Текст книги "Джими Хендрикс, история брата"

Автор книги: Леон Хендрикс

Соавторы: Адам Мичелл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

В то время наркотики в моей жизни полностью вышли из–под контроля, но, видимо, тогда, в 1996 году, всё достигло критической точки. Стало ослабевать моё увлечение крэком, но дурь я продолжал курить каждый день. И, несмотря на постоянный дурман в моей голове, я ежедневно толкал кокаин и имел десятку в неделю. Постоянный приток денег позволил мне купить роскошный пентхаус на Капитолийском холме в Сиэтле и стал, как многие это делают, заправским домовладельцем. Дом красиво смотрелся снаружи, лужайка и всё такое, но внутри… страх и ужас. Редкие посетители приходили и уходили в надежде найти лучшее жильё, а я оставался там на ночь и очень часто с какой–нибудь новой подружкой. Многие оставались, чтобы просто заторчать – совершенно немыслимый калейдоскоп девичьих тел: Мишелли, Номер Один, Номер Два и Номер Три, даже русские были, Саша, Тася и Яна. 24 часа, семь дней в неделю непрерывной карусели событий.

Мои посетители обменивали на наркотики всё, что могли принести в руках, и вскоре моя квартира стала похожа на ломбард или таможенный склад изъятых вещей. Все ящики шкафов и комодов были забиты драгоценностями, украшениями, одеждой и разной техникой, выменянными на кайф. Одна тёлка даже принесла повидавшую виды гитару взамен на наркотики. Я не очень сильно тогда разбирался в гитарах и просто прислонил её в гостиной к стене.

Однажды вечером, помню, я тогда сильно нагрузился и лежал в небытии на диване. Вдруг, что–то загудело и затем раздался низкий чистый звук. Я открыл глаза и увидел как гитара медленно съезжает в углу. Вокруг струн образовались небольшие облачка пыли, видно, накопившиеся за прошедшие месяцы. Скорее всего, это было небольшое землетрясение, которое я не заметил из–за своего состояния, но отреагировала на него во всём доме только одна гитара. Затем, я увидел небо, облака, плывущие по сероватому небосклону, и услышал прекрасную музыку, которая слышалась всё громче и громче, таинственные звуки гитары. И голос Джими, где–то на задворках моего сознания, произнёс:

– Что ты хочешь от жизни, Леон? Уже пора, пришло время взять в руки гитару. Это всё, что тебе осталось сделать.

Очнувшись, я вскочил с дивана и бросился в угол, схватил гитару и… мысли мои унесли меня в тот, один из далёких дней нашего детства, когда в кладовке у миссис Максвелл Джими из мусора выудил укелеле. Остаток ночи я провёл, перебирая струны. С гитарой в руках я почувствовал, что не испытывал много лет, я ощутил некое направление и моё предназначение.

Во–первых, я едва знал аккорды, и, купив самоучитель игры на гитаре, я сошёлся с какими–то местными музыкантами. Не прошло и нескольких месяцев, как мы решили сколотить группу. Наконец, после стольких поисков своего места в этом мире, я нашёл его вместе со своей гитарой, я нашёл музыку, а музыка нашла меня. Я благодарен Случаю и доверился Музыке, она вывела меня из тьмы и помогла собрать остатки моей жизни воедино.

Вскоре я открыл одно замечательное свойство гитары – заполнять пустоту, оставляемую наркотиками. Впервые в жизни, у меня было что–то, во что я мог вложить энергию и вылиться эмоционально. С той минуты всего себя я отдал музыке, я не оглядывался назад, я ясно чувствовал, что на верном пути. Все, кто меня знал, поддержали меня, но искренне боялись за моё будущее. Они знали, насколько жесток музыкальный бизнес, пожирающий музыкантов и выплёвывающий их обглоданные розовые косточки. Но мне было наплевать. Я не помню, чтобы для брата это было помехой. Я надеялся, что смогу сам артистически выразиться и отдать должное его музыкальной душе.

