Текст книги "Виновный"

Автор книги: Лайза Баллантайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

9

Дэниел гнал, превышая скорость. Опустив стекла, он наслаждался свежим воздухом до боли в диафрагме. Но хмурился на дорогу, пытаясь понять, почему так расстроился на похоронах, а потом разозлился на Каннингема. Это было по-детски глупо. Он бранил себя, тихо сыпля ругательствами под шум мотора.

Теперь, на шоссе, ему стало лучше, он устал, но расслабился. Брамптон подействовал на него как транквилизатор: все, связанное с работой, отошло на второй план. Дэниел сделал еще один глубокий вдох и подумал, что это запах навоза так его одурманил. Ему нужно было свернуть на магистраль М6, ведущую прямиком в Лондон, чтобы попасть домой засветло, но вместо этого он просто ехал с открытым окном, дышал запахом полей, рассматривал домишки у обочины и вспоминал места, где бывал в детстве.

Он оказался на шоссе А69 почти случайно, а потом увяз в густом потоке машин, и впереди уже маячил Ньюкасл. Дэниел не планировал никуда заезжать, но ему вдруг захотелось еще раз кое-что увидеть, кое-что сделать – именно в этот день.

В городе он проехал мимо университета и свернул на Джесмонд-роуд. Теперь он ехал намного медленнее, почти боясь достигнуть пункта назначения.

Когда он вышел из машины, солнце спряталось за облако. Он помнил, какой долгий ему предстоит путь, но все равно решил остаться и еще раз навестить мать.

Вход на кладбище представлял собой арку из красного песчаника – прямо материнская утроба, засосавшая его в свое нутро. Он знал, куда идти, юношей он уже шел по нужной дорожке, чтобы найти ее последнее пристанище.

Дэниела удивило, как быстро он отыскал ее надгробие. Белый мрамор выцвел и покрылся пятнами. Черная краска на буквах имени почти совсем облезла, и на расстоянии оно читалось как «Сэм Джеральд Хант» вместо «Саманта Джеральдина Хантер». Дэниел вздохнул, держа руки в карманах.

Это был простой крест с гравием у подножия, что снимало необходимость в цветах, уходе, сердечных признаниях.

Покачиваясь на пятках у могилы, Дэниел думал о словах, сказанных на прощании с Минни: «Предать. Тело. Земле. Земной. Прах. Пепел. Доверие. Милосердие». Он помнил, как стоял у этой могилы еще почти подростком и чувствовал боль оттого, что на дешевом мраморе не было написано его имени. Ему хотелось, чтобы там была фраза: «Любящей матери Дэниела Хантера». Была ли она ему любящей матерью? Любила ли она его вообще?

Он долго носил в себе гнев за ее смерть, но теперь отсутствие на надгробии собственного имени не трогало его. Он знал, что у него общая ДНК с костями, лежащими у его ног, но сами кости были ему больше не нужны.

И тогда он подумал о Минни, принесенной в жертву и развеянной по ветру. Воображение возвращало ему ее запах, колючую шероховатость кофты под его щекой и водянисто-голубые глаза. Теперь он будет гоняться за ее эфемерным образом, как за вечно неуловимым настоящим моментом. Долгие годы он сторонился ее, но теперь она ушла сама, и ее больше не было ни в старом доме, ни на ферме, ни в глазах собственной сестры. Минни исчезла с лица земли, не оставив после себя даже куска мрамора, который бы молчаливо вещал о ее кончине.

Дэниел не забыл, как плакал на этой могиле. Теперь же глаза его были сухи, руки в карманах. Вызвать образ Минни ему было легче, чем вспомнить родную мать, с которой он жил, когда был еще совсем маленьким. Потом еще несколько лет их встречи были горькими и краткими. Он убегал к ней, а его оттаскивали прочь.

Он остался с Минни. Это она шла с ним рука об руку, пока он был ребенком, подростком, юношей. Теперь, когда ее не стало, он чувствовал странный покой, но в то же время и одиночество, более глубокое, чем до известия о ее смерти. Именно этого он не мог постичь. Она была потеряна для него уже много лет, но только сейчас он ощутил эту утрату.

