Текст книги "Злой Сатурн"

Автор книги: Леонид Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

Глава семнадцатая

День простоял тихий, ясный. Солнце тускло просвечивало сквозь морозную мглу. Вечером накрыл землю ледяной туман, все стало зыбким и призрачным: потерялись не только дали – растворились и стали невидимыми ближайшие дома, деревья и прясла. Мир стал крохотным, как будто земля от мороза сжалась в маленький шарик, и достаточно сделать пару шагов, чтобы перешагнуть линию горизонта.

В этой кромешной мгле Зяблов растерялся. Надо же случиться такому! В лесу всегда находил дорогу, а в поселке заблудился. Попытался было вернуться в устюжанинский дом, где во дворе оставил коня, да, видно, свернул не в тот переулок и уперся в сугроб, наметенный у забора. Повернул в сторону, нащупал ногами наезженную дорогу. По ней вышел к обрыву. Рядом сквозь туман мутно вырисовывался большой штабель бревен. Поняв, что забрел на берег Шайтанки, присел на бревно. Почувствовал, как мороз забирается под полушубок. Передернул плечами, надвинул глубже на лоб заячий треух и решительно тронулся в путь, стараясь держаться наезженной дороги. Он даже удивился, что так быстро добрался до лесничества, и через полчаса, обжигаясь горячим чаем, с усмешкой рассказывал Ивану Алексеевичу о своем блуждании в тумане.

– Смеялся над вами, что с Егором в буране заплутали, а сам в поселке, как слепой щенок, тыкался.

Покончив с чаем, Зяблов шмыгнул отсыревшим носом и закурил. Деликатно отгоняя ладонью табачный дым, передал Ивану Алексеевичу пачку бумажек.

– Акты вот на Колхозстрой составил. В двадцать четвертом квартале деляну захламили так, что даже древесину всю вывезти не смогли, хлыстов сорок оставили. Вершинник и сучья в кучи не собрали, по деляне не пройдешь – черт ногу сломит. А леспромхоз в тридцать первом квартале лесосеку как помелом подчистил, от подроста ничего не осталось, все тракторами на нет свели. Видать, с кронами трелевали. Семенники, что мы с вами отметили, вырубили подчистую. Одна корявая рябина торчит.

Иван Алексеевич просмотрел документы. Покачал головой.

– Вот люди! Сегодняшним днем живут.

Он достал с полки толстый журнал, аккуратно внес в него данные о лесонарушениях, акты сложил в папку с грозной надписью: «Для передачи в суд».

Зяблов, вытянув шею, покосился на зловещую папку.

– Приходил ко мне ихний мастер с бутылкой. Обхаживал, чтоб я акт порвал.

Иван Алексеевич взглянул на него. Мелькнула мысль: позарился ли лесник на даровое угощение? Подобных случаев на его памяти было немало. Рано или поздно кончались такие застолья увольнениями и навсегда закрывали людям дорогу в лесную охрану.

Зяблов, видимо, заметил что-то в лице лесничего и, рассмеявшись, произнес:

– Ты, Иван Алексеевич, не сумлевайся. Я того мастера с кордона помел так, что он, знать, до самого дома под собой ног не чуял.

Тон, которым произнес это Зяблов, и веселая его усмешка рассеяли сомнения Ивана Алексеевича. От его внимания не ускользнула и происшедшая за последнее время перемена во всем облике Зяблова. Чистая гимнастерка, гладко выбрит, отчего шрам на обветренном лице не кажется таким уродливым. Иными стали глаза. Исчезло искательное выражение и затравленность. Сейчас перед ним сидел спокойный человек, знающий свое дело.

Иван Алексеевич внутренне порадовался, что отстоял Зяблова в управлении, хотя пришлось крепко поругаться с начальником отдела кадров.