В итоге я познакомился со всеми рок–звёздами Сиэтла, но не все восприняли мою музыку. Большинству гитаристов вообще не понравилось моё появление на музыкальном горизонте. Они посчитали, что я не имел права брать в руки гитару, в ответ я только мило улыбался и отвечал:

– Простите меня, что я задел ваши чувства, я только следовал зову сердца.

Моё тело сопротивлялось моим попыткам выйти по открывшейся мне музыкальной тропе из тьмы наркотической зависимости. Все кругом знали об этом, в особенности, отец. И он решил, что пришло время включиться ему самому в спасение моей жизни. Он уже был стар и настаивал на моей отправке в реабилитационный центр. Он объяснил, что уже основал трастовый фонд специально для меня, назвав его моим детским прозвищем Bodacious, который составлял 25 процентов от Наследия. Он добавил сверх того 10 тысяч ежемесячно на моё лечение. Но даже после этого я не мог остановиться.

Прошёл ещё год или около того, прежде чем я смог сбросить верёвку со своей шеи. Это не было землетрясение и Скалистые горы не сдвинулись с места, и, может быть впервые, жизнь мне показала, что необходимо остановиться, прежде чем будет уже поздно. Это были мои дети, маленькие свидетели моего падения. Меня на обед пригласила моя дочь Тина. В гостиной на диване сидели все мои дети, у всех, у Джими, у Алекса, у Джейсона, у Ли–Энн и даже у совсем ещё маленькой Джонелль, у всех, было очень серьёзное выражение лица. Как будто по радио объявили начало войны. И когда они все стали наперебой укорять в моей неспособности противостоять наркотикам, я не смог возразить ни одним словом.

– Пожалуйста, папочка, прошу тебя, – сказала малышка Джонелль. – Все говорят, что ты умрёшь, если мы не поможем тебе.

Слёзы брызнули у меня из глаз от такого признания в любви. Они не хотели потерять меня, и более того, позаботились обо мне, несмотря на то, что все эти годы я не мог им предложить ни своей помощи, ни своей любви. Они зарезервировали для меня место в реабилитационном центре в Паседонии, штат Калифорния, с солнечными лучами и с тенями под пальмами.

– О, мне надо собраться, взять рубашки, брюки, я мигом домой и обратно…

– Реабцентр – это не показ мод, – серьёзным тоном сказала Тина. – Тебе уже пора в аэропорт, чтобы успеть на самолёт. У тебя нет времени заглянуть домой и нагрузиться в последний раз.

Как я выдержал тогда борьбу с собой, одному Богу известно, но я поехал. Я не собирался спорить с ними.

К счастью, дети не могли подражать мне и следовать моей дорогой, так как по большей части я не оставлял следов. Я никогда не вёл учёт своим сделкам и не записывал стрелки. И не дайте мне соврать, я никогда не подавал им плохого примера, но теперь у меня была прямая надежда подать им истинный пример мужества.

Я хорошо помню, как однажды один из моих сыновей сказал мне:

– Я хочу быть похожим на тебя, отец.

Ни в коем случае не делай этого, – ответил я ему, – Улица не способ жизни.

По–прошествии двух месяцев из положенных трёх лечения, я уговорил моего лечащего врача перевести меня в местечко под названием Дженесиз—Хаус, в реабилитационный центр на Шевиот–Хиллз в Лос–Анжелесе. Но когда через пару недель я решил пройтись и напился, они меня отчислили и, несмотря на то, что от сильнодействующих наркотиков меня почистили, я много раз был на грани, оставалось только переступить черту. Однако я был настроен серьёзно и ни разу не поддался искушению.

Моё будущее представлялось мне невероятно сумеречным, пока я не встретил Жасмин Рогг. Не прошло и пары дней после нашего знакомства, как она привела меня на встречу анонимных алкоголиков Лос–Анжелеса. Там я познакомился с людьми, для которых зависимость уже была вчерашним днём. Они все побывали там же, где и я, и понимали, куда могла бы увести меня такая жизнь.

