Текст книги "Повседневная жизнь публичных домов во времена Мопассана и Золя"

Автор книги: Лаура Адлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Проституция на природе

Этот тип проституции практикуется на окраинах городов; те, кто ею занимается, делают это эпизодически. Полицейский комиссар из Шато-Гонтье пишет в 1849 году: "Большая часть таких проституток живет со своей семьей, имеет постоянную работу и занимается развратом только по вечерам вне города, в хорошую погоду – на променадах, в плохую – в домах свиданий".

Некая девушка из Лаваля признавалась в 1865 году, что "однажды на лугу близ улицы Кроссардьер получила 2 франка от человека, которого раньше не встречала, после чего совершила с ним половой акт на близлежащей лужайке". Проститутки отыскивали удобные места между городом и сельской местностью, так как на эту территорию не распространялись правила. С наступлением лета они – то есть все, даже совсем юные, двенадцати-тринадцатилетние – покидали отчий дом на много дней, отправляясь в поля пить и развлекаться с мужчинами. Прямо посреди леса под Анжером открывалось одно кабаре за другим: "Поля, посреди которых стоят эти кабаре, служат прибежищем разврата самого гадкого свойства, плоды которого поистине ужасны".

В сельской местности полицейские комиссары не устают подавать жалобы на бездомных проституток, толпы которых разоряют поля. Одним прекрасным июньским утром 1846 года на окраине Майенна некий журналист наткнулся на весьма интересную картину: "Я увидел несколько мужчин и женщин. Никого из них я не знал, они купались. Женщины были одеты, мужчины, как я думаю, были без одежды, так как находились в воде. Я увидел, как мужчина и женщина подошли друг к другу, женщина как бы присела, я видел ее колени. Мужчина был к ней очень близко, они держали друг друга за плечи. Тут-то я и решил, что они совокуплялись; другие в это время играли и резвились в воде".

Составить представление о том, как была устроена такая проституция на природе, довольно непросто. Источников мало, они труднодоступны. Тем не менее кажется, что проституция даже в XVIII веке была явлением, свойственным отнюдь не только городу. Кажется, что вне города взгляды на сексуальность были другие, нравы в деревне были более раскованными. Занятия любовью там не всегда влекли за собой какую-то историю и не требовали стольких церемоний, сколько в городе. Некоторые женщины предавались разврату без того, чтобы становиться проститутками, поскольку в остальное время они работали в поле и растили своих детей. Некая юная дама по прозвищу Митральеза выводила своих клиентов с собой в поле. Действие происходит в Майенне в июне 1872 года:

"Мы отправились в поле, отошли примерно на сто метров от моего дома… Я легла на спину, подняла юбки, после чего вышеупомянутый К. наслаждался мною в течение полутора часов".

Утренние проститутки

Бродяжки следуют теми же путями, что и всё прочее население Франции: солдаты переезжают с одного места дислокации на другое, и женщины едут за ними; рабочие едут строить железную дорогу из одного места в другое, и женщины едут за ними. Некоторые находят себе жилье рядом с укреплениями и казармами. Обычно они уже в возрасте, некрасивы, даже отвратительны, лето проводят в амбарах, зиму – в строящихся домах. "Они отдаются солдатам и предаются самым гнусным актам разврата везде – на тропинках, у большой дороги, во всякое время, невзирая на прохожих".

Часто это бывшие служанки и работницы, выставленные за дверь хозяевами по достижении известного возраста. Иногда они отдаются просто за кусок хлеба. Отбросы общества, уличные девки в самом конце карьерного пути, оборванки, пьянчужки, женщины, один взгляд на которых вызывает у моралистов отвращение и сочувствие: "Они слишком обездолены, они стоят слишком дешево, чтобы из них можно было извлечь выгоду. Единственная польза от них – то, что у них есть долги, которые хозяин надеется из них выдоить; впрочем, они обычно настолько уродливы и до такой степени отвратительны, что они могут вызывать желание лишь у того, чей разум помутился – сам по себе или под влиянием алкоголя".