Ему подумалось, что скорбь нельзя измерить. И все же, стоя на кладбище, он оценивал потерю обеих своих матерей, и вечная разлука с Минни казалась ему тяжелее.

Возвращаясь в Лондон, Дэниел остановился на станции обслуживания в Доннингтон-парке. Он заправил машину, купил кофе и впервые за время отъезда проверил телефон.

Три пропущенных звонка с работы. Прихлебывая едва теплый кофе и дыша парами бензина, Дэниел позвонил Веронике. Он сидел в водительском кресле, оставив дверь открытой и слушая хриплый шепот автострады за спиной.

– У тебя все в порядке? Мы не могли до тебя дозвониться. Ты не поверишь… Кстати, ты же уехал на похороны, надеюсь, это не кто-то из близких?

Дэниел кашлянул:

– Нет… нет, а что случилось?

– Ты не брал трубку!

– Да, я… отключал телефон. Мне нужно было кое с чем разобраться…

– Дело Себастьяна Кролла – твое. Берешь?

– Как это? – не понял Дэниел.

– У Кеннета Кинга Кролла очень хорошие связи.

Дэниел потер челюсть. Он давно не брился, и ладонь заскребло щетиной.

– Это дело передали конторе «Макманн Уокерс», – продолжила Вероника, – но… хочешь верь, хочешь нет, Себастьян отказался с ними работать. Он закатил бурную истерику и заявил, что хочет в адвокаты только тебя!

– Но почему Себ отказался с ними работать, что они сделали?

– Адвокат из «Макманн Уокерс» пошел к Себастьяну на следующий день после тебя. Мы с ним знакомы, это Даг Браун, вроде однокашник Кролла… Подробностей не знаю, но Себастьян был с ним очень груб. Вмешались родители, но тогда он начал визжать и орать, чтобы ты вернулся. Вопил, что хочет именно тебя, «своего адвоката Дэниела». – Вероника возбужденно хохотнула. – В итоге все дошло до того, что «Макманн Уокерс» от него отказались. И с тех пор Кинг-Конг, или как там ты его назвал, оборвал мне телефон. Им нужно, чтобы ты вернулся и чтобы Себастьян наконец успокоился.

Дэниел допил кофе и прикусил губу. Да, прежде у него было стремление защитить мальчика, спасти его. Себастьяну было столько же лет, сколько самому Дэниелу, когда он впервые оказался на кухне у Минни. Но Минни больше не было, и он чувствовал себя опустошенным. Он сомневался, что готов снова взяться за это дело.

– Так ты займешься им? – настаивала Вероника. – Я просмотрела резюме по делу, комар носа не подточит.

– Конечно да, – ответил Дэниел, но еле слышно, будто эти слова вырвали у него силой.

Позади рычало шоссе, и он отвернулся от его бесцеремонного, сбивающего с толку шума.

– Отлично. Позвонишь завтра Ирен в контору? Чтобы убедиться, что она со своим помощником еще свободны. Я бы сама с ней связалась, но решила сначала поговорить с тобой.

Дэниел гнал на повышенной скорости, оставляя север позади. По пути он заехал в офис, чтобы забрать резюме по делу Себастьяна. Было уже поздно, и, проходя по неестественно тихим коридорам, он испытывал облегчение оттого, что не видит коллег.

Когда он добрался до Боу, день окончательно клонился к закату. Купив ужин навынос в Южном Хэкни, Дэниел поставил машину недалеко от своей квартиры на Олд-Форд-роуд. Над парком Виктория садилось солнце, пруд с фонтаном – этакие солнечные часы на воде – отражал багровое небо. В воздухе еще стоял запах барбекю. Открыв багажник машины, Дэниел подхватил полученную от Каннингема коробку и пошел домой, опустив подбородок, с поклажей в одной руке, ужином и ключами – в другой.

Он испытывал странное чувство, словно из него выкачали воздух и наполнили воспоминаниями о пустом доме, скрипящем по своей утрате. Дэниел снова слышал ту музыку, саднящую, как оголенная кость. Ноты сливались в холодный, безжалостный звон.