– Пойми, – убеждал тот его, – не можем мы засорять лесную охрану случайными типами, да еще бывшими в заключении. Кто поручится…

– Я поручусь! – резко ответил Иван Алексеевич. – Работа в лесу – для него единственная возможность снова себя человеком почувствовать. Ты можешь это понять?

Лицо кадровика порозовело. Он нервно поправил очки в золоченой оправе, сухо произнес:

– Где уж нам понять? По-твоему, здесь одни чинуши сидят. Тебя все знают и уважают, но предупреждаю: если хотя бы один сигнал поступит о Зяблове, мы не посмотрим, что ты заслуженный лесовод, орденоносец. Отвечать будешь!

У Ивана Алексеевича перед глазами поплыли оранжевые круги. Он подался вперед и глуховатым от негодования голосом бросил:

– Ты сам когда-нибудь лес видел? Елку от осины отличить сумеешь? Приходилось тебе в дождь и холод отводить лесосеки? Лесные пожары тушил? Ах ты окончил педагогический институт? Так какого же черта полез в лесное ведомство! Или учить лесников бдительности легче, чем обучать детей таблице умножения?

Он повернулся, вышел из кабинета, хлопнув дверью так, что там, позади, что-то загрохотало…

Все это он сейчас вспомнил, разговаривая с Зябловым, а тот сидел и переживал, отчего таким отчужденным сделалось лицо лесничего. «Неужто неладное что сделал али ляпнул?» – засомневался Зяблов. Он поерзал на стуле, кашлянул.

– Если ты, Иван Алексеевич, насчет лосихи думаешь, так каюсь, промашку дал.

– Какой лосихи? – Иван Алексеевич не глядя ткнул папиросу вместо пепельницы в скатерть и уставился на Зяблова.

– Браконьеры лосиху забили. Мясо разделили, аккуратненько в ельник спрятали, а я случайно наткнулся, лыжным следом заинтересовался. Мясо забрал. Потом уж, как на кордон вернулся, спохватился: надо было остаться в засаде и взять с поличным. Все едино за добычей бы явились.

Иван Алексеевич неодобрительно покачал головой.

– Одному в засаду идти нельзя, на пулю нарвешься. В следующий раз, если поблизости никого из лесной охраны не будет, позови лесорубов, а один не думай соваться.

Зяблов поскреб в затылке.

– А ить верно, язви его. Да шибко уж я зол на них, никак Белолобого забыть не могу.

– С Белолобым сам Чибисов разбирается. Ты к нему зайди, расскажи про лосиху. Он и насчет мяса распорядится, куда сдать, – в сельпо или в столовую. Ты Чибисова-то знаешь?

– Познакомились. Душевный разговор имели.

– Подумай-ка! Даже душевный! – удивился Иван Алексеевич. – О чем же беседовали?

– Про всякое разное. О жизни побалакали, старину вспомнили. Очень интересовался он архивом моей биографии.

– Ну и как?

– А ничего. Обсказал я ему все. Особливый интерес имел он к годам, когда я в «почтовом ящике» загорал. Культурненько разговаривали. Даже по имени-отчеству навеличивал меня…

Уже собираясь уходить, Зяблов поинтересовался:

– Чучелу из лосиной головы сделал, Иван Алексеевич? Поглядеть охота.

Иван Алексеевич провел Зяблова в свою комнату. Там, на стене, укрепленная на овальной полированной доске, висела голова лося.

Недаром лесничий потратил много свободных вечеров – лось был как живой. Зяблову даже показалось, что зверь пробил головой стену избы и сейчас ворвется в помещение. Его широко раздутые ноздри, казалось, ловят непонятные запахи, а черные блестящие глаза, в которых отражаются лучики света, настороженно всматриваются в стоящих перед ним людей. Когда-то во время боя соперник ударом рога содрал ему кожу со лба. Рана зажила, но шерсть выросла белой, украсив сединой мощную бурую голову.