Мы с Жасмин съехались и никогда не говорили о прошлом. За первый же месяц я полностью освободился и моя душа постепенно стала складываться из обломков. Много раз в предыдущие недели я думал, что это уже никогда со мной не случится. Моё перерождение было столь быстрым, что скорее было похоже на чудо.

За всё время моих попыток выбраться из тьмы, я ни разу не вспомнил о наследии Джими и о делах Experience Hendrix. Просто в мыслях не было места. Но для отца было важно, чтобы мои дети вместе со мной заботились об этом в будущем. Понимая его желание обеспечить будущее своим внукам, я решил, пусть всё есть, как есть, пусть Жени и Бобби, который занял пост президента, этим занимаются. Я был уверен, что ему скоро надоест капаться в эпохе секса, наркотиков и рок–н–ролла, и, более того, он же сам мне говорил, что это может отрицательно сказаться на его положении в Костко. Вы подумаете, что это легкомысленный поступок с моей стороны, и будете правы, но я не придал тогда большого значения его неожиданному появлению.

Но чем большим потоком начинали стекаться деньги в Фонд Джими, тем всё большую активность показывала Жени во всех деловых проявлениях семьи Хендриксов. К сожалению, многие родственники были отвергнуты и в первую очередь, наша тётушка Долорес и наши двоюродные братья и сёстры с маминой стороны. Для них работа в Experience Hendrix уже была бы большим жизненным успехом, но их мечтам не было суждено осуществиться. Джими был бы очень недоволен поведением Жени по отношению к членам маминой семьи. Мы бы ничего не смогли сделать без помощи тётушки Долорес и многих других и теперь, вместо того, чтобы предложить им работу и заплатить по счетам, они были все просто отвергнуты.

Отец всем говорил, что он не компетентен в ведении дел и принятии решений и только ставил свою подпись на бумагах, необходимых, чтобы выиграть процесс против Лео Брантона и вернуть права в семью. И мне было бы интересно узнать, что думает каждый из участников на самом деле, изменилось ли что–либо к лучшему после решения суда? Отец по–прежнему считал себя некомпетентным и ему не с руки ворочать такой махиной, как наследие Джими, но понимает ли он теперь, под чем ставит свою подпись?

Жени переселилась к нему в Скайвей, симпатичное местечко в самом центре треугольника Сиэтл–Таквила–Рентон. Были разговоры о переезде отца в более просторный дом, но это не было его инициативой. Кроме того, миллионный комплекс у озера Вашингтон с малочисленным населением имел свою специальную автостоянку, поэтому отец не мог бы ставить свой грузовик у окон своего дома, и такой вариант его бы не заинтересовал. Перед своим домом в Скайвее он свободно оставлял его прямо перед крыльцом, к чему он привык за свою долгую жизнь. В глубине своего сознания он считал, что всё может измениться в любую минуту, и пока у него есть его грузовик и его инструменты, он всегда сам сможет обеспечить себя, что бы ни произошло.

Здоровье его было уже не таким, как прежде. После операции на сердце в 80–х, состояние отца то менялось к лучшему, то, наоборот, ему становилось хуже.

Жени и Бобби определили его в дорогой санаторий по уходу за престарелыми, расположенный недалеко от центра Сиэтла. Когда мы с Жасмин навестили его там, отец сидел и смотрел телевизор. На столе у кровати лежала стопка дисков, некоторые из них были с моими записями. Но как только он заговорил, то сразу превратился в нашего отца, которого мы знали прежде.

– Эй, парень, иди–ка и переключи программу, – обратился он ко мне.

Затем он повернулся к Жасмин.

– Милочка, не могла бы ты растереть мне ноги, он побаливают, как всегда. Вот так, спасибо.

Но месяцы шли, а состояние отца не улучшалось. У него были застойные явления в сердце и новый клапан, который ему пересадили, был отторгнут. Пришлось даже вшить ему стимулятор сердца. Жени заручилась властью адвоката и не считала нужным держать меня в курсе своих дел. Отец же то находился дома, то его снова отправляли в центр, когда ему требовался специальный уход.