Коробку он поставил на кухонный стол, не заглядывая внутрь. Сгорбившись на стуле в ее тени, быстро съел свое карри и принял душ. Он сделал воду очень горячей и встал под самую струю, держась за насадку обеими руками. Когда он растирался полотенцем, его кожа горела. Он стоял голым в ванной, остывал, смотрел на свое лицо, отраженное в зеркале, и думал о пустельге, парившей над брамптонскими пустошами. Себя он ощущал таким же одиноким и неуязвимым, расправляющим крылья и взмывающим ввысь в восходящем потоке воздуха.

Последние два дня он прожил в страхе. Но он не знал, был ли это страх перед делом мальчика и всем, что с ним связано, или страх утраты, боязнь жизни, в которой больше нет Минни и ему не нужно ее избегать.

Утрата. Дэниел прикоснулся к щеке и решил, что бриться не стоит. Утрата. Он обернул бедра полотенцем и выдохнул. Утрата. Ничего особенного. Можно привыкнуть. Он почти ничего не чувствовал. Его мать ушла, а теперь ушла и Минни; с ним все будет в порядке.

Дэниел переоделся и начал пролистывать материалы дела. Он надеялся, что Ирен еще свободна и согласится за это взяться. С самого утра он позвонит ее секретарю. Они с Ирен тесно сотрудничали несколько раз, но особенно по делу о бандитской разборке Тайрела год назад. Ирен тоже была подавлена, когда подростка посадили.

В последний раз он видел ее в марте, на вечеринке в честь присуждения ей звания королевского адвоката, хотя едва успел обменяться с ней парой слов. Она была уроженкой Лондона – из Барнса, на несколько лет старше Дэниела и даже преподавала право в Ньюкасле. Ей нравилось производить на него впечатление, болтая на джорди. Ни о ком другом для защиты Себастьяна Дэниел даже не думал.

Одиночество почему-то мешало уснуть, и Дэниел сел за работу. Его практикант уже изучил записи с камер видеонаблюдения, которые предоставили защите в рамках раскрытия информации. Дэниел просмотрел их сам, чтобы убедиться, что ничего не упущено. Днем камеры в основном фиксировали происходящее на Копенгаген-стрит и Барнсбери-роуд, а в сторону парка разворачивались после семи вечера. Дэниел прокрутил запись до кадров с парком, но там не оказалось ни гуляющих в одиночестве детей, ни хоть чем-то подозрительных личностей.

Когда он закончил писать комментарии по защите Себастьяна, был уже второй час ночи, и только тогда он поднял крышку картонной коробки, собранной для него Минни. Там оказалось именно то, что он и ожидал: его школьные фотографии, снимки с пикников на пляже в Тайнмуте. Его медали из начальной школы и призы из старших классов, рисунки карандашом и акварелью, которые он дарил Минни в детстве, ее старая записная книжка.

Еще там была фотография в рамке, стоявшая раньше на каминной полке, – Минни с дочерью и мужем. Муж держал малышку на руках, а та пускала мыльные пузыри, зависшие перед маминым лицом. В детстве Дэниел обожал эту фотографию из-за того, какой молодой была на ней Минни. Почти стройная, с короткими темными волосами и широкой белоснежной улыбкой. Ему пришлось всмотреться в фотографию, чтобы найти ее черты, какими он их помнил.

На дне коробки Дэниел нащупал что-то еще, холодное и твердое. Он допил пиво и извлек загадочный предмет из картонного нутра.

Фарфоровая бабочка: сине-желтая расцветка показалась ему ярче, чем он ее помнил. Дешевая безделушка. Одно крылышко было надколото, но в остальном она была невредима. Дэниел сжал бабочку в ладони.

Он думал о том, как она собирала для него все эти вещи, о ее болезни и том, как болезнь отразилась на ней. Вот она просит медсестру помочь ей сесть на больничной койке, чтобы написать ему. Он почти видел, как она тихонько вздыхает, как блестят ее голубые глаза, когда она подписывает письмо: «Мама». Она уже знала тогда, что умирает. Она уже знала, что больше никогда его не увидит.