– Надо же, – почему-то шепотом произнес Зяблов и погладил толстую несуразную губу лося. Осторожно прикоснулся к белому пятну на лбу, подсчитал число отростков на мощных лопатах рогов. Все верно – двенадцать штук на каждой. Один отломан, видно, еще осенью потерял во время боя с соперником.

– Надо же! – еще раз повторил он и засобирался.

Иван Алексеевич вышел на крыльцо. Туман исчез. В темноте приветливо светились окна в домиках поселка. Несильный, но колючий ветерок шуршал по крыше, срывая с нее сухой снег. Было тихо, даже собачьего лая не слышно. Над головой безмолвно лежало ясное небо с широкой полосой Млечного Пути.

Иван Алексеевич постоял на крыльце, докуривая папиросу. Увидел, как черноту неба, испещренную точками звезд, прочертил яркий метеор. Вспомнилось детство, ночное. Жаркий костер, в котором пеклась картошка, звон бубенцов и фырканье коней. И они с ребятами на пахучей степной траве, задрав головы, ждут – не упадет ли звезда. Верили в примету и старались успеть в короткий огненный росчерк загадать заветное желание, чтобы обязательно сбылось… Вот только желаний было очень много, не успевали выбрать главное…

Вернувшись в комнату, он открыл ящик стола, достал из него маленький, тускло поблескивающий предмет. Долго рассматривал, потом аккуратно завернул в бумажку и спрятал в кошелек. Лицо его стало хмурым и сосредоточенным.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

И вот когда еще раз пробушевала пурга, зима сразу сломалась. Подули с гор теплые западные ветры. С ясного неба полились лучи солнца, снег стал оседать, таять, и кругом закипели ручьи. По всему видно – быть высокому половодью. И снова старики чесали затылки: не могли припомнить, когда еще так круто наступала весна. А она мчалась на журавлиных крыльях, звенела и пела птичьим многоголосьем.

Еще встречались в овражках и на северных склонах холмов полоски тающего снега, но земля уже дышала теплом. Ивану Алексеевичу захотелось разуться и пройтись босиком, как в детстве, по упругой, оттаявшей земле. Посмеялся над собой, что чуть не поддался такой блажи, стегнул мерина и поскакал по лесной тропе.

Целые дни с утра до вечера пропадал он в лесу. Обследовал места рубок. Ругался и скандалил с лесозаготовителями, когда находил непорядки.

– Смотри, как земля сохнет, а у тебя на деляне даже сучья в кучи не собраны. Зимой все надо было сделать, – выговаривал он бригадиру лесорубов. – Искра попадет – как порох все вспыхнет.

Он объезжал лесосеки и торопил с очисткой, хотя на душе было скверно от пылающих куч хвороста и сломанных стволов. «На ветер добро пускаем, – думал он, щурясь от дыма. – Кабы использовать все, до щепы, сколько бы леса сэкономили».

Как-то с карандашом подсчитал он, что только на лесосеках теряется, превращаясь в дым, почти четверть древесной массы, так нужной промышленности. А сколько гибнет при сплаве, при деревообработке? И хотя прекрасно понимал, что вины лесорубов в этом нет, разговаривал с ними жестко, придирался к каждой мелочи.

– Чегой-то нынче лесничий злой, как змей! – кинул Роман Устюжанин товарищам, провожая взглядом покачивающегося в седле Левашова. – То кучи неладно склали – от леса близко, то с сучьями подтоварник пожгли. А куда его денешь? Вовремя не вывезли, так я что, на своем горбу должен вытаскивать?

– Ты главный в бригаде, тебе и ответ держать первому за вывозку, – хмуро откликнулся его брат Семен. – Зачем годное-то в костры кидать? В штабеля сложим, а ты изволь вывозку обеспечь!

– Дорогу развезло, ослеп ты, что ли? – крикнул Роман.

– Лесовоз не пройдет – на санях трактором вытянем. Завтра пригони, и все сделаем. И учти, Роман, не сделаешь – вылетишь из бригадиров. Не за красивые глаза тебя назначили.