Про мои отношения с Жени и Бобби нельзя сказать, что они улучшились, но то, что отцу приходилось периодически прибегать к медицинской помощи, это всех нас одинаково беспокоило.

В декабре 1999 года Жени уговорила отца написать автобиографию "Мой сын Джими", которую она помогла ему издать. Читать её было невозможно. Отцовская память уже давно была затуманена и большая часть его мемуаров ничего общего не имели с действительными событиями нашего детства. Алкоголь делает странные вещи с человеческой памятью. В книге много, я имею в виду именно много, полуправд. Но одно из самых комических описаний связано с нашим питанием, о том, как отец готовил нам завтраки, обеды и ужины и с каким удовольствием мы уплетали хлопья с молоком, ореховое масло и джемы, варёные яйца с беконом, бананы, яблоки, апельсины, арбузы, разнообразные салаты, хот–доги, пирожные, пироги, рулеты с корицей и мороженное. Читая эти пассажи можно подумать, что мы с Джими росли в лавке бакалейщика. Приведу ещё несколько особенно понравившихся мне моментов из отцовской книги: отец настаивает, что никакой автокатастрофы с участием меня, брата и мамы не было, клянётся, что никогда мы с братом не встречали Малыша Ричарда, когда были ещё подростками и во времена бродяжничества никогда он нас не брал с собой в игорные дома. Наиболее нелепое заявление, напечатанное на страницах его книги, это – "Джимми не встречался с Леоном после семи лет."

Полистав книгу, я позвонил отцу.

– Книга? Какая книга? Я не знаю никакой книги, – ответил мне голос отца в телефонной трубке.

Трудно было удержаться от улыбки. О, мой Бог, я любил отца. И совершенно неважно, что произошло между нами за все эти годы, он был замечательным человеком. Хотя я и был страшно разочарован, прочитав его книгу, я не собирался укорять его. Это была не его вина.

– Всё в порядке, не бери в голову, – ответил я ему. – Совершенно незачем тебе знать, что они там понаписали в ней, я люблю тебя, отец.

– И я люблю тебя, сынок.

То, что напечатала Жени, несёт в себе идеальные конструкции мемуаров. И снова, она талантливо переписывает историю. Я заметил множество несоответствий, касающихся нашего с братом детства, моя роль последовательно исчезает из истории жизни Джими Хендрикса, а на оборотной стороне пластинки печатается история самой Жени, как идеального члена семьи Хендриксов.

Следующие два года для Жени и Бобби как будто не существовало ни меня, ни моей семьи. Но это не из–за критического моего отношения к опусу, который они приписали моему отцу. Оглядываясь назад, я стал понимать, что я реально стоял на их пути. Помню, несколько раз, когда я приходил навестить отца в университетской больнице, я находил своё имя в списке лиц, которым отказано в посещении. Когда же я всё же добился, чтобы мне выписали пропуск, отец уже не мог ничего говорить, только крепко сжимал в руке мою музыку, выпущенную на дисках. Он мог только подавать знаки глазами и улыбаться. Было горько наблюдать, как уходит жизнь, но я крепился и пытался поддержать его, как только мог. Он знал, что я где–то рядом, в палате. Бессомненно, он любил меня. Жени распускала слухи, что я совершенно не интересуюсь состоянием здоровья отца и со своей стороны делала всё от неё зависящее, чтобы я поменьше виделся с отцом. Не знаю, было ли это из–за того, что я мог помешать ей, или она действительно так пеклась о здоровье моего отца.

До сих пор я не могу с уверенностью сказать, рассчитывали ли они на меня. Все эти годы я бесчисленное количество раз убеждался, что Жени не принесло бы большой радости моё участие в управлении музыкальным наследием брата. Приведу небольшой пример, Жени продала лицензию фирме Рибок на использование его песни Are You Experienced? в коммерческих целях. Я же уверен, что брат на это среагировал бы большим "нет–нет и ещё раз нет."