Дэниел попытался вспомнить, когда в последний раз говорил с ней. За все годы ни один день рождения, ни одно Рождество не прошли без ее открытки и звонка. На прошлое Рождество он ездил кататься на лыжах во Францию. Она оставила два сообщения на автоответчике и прислала открытку с вложенным чеком на двадцать фунтов. Как обычно, он удалил сообщения, порвал чек и кинул открытку в мусорное ведро. В этих действиях было столько злости, что сейчас в нем шевельнулось чувство вины.

Скорее всего, в последний раз он говорил с ней в апреле, на свой день рождения. Он спешил, иначе не снял бы трубку, не посмотрев на номер входящего звонка. Он поздно вернулся с работы и опаздывал на банкет.

– Это я, лапушка. – Ее фамильярность так никуда и не делась, будто они виделись на прошлой неделе. – Вот хотела поздравить тебя с днем рождения.

– Спасибо, – бросил он с дрожью в челюсти. – Я не могу сейчас говорить, я спешу на ужин.

– Понимаю. Хороший ресторан?

– Нет, это по работе.

– Понятно. А как работа? По-прежнему нравится?

– Послушай, сколько можно? – Он сорвался на крик. – Я не хочу с тобой разговаривать.

Она промолчала. Дэниел вспомнил, как ждал ответа, прежде чем повесить трубку. К тому времени она уже, наверное, знала про рак. Он нажал отбой, но потом думал о ней всю ночь, и у него сводило живот от гнева. Или от чувства вины?

У него в голове до сих пор звучала музыка с похорон. Он вспомнил обвиняющий тон Херриет, словно во всем была его вина, а Минни была безгрешна. Дэниел сомневался, что Минни рассказала сестре о том, как поступила. Херриет считала его неблагодарным, но на самом деле он был потерпевшим.

Дэниел поднял бабочку повыше, чтобы рассмотреть. Он помнил, как впервые стоял у Минни на кухне, тыча ей в лицо ножом, и ее твердый, бесстрашный взгляд. Именно это качество было первым, что ему в ней понравилось: бесстрашие.

Мысли Дэниела вернулись к Себастьяну. Было любопытно, что такого мальчик в нем увидел, почему именно его потребовал себе в адвокаты. Дэниел еще раз погладил бабочку большим пальцем и осторожно поставил на журнальный столик.

10

– Посмотри! – Дэниел помахал Минни со двора. – Я его кормлю!

Козел Гектор хрумкал протянутой ему морковкой. Дэниел жил у Минни уже почти год, испытывая непривычное спокойствие на слякотном дворе и захламленной кухне. Ему нравились его обязанности и животные, за которыми он ухаживал, хотя Гектор только недавно начал подпускать его к себе.

Минни постучала в окно:

– Осторожнее! Он коварный.

В маленькой школе Брамптона дела у Дэниела тоже наладились. Несколько раз его наказывали, заставляя переписывать строчки из учебника, и один раз выпороли [18]18
  Телесные наказания в английских школах были официально отменены в 1986 году.


[Закрыть]– за то, что он перевернул парту, – но у него была золотая медаль за успехи в английском и серебряная за математику. Минни разбиралась в математике и с удовольствием помогала ему с домашним заданием. Учительница, миловидная мисс Прингл, хорошо к нему относилась, и еще он играл в футбольной команде.

Минни снова забарабанила по стеклу:

– Береги пальцы!

Зазвонил телефон, и она исчезла.

Был май, и по высокой траве вокруг дома рассыпались лютики с маргаритками. С цветка на цветок бездумно порхали бабочки, и Денни наблюдал за ними, а морковка тем временем укорачивалась. Как только огрызок стал слишком коротким, мальчик отдернул руку, помня слова Минни. Гектор наклонил голову и прикончил морковку вместе с ботвой. Денни осторожно погладил теплую козлиную шерсть, убирая пальцы и делая шаг назад всякий раз, когда козел опускал рога.