Еще ниже представленных дам лежат нищенки. Слишком старые для того, чтобы выходить на панель, они переселяются в места, где предаются разврату, и изо всех сил стараются быть полезными. Они ходят на рынок, сопровождают проституток в баню, на медосмотры и в полицию, ходят с ними рука об руку по бульварам.

Катулл Мендес с ненавистью и презрением писал об этих женщинах, готовых на все ради нескольких су. В "Женщине-ребенке" многие из них отзываются на объявление о наборе артисток в местный театрик и выходят на сцену на прослушивание к ужасу режиссера: "Юбки и панталоны висели на них, как на вешалках, они стояли, безобразно выпучив животы, там же, где одежда их протерлась до дыр, были видны обтянутые кожей кости… Глаза их были потухшие, налитые кровью, с лопнувшими венами, с синими веками, казавшимися покрытыми трупными пятнами. Накрашенные кирпичной пылью скулы, намазанная грубой пудрой, не держащейся на висках, кожа, жуткие складки на щеках и шее… Волосы, в которые кое-как, криво вплетен шиньон, как будто сморщенные, коротко стриженные… Дрянная помада… Что это были за женщины? Из какой пригородной дыры они вылезли, эти девки, должно быть, ужасные в раздетом виде, похожие на жеваный окурок сигары? Как этим монстрам вообще пришло в голову прийти сюда и предстать перед нашими глазами, с обнаженными руками и грудью, в платье, прилипшем ко всем частям их тела?"

Но это еще не самое худшее. В самом конце ночи на улице можно найти женщин, которых называют "пресмыкающимися". Они настолько ужасны, что выходят на улицу, только когда очень темно. Они бродят по отдаленным кварталам и работают в одной упряжке с местными бандитами. Они ходят по незастроенным площадям и по стройплощадкам. Они спят под лестницами и на набережных этакими летучими мышами, они набрасываются на ничего не ожидающего клиента и не отпускают его, пока он не даст им монетку. Они нигде не живут постоянно, поэтому полиции лишь с трудом удается их поймать. В Париже они ночуют под мостом Шатле, под мостом Согласия: "Когда, при свете желтой луны, ты идешь по серому гравию, одна твоя ноздря чует опасность, другая – добычу. От опасности надо бежать, добычу – хватать".

Одну такую "пресмыкающуюся" звали Эпитафия, она умирала от чахотки и предлагала себя за 50 сантимов, а умерла от слишком крепких объятий одного здоровяка у Пон-Ляббе или у Конкарно. Они обычно настолько уродливы и отвратительны, что ни у кого не хватает смелости вступать с ними в нормальный контакт, так что "работают" они уже только руками. В некоторых кварталах даже образуется конкуренция за звание самой уродливой и самой нищей. В Париже это кварталы лачуг на улицах Монжоль и Аслен, где живут уже не люди, а человеческая масса.

"Окна без занавесок, грязные харчевни, комнатушки, кишащие клопами; там по инерции живут проститутки и прочий сброд, мерзкий, тупой, крикливый. Здесь ночные горшки выливают на землю, здесь если есть полотенце, то оно одно и его не стирают, а просто сушат на печке. Там под неопределенно-коричневого цвета покрывалом видны засохшие следы еще недавно свежей грязи. Пахнет керосином, духами, мочой, плесенью. На особенно загаженном камине стоят два бокала с красным вином, видимо, в ожидании, когда клиент предложит выпить".

