Текст книги "Один счастливый остров"

Автор книги: Ларс Сунд

«ЭЛЕАНОР РИГБИ»

На этот раз девочка, которая у Юдит, не ждала ее возвращения на причале, и это было странно: обычно девочка бросалась к ней, словно щенок, как только лодка причаливала; волосы, собранные в хвост, так и хлестали по спине.

Юдит подменяла в хлеву Сив и Вальдемара из Вестергорда, которые уехали на несколько дней; утром и вечером она отправлялась на Фагерё, чтобы подоить коров, и эта работа ей нравилась. Накануне вечером, причалив в Тунхамне, она увидела нечто необычное: у гавани стоял трактор Коробейника с прицепом, откуда сам Коробейник и его сыновья выгружали деревянные ящики – простые, из необструганных досок, длиной в метр. Юдит, стоящей на пристани, показалось, что она даже чует запах сосновой смолы и свежей древесины. Коробейник и сыновья носили ящики на дальнюю часть площадки при гавани, отгороженную белой строительной пленкой.

Юдит пришвартовала лодку, вывела мопед с прицепом из сарайчика Готфрида и отправилась прочь. Странному занятию Коробейника в свое время будет дано объяснение, а пока в нашем рассказе речь вдет о Юдит и о том, как на следующее утро она вернулась на Аспшер, подоив коров в Вестергорде и выпустив их на пастбище, а девочка не встретила ее на причале. И дома девочки тоже не было – ни в ее комнате, ни в туалете, нигде; Юдит искала ее в лодочном сарае, в пустом хлеву и в бане, но и там девочки не оказалось.

– Анна! Анна! – кричала Юдит. Анной звали девочку.

Юдит вслушивалась, ожидая ответа, но слышала только крики чаек, гул моря и тяжелые удары прибоя о скалы.

Смертная тоска вонзила красный клюв в грудь Юдит.

Она дико озиралась по сторонам, словно охваченная паникой. Затем заставила себя сделать глубокий вдох и спокойно, серьезно подумать, перебрав все возможности. А их было немного: лодка с подвесным мотором была в гавани, да девочка и не отправилась бы в море одна. Она ловкая, как коза, и все скалы и расщелины Аспшера знает как свои пять пальцев. У берега она осторожна. Значит, просто прячется, решила подшутить – так говорила себе Юдит.

Она взобралась на холм за домом, на самую высокую точку Аспшера; сердце колотилось, страх пронзал грудь раз за разом. Откуда взялась эта острая смертная тоска?

Аспшер – небольшой остров. Юдит нашла девочку довольно быстро.

Она была на мысу в южной части острова, куда обычно не ходила – южная оконечность была сплошь обрывами и осколками скал. Здесь было царство гагарок: словно ворчливые пожилые господа в черных фраках и накрахмаленных рубашках, они стояли на выступах скал и камнях, спокойные, исполненные достоинства. На девочку они не обращали ни малейшего внимания, будто понимая, что она не опасна.

Девочка сидела на плоском камне почти у самой воды и держала в руках что-то обмотанное шалью – русской шалью с печатным рисунком из роз и длинной бахромой. Эта шаль была у девочки, когда Юдит взяла ее к себе. Шаль принадлежала матери девочки.

Гагарки забеспокоились, заметив Юдит: их хрюкающие, словно обиженные голоса стали громче. Девочка даже не взглянула на Юдит, она сидела, склонив голову над свертком, который прижала к груди, и чуть покачиваясь. Она чуть слышно напевала.

«Наверное, нашла на берегу куклу, – подумала Юдит. – Прибитую к берегу куклу с белой фарфоровой головой. Играет, хоть и великовата для игр. Впрочем, она ведь как дитя. Нельзя на нее сердиться».

Так думала Юдит. Но, не успев домыслить, она увидела, что ошибается.

К груди девочка прижимала вовсе не куклу.

Наверное, Юдит закричала.

Гагарки взметнулись в воздух, будто черные ракеты, и понеслись прочь над морем, со свистом рассекая воздух крыльями. Девочка подняла голову и почти сердито произнесла:

– Ты спугнула птиц.