– Потом я дам тебе еще одну, – сказал Денни.

Он научился ладить с Минни. По выходным они развлекались. Однажды, вернувшись с рынка, они построили в гостиной палатку из складного стола и нескольких простыней. Минни принесла свою шкатулку с украшениями для сокровищницы, и они вместе заползли внутрь, притворяясь богатыми бедуинами. На ужин она пожарила рыбные палочки, их они съели в палатке прямо руками, макая в кетчуп.

В другой раз они играли в пиратов, и она заставила Денни идти по доске с завязанными глазами – за доску сошла стоявшая в гостиной скамейка для ног. Ему нравился смех Минни, который всегда начинался с трех громких бумканий, переходивших в гогот и хихиканье, – и все это продолжалось несколько минут. Ему становилось смешно, даже когда он просто смотрел, как она смеется.

В прошлые выходные они отделывали его комнату, и Минни позволила ему самостоятельно выбрать цвет. Он остановился на бледно-голубом для стен и ярко-синем для двери и плинтуса. Еще она разрешила помогать ей с ремонтом, и они провели все выходные под радио, отдирая обои с розочками и перекрашивая стены.

Входная дверь в дом со стуком распахнулась, и на пороге дома появилась Минни, приложив ладонь козырьком ко лбу.

– Что случилось? – спросил Дэниел.

Он научился читать ее лицо. Она часто хмурилась, когда вроде бы была совершенно счастлива, занимаясь своими делами. Когда же она беспокоилась или злилась, хмурый взгляд исчезал, а уголки губ едва заметно опускались вниз.

– Заходи, лапушка, заходи. Только что звонила Триша. Она сейчас за тобой приедет.

Хотя дул по-летнему теплый ветерок и Дэниел вспотел, занимаясь послеобеденной работой, его вдруг пробрал холод. Солнце по-прежнему стояло высоко в пронзительно-синем небе, но для Дэниела по двору поползли тени, словно отброшенные его воспоминаниями, закрывая резвящихся на цветочных бутонах бабочек.

Он снова положил руку на спину Гектора, и старый козел шарахнулся прочь по засохшей грязи двора, растянув веревку во всю длину.

– Нет, я не поеду. Я не хочу уезжать… я…

– Придержи-ка лошадей. Она никуда тебя не забирает, просто тебе назначено свидание с мамой…

Минни стояла в дверном проеме, сцепив пальцы в замок. Она посмотрела на Дэниела, плотно сжав губы.

Для Дэниела воздух вдруг наполнился звуками: жужжанием пчел и квохтаньем кур. Он на несколько секунд зажал уши ладонями. Минни подошла к нему, но он увернулся и вбежал в дом. Она обнаружила его сжавшимся в комок за пианино в гостиной, куда он всегда залезал, когда чувствовал что-то подобное. Теперь это случалось все реже.

Он смотрел, как приближаются ее ноги, толстые, в грязных тапках, а потом, когда она села в кресло рядом с пианино, появились и лодыжки.

– Ты не обязан ехать, лапушка, никто тебя не заставляет, но, по-моему, лучше все-таки съездить. Я знаю, что это выбивает тебя из колеи. Вы ведь давно уже не виделись?

Дэниел заерзал и несильно пнул пианино, которое издало гулкий стон, будто его ранили. Он принюхался. Из своего укрытия он смог разобрать запах не покрытого лаком дерева и глубоко им затянулся. Запах его утешил.

– Поди сюда, – позвала Минни.

Обычно Дэниел не выходил. Он оставался в своем убежище, и она ждала либо рядом, если он поднимал шум, либо в соседней комнате, если он вел себя тихо. На этот раз, не желая, чтобы она ушла, он встал и сел на подлокотник кресла. Минни прижала его к себе. Ему нравилось, что она такая большая. Его мать всегда казалась ему хрупкой, даже когда он был совсем маленьким. Когда она крепко обнимала его, ее кости больно впивались в него иголками.

Дэниел почувствовал на макушке мягкий круглый подбородок Минни.