Самые дешевые проститутки работают в домах, которые зовут "трущобами терпимости", где аренда комнаты стоит франк в день. Эти комнаты – совершенно простые, они располагаются на первом этаже, освещаются дневным светом через окно и дверь. Проститутки сидят на пороге или на подоконнике и зазывают клиентов. Частенько они оставляют дверь открытой, и прохожие могут видеть, как они готовят еду, едят, причесываются. Если дверь закрыта, девушка "занята". "Пресмыкающиеся" выходят по ночам в районы таких трущоб и предлагают клиентам еще более низкие цены. Фрежье в своих прогулках по Парижу не раз встречал целые популяции проституток, живущих прямо посреди улицы и спящих на куче тряпок или в лачугах, где вместо стекол окна были затянуты промасленной бумагой и где мусор выкидывали прямо на лестницу, так что он скапливался на нижних ступеньках. Масе, бывший начальник службы государственной безопасности, пишет о "мерзких клоаках" в парижском квартале Бон-Нувель, где проститутки предлагали свои услуги в каморках за 15–30 сантимов. То же самое было и в Марселе в портовых кварталах. "Уже десять лет я работаю служанкой без жалованья в общественной уборной… Я продаю мужчинам удовольствия, соглашаясь на все их требования, я получаю 2 франка за раз, я делюсь своими доходами с хозяйкой". Мэрии Марселя никогда не удавалось ликвидировать эти очаги разврата.

Сутенеры

И в шикарных домах свиданий, и в грязных трущобах, везде, где процветает легальная и нелегальная проституция, "жрицам любви" требуются клиенты, и они завлекают их в свои любовные сети самыми разнообразными способами. Свободные женщины бегают тут и там, сутенеры сторожат заработанное. Они работают больше, чем проститутки в борделях, и сильнее устают. Если у девушки нет сутенера, она не может быть проституткой. Чтобы ей досталась часть улицы и комната, она должна находиться под защитой сутенера, своей сводни, своего, так сказать, альтер эго, своего любовника, своего хозяина, своего тирана. Сутенер живет за счет проститутки, обеспечивая ей защиту. Сутенер – это не возлюбленный, которого проститутка выбирает сердцем, не с ним она предается настоящей любви. Он также и не любовник, то есть любимый клиент бордельной девки или дамы полусвета, тот, кто периодически приходит к ней и получает от нее подарки. Сутенер – чаще всего тот, кто лишил эту девушку девственности, кто живет с ней, кто следует за ней повсюду; он сидит на террасе кафе, наблюдает за тем, как его проститутка выходит на панель и возвращается обратно, считает, сколько клиентов у нее было за день. Он приходит ей на помощь, если возникают проблемы, ранним утром он относит ее, уставшую до изнеможения, в комнату, где они живут, ложится с ней, она засыпает у него на груди. Он одновременно и насильник, и любовник, соблазнитель и работодатель, хозяин, враг и лучший друг. Бывают и "стыдливые сутенеры" – это те, кто имеет работу, но выгоняет свою любовницу на панель для дополнительного заработка.

Сутенеры могут работать по окраинам, скажем, в Гренель, Вилетт, Бельвиль, Менильмонтане, Шаронне, в районе Рынков. Обычно они безработные; такой сутенер начинает с того, что находит себе старуху и работает с ней, затем отыскивает кого-нибудь получше. Сутенеры, работающие в центре города, обычно бывшие официанты или служители отелей. Франсис Карко рассказывает об одном таком сутенере по прозвищу Трехглазый; в свое время он правил холмом Монмартр, демонстрируя свою власть ежевечерне в танцевальном зале Элизе-Монмартр:

"Его звали Трехглазым за то, что на правом виске у него было огромное родимое пятно, которое, когда он наклонял голову, напоминало зрачок; он был в кафе главным. Каждый вечер в заведении наступал час подлинного ужаса, когда он усаживался со своими помощниками в углу зала, а к нему одна за одной подходили женщины и ставили ему выпивку, прежде чем отправиться обратно "работать". Огромный, здоровенный, невозмутимый, непреклонный, он умел шутить, он умел жестоко мстить, и те восемь – десять женщин, что спорили за честь отдавать ему, помимо причитающейся ему части выручки, еще и так называемую "львиную долю", пользовались в барах и ночных кафе такой популярностью, что все другие проститутки им завидовали. "Эта милашка Трехглазого", – шептались между собой господа, когда одна из этих "счастливиц" отказывалась танцевать с ними. "А! Тогда ничего не поделаешь, отказала, значит, отказала"".

Все так и есть – проститутка является собственностью своего сутенера, она принадлежит ему душой и телом. С ним она спит, с ним она занимается любовью, с ним ей должно быть весело. Девушке не разрешается испытывать удовольствие с клиентами; в таком случае ее будут считать извращенкой. Если девушка испытывает с клиентами удовольствие, ее силы быстро сходят на нет, она теряет свою ценность. Только сутенер имеет право доставлять ей удовольствие. Он, кроме того, единственный, кто может стать отцом ее детей. Что это, такая странная смесь любви, удовольствия и материнства? Скорее всего. Дети, которых они рожают, – подлинные плоды любви, всегда желанные: "Проститутка возмущается, если кто-то выражает сомнение по поводу того, от кого она беременна. Они становятся матерями только по воле, с разрешения и в результате "активных действий" своего сутенера. Посылы других мужчин они считают фальшивыми, они лишь терпят их в силу требований своей профессии, с ними они не испытывают тех ощущений, без которых, как они думают, зачатие невозможно. Они точно знают – лишь их сутенеры способны их оплодотворить, потому что только они могут полностью утолить их страсть". Когда они принимают клиентов, они применяют в качестве контрацептива губки. И только своему сутенеру они отдаются целиком.

Сутенерам обычно от восемнадцати до пятидесяти лет, они часто торгуют лошадьми и театральными билетами на лучшие места. Их можно встретить на скачках, на ярмарках, они организуют там лотереи и азартные игры. Когда им нужна новая женщина, они временно нанимаются официантами или помощниками парикмахера. Литература и театр "усилили" образ сутенера, превратив его в страшного бандита, дикаря-людоеда, существо циничное и богомерзкое, которое валяется в кресле в бистро напротив дома свиданий, попивает абсент и считает, сколько раз его "товар" зашел в отель с клиентами. Он бьет свою проститутку, он оскорбляет ее, он отбирает у нее заработанные ею деньги, но она его любит… Почему? Какова природа этого союза? Поставленные перед этим фактом моралисты скрепя сердце вынуждены были признать, что в сердце всякой проститутки все же есть любовь и доброта, пусть и спящие; но, признав это, они со всем остервенением принялись очернять фигуру сутенера, превратив его в подлинное чудовище, которое злоупотребляет своей жестокой властью над несчастной женщиной, надевая маску то соблазнителя, то тирана:

"Молодой ли, старый ли, сутенер во всяком случае ворчун, любитель вкусно поесть, бездельник и вор. По ночам он грабит одиноких прохожих. Если есть возможность, он превращается в педераста и занимается шантажом. Физически он всегда хорошо сложен и силен. Он умеет быть похабно-приветливым. Его костюм, ни одна деталь которого не подходит к другой – он покупал вещи в разных местах и в разное время, в зависимости от того, каковы были доходы его подопечной, – представляет собой ярчайшую картину элегантной нищеты. У него пагубное пристрастие к украшениям. Драки – его самое любимое времяпрепровождение: он дерется с другими людьми, ходит на собачьи бои, ему не важно, кто и с кем дерется… Во всем, что касается морали, его инстинкты самые низменные… Он еще и ревнив, но его ревность – самое неопровержимое доказательство его деградации".