Другие её музыкальные издательские попытки не лучше. Многие записи, изданные ею за прошедшие годы, составлены из песен и джемов, которые, я уверен, брат не хотел бы выносить на общественное обсуждение. У меня кровь застыла в жилах, когда я впервые увидел, имя Жени на обложке коробки дисков, в роли продюсера этого издания. В самом начале я был полностью на её стороне, ведь реставрировать и издать старые записи Джими – это большое дело. Но как показало время, выпускался сырой, недоработанный материал, чего сам бы Джими никогда не допустил, будь он жив. Выпуск посмертных альбомов есть ничего больше, чем просто денежная авантюра.

Думаю, эти люди не представляют ясно, что делают. Перетасовывая музыку Джими, пререиздавая, перемикшировая, они занимаются перепродюсированием и переменеджированием. Они насыщают рынок множеством одинаковых записей в разных обложках. Ремастеринг – это трюк по выманиванию денег на одном и том же материале. Три жизни брат выпустил всего три альбома, Are You Experienced, Axis: Bold as Love и Electric Ladyland и все они составлены им самим. Помимо этого все другие издания были решением других. Как много раз вы смогли бы продать одно и то же? Мой брат никогда бы на это не пошёл. Я слышу его голос:

– Зачем на пластинку помещать несколько версий одной и той же вещи? В чём прикол?

Глава 16. Без отца

Отец умер 17 апреля 2002 в своём доме в Сиэтле. Мы с Жасмин были в Лос–Анжелесе, когда услышали, как диктор объявил об этом в утренних новостях. Затем позвонила его экономка и рассказала подробности. Последние годы у отца было слабое здоровье, но ему же было уже 82 и если вспомнить какой образ жизни он вёл, для всех было неожиданностью, что отец дожил до столь преклонного возраста.

Отец умер и в этом нельзя винить никого, но я просто обязан был приехать на похороны со своими детьми, где встретил людей, испытывающих ко мне чувство презрения. Переступив порог баптистской церкви Горы Сиона, я сразу почувствовал дурной запах. Для моей семьи были приготовлены места в боковом нефе, тогда как Жени со своей семьёй заняли места непосредственно в самом центре. Создалось впечатление, что женщина, обязанная произнести панегирик по отцу, перепутала место и время и произнесла хвалебную оду в честь Жени. В первые же слова она вложила насколько любящей и заботливой дочерью была Жени для моего отца и как много надежд он на неё возлагал. Я еле сдержался, чтобы не вскочить со скамьи и не крикнуть всем собравшимся, "Стойте! Это похороны моего отца, а не пиар–кампания Жени!"

Ситуация нисколько не улучшилась, когда мы приехали на кладбище Гринвуд—Мемориал-Парк, где был похоронен Джими. Жени с Бобби заняли первый ряд, нашей же семье даже не хватило стульев. И как если бы этого было недостаточно, все родственники Жени удобно расселись под тентом, в то время как родственники моего отца и его друзья встали тесным кольцом, пытаясь укрыться от дождя. Здесь я взорвался, я пошёл прямо по проходу и сказал, чтобы те подвинулись и дали моей семье тоже сесть. Не поверите, они тут же разбежались как тараканы. Думаю, они прочли по моему лицу, что шутить я не собирался.

Но когда, во время торжественной церемонии с флагом, офицер подошёл ко мне и протянул его мне, Жени вскочила со своего места и, подпрыгнув ко мне, выхватила флаг из его рук. По обычаю, если кто–то из супругов умирает, флаг полагается держать сыну умершего или дочери по старшинству, но никак не приёмной, и притом самой младшей, дочери. Видели бы вы, как исказилось её лицо! Но насколько я её уже узнал, это было всего лишь цветочки.

Мы не только не были приглашены, но и сами не хотели иметь ничего общего с приёмом, устроенным Жени в память о моём отце. Мы отправились в город, где был заказан нами ресторан и, уважая обычаи, я протянул Жени и Бобби приглашения, напечатанные мною заранее, но они тут же были разорваны ими и брошены на землю. Ну, что ж, это их промах, они сами этого хотели. На устроенные нами поминки собралась вся наша огромная семья, и пришло столько друзей, что они с трудом разместились, многих я не видел много лет. Это была величайшая дань моему отцу.