Юдит перевела дыхание, в горле саднило. Она оперлась о скалу. Ей с трудом удалось стать обычной Юдит.

– Ты где нашла – это? – наконец спросила она, почувствовав, что голос уже не сорвется.

– Она лежала в воде. Вы уехали, а я слышу – чайки кричат, дай, думаю, пойду посмотрю.

Юдит присела на корточки рядом с девочкой, облизнула губы. Девочка мягко покачивала тельце, завернутое в шаль, и ее глаза, необычайно большие, непривычно сверкали. В складках шали виднелась маленькая ручка – маленькие пальчики, крошечные ноготки.

– Анна, ты понимаешь… ты понимаешь, что это такое?

– Чего ж тут не понять? – огрызнулась девочка, поразив Юдит тоном, прежде неслыханным. – Ребенок мертвый.

– Тс-с-с! Не говори так. Слова какие ужасные.

– Как думаете, сколько ей? И года, поди, не было.

– Анна, послушай!

– Кто ж с ней это сотворил? Зачем же крошечке такой помирать, зачем ее в море бросили? Вся жизнь была впереди! Скажите, Юдит, зачем?

– Слушай меня, а то по щекам нашлепаю! – завопила Юдит.

Девочка умолкла. Она смотрела на Юдит большими, сверкающими, какими-то новыми глазами, не отводя взгляда. И Юдит стало ясно – девочке больше не страшно.

Уже занесенная над девочкой рука медленно опустилась, как флаг, который приспускают к ночи. Юдит сидела перед девочкой на корточках, а та говорила:

– Я ж только хотела посидеть тут, подержать ее. Она ж одна-одинешенька, маленькая такая. Как ее звать, никто не знает, а мама далеко. Может, и мама умерла. Ничем-то мы помочь ей не можем, только побаюкать напоследок. Кто-то ведь должен позаботиться. Разве нет, а?

– Да, но ведь нельзя же… вдруг это опасно, бактерии… – Юдит умолкла и уставилась на камни, между которыми лежали белые осколки ракушек и черно-синяя нитка высохших водорослей. Юдит сглотнула, пытаясь прогнать свой стыд.

Девочка медленно покачала головой:

– Чего вы боитесь, Юдит? Вы все так смерти боитесь, что вслух ее не называете даже, не смеете… Я ж знаю, что вы там с островка труп убирали, когда в море ходили… не надо было.

Юдит упрямо смотрела на камни, осколки ракушек, сухую нитку водорослей.

– А теперь помогите мне, – сказала девочка.

Девочка собрала цветы: лютики, морской лук, дикую герань, поповник с клумбы у дома; из цветов она сплела венок, который осторожно надела на белую обнаженную головку младенца. Девочка, которая была у Юдит, пела мертвому ребенку тонким светлым голоском:

 
Ah, look at all the lonely people
Ah, look at all the lonely people
Eleanor Rigby, died in the church
And was buried along with her name
Nobody came
Father MacKenzie, wiping the dirt
From his hands as he walks from the grave
No one was saved
All the lonely people
Where do they all come from?
All the lonely people
Where do they all belong? [7]7
  Взгляни на всех этих одиноких людей, / Взгляни на всех этих одиноких людей. / Элеанор Ригби умерла в церкви, / Погребена – и имя забыто вместе с нею. / На похороны никто не пришел. / Отец Маккензи возвращается с кладбища, / Стряхивая землю с рук. / Нет никому спасения. / Одинокие люди – откуда они берутся? / Одинокие люди – где их пристанище? (англ)


[Закрыть]
 

Так пела девочка. Мелодия была верна. Английские слова она произносила как следует. Юдит слушала в изумлении. Она, конечно, узнала песню «Битлз» «Элеанор Ригби», хотя вообще музыкой не особо интересовалась. Где Анна выучилась петь «Элеанор Ригби», Юдит не понимала и не надеялась понять.

Девочка отнесла мертвого младенца в лодку, Юдит сняла ее с прикола и завела мотор, они отправились в Тунхамн. Девочка сидела на кормовой банке, прижав к груди ребенка и бережно, нежно укутывая маленькую головку шалью, словно стараясь защитить от ветра.