Они встают поздно, сразу после обеда "снимают кассу", обходя места, где живут их проститутки, остаток дня до вечера проводят в кафе или на ярмарке, а с семи часов вечера выходят на панель следить за своими девками. Женщины отдают им все: деньги, честь, достоинство. Сутенер – одновременно судья их жизни и их единственный спутник, он оазис, он убежище, он защита. Он даже в чем-то оправдывает их существование, сообщая ему смысл. Это страстное поклонение, этот добровольный мазохизм служат для проститутки механизмами искупления и очищения, укрепляют в ней мысль о самопожертвовании, откуда уже один шаг до того, чтобы решиться стать матерью. Насколько сильно это чувство, можно понять, взглянув на татуировки проституток: очень часто они выводят на своей собственной коже имя своего сутенера, вечный знак своей любви к нему. По выколотому образу – а это может быть кинжал, сердце, голубь – можно понять, какова природа их любви. Часто татуировки делают сами сутенеры. Если же происходит разрыв, то на теле у проститутки возникают другие образы, выколотые их подругами или профессиональными татуировщиками – сломанная стрела, слезы, могила. Сложно прочесть в этих знаках, тщательно изученных сначала Параном-Дюшатле, а затем Леблоном и Лукасом, свидетельство порабощения. Некоторые решаются говорить о том, что отношения сутенера и проститутки носят садомазохистский характер или подобны отношениям хозяин – раб, однако этот их вывод не находит подтверждения в немногих дошедших до нас свидетельствах самих проституток – в словах, сказанных ими в судах под присягой, в словах, написанных ими в письмах, обнаруженных на развалинах борделей. Да, их били, оскорбляли, подло обманывали, эксплуатировали, но они всегда оставались верными своим сутенерам. Где искать корень такой полной покорности? В страхе или в страсти? В природе самого образа их жизни, небезопасность которой делает наличие защиты вопросом жизни и смерти? Во всяком случае, двусмысленность этих отношений не раз приводила к трагедиям: никто еще не пересчитал их всех, найденных на рассвете в луже крови, чьих убийц полиция даже не пыталась искать. Карко рассказывает о некоей Пипе Пантере, которая была слишком внутренне свободна, чтобы жить: "Несчастная Пипа! Как хорошо я помню ее короткую юбку, ее фуфайку, ее зеленые ботинки, ее светлые волосы, ее милое личико. Черт попутал ее стараться быть независимой от своих любовников. Ее судьба да послужит другим примером. Она слишком любила громко смеяться, слишком любила веселиться, была слишком легкомысленна, слишком непохожа на других; и я навсегда запомнил то удовольствие, что отразилось на лицах очень многих местных женщин, когда они прочитали в газетах о ее смерти. Злорадствуя, они говорили: "Ну что ж, одной меньше"".

Для Беро сутенер – воплощение насилия: "Он всегда хладнокровно жесток, когда дело доходит до крови. В душе он подлый трус, что только подчеркивает его страсть совершать кровавые преступления". И все же… Все же отношения проститутки и сутенера выдерживают все испытания благодаря или вопреки страху, побоям, унижениям, изменам, пьянству. Врачи не дадут нам соврать: сколько раз им приходилось видеть, как излеченные ими от кровавых синяков и переломов девушки возвращались к своим мучителям.

"Некая проститутка, узнав, что ее "человек" вернулся в Париж пьяным, нашла его и пошла за ним на некотором отдалении, наблюдая; когда он упал в сточную канаву, она побежала за подмогой, помогла вытащить его на дорогу, но сразу же после этого укрылась в ближайшем почтовом отделении, чтобы "избежать его гнева" На следующий день она отправилась искать его в префектуру, куда, как она была уверена, его отвезли вчера.

Другая, желая остановить своего любовника, который с ножом в руках принялся крушить все, что было в их комнате, добилась лишь того, что он еще больше разъярился и набросился на нее; избежать верной смерти она смогла, лишь выпрыгнув из окна четвертого этажа. Вылечившись от контузии и переломов, она вернулась к этому же человеку, который шесть месяцев спустя снова заставил ее спасаться бегством через окно".

Как все это понимать? Жизнь проститутки похожа на ад, но как ей из него выйти? Куда ей идти, ведь если при ней не будет кого-то, кто бы мог ее защитить, то к ней пристанет кто-то другой, и этот другой, возможно, окажется еще хуже прежнего. Пощечины, деньги, оскорбления, деньги… снова пощечины… Каждое утро начинается то же самое цирковое представление, что давали вчера.

Вот типичный сюжет. Леон – "кот" Валентины. Валентина – "товар" Леона. Леон бьет Валентину. Валентина выживает, ее тело сотрясают рыдания. Леон торгует кокаином. Жизнь Валентины хуже, чем у чертей в преисподней. Леона арестовывают. Он тут же пишет своей девке. Что это за письмо? Письмо любви? Деловое письмо? "Первое письмо я пишу тебе… Почему? Потому что так я себя меньше чувствую ханжой… Как ты там без меня? Что нового дома? Жду новостей… а также жду, собственно, тебя в четверг в этой вонючей тюрьме, тебя ждет разрешение на свидание со мной. Там ты услышишь из первых уст повесть о моих страданиях и поймешь, что все это так на самом деле. Ты придешь с деньгами… Пятьдесят франков в неделю мне вполне хватит. В канцелярии суда больше не принимают. Также потребуется заплатить моему адвокату, и тут я очень рассчитываю на тебя и твои сбережения, надеюсь, твое доброе сердце не даст тебе меня бросить. Не стоит поступать, как те дети, которые, когда их отец оказался в тюрьме, сбежали со всем нажитым и бросили его навсегда. Будет совсем нехорошо, если ты последуешь их примеру, так как, может статься, настанет день и ты сама окажешься в моем положении, и я клянусь, что поведу себя как подобает, если случится такое несчастье".

Леон – из сутенеров, работающих на окраине, он следит за своей бандой проституток, торгует кокаином на площади Пигаль и не стесняется при случае грабить прохожих. Г-н Дюгатель, который, в отличие от Леона, не плод воображения писателя, а реальная личность, принадлежит к категории "стыдливых сутенеров", которые живут в гражданском браке со своей любовницей и в то же время нещадно ее эксплуатируют. Г-н Дюгатель на протяжении долгого времени пытал свою любовницу. Месть заставила себя подождать, но в конце концов настигла его, и как-то утром г-на Дюгателя нашли в одном вшивом притоне на улице Вожирар с ножом в груди. Есть, оказывается, предел терпению и любви проституток. Следствие решило, что мотивом убийства стали напряженные отношения между убитым и его любовницей, г-жой Дельпланк, сорока двух лет от роду, "в течение длительного времени занимавшейся известным непристойным ремеслом", которая и предстала перед Парижским городским судом 19 сентября 1844 года. Ее обвиняли в том, что она нанесла убитому удар ножом, отчего он скончался.

"Судья: Как вас зовут?

Обвиняемая (отвечает, рыдая): Меня зовут Ясинт Виктуар Жозеф Дельпланк.

Судья: Какова ваша профессия?

Обвиняемая молчит. Молчание – вполне достаточный в данном случае ответ, так как предварительное следствие установило ее род занятий с необходимой точностью.

Судья: Как долго вы жили совместно с господином Дюгателем?

Обвиняемая: Семь или восемь лет.

Судья: Делились ли вы с ним доходом от вашей богомерзкой профессии?

Обвиняемая: Да, ваша честь, и когда я не приносила достаточно денег, он меня бил.

Судья: Вы его любили?

Обвиняемая: Да, ваша честь, я ему говорила, когда он меня бил: "Ты что, хочешь, чтобы я как твоя законная жена умирала долго и медленно? У тебя есть дети, пошли им денег. Я могу вести хозяйство на то, что зарабатываю, и время от времени ты можешь посылать им пять франков" – "Еще чего! Еще чего, – отвечал он, – денег им слать, да еще часто. А как же я?" Я много раз пыталась устроиться служанкой; куда бы я ни направлялась, он следовал за мной и так себя вел, что мне отовсюду давали от ворот поворот. А когда я возвращалась, он меня бил… У меня вся голова избита этой железкой, которой виноделы протыкают бочки (обвиняемая плачет). Я никогда не осмеливалась жаловаться в полицию, он говорил: "Это я туда должен идти" И он заставлял меня идти с ним вместе в полицию, но он никогда не переступал ее порог.

Обвиняемая бросила проституцию и устроилась служанкой. Он последовал за ней. От отчаяния она бросилась в колодец, он ее спас и заставил снова выйти на панель.

Обвиняемая: Когда мне не удавалось ничего заработать, он говорил: "Ты наказана" Порой наказание представляло собой сорок восемь часов без еды. В результате я попала в Сен-Лазар и пробыла там три месяца. Когда я вышла из тюрьмы и пришла к нему, то выяснилось, что у него нет ни су, что он продал башмаки; я купила ему одежду на деньги, сэкономленные мной в заключении.

В результате обвиняемая снова стала проституткой в кабаре.

Судья: Вы часто бывали пьяны?

Обвиняемая: Ваша честь, господа, приходившие к виноторговцу, часто говорили мне: "Мадам, не хотите ли бокал вина?" Знаете, ваша честь, бокал вина – это не такая вещь, от которой можно отказаться (смех в зале).

Судья: Приходил ли господин Дюгатель пить в это кабаре?

Обвиняемая: Как только у него заводились деньги, он приходил потратить их в кабаре… Особенно по воскресеньям; он бил меня, и хозяину приходилось прятать меня в задней комнате.

Судья: Событие, являющееся предметом разбирательства, произошло в воскресенье?

Обвиняемая: Да, он пришел, в кабаре никого не было, только одна женщина по прозвищу Свиная Морда. Он стал с ней разговаривать. Я ей до того сказала: "Не держи его, пусть уходит, уже поздно, он же только хочет еще раз меня побить". Наверное, Свиная Морда ему повторила мои слова, так как он направился ко мне и сказал: "Ах вот как, шлюха, ты все полощешь мое имя" Я была на кухне. Он начал бить меня ногами… И тогда я схватила этот проклятый нож и… (обвиняемая рыдает, не может говорить)… Это все он, он же десять раз пытался меня убить. Погодите, вот (обвиняемая снимает шаль, закрывавшую ее грудь, видно, что на ней множественные шрамы от ножевых ранений). Вот шрамы, это он мне нанес ножом. Я никогда никому не говорила. Я слишком его любила".

Г-жа Дельпланк была полностью оправдана.

Есть еще сутенеры, работающие в кафе, которые выдают себя за певцов, парикмахеров, ярмарочных атлетов. Среди них выделяется категория так называемых "запускал", которые обучают юных проституток ремеслу. Обычно они очень хорошо одеты, культурны, они презирают тех, кто носит шелковые шляпы, а их, в свою очередь, презирают сутенеры из высшего света, которые носят цветы в петлицах и посещают салоны в поисках желающих поразвратничать. Не следует забывать и о титулованных развратниках, о бедных студентах, о торговцах, о беглых каторжниках. Сутенером может быть всякий, и как его статус, так и его внешний вид со временем меняется. Несмотря на принципиальную разобщенность, в течение XIX века в среде сутенеров несколько раз возникало нечто вроде корпоративной солидарности.

Так, в начале тридцатых годов XIX века, после принятия закона, запрещавшего проституткам снимать клиентов на улицах города, сутенеры объединились и подали в префектуру петицию в виде брошюры, озаглавленной "Пять сотен новых воров в Париже, или Перечисление прежних болезней столицы против положения, изданного г-ном Префектом полиции":

"Сутенер, уважаемый господин Префект, это изящного вида молодой человек, крепкий малый, умеющий за себя постоять, следящий за модой, умеющий танцевать, обожаемый девушками, поклоняющимися Венере, поддерживающий их в повседневной жизни, защищающий их от опасностей, умеющий заставить уважать их и себя, умеющий заставить их вести себя как подобает, именно как подобает… Вы видите, господин Префект, что сутенер – существо высокой морали, полезное обществу; и вот теперь вы превращаете его в бич этого общества, заставляете его заключить его предприятие в стены домов… Мы люди не амбициозные, мы вовсе не хотим жить как аристократы, мы не хотим покупать дома; мы не хотим быть как господин Видок – купить шикарный дом в деревне и кабриолет, мы вовсе не хотим писать мемуары и заставлять общество говорить о нас. Мы хотим всего лишь пить, играть, курить, читать, ходить на спектакли, танцевать, гулять, в конце концов, жить сегодняшним днем и дарить радость той несчастной душе, которую злая судьба заставила заниматься проституцией. Вы издали ваш приказ, и что же теперь будет с нами? Мы не можем ничего об этом знать, ведь мы умеем заниматься только тем, чем занимаемся. Деньги, которые наши дамы отдают нам, чтобы некоторое время не видеть нас, мы тратим ежедневно на наши привычки и желания. Мы все окажемся в нищете, если ваш приказ будет исполнен, и мы вовсе не преувеличиваем, когда говорим, что в результате проведения вашего приказа в жизнь в Париже появятся пять сотен новых воров. А поскольку мы вовсе не хотим пополнять собой число тех, кто сидит в тюрьме и работает на каторге, мы молим вас, господин Префект, ради всего святого, отмените ваш приказ, издав новый, и возвратите честным гражданам спокойствие, которое вы у них отняли".

Сорок лет спустя в тот момент, когда в Париже прошли массовые задержания сутенеров на дому у их любовниц – сутенера приводили в префектуру, он представал перед судом и затем его отпускали, – они организовали нечто вроде ассоциации, целью которой было заставить полицию считаться с неприкосновенностью жилища своих подопечных. Кстати, довольно часто сутенеры прятались под кроватью своих проституток и грабили пришедших клиентов!

Сколько их? Если верить моралистам, они наводнили крупные города, распространяя "чуму порока", и за это их надо выслать в заморские колонии; но точную цифру назвать нельзя – в 1891 году "Время" пишет, что в Париже пятьдесят тысяч сутенеров, а полиция в тот же год насчитывает их всего десять тысяч. Можно быть почти уверенным, что большинство из них принадлежало к преступному миру: им периодически приходилось отвечать перед законом за свои действия, и по выходе из тюрем они снова возвращались к эксплуатации проституток. Правосудие учло это обстоятельство, и 27 мая 1885 года был принят закон о высылке из страны преступников-рецидивистов, в котором лица, признанные сутенерами, приравнивались к лицам без определенного места жительства и без определенных занятий, даже в том случае, если у них было постоянное жилье, и отныне подпадали под статью 69 уголовного кодекса с соответствующими последствиями.

С течением времени лицо сутенера меняется: он отказывается от имиджа денди с напомаженными волосами, от образа благородного бандита в клетчатых штанах и в котелке и мало-помалу начинает одеваться, как обыкновенный буржуа, смешиваясь с почти однородной массой посетителей танцевальных залов и кафе. Его отношения с клиентурой ожесточаются: хозяева борделей, клиенты и полицейские начинают воспринимать его как важную шишку и подчиняться. С "высоты" своих всего-то восемнадцати лет он умудряется заставлять играть по его правилам, по правилам сводни, в то время как он сам является, по сути дела, частью общества честных людей. Жан Лоррен вкладывает в уста несчастного Филибера грустные слова, в которых можно видеть отражение этой революции в образе сутенера, с которой он никак не может смириться:

"Раньше хозяин и сутенер понимали друг друга, они были друзья, а теперь между ними идет война, да не на жизнь, а на смерть. Сутенеры забирают себе все, канальи этакие, они указывают, каких женщин брать, а каких нет, они не дают никому заработать, только себе. Они назначают цены, и ладно, я не против, если бы женщины стали от этого счастливее, так нет же! Бедные крошки не получают ни гроша! Они их бьют, они их пугают, они их убивают, если захотят. Вот почитайте новости в газете, бедные девушки за все отвечают собственной шкурой. Они их режут только что не каждый день, и чем моложе сутенер, тем он страшнее, хуже всех эти восемнадцатилетние, куда все катится? Они собственную мать выгнали бы на панель, прости Господи! Ах! Что это за поколение выросло в семидесятые, месье Жак!"