Чтение завещания было назначено на следующее утро. Не могу вам сказать, насколько я был огорчён и удивлён, когда узнал, что меня даже не пригласили на эту церемонию. Моё сердце сжалось перед пугающей очевидностью, что всё идёт совсем не так, как должно идти. Только спустя несколько дней моему адвокату удалось получить копию отцовского завещания. После того, как я прибыл к нему в контору, он плотно прикрыл за мною дверь.

– Они прислали по почте твоё наследство, – сообщил он мне.

– Что вы имеете в виду? – спросил я.

– Это трудно объяснить в двух словах, Леон, прости.

Он обратил моё внимание на пол, где стояла уже распечатанная коробка. Он водрузил её на стол и достал из неё золотую сорокопятку Джими.

– Это что, шутка? – воскликнул я, поднимаясь со стула.

– Полагаю, ты близок к правде. Пересмотрев бумаги, я понял, что у тебя большие проблемы.

Он помолчал, потом взглянул мне в глаза.

– Ты вычеркнут из отцовского завещания.

Нет необходимости говорить, что я потерял дар речи. Когда я, наконец, взглянул на бумаги, мои 25 процентов наследия Джими, которые составляли Фонд Сорванца, полностью исчезли. Мой адвокат уверил меня, что моё имя фигурировало во всех предыдущих вариантах отцовского завещания, вплоть до этого, последнего, которое отец переписал 4 года назад в 1998 году. Я просидел в конторе моего адвоката до самого закрытия, может час, а может ещё дольше, читая и перечитывая строчку, касающуюся меня: "одна золотая сорокопятка"… по выбору Жени.

Я отбросил стул и уставился в потолок, думая найти там решение проблемы. Затем меня осенило. Я вспомнил один случай. Где–то в конце 80–х воры забрались в отцовский дом и украли со стены золотые пластинки Джими. Очевидно, все эти годы Жени считала, что это сделал я. Нелепое предположение, но оно также нелепо, как всё, что она делает. Зачем мне инсценировать кражу наших семейных реликвий? С тех пор, что бы я ни говорил, я не мог изменить её убеждения.

И это не могло быть моим наследством, это было её местью.

Мой адвокат обратил моё внимание на приложение к отцовскому завещанию, в котором говорилось, что Жени принадлежит 48 процентов наследия. Это же практически половина всего! Возмутительная ситуация. Без сомнения, меня вырезали из отцовского завещания. К сожалению, в то время у меня не было денег, чтобы начать борьбу. Я был в полном расстройстве и почти потерял надежду, когда один из сиэтловских антрепренёров, Крейг Диффенбах, образовался на горизонте и вложил свои собственные деньги в начало борьбы за моё наследство. С деньгами Крейга мой адвокат, Боб Каррэн, и я 16 августа 2002 года подали иск на возвращение моей доли наследства. Мы обвинили Жени, по словам моего адвоката, "воспользовавшуюся его доверием в личных целях" с тем, чтобы отец изменил своё завещание. Сам бы отец никогда не вычеркнул моё имя. Мы – Хендриксы по крови и он любил своих внуков больше всего на свете.

В ходе расследования выяснилось, что по требованию Жени отец и Джими были тайно среди ночи перезахоронены дальше по аллеи от того места, где они были первоначально захоронены. Всё это было сделано раньше, за несколько месяцев, и узнал я об этой секретной операции случайно, от репортёра, спросившего меня во время интервью, почему я не попрепятствовал этому. Не слишком ли громко было сказано "покойтесь с миром", думал я тогда. Болью в моём сердце отозвался этот миллионный мемориал, куда перенесли отца и Джими, в то время как наша мама лежит где–то поблизости в безымянной могиле. Жени действовала самостоятельно и даже не сочла необходимым посоветоваться со мной.