– Может быть, найдем твою маму, – успокаивающе шептала девочка.

В Тунхамне девочка понесла младенца на участок, огороженный строительной пленкой. У входа ее встретила диакониса Хильдегорд Лёкстрём, возглавлявшая группу добровольцев из прихожан и членов Красного Креста, которые взяли на себя заботу о телах после окончания полицейского досмотра. Диакониса была одета в защитный пластиковый комбинезон, резиновые перчатки и маску. Она протянула руки, чтобы принять ребенка.

– Нет, – возразила девочка.

Не выпуская младенца из рук, девочка, которая жила у Юдит, ступила за ограждение из белой пленки.

ПОВОРОТНЫЕ ТОЧКИ

И Земля летит вокруг Солнца по чуть сплюснутой орбите на среднем расстоянии 149 670 000 километров, совершая полный оборот за 365 суток с небольшим. Четыре раза в течение этих 365 дней Земля достигает крайних точек. Теперь она приближается к той точке, что называется летним солнцестоянием.

И рассказ наш достиг одной из поворотных точек.

Передвижения небесных тел можно легко рассчитать и предсказать благодаря ньютоновскому закону всемирного тяготения. Рассказы же бывают куда более непредсказуемы. Силы, действующие в рассказе, далеко не всегда уравновешивают друг друга: повествование то замыкается на самом себе, то вдруг самовольно покидает заранее намеченный путь.

Морской радиопрогноз сообщает, что антициклон последних дней ослабляет действие и с запада приближается циклон. К вечеру ожидается южный ветер 3–6 метров в секунду, видимость хорошая или очень хорошая. К ночи восточный ветер с завихрениями, 9—12 метров в секунду, увеличится облачность. Позже возрастет вероятность проливных дождей.

– Всегда так – ко дню солнцестояния погода портится! – вздыхает Бедда Густавсон, откладывая в сторону книгу, заглавие которой гласит: «Завещание Нобеля». Рисунок на мягкой обложке представляет нашему взору блондинку в очках с розовыми линзами.

– Люблю детективы, – признается фрекен Густавсон, вытягиваясь всем своим небольшим округлым телом на шезлонге. – Говорят, что современные детективы – это «реалистичное изображение общества». Ну, это, конечно, чепуха на постном масле. Детективы – это сказки для взрослых. Писатели, несомненно, стараются сделать сюжет правдоподобным, чтобы читатели могли узнать себя. И это им, как правило, удается, если хватает мастерства. Но в глубине души все мы знаем, что происходящее в детективах имеет мало общего с реальностью…

На Бедде Густавсон широкополая соломенная шляпа, украшенная искусственным цветком, какого не найдешь ни в одной книжке по ботанике из собрания фрекен Густавсон. В вырезе белого купальника виднеется ложбинка между грудей, где кожа чуть высохшая, испещренная мелкими морщинками; светло-коричневые пигментные пятна разбросаны, словно островки на морской карте. Плечи чуть покраснели, несмотря на солнцезащитный крем.

– Так же и с Фагерё. Фагерё тоже… как бы это выразить… не взаправду. Все ведь знают, что в этой стране давно уже нет полицмейстеров. И кечи давно не ходят в этих водах. Но главное, что мы продолжаем верить в то, что и полицмейстеры, и кечи могли быбыть взаправду.

Хуторской вымпел на флагштоке хлещет из стороны в сторону, как хвост пасущейся лошади; мы слышим гул моря, мы слышим голоса птиц. И гул рефрижераторов слышится сегодня даже в Клосе, сегодня гул разносится над всем островом.

– Сил моих больше нет, гудит ведь денно и нощно, – сказала Советница супругу Ко-Дэ Матсону на кухне Вэстерграннаса и тут же осеклась, хотя на языке у нее явно вертелось что-то еще. Резким движением она захлопнула окно, громыхнув подпоркой.

Кухню в Вэстерграннасе отремонтировали, не жалея средств: оставили печную кладку, обнажили потолочные балки и дощатый пол. Рядом со старой чугунной печкой установили современную электроплиту со стеклокерамическим покрытием и духовкой. Раскладной стол в деревенском стиле сделан недавно, стулья и лавка куплены на аукционе – Советница их собственноручно ошкурила и отшлифовала. Дверцы холодильника, морозильной камеры и посудомоечной машины изготовлены из анизотропной стали. На стене над диваном тикают восьмиугольные часы «американской» модели, которые когда-то привез на Фагерё отец Советницы. На подоконнике цветут пеларгонии, бальзамин и фуксия. У выструганных по заказу кухонных шкафов дубовые дверцы.

Вкусно пахло утренним кофе.

Черная кошка с белой грудкой дремала на старом дровяном ларе у печки, зрачки сузились до предела, глаза цвета спелой облепихи лениво, но оттого не менее бдительно следили за Ко-Дэ Матсоном, который читал столичную газету, сидя за кухонным столом. Янне Почтальон только что принес газеты и пару писем. Ко-Дэ перевернул лист, бумага доверчиво зашуршала. Стенные часы тикали.

– Есть что новое в газете? – спросила Советница, снова присев к столу.

– Нет, все та же канитель.

Советница взяла в руки кофейник:

– Еще будешь? Осталось на глоток…

– Нет, спасибо.

Советница наклонила кофейник над своей чашкой, но вдруг остановилась; замерев, она смотрела на него, будто вдруг забыв, как наливают кофе.

– Господи Боже… сил моих больше нет… – прошептала она, сама не понимая, откуда взялся этот сдавленный шепот.

Кошка, которая принялась было вылизывать переднюю лапу розовым языком, замерла и подняла голову. Где-то в комнате прошелестела муха.

– Ты что-то сказала? – послышался из-за газеты равнодушный голос Ко-Дэ.

Первую полосу украшала большая реклама автомобиля: городской джип цвета «металлик» и надпись:

HONDA. The Power of Dreams [8]8
  Хонда. Власть мечтаний (англ).


[Закрыть].

Советница неотрывно смотрела на рекламу, читая «HONDA. The Power of Dreams» – раз, другой, третий, правая рука судорожно сжимала чашку, костяшки пальцев выпирали, изжелта-белые, бескровные.

Кошка не сводила с хозяйки облепиховожелтых глаз.

Советнице казалось, что в груди образовался плотный резиновый мячик: он раздувался, обжигал, душил ее. Она открыла рот. Она ждала собственного крика.

Ко-Дэ зашуршал газетой. Муха жужжала.

Советница не закричала. Она опустила кофейник на пробковую подставку. Заглянула в пустую чашку, подняла голову, огляделась по сторонам.

Советница встала из-за стола, не трогая чашек и блюда, не обращая внимания на крошки, усеявшие льняную скатерть в зеленую полоску. Обувшись и взяв сумочку, она вышла.

Лишь выехав на машине с парома в Эрсунде, она вспомнила, что забыла сообщить Ко-Дэ об утреннем звонке из банка с напоминанием о выплате по кредиту. Ну да ладно, подумала она и взяла курс на север.

– Может быть, худшее уже позади, – сказал полицмейстер Риггерт фон Хаартман. – Уже двое суток не было новых трупов, хотя морской патруль, пожарные и мы сами выезжали на поиски. Однако на праздники сохраним повышенную готовность… Последнее время… творился какой-то кошмар, черт знает что. Тела все хуже, они ведь пролежали в воде по две-три недели… Хранить их невероятно сложно.

– Могу себе представить.

– Нет, не можете, вы уж меня извините. Не думаю, что такое можно представить, не пережив. Заставляешь себя отвлечься, не думать о том, что когда-то это были люди. Просто делаешь свою работу…

– Но как вообще можно справиться с таким?

– Полиция должна осматривать тела, документировать то, что можно. Нам, конечно, предлагали помощь психолога, беседы…

Полицмейстер умолк. Он сидел в садовом кресле, положив левую ногу на правое колено, одна рука на левой лодыжке, другая на правом бедре, в ней бокал с виски.

– Но самое ужасное… – продолжил полицмейстер, говоря скорее с самим собой, чем с женщиной, сидевшей рядом. Взглянув на бокал, он снова умолк, словно перекатывая слова во рту. – На сегодняшний день в архипелаге Гуннарсхольмарна обнаружено девяносто четыре трупа, и еще около десяти найдены в других местах. Сначала, конечно, поднялся шум. Мы организовали рабочий центр в Тунхамне и потребовали прислать судмедэкспертов и криминалистов. Случалось, работали круглыми сутками… Журналисты прибывали толпами, даже из-за границы…

– Да, – отозвалась женщина. – Я пыталась взять у вас интервью в прямом радиоэфире.

– Дни шли, а мы находили все новые тела. Вдруг поступило распоряжение отправить судмедэкспертов и криминалистов по домам. Руководство ссылалось на нехватку кадров и отпускной период… Нам велели справляться собственными силами.

Полицмейстер держал бокал двумя пальцами, покачивая его, как дегустатор.

– Мы перестали вскрывать тела, – продолжил он. – Нам пришлось довольствоваться внешним осмотром и констатировать, что все они, вероятно, утонули. Областное правление прислало директиву о немедленном захоронении – копайте, сказали, братские могилы, кладите всех подряд. Журналистам стало скучно, они разъехались по домам.

– Я хотела продолжить репортажи, но шеф отказал.

– Вот видите.

– После цунами нашлись деньги отправить в Таиланд экспертов, чтобы опознать погибших и позаботиться о телах, – взволнованно произнесла женщина, – и домой их отправили за счет государства. О цунами говорили во всех новостях, очень долго… В этот раз на острова архипелага вынесло сто неопознанных тел. Казалось бы, нужно приложить все силы, чтобы выяснить, что произошло, кто они, откуда прибыли. Но никому нет дела. Средства массовой информации спустя всего неделю перестали освещать событие. Интересно, почему… какая разница между этими людьми и жертвами цунами?

Она замолчала, глядя на Риггерта фон Хаартмана.

Он отхлебнул из бокала, скривил губы.

– Вы умная журналистка, могли бы и догадаться, – тихо и с горечью произнес полицмейстер.

Приближаясь к старому полицмейстерскому дому, он увидел ее поджидающей его на крыльце: сцена была похожа на заключительные кадры романтической комедии. Она сидела, обхватив по-девичьи острые бледные коленки, светлые волосы коротко острижены.

Воспоминание молнией пронеслось в голове Риггерта фон Хаартмана, едва он увидел женщину на крыльце, как сердце подскочило, и он уже произнес было привычное имя; все произошло в один миг, левая нога отпустила сцепление, и машина резко остановилась.

В следующее мгновение он увидел, что это не Элисабет.

Конечно, это не Элисабет.

Женщина встала, ухватившись за перила; сумка соскользнула с плеча, она поправила ее свободной рукой. На ней была короткая юбка и застиранная джинсовая куртка, на левой лодыжке синяя татуировка – китайский иероглиф, волосы взъерошены. Наконец он узнал ее: Гита Сааринен, редактор областного радио.

Она улыбнулась ему – неуверенно, смущенно.

Если бы на фон Хаартмане в этот момент были обе униформы – внешняя и внутренняя, – все, вероятно, сложилось бы иначе. Но он был одет в тренировочный комбинезон и кроссовки с рифленой подошвой, в бороздки которой забились земля и опилки с беговой дорожки. Он вышел из машины, пришлось сделать глубокий вдох, накачать легкие до отказа, чтобы стоять прямо и твердо. Она подошла к нему, извинилась за вторжение: она здесь не как журналист, ей не нужно интервью, она хочет просто побеседовать. Гита говорила чуть торопливо, дышала тяжеловато. Она была ниже его ростом и сыпала словами, подняв лицо к собеседнику. Крупные кольца зеленых пластмассовых сережек покачивались от нервных движений.

Позже, допрашивая самого себя, Риггерт фон Хаартман поинтересовался, почему он согласился говорить с ней, