этой фузеей, товарищ капитан, сплошной мрак и неизвестность. Все опрошенные в голос твердят, что сроду такое барахло не видели. Наверное, валялась берданка в каком-нибудь закутке, пока ее к рукам не прибрали… А вот с квитанцией кое-что выяснилось.
Козырьков неторопливо, словно испытывая терпение Чибисова, достал из кармана записную книжку, извлек из нее клочок квитанции и положил на стол.
– Не тяни, выкладывай! – взорвался Чибисов.
Козырьков ухмыльнулся, но, увидев, как нахмурился начальник, заторопился:
– Помотался я с этой бумаженцией, пока бухгалтерша леспромхоза не надоумила. Квитанция эта в приеме денег. Кто-то внес плату в кассу. За что, куда и главное – кто? Уравнение с тремя неизвестными. Перебрали мы с ней кассовые документы за два года. Все не в масть. Порылся в гортопе – то же самое. Сунулся в быткомбинат – и тут засветило. Нашел копию квитанции. Изъял ее под расписку… Деньги за пошив брюк получены с учителя Ковалева. – Он протянул Чибисову бумажку. – Только при чем тут работник просвещения?
Чибисов раскрыл блокнот и, стараясь подавить волнение, стал объяснять Козырькову набросанные на листочках схемки в виде кружков и квадратов. Когда он кончил и вопросительно взглянул на лейтенанта, тот ошарашенно покрутил головой.
– Вот в этом и надо разобраться, Саша. А то, что учитель, еще ничего не значит. Знал я одного кандидата наук. Крупным валютчиком оказался, и все документы у него были липовыми. Так что проверить Ковалева не мешает. Только осторожно, чтобы зря тень на человека не набросить. В школе сейчас каникулы, с директором без всяких помех можно побеседовать. Ты что за фуражку хватаешься? Я сам пойду!
Школа встретила Чибисова непривычной тишиной. В пустых коридорах раздавались шаги. Павел Захарович вспомнил, как зимой гудело здание от ребячьих голосов, и сейчас от этой тишины школа показалась ему холодной и неуютной.
Каждый раз, попадая в школу во время перемены, он с опаской шел по коридору, стараясь держаться стенки. Энергия, скопившаяся за сорок пять минут урока, выплескивалась со звонком в коридоре. С воплями носились ребята по школе, сметая все на своем пути. Чибисов, у которого от этого шума кружилась голова, дивился, как умудряются эти чертенята через какую-то пару минут обратиться в чинно восседающих за партами школяров.
Чибисов шел по коридору, поглядывая на таблицы и фотографии на стенах. Остановился перед кабинетом директора. За дверью громко разговаривали. Хотя слов нельзя было разобрать, Чибисов понял, что разговор идет неприятный. Голоса у собеседников были сердитыми. Один, пониже тоном, что-то доказывал, другой не соглашался.
«Весь день проспорят», – подумал Чибисов и громко постучал.
В ответ рявкнули:
– Войдите!
Чибисов шагнул в кабинет. Навстречу ему поднялся из-за стола высокий грузный директор. Лицо у него было красное, рассерженное.
– Опять что-нибудь ребята нашкодили? – ответив на приветствие Чибисова, буркнул он.
Чибисов утвердительно кивнул головой.
– Борис Николаевич! – обратился директор к стоящему возле окна Ковалеву. – Давайте этот вопрос завтра обсудим. Ты еще подумай. Без ножа режешь. Пожалуйста, подумай. А теперь ты, Павел Захарович, добивай меня своими претензиями. Что ребята натворили?
Уголком глаза Чибисов заметил, как задержался возле двери Ковалев, перебирая папки в канцелярском шкафу.
– Хулиганят. В подсобном хозяйстве стекла в парниках побили, дирекция иск на триста рублей предъявила.
– Судить будут?
– Не хочется до суда доводить. Пришел к вам посоветоваться. За причиненный ущерб придется родителям раскошелиться. А с ребятами нужно крепко поговорить. Школьный коллектив и комсомол пусть действуют.
Ковалев вышел, осторожно прикрыв дверь.
– Плохо у вас воспитательная работа поставлена, – продолжал Чибисов, – разболтались ребята.
– Правильно, – вздохнув, согласился директор, – текучесть большая, не держатся учителя. Вот, к примеру, Ковалев. Два года проработал и заявление об увольнении подал. Да еще перед началом учебного года! Где я ему замену найду? Черт меня дернул его принять. Летун. Весь Союз исколесил, думал, хоть здесь задержится.
– Земля огромная, а человек живет один раз. Иному хочется как можно больше увидеть. Что же в этом странного?
– Тогда выбирай себе другую профессию, а не педагога. Это ведь даже не профессия, а призвание. Всю жизнь посвящать этому надо, себя не жалеть. Вот что такое – педагог… Ты что улыбаешься?
– Хорошо, когда люди влюблены в свое дело. А Левашов вот утверждает, что нет не земле благороднее труда лесовода.
– Сравнил тоже. Хотя… гм… если рассудить, он тоже прав.
– Естественно… Но речь не о нем, а о Ковалеве. Можно взглянуть на его трудовую книжку?
– Надеюсь, это не профессиональный интерес?
– Что ты! Просто хочу узнать, где человек успел побывать.
Директор вытащил ключи, подошел к массивному шкафу, обитому железом, и достал из него личное дело и трудовую книжку Ковалева.
Личное дело Чибисов просмотрел быстро. В анкету, где ответы пишут коротко: да или нет, даже не взглянул. Задержал взгляд на фотографии. Обычное лицо, из тех, что не запоминаются. Никакой особой приметы. Высокий лоб от начинающейся лысины. Разве это примета? Не один мужчина к зрелым годам обзаводится плешиной. А в молодости, видать, видным был парнем. Чибисов вспомнил высокую, худощавую фигуру Ковалева. Широкие плечи, сильные руки.
Перелистывая трудовую книжку, Чибисов даже присвистнул. Покатался же по белу свету учитель-биолог. В сорок пятом демобилизовался из армии. Учился в Омском педагогическом институте. После окончания уехал в Среднюю Азию. Потом махнул в Красноярск. Долго не задержался, пересек весь Союз и бросил якорь в Вологде. Не ложилось и тут. Перебрался в Архангельскую область. Потом полтора года работал в Сарапуле, а из него попал сюда, в Нагорное.
– Мотается как неприкаянный. Сейчас куда надумал ехать?
Директор пожал плечами.
– Спрашивал, а он смеется, дескать, сяду в поезд, там и решу.
Чибисов еще раз перелистал книжку, обратил внимание на дату поступления в Нагорскую школу. Вздохнул и вернул документ директору.
– Передай ему, чтобы завтра зашел ко мне. Насчет ребят посоветуюсь, мне сказали, он у них классный руководитель.
На другой день Ковалев явился в отделение. Постучал, просунул голову в приоткрытую дверь, улыбнулся.
– Вызывали, товарищ Чибисов?
– А! Борис Николаевич! Прошу, проходите. Присаживайтесь. Сейчас освобожусь, и мы с вами займемся.
Ковалев присел к столу, захрустел пальцами. Время шло, а Чибисов перебирал одну папку за другой, листал подшитые бумажки и, казалось, совсем забыл о посетителе. Прием старый, но, как считал Чибисов, верный.
– Долго вы меня держать намерены? – не выдержал Ковалев.
Чибисов удивленно посмотрел на него.
– Прошу прощения. Закрутился с делами!
Он отодвинул в сторону папки. Сцепив пальцы, оперся локтями о стол и посмотрел на Ковалева. Как ни странно, его взгляд привел учителя в смятение. Глаза у него забегали по комнате. Склонив голову, он осторожно провел пальцем по верхней губе, стирая капельки пота.
И этот жест, и растерянность Чибисов заметил, но не подал вида и доверительно произнес:
– Я, Борис Николаевич, пригласил вас, чтобы посоветоваться. Балуются ребята, нехорошо балуются. Мы, конечно, можем такие выходки пресечь, но гораздо лучше, если в это дело вмешается школьная общественность, и, в частности, вы, как классный руководитель.
Ковалев перевел дыхание и уже спокойнее посмотрел на Чибисова, от которого эта перемена тоже не ускользнула.
– Не понимаю, при чем тут я. Сейчас каникулы, за ребят должны отвечать родители. За порядком же в поселке следить ваша обязанность, а не школы.
– Свои обязанности мы знаем. А на каникулы вы зря ссылаетесь. Кто займется досугом ребят, если не школа?
Ковалев иронически пожал плечами.
– К сожалению, ничем помочь не могу. Уезжаю, вчера подал заявление, и согласно закону через две недели меня обязаны отпустить.
– Две недели! За это время можно горы свернуть. Вы уж, будьте добры, не откажитесь помочь нам. Набросаем примерный планчик, что нужно сделать. Все окажут содействие: и леспромхоз, и гортоп, и, конечно, родители. – Чибисов вытер платком лоб. – Ну и жара! Освежиться не желаете? – Он достал из стола бутылку боржоми и два стакана. – Редко эту водицу завозят. Жена вчера увидела в сельпо, целый ящик купила. Пейте, не стесняйтесь.
Они просидели более часа. Выпили пару бутылок минеральной воды и наметили план работы с детьми.
Когда все выяснили и посетитель ушел, Чибисов осторожно обернул бумагой стакан, из которого пил Ковалев, и аккуратно упаковал в коробку.
– Саша! – вызвал он Козырькова. – Через час будет почтовый самолет. Собирайся, полетишь на нем. Вот эту коробку и пакет вручишь Самохину. Он уж сам свяжется с экспертами. Обратно вылетишь, как только получишь на руки результат. Ясно?
– Ясно, товарищ капитан. Разрешите по пути домой забежать, а то мать беспокоиться будет!
Глава десятаяРазговор в райкоме затянулся. Речь шла о выполнении полугодового плана лесозаготовок. Директор леспромхоза Казаков одним из главных виновников срыва государственного плана лесозаготовок назвал лесничего Левашова. Он своей властью наложил трехнедельный запрет на рубку. А за это время можно было взять более трех тысяч кубометров древесины…
Иван Алексеевич не верил своим ушам. Неделю назад на собрании в леспромхозе Казаков признал свои промахи, правда, свалил всю вину на техрука. Почему же сейчас заговорил по-другому? Отчего прямо не сказал, что запрещение вести рубку было дано им, лесничим, в момент, когда из-за плохо очищенных лесосек почти ежедневно вспыхивали пожары? Должен же он понимать, что в такой обстановке это была необходимая мера.
Он хотел еще раз объяснить причину своего решения.
– Подожди, товарищ Левашов, – остановил его секретарь райкома Липатов. – У тебя все? – обратился он к Казакову.
Директор леспромхоза обвел взглядом присутствующих и заговорил снова:
– Мы можем исправить положение и не только выполнить план, но и дать стране значительно больше древесины. Я даже беру на себя смелость обещать выполнить годовой план заготовок к ноябрю.
– Каким образом? – удивился Липатов.
– Отвести в рубку кедровник на Диком увале. Его площадь двести гектар. Как раз столько, сколько мы потеряли в результате весенних пожаров.
– Да вы что? Это же дикость! – не выдержал Иван Алексеевич. – Ценность кедровника нельзя измерять ни площадью, ни кубометрами…
– Спокойнее, товарищ Левашов, спокойнее, – поднял руку Липатов. – Пусть выскажутся товарищи.
Все поддержали просьбу Казакова о рубке кедровника.
К Ивану Алексеевичу подошел директор лесхоза Астахов. Взял под руку и увлек в уголок.
– Все партизанишь, Левашов! Скучное, выходит, дело. Прежде чем санкции на леспромхоз накладывать, нужно было согласовать с нами.
– Ты же знаешь, Артемий Павлович, какая весной была обстановка? Пока я с вами эти вопросы согласовывал – пол-лесничества бы выгорело. Срочно нужно было принимать крайние меры.
– Все верно. Но леспромхоз может сыграть на этом и под шумок вырубить кедровник.
– Но ведь решено организовать орехопромысловое хозяйство.
– С первого января. Вот Казаков и торопится, пока решение не вступило в силу.
– Но если кедры вырубят, о каком хозяйстве может идти речь? Драться надо, Артемий Павлович.
– Бесполезно. Еще не было случая, чтобы в таких стычках выигрывал лесхоз.
– Все равно, отступать нельзя.
– Вот ты и дерись, раз заварил кашу. Мне, голубчик, год остался до пенсии. Сорок лет протрубил в лесу. Хочу по-хорошему уйти на отдых.
Сказал это Астахов тихо, равнодушно. Иван Алексеевич отступил на шаг, окинул директора внимательным взглядом, увидел его тусклые глаза, безвольно опущенные плечи. Отогнал мелькнувшую на миг жалость к этому прежде времени состарившемуся человеку и резко произнес:
– Зря потрачено сорок лет жизни. Надо было заняться чем-то другим.
Лицо Астахова, изрезанное морщинами, дрогнуло. Он молча отвернулся и, сутулясь еще больше, пошел в комнату заседаний.
После перерыва желающих выступить не было, и Иван Алексеевич, волнуясь, достал из полевой сумки бумаги, нервно перелистал их, подняв голову, увидел устремленные на него взгляды – сердитые, иронические, сочувствующие. Заметил, как, сцепив пальцы рук, замер Астахов, как насмешливо улыбнулся соседу Казаков. Эта улыбка озлила его, и он ринулся в атаку.
– Прежде всего, – звонким от напряжения голосом начал Иван Алексеевич, – давайте уточним некоторые цифры, приведенные докладчиком. Откуда он взял двести гектаров? Верховой пожар уничтожил всего тридцать. Остальные сто семьдесят гектаров были пройдены низовым беглым пожаром, уничтожившим подрост и подлесок. Строевой лес остался неповрежденным и годен для рубки. Почему же леспромхоз не желает его вырубать? Да по очень простой причине: огонь повредил лежневую дорогу, по которой шла вывозка древесины. Восстанавливать ее Казаков считает невыгодным, а главное, хлопотным делом, поэтому и требует выделить новую сырьевую базу. Но к ней тоже нужно прокладывать дорогу. Не проще ли отремонтировать старую?
Иван Алексеевич рассказал о многочисленных нарушениях, допущенных леспромхозом, о недорубах, захламлении лесосек, о сжигаемом вместе с сучьями подтоварнике, уничтожаемом тракторами подросте, самовольной рубке кедров.
Все растеряннее становилось лицо Казакова, а Иван Алексеевич предъявлял новые и новые доказательства. С горечью напомнил о сотнях кубометров так называемой «аварийной древесины», валяющейся вдоль лесовозных дорог.
– А что это за «аварийная древесина»? – поинтересовался Липатов.
Иван Алексеевич объяснил, что это древесные хлысты, сброшенные с потерпевших аварию лесовозов. Вторичная погрузка сваленных бревен трудна, вот и ухватились за новый термин: аварийная – значит, даешь скидку на эту самую аварийность.
– Ясно! – процедил Липатов. Лицо у него сделалось хмурым, а большие руки тяжело легли на стол.
– Аварийная древесина? – повторил он. – Ловко придумано. Виноватых нет, и бесхозяйственность оправдана.
– Вполне понятно стремление леспромхоза получить ордер на рубку кедровника, – продолжал Иван Алексеевич. – При равной площади запас древесины в нем почти в три раза больше, чем в сосняке. Вот за этот счет и собирается товарищ Казаков досрочно выполнить план заготовок.
Астахов, знавший Левашова как великого молчальника, предпочитающего делать, а не говорить, сидел и удивлялся. Каждое слово, сказанное в защиту леса, звучало так, как будто речь шла о существах, живущих рядом с человеком, без которых не только сам человек, но и ничто живое не планете не могло бы возникнуть.
Скрипнул стул, кто-то осторожно кашлянул. Иван Алексеевич смутился.
– Простите, я, кажется, отвлекся. Разрешите вернуться к судьбе кедровника на Диком увале.
И уже спокойно и деловито, подкрепляя слова цифрами, он продолжал:
– Вот. Пятьдесят тысяч рублей даст вырубка кедровника. Вроде немало. Однако выгода эта сиюминутная. Вырубив кедровник, почти в течение ста лет с этой площади мы ничего не получим. Уже баланс не в нашу пользу. Теперь, представьте себе такую картину: самое большее через десять лет здесь нечего будет рубить. Леспромхоз перенесет свою базу дальше на север или в Сибирь. Чем будут заниматься люди, жизнь которых связана с лесом? Еще их деды и прадеды осели на этих землях. Каждый житель пустил крепкие корни. Что ж, бросать насиженные места и превратиться в сезонных лесорубов, кочевать вслед за леспромхозом?
– Выходит, вообще не нужно рубить лес? – иронически усмехнулся Казаков.
– Я этого не говорил. Главный принцип лесоводства – постоянство пользования лесом, непрерывность его эксплуатации. Отступление от этого приводит к возникновению кочующих леспромхозов. Принцип постоянного пользования лесом с особенным успехом можно применить в кедровниках. Сохранив их и организовав промысловые хозяйства, мы не только обеспечим сырьем пищевую промышленность, химию и медицину, но и дадим высокоценную специальную древесину, только не за счет сплошных рубок, а в результате ухода за лесом.
– Это по идее, а на практике так не получится! – скептически бросил Казаков.
– Нет, получится! Да еще как! Вы учтите, что помимо всего того, о чем я упомянул, в кедровнике можно заготовить десятки тонн грибов и ягод. А пушнина? Только за прошлый год охотники поселка Нагорное сдали государству на десять тысяч рублей шкурок белок, соболя и куницы. Короче говоря, те пятьдесят тысяч рублей придут и без вырубки. Кроме того, нельзя забывать еще об одной очень важной задаче, которую выполняют наши кедрачи, – они защищают почву и сохраняют воду. Учитывая огромную ценность кедровников, решено с первого января нового года организовать у нас орехопромысловое хозяйство.
– Но пока-то у нас нет этого решения, – заговорил председатель исполкома. – И говорить о нем сейчас, не имея на руках официальных документов, не стоит. План, товарищи, является законом, который мы обязаны выполнять. То, о чем говорил Левашов, правильно, и мы прекрасно понимаем значение такого хозяйства. Но мы не имеем права забывать и о проблемах сегодняшнего дня. И если для решения их потребуется рубить кедровник…
– Не дам! – упрямо сказал Иван Алексеевич.
– Что значит не дашь? – удивился Липатов. – Разве лес – твое частное владение?
– А вот так, не дам, и все. Я тоже законы знаю. Они, между прочим, не вами подписаны, а повыше.
– А планы заготовок, по-твоему, я утверждаю?
– Беда в том, что на местах эти планы всячески перекраиваются. И что еще хуже – руководители, вроде товарища Казакова, из чисто меркантильных соображений стараются выполнить их любыми средствами, нарушая все правила и законы лесопользования. И это сходит с рук. Они сами говорят, что победителей не судят. А судить надо, и строго.
– Ну хорошо. Защищаться ты умеешь, – Липатов обвел взглядом присутствующих и предложил: – Давайте вопрос о кедровнике отложим, пока придет решение. Соберемся еще раз, хорошенько обдумаем. Мне кажется, дело это действительно очень перспективное.
– Как же я с планом справлюсь? – растерянно спросил Казаков.
– Обязан выполнить. Резервы и возможности для этого, оказывается, у тебя есть… Желает кто-нибудь взять слово или приступим к голосованию?..
На улице Ивана Алексеевича догнал Астахов.
– Ты куда сейчас? – поинтересовался он.
– На вокзал. Может быть, успею на поезд.
Некоторое время шли молча. Наконец Астахов, кинув искоса взгляд на шагавшего рядом спутника, произнес:
– Сердишься на меня?
Иван Алексеевич пожал плечами.
– За что? Это я должен просить у тебя извинения за грубость!
– Ерунда! Можешь изругать меня последними словами, приму как должное. Я, старый мешок, не рискнул драться, а ты отстоял свою правду.
– Почему свою? Правда эта наша, общая!
Дойдя до маленького пыльного привокзального сквера, они остановились. Мимо шли люди, оглядывались на них, с любопытством рассматривали золотые шевроны на рукавах, зеленые петлицы с блестящими дубовыми веточками.
Они попрощались. Астахов, привалившись к фонарному столбу, долго провожал его взглядом…
«Надо же, – думал он, – живет человек. Самый обыкновенный. Делает вроде бы незаметное дело, но такие вот и остаются в человеческой памяти. Этот, с мозолистыми руками, чертовски умный и уверенный в своей правоте человек всегда на страже!»
На миг кольнула мысль, что сам он, Астахов, давно превратился в тихого обывателя.