Моё дело медленно переползло в следующий год, обрастая исписанными страницами. На протяжении всего времени и Жени, и Бобби делали вид, что сильно удивлены тому, что отец исключил меня из своего завещания. Они постоянно повторяли, что изменения в завещании отец сделал без их участия. Жени и Бобби даже выдвинули предположение, что основной причиной этому послужила моя наркомания. Возможно, им бы удалось убедить в этом судью, но только не меня.

Я оказался не одинок в оценке деятельности Жени. Её старшая сестра Линда и наша двоюродная сестра Диана объединили со мной свои усилия и подали иск, обвиняя Жени в управлении отцовским фондом в свою пользу, не считаясь с другими членами семьи, хотя их имена и упомянуты в завещании. Мы хотели снять с Жени полномочия распорядителя и сместить их обоих, и Жени, и Бобби с поста управления всеми семейными компаниями. Также мы хотели, чтобы суд присудил им возместить нам всем убытки. Прошло уже более двух лет со смерти отца, а тяжба всё ещё не сдвинулась с места. Более того, Жени заявила, что ни о каких отчислениях из фонда и речи не может быть из–за моего иска против компании Experience Hendrix. И как всегда я стал для всех козлом отпущения.

Моё дело не рассматривалось в суде вплоть до 28 июня 2004 года, почти 2 года спустя, как оно началось. Ещё мы обвинили Жени и Бобби в использовании с первого же дня своего служебного положения в личных целях, а также в растратах миллионов из фонда компании. Один из адвокатов, Дэвид Озгуд, представляющий двоюродную сестру Диану и мою сводную сестру Линду, выяснил, что Жени и Бобби не только позволили себе взять из фонда денеги на покупку шикарных домов, но и установили сами себе огромные оклады и выписывали себе единовременные премии весь предыдущий год. Адвокаты выяснили также, что за это же время Experience Hendrix не отчислила ни одного пенни доверителям, среди которых было много наших родственников.

Свидетели шли один за другим все следующие 2 месяца, все, от моей тётушки Долорес, заявившей, что отец всегда обещал ей, что его внуки и я будут обеспечены, до многих друзей детства Джими, таких как Джимми Вильямс, которые также свидетельствовали в мою пользу. Полагаю, если вам вздумалось бы собрать общественное мнение, но не тех, кто присутствовал на суде, и не Жени с Бобби и их команду, вы подумали бы, что меня правильно вычеркнули из отцовского завещания.

В ходе слушания меня, по просьбе Джаджа Рэмсделла, даже проверили на ДНК, чтобы установить, являлся ли мой отец мне отцом или нет. Однако Джадж Рэмсделл безапелляционно заявил, что результаты теста не имеют никакого значения и, как говорится, запечатал их в конверт. Но что бы этот тест ни показал, Эл Хендрикс, был моим отцом. Он всегда был моим отцом и этого никогда не изменить.

Все эти семь недель я был очень занят своими музыкальными проектами и старался держаться на уровне. Одна из самых известных сиэтловских фирм была моим спонсором и я чувствовал себя в надёжных руках. Хотя мои адвокаты слишком самоуверенно вели дело, я был совершенно спокоен. Если я выиграю, я стану главой трастового фонда, который отец собирался создать для своих внуков и меня. Если суд повернётся в другую сторону, я просто буду сам заботиться о своей жизни. Смысл не в исходе дела, я не собирался позволять кому–то унижать меня.

24 сентября 2004, спустя чуть более двух лет моей борьбы с Жени, Джадж Рэмсделл довёл до сведения моих адвокатов, что готов сделать заключение. Я вошёл в переполненный зал заседаний, окружённый моими друзьями и членами нашей семьи, которые, чтобы показать свою поддержку, надели футболки с надписью ЕГО НАСЛЕДИЕ ЖИВЁТ В ЕГО СЕМЬЕ И В ЕГО ДРУЗЬЯХ И КРОВЬ ДЖИМИ БЕЖИТ ЧЕРЕЗ МЕНЯ К НИМ.

Каждый надеялся на лучшее, но, к сожалению, это оказалось не нашим днём.