– По-моему, с тобой просто хотят о чем-то поговорить, – сказала она. – Когда ты вернешься, я сделаю на ужин жаркое. Куплю все, пока тебя не будет. Воскресное жаркое в субботу, специально для тебя, хочешь?

– С йоркширским пудингом?

– Ну конечно, и с подливкой, и с морковью, которую ты сам вырастил. Такая сладкая получилась. У тебя легкая рука. – Она ослабила объятия. – А теперь иди приведи себя в порядок. Триша скоро приедет.

Когда Триша повела его к машине, Дэниел оглянулся на Минни. Он был одет в клетчатую рубашку с коротким рукавом и джинсы. В животе нарастало знакомое ощущение, словно из него вынули внутренности и заменили клочками мятой бумаги или сухими листьями. Он был полон невесомой пустоты. Дэниел надел мамину цепочку и теребил ее между пальцами, садясь в машину рядом с социальным работником.

– Денни, твои дела пошли на поправку, – сказала Триша. – Так держать.

– Я переезжаю к маме? – спросил он, выглядывая из окна, как будто обращался к проезжающим машинам.

– Нет.

– Вы отправляете меня в другое место?

– Не в этот раз. Вечером я отвезу тебя обратно к Минни.

Дэниел кусал губы, по-прежнему глядя в окно.

– Мы с ней будем одни?

– С мамой? Нет, Денни, извини, но это свидание под наблюдением. Хочешь послушать радио?

Он пожал плечами, и Триша, покрутив настройку, нашла песню, которая ей понравилась. Дэниел пытался думать о том, как он собирает яйца, сажает морковь или играет в футбол, но в памяти было темно и пусто. Он вспоминал, как сидел в мамином шкафу в почерневшей от копоти квартире.

– Зачем ты высовываешь язык? – вдруг спросила Триша.

Дэниел быстро спрятал язык. Во рту ощущался угольный привкус.

– Ой, малыш, ты только посмотри, как ты вырос!

Ее кости все так же больно кололись. Дэниел напрягся, ожидая соприкосновения с ее ребрами и локтями еще до того, как она успела его обнять. На вид она ничуть не изменилась, разве что под глазами залегли черные тени. Дэниелу не хотелось до нее дотрагиваться, и это его потрясло.

Триша стояла, держа сумку двумя руками.

– Я принесу попить, – сказала она, – дам вам пару минут на новости, а когда вернусь, помогу вам через это пройти.

Дэниел не понял, к кому она обращалась, и не представлял, что за помощь была им нужна.

Он увидел, что мать вот-вот расплачется, поэтому встал и погладил ее по волосам так, как ей нравилось.

– Все хорошо, мам, не плачь.

– Ты навсегда мой герой, правда же? Как у тебя дела? Живешь в хорошем месте?

– Ничего так.

– А в футбол играешь?

– Немного.

Она вытерла глаза пальцами с обкусанными ногтями. Предплечья были в синяках, и Дэниел старался на них не смотреть.

Триша вернулась с двумя чашками кофе и банкой сока для него. Она села на диван и поставила одну чашку перед матерью Дэниела:

– Вот. Как ваши успехи?

– Я не могу. Сначала сигарету. У тебя есть?

Она стояла, запустив руки в волосы, и смотрела на сидящую Тришу. Он терпеть не мог, когда она так делала, – ее лицо казалось еще тоньше.

– А у тебя есть, Денни? – обратилась она к нему. – Мне нужно закурить.

– Я принесу, – ответил Дэниел.

– Нет, останься, – сказала Триша, вставая. – Я… я найду сигареты.

Их встреча проходила в отделе социальной работы в Ньюкасле. Дэниел уже бывал здесь. Он ненавидел оранжево-зеленые стулья с наклонными спинками и серый линолеум на полу. Шлепнувшись на стул, он смотрел, как его мать ходит по комнате взад-вперед. На ней были джинсы и обтягивающая белая футболка. Ему был хорошо виден ее позвоночник и выпиравшие острыми углами кости таза.

Стоя спиной к нему, она сказала:

– Денни, я не хотела говорить при ней, но мне очень жаль. Прости, что я была такой дрянью. Тебе так будет лучше, я знаю, но мне сейчас паршиво…

– Ты не дрянь… – перебил ее Дэниел.

Вошла Триша и протянула его матери сигареты и зажигалку:

– Вот, попросила у коллеги полпачки «Силк-ката». Он разрешил взять все.

Мать Дэниела нагнулась над столом и зажгла сигарету, прикрыв ее ладонью, как если бы стояла на ветру. Она сделала глубокую затяжку, и ее щеки провалились, а кожа на лице подчеркнула рельеф черепа.

– Денни, на прошлой неделе мы с твоей мамой были в суде, – начала Триша.

Широко раскрыв глаза, она смотрела на его мать, которая отвела взгляд и чуть заметно покачивалась, впившись ногтями одной руки себе в ладонь.

– Денни, – сказала мама, – это был мой последний шанс. Сегодня мы видимся в последний раз. Больше посещений не будет, тебя ставят на усыновление.

Эти слова не дошли до Дэниела в сказанном порядке. Они налетели на него роем, как пчелы. Мать не поднимала на него глаз. Она уставилась на стол, опершись локтями о колени, и сделала еще две затяжки, прежде чем закончить то, что собиралась сказать.

Дэниел обмяк на стуле. Сухие листья внутри зашевелились.

Триша кашлянула и пояснила:

– Когда тебе исполнится восемнадцать, у вас будет право видеться, если ты захочешь…

Он ощутил себя так, словно листья вдруг вспыхнули от искр, вылетевших из материнского окурка, и напряг мышцы живота. Подпрыгнув, он схватил со стола сигареты и швырнул их Трише в лицо. Попытался ударить ее кулаком, но она вцепилась в его запястья. И прежде чем она пригвоздила его к стулу, ему удалось пнуть ее в голень.

– Денни, не надо, – услышал он голос матери. – Ты только делаешь хуже для нас всех. Это к лучшему, поверь.

– Нет! – завопил он, вспыхнув до корней волос. – Нет!

– Перестань! – Триша перешла на крик, выдыхая запах кофе с молоком.

Дэниел почувствовал, как мать пробегает пальцами по его волосам, ее ногти мягко царапнули скальп. Он обмяк под весом Триши, и она подтянула его вверх, усаживая прямо.

– Вот так, – сказала Триша. – Просто старайся держать себя в руках. Помни, что для тебя это тоже последний шанс.

Мать Дэниела потушила окурок в стоявшей на столе пепельнице из фольги.

– Иди сюда, – сказала она, и он упал к ней в объятия.

Пальцы, прикасавшиеся к его лицу, пахли сигаретами. Ее кости снова уперлись в него, и ему стало больно.

Голова Дэниела перекатывалась по спинке сиденья то в одну, то в другую сторону – Триша везла его обратно к Минни. Он чувствовал трение шин о дорогу. Триша выключила радио и то и дело заговаривала с ним, хотя он не просил у нее объяснений.

– Значит, пока ты поживешь с Минни, но мы включаем тебя в списки на усыновление. Это будет замечательно, поверь. Только представь: больше никаких переездов, свой дом, новые мама и папа, а может, даже братья и сестры… Конечно, тебе придется хорошо себя вести. Кто захочет усыновить мальчика, у которого проблемы с поведением? Никаким родителям не нужно, чтобы на них набрасывались с кулаками… Как сказала твоя мама, все к лучшему. Мальчиков постарше трудно пристроить, но если ты постараешься, нам повезет.

Они молча ехали по Карлайл-роуд, и Дэниел закрыл глаза. Он открыл их, только когда машина резко остановилась. К ним уже бежал Блиц, виляя хвостом и высунув язык из пасти.

Дэниел сглотнул и спросил:

– Если я больше никому не нужен, значит я останусь здесь?

– Нет, малыш… Минни – приемная мать. К ней приедут другие мальчики или девочки, которым нужна помощь. Но ты не беспокойся. Я найду тебе отличный новый…

Дэниел хлопнул дверью до того, как Триша успела выговорить слово «дом».