Роман не верил ушам. «Ну и братец! Не иначе подкоп ведет!»

– Лесничий дело говорит, ребята. У него за лес душа болит, а Ромка только о рубле думает. Пора бы уж допереть башкой, что лес нас кормит. Под корень все пускать – не по-хозяйски. Верно я говорю?

– Да чего там! – загудели лесорубы.

– И еще, – продолжал Семен. – С трактористами надо поговорить. Что же получается? Вот хотя бы эта деляна. Сколько на ней подросту было. А сейчас и кустика не видать, все тракторами перепахали. Проложены волоки, так и тащи по ним хлысты, а они прут не глядя да еще на тракторах, как на каруселях, елозят. Земля-то почти голая остается!

– Верно, Семка. Подрост сохраним, нам же с посадкой потом меньше возиться. Да и с посадками торопимся – абы сделать! – плохо приживаются. Вот уж сколько в лесу пустоплешин!..

Услышь это Иван Алексеевич, может, и не было бы у него скверного настроения, и на следующей лесосеке повел бы он разговор совсем в ином тоне. Но и там повторилось то же самое, и, окончательно взбешенный, он запретил рубку, пока все не будет сделано как положено.

Закончив осмотр, Иван Алексеевич решил попутно проверить кедровые посадки. Слез с коня и, ведя его в поводу, пошел по еле заметной лесной тропе. Под ногами мягко пружинила оттаявшая земля. Пахло разбухшими почками, прелым листом. От ручьев веяло прохладой. И хотя от долгой езды ноги затекли и побаливала поясница, Иван Алексеевич чувствовал, как постепенно стихает гнев.

В маленькой лощине, возле огромной лиственницы, он сделал привал. Вытащил из седельной сумки краюху хлеба и кусок вареного мяса.

Почуяв запах хлеба, мерин потянулся к хозяину. Иван Алексеевич отломил половину краюшки, посыпал солью и протянул ему. Мягкими теплыми губами мерин взял хлеб. Жевал долго, словно смаковал, и все время покачивал головой.

– Соломой бы тебя кормить, лодыря, – ворчливо сказал Иван Алексеевич. – В упряжке ходить отказываешься, а мне протирать штаны в седле не бог весть какая радость.

Мерин шумно вздохнул, словно сочувствуя хозяину, и, прикрыв глаза, задремал.

Сидя на выпирающем из земли корне лиственницы, Иван Алексеевич закурил. Попыхивая папиросой, смотрел вверх, где высоко над землей распростерлась крона дерева. Над ней плыли белые кучки облаков, которые, казалось, вот-вот зацепятся за ветки и останутся висеть ватными клочьями. Толстый ствол, как мощная колонна, уходил ввысь и словно подпирал небо, чтобы оно не упало на землю. Окружность ствола на высоте груди была три с половиной метра, а высота, которую Иван Алексеевич измерил способом подобных треугольников, достигала пятидесяти двух метров.

В лесничестве росло два таких дерева-гиганта. Но одно спилили десять лет тому назад. Бригада лесорубов потратила целый день, чтобы свалить его и распилить. А потом оказалось, что огромные, тяжеленные бревна невозможно погрузить на лесовоз. Так их и бросили на лесосеке. После этого случая Иван Алексеевич вторую лиственницу взял под охрану. Укрепил на ее стволе дощечку с надписью: «Рубке не подлежит. Памятник природы. Возраст 450 лет», а внизу, под надписью, указал дату, когда дерево взято под охрану. Возраст он определил по годичным кольцам спиленной лиственницы.

Давно перешагнула лиственница порог своего долголетия, но умирать не собиралась. Густа и раскидиста ее крона. Хоть не обильно, но через каждые четыре-пять лет осыпает она землю крылатыми семенами. На многие десятки метров вокруг толпится подрастающее поколение.

Было у Ивана Алексеевича еще одно дерево, взятое им под охрану, но уже по другой причине. Это – береза с корявым, свилеватым стволом, серым внизу и ослепительно белым начиная с высоты человеческого роста. Стоит она на развилке дорог в густом ельнике и на его темно-синем фоне кажется белым облаком, накрытым сверху зеленой вуалью.

Как она попала сюда? Вблизи, по крайней мере в радиусе пяти километров, не было берез, одни ели, сосны да кедры. И от этого показалась она Ивану Алексеевичу заблудившейся и испуганной. При виде ее вспомнилось ему тогда изрытое воронками поле, исковерканное гусеницами танков, свое орудие, разбитое прямым попаданием, и лицо мертвого наводчика. Словно со стороны увидел себя, истекающего кровью возле орудия. Он лежал и видел только небо и склонившуюся над ним изуродованную снарядами березу. Она была обожжена, вся в черных пятнах от копоти и дыма. И в том, как никли ее обугленные ветки, которым не суждено было больше зеленеть, была какая-то почти человеческая скорбь.

Егор Устюжанин вначале удивился решению лесничего сберечь дерево, но, услышав про убитую березу, тихо произнес:

– Пускай растет. Я, чай, тоже всю войну отмахал, знаю, что к чему!..

Отдохнув, Иван Алексеевич закинул повод на шею коня, хлопнул его ладонью по крупу.

– Пошли!

Неторопливо приглядываясь к весеннему лесу, он зашагал по тропе, а мерин, припечатывая землю тяжелыми копытами, покорно шел следом.

Миновали ельник, перебрались вброд через ручей, гремящий на перекате разноцветными гальками, и вышли к кедровым посадкам.

Как-то на областном совещании лесоводов заинтересовался Иван Алексеевич выступлением лесничего-пенсионера.

Невысокий старик, то и дело поглаживая черные с проседью усы, докладывал о своих опытах выращивания кедра, сердито говорил о том, как бывшее руководство управления подняло его на смех, выставив прожектером, отнимающим время у занятых людей.

Иван Алексеевич слушал старика с большим вниманием. Простота метода, а главное, дешевизна, увлекли его. Той же осенью, собрав с деревьев шишки, он проверил семена на всхожесть, отобрал лучшие. Вместе с лесниками и школьниками каждый орешек закатали в смесь из торфяной крошки и компоста. Эти гранулы, а их получилось восемнадцать тысяч, они рассадили на старой, необлесившейся лесосеке в полусгнившие пни и колоды.

Весной появились всходы. Маленькие, толщиной со спичку, стволики упрямо цеплялись за приютившие их трухлявые останки деревьев. Даже не верилось, что из таких крох вырастут могучие красавцы кедры. Бурьян не смог их задушить. На восьмой год посадки достигли метровой высоты. Когда подсчитали, оказалось, что из восемнадцати тысяч саженцев орешков тянули к небу темную бархатистую хвою шестнадцать с половиной тысяч. Не все доживут до поры возмужания, жизнь леса сурова. К столетнему возрасту останется их не больше трех тысяч. Зато самых крепких и могучих.

Пожалуй, ни одна другая посадка не была так дорога Ивану Алексеевичу. И хотя он знал, что не доживет до времени, когда на этих прутиках появятся полновесные шишки, его радовало уже то, что после него на земле останется такое богатство.

Между собой лесники окрестили кедровник «Ивановским». Привыкли к названию и местные жители.

Иван Алексеевич вспомнил, как несколько лет назад к нему пришли школьники с просьбой «сделать их шефами Ивановского кедровника». Только тогда и узнал он об этом названии. Усадил ребят и долго беседовал с ними. Рассказывал о жизни леса, о правилах ухода за ним, посоветовал посадить больше кустарников, чтобы было где птицам вить гнезда.

– Только уж если возьметесь, так чтобы по совести работать. Проверять буду строго!

И то, что разговаривал он с ними как с равными, подняло ребят в собственных глазах, породило чувство настоящей ответственности.

– Ты, дядя Ваня, не беспокойся. Все, что скажешь, – сделаем! – заверили в голос шефы…

Иван Алексеевич осмотрел посадки, остался доволен. Ребята уже побывали здесь. Убрали сухостой, расчистили от прошлогодней травы и опавшей хвои противопожарную полосу, развесили дуплянки.

«Молодцы!» – одобрил он и подумал, как это он раньше не догадался привлечь ребят, заинтересовать их лесом. Ребят самое время учить любви к природе. Хорошо бы организовать школьное лесничество. Надо сказать Ковалеву, чтобы потолковал с директором школы.

На сегодняшний день вроде бы все дела закончены, можно отправляться домой. Он минуту поколебался, какой путь выбрать. По старой лесовозной дороге короче, но она сильно избита, вся в ухабах. Выбрал тропу: хотя и длиннее, но нет опасности, что конь поломает ноги.

Лесные тропы всегда привлекали Ивана Алексеевича своим разнообразием и неожиданностями. Кажется, по иным прошел много раз, а все равно встречаешь новое. Особенно ранней весной, когда лес не одет и в прозрачной его глубине все далеко просматривается.

Вот среди белых берез видна развалившаяся сомья – охотничий лабаз. Срубленная на двух высоких пнях, она напоминает избушку на курьих ножках. Кто ее ставил? Неизвестно! В кедровнике на одном из стволов приметил Иван Алексеевич старую, заплывшую серой сопру – знак промышлявшего когда-то здесь охотника-манси. Может быть, та сомья служила хранилищем его продуктов? А где он сам? Судя по ветхости лабаза, кости охотника давно превратились в прах.

Иван Алексеевич по привычке зорко посматривал по сторонам. От его взгляда ничто не ускользало. Вот на березе затес. Их обычно делают вдоль визирок и просек, но здесь нет ни того, ни другого. Если для указания тропы, то почему затес сделан не параллельно, а под прямым углом к ней? Придержал коня и заметил справа от тропы еще один затес, дальше другой. Ясно! Кто-то сделал для себя заметку! И совсем недавно: щепа свежая, до сих пор береза сочится. Иван Алексеевич свернул с тропы, слез с коня и пошел, придерживаясь затесов.

Осторожно, поминутно останавливаясь, он обшаривал глазами землю и стоящие по сторонам деревья. На таких вот тропах браконьеры ставят самострелы на лосей. Зверь задевает натянутый шнур, срабатывает механизм огромного лука – и метровая стрела насквозь пробивает животное. Бывали случаи, что жертвами таких самострелов становились люди.

Медленно, очень медленно продвигался он по тропе, ведя на поводу мерина, смотря под ноги и держа перед собой длинную палку, каждую минуту готовый услышать хлесткий свист сорвавшейся стрелы. Так дошел до неглубокого овражка. Спустился в него и неожиданно увидел замаскированную кустами дверь землянки. Внимательно пригляделся: вверху, на откосе, среди груды камней – асбоцементная труба. «Капитально устроено, – подумал он. – Кто же это постарался?»

Иван Алексеевич подошел, к землянке, приник ухом к двери и услышал слабый шорох. Постучал – ему никто не ответил. Он постучал сильнее. Результат тот же. Тогда, взявшись за скобу, Иван Алексеевич рванул дверь – и в то же мгновение грянул выстрел. Сноп пламени чуть не обжег ему лицо. Спасла прикрывшая его дверь: окажись он в ее проеме – заряд картечи разворотил бы ему грудь. Побледнев, он отскочил в сторону и внезапно охрипшим голосом крикнул:

– А ну, выходи, гад!

Ему никто не ответил. Тогда он осторожно заглянул в землянку. С нар прямо на него смотрело дуло берданки, укрепленной на деревянных козлах. От спускового крючка через ввинченное в нары кольцо тянулась проволока, другой конец которой был прикручен к внутренней скобе двери.

«Вот где меня самострел поджидал, а я его на тропе разыскивал», – подумал он. Вытер рукавом пот с лица и, почувствовав слабость в ногах, присел на нары. Огляделся. Возле очага увидел притаившуюся крысу. Пошарив рукой по нарам, нащупал пустую бутылку, швырнул в крысу. Противно взвизгнув, та юркнула в щель. Он уперся рукой о доски и под слоем сена почувствовал какой-то предмет. Это оказался тускло поблескивающий патрон от пистолета ТТ. Сбросив с нар сено, нашел еще один в щели между досками.

Сунув находку в карман, Иван Алексеевич тщательно обыскал землянку. Под нарами обнаружил пилу, топор, охапку сухих дров. На полке – котелок, кружку с ложкой, небольшой запас продуктов – все то, что обычно находится в промысловых избушках. Только в них не бывает настороженных ружей и рассыпанных пистолетных патронов. Он еще раз осмотрел помещение. Однако ничего заслуживающего внимания не увидел, за исключением недокуренной цигарки под нарами. Осторожно развернул ее. Она была свернута из обрывка какой-то квитанции. В уголке сохранился номер 795139. Внизу карандашом: 10 руб. 70 коп. Иван Алексеевич бережно уложил бумажку в записную книжку. Затем отвязал с козел ружье и вышел из землянки.

Уже подъезжая к поселку, свернул с тропы на дорогу. Пропустил двух мужчин на возу. Один из них, Евсюков, помахал лесничему кепкой. Вскоре увидел приближающуюся подводу. Пегая лошаденка, бойко перебирая ногами, тащила телегу. Поравнявшись с Иваном Алексеевичем, возница натянул вожжи, и он узнал Бориса Ковалева. Поздоровались.

– Далеко ли? – поинтересовался Иван Алексеевич.

– За жердями. Ограда развалилась, чинить надо.

Иван Алексеевич вспомнил, как на днях заходил к нему Борис в лесничество и выписал два кубометра тонкомера.

– На обратном пути заверни к Устюжанину, чтоб обмер сделал.

– Думаешь, больше нарублю?

– Такой порядок.

– Будь сделано! – засмеялся Ковалев.

Вечером, когда стемнело, Иван Алексеевич завернул берданку в холстину и отправился к Чибисову. В отделении его уже не застал, пришлось идти к нему домой.

Павел Захарович только что отобедал и собирался вздремнуть. Услышав гостя, он встал, сунул босые ноги в тапочки и вышел в переднюю.

Иван Алексеевич негромко произнес:

– Извини, что помешал, с важным делом пришел.

Чибисов кивнул головой и крикнул:

– Ксюша! Принеси-ка нам чаю, и меня нет дома. Понятно?

Они прошли в горницу, и Иван Алексеевич, распаковав берданку, протянул ее Чибисову.

– Посмотри, какую музейную редкость нашел. Обрати внимание на клеймо: «Тульский императорский завод, выпуск 1880 года».

Чибисов взял ружье, прикинул в руках.

– Ого! Килограмма четыре с половиной потянет. Зверский заряд может выдержать.

Он с удивлением рассматривал длинный граненый ствол, с которого давно сошло воронение, и из черного он стал ржаво-бурым. Затвор болтался в пазу, ложе избито, исцарапано. Было видно, что ружье не висело на стене, а прожило большую охотничью жизнь. Но, несмотря на ветхость, в умелых руках могло прослужить еще долго.

– А теперь рассказывай.

Боясь что-либо пропустить, Иван Алексеевич начал с того, как он ссорился с лесорубами.

Прихлебывая чай, Чибисов слушал не перебивая.

– Задал ты мне задачку. Во-первых, кто насторожил ружье? Во-вторых, откуда у него патроны? Они подходят и для пистолета ТТ и для автомата ППШ. Отсюда вопрос: что же у него – первое или второе? Дальше. В пустой избе ружье не настораживают. Значит, там что-то спрятано? Что именно?

Он подумал немного и предложил:

– Знаешь что? Я это все протоколом оформлять не буду. Напиши в виде заявления. Вот тебе ручка и бумага, пиши… Подожди, забыл спросить: ты, когда из леса возвращался, никого не встретил?

– Троих!

Чибисов поморщился.

– Ох, боюсь, завтра весь поселок узнает, что ты с берданкой разъезжал, а всем известно, что у тебя бельгийская двустволка. Хозяин землянки сразу поймет, что ты у него в гостях был. Судя по этим патронам, у того типа кроме берданки еще кое-какое оружие есть. Так что мой совет тебе: бродишь в лесу – чтоб наган всегда при себе был.

Иван Алексеевич писал неторопливо, стараясь ничего не пропустить из того, что, по его мнению, могло иметь интерес для Чибисова. Наконец он кончил, достал из кармана обрывок квитанции, подколол.

– Может, пригодится!

– Посмотрим! – неопределенно буркнул тот, пробегая глазами написанное.

Иван Алексеевич, что-то вспомнив, похлопал себя по карманам, вытащил кошелек. Извлек из него темный комочек и положил на бумагу перед Чибисовым.

– Это что такое?

– Пуля!

– Вижу, что пуля! Откуда?

– Нашел в голове Белолобого, когда чучело делал!

– А пулька-то интересная, из пистолета… Ты когда-нибудь слышал, чтобы на лосей с пистолетом охотились?

– Не приходилось.

– И я не слышал. Может, из автомата срезали зверя?

– Сомневаюсь. Автомат – штука заметная, кто-нибудь все равно углядит, соседу расскажет, а там и весь поселок узнает. Шило в мешке не утаишь.

– Пожалуй, ты прав.

Лицо Чибисова посуровело. Он хлопнул ладонью по столу и жестко произнес:

– Кончать надо с этим делом. Завтра, до рассвета, проводишь нас к землянке. Возьмем двух оперативников, да нас с тобой двое, уже четверо. Сделаем в землянке по всем правилам обыск и устроим засаду.

– Мало двух оперативников.

– Ребята смелые. Ваську Косого повязали так, что тот и маузер вытащить не успел. В общем, договорились. В четыре часа за тобой заедем…

Всю дорогу Чибисов удивлялся, как в полумраке, да еще в предутренней дымке, окутавшей землю, Иван Алексеевич отыскивает путь. «Семафоры, что ли, у него в лесу натыканы?» – думал он, покачиваясь в седле. Кругом была тишина, какая наступает перед рассветом. И в этой тишине по-особенному гулко и грозно раздавался топот конских копыт. Растянувшись цепочкой, всадники ехали молча, настороженно вглядываясь в неприветливый в этот час лес. Даже Иван Алексеевич, который всегда видел в нем друга, чувствовал таившуюся в нем опасность.

Уже совсем посветлело, и розовая заря окрасила небо, когда они добрались до своротки, откуда начиналась тропа к землянке. До нее оставалось метров двести, когда они уловили легкий запах дыма. «Печь топят», – решил Чибисов и шепотом приказал спешиться, привязать коней, рассыпаться цепью и окружить землянку.

– Оружие применять только в крайнем случае! – приказал он.

Бесшумно рассредоточившись, они взяли в кольцо землянку и пошли, растворяясь в лесном полумраке, как тени. Сжимая в руке наган, Иван Алексеевич шел, как когда-то ходил под Ельней и Будапештом.

Но увиденное превзошло все ожидания. Землянка исчезла! Вместо нее тлела куча пепла и головешек, над которыми еще вились тонкие струйки дыма.

– Опередили! – задохнулся от злости Чибисов.