Заключение заняло 35 страниц, судья зачитал отцовское завещание 1998 года и подтвердил моё право только на одну золотую сорокопятку. На заявление, что Жени воспользовалась доверием в личных целях, судья уверил нас, что это дела не касается и смещать её с поста председателя он не собирается, но впредь обязал её лучше следить за временем выплаты процентов доверителям. Это была наша крошечная победа и первый шаг в верном направлении.

Я заранее был готов к любому исходу. Но я отказался позволять судье отправлять мою жизнь в мусор. Моя семья была слишком крепка, чтобы сдавать позиции. Во время процесса я готов был к самому худшему. Тяжёлые времена меня не пугали, я испытывал их всю свою жизнь. Ничего нового они не могли принести мне. Я мог стать нищим и выкинутым на улицу, после того как истратил все свои деньги на судебные издержки, но я никогда не позволил бы себе жить и умереть с такой вопиющей несправедливостью.

Мы проиграли, но никто из нашей семьи и тем более я, не стали предаваться унынию. У нас была возможность подать апелляцию. Я улыбался, покидая зал суда. Уверен, многие репортёры и газетные обозреватели подумали, что я сошёл с ума. Но я, впервые за все годы, почувствовал уверенность после заключения судьи. И, несмотря на то, что нашу апелляцию отклонили, а позже и Верховный суд поступил также, чувствовалось, что моя команда только от этого выиграла, укрепив свои силы в борьбе. Что сделано, то сделано. Настало время двигаться вперёд.

Хотя для некоторых это могло показаться финишем на моём пути, долгий путь потерь привёл к великолепному преображению в моей семье. Это заключение суда позволило мне освободиться и идти своим собственным путём, а не завязнуть в официально–легальном крючкотворном бизнесе. Мы с Жасмин остались ещё ненадолго в Сиэтле, но затем вернулись в Лос–Анжелес и купили там дом. Всю мою жизнь я твёрдо стоял на ногах и теперь, я не видел причин, изменять своим привычкам. Вернулось всё, чем я обладал, мои картины, моя музыка, а это не так уж мало. Трудностям и беспокойствам не нашлось места в моём жизнерадостном сердце. И совершенно неважно, что произошло, важно то, что в душе моей мир.

Эпилог

Оглядываясь назад, у меня взрываются мозги от того, сколько успел мой брат за свою короткую жизнь. Для миллионов человек по всему свету он единственный и неповторимый Джими Хендрикс, волшебник гитары, левша, опровергший все устои сценического мастерства. Он за свои короткие три года предопределил все возможности электрической гитары и изменил музыкальный мир. Его студийные альбомы давно уже стали классикой и вошли в историю. Но даже сегодня его миф обрастает поклонниками из нынешнего поколения.

И пусть за моей спиной говорят что угодно, я вижу своей целью сберечь славу Хендрикса и всеми силами хочу поддержать дух Джими и его музыкальное наследие. Я не играю как брат. Никто не сможет так сыграть. Но я работаю над своим стилем и люди кругом очень доброжелательны. Невероятно радостно видеть, как они собираются на мои концерты, чтобы послушать мою игру. Сегодня мне представилась счастливая возможность прожить второй раз своё детство. Моё первое потерялось в чужих семьях и на улицах Сиэтла. Я пишу эти строки, только что вернувшись из гастролей по Италии, где меня встречали каждый вечер восторженные толпы поклонников. За всю свою жизнь я не был так счастлив и не чувствовал себя так гармонично как сейчас.

Потребовалось очень много усилий и времени, чтобы подробно вспомнить шаг за шагом мою жизнь, моё детство, прошедшее в чужих семьях, и время, проведённое мною в исправительной колонии Монро. Но эти усилия принесли мне огромное облегчение. Я вновь смог пережить также и лучшие моменты моей жизни. Один из самых важных уроков, который я усвоил, это то, что жизнь так коротка, чтобы держать зло на мою семью или кого–либо ещё. Надеюсь, люди понимают, что можно, а что нельзя им делать. И верю, в конце жизни им придётся держать ответ за все свои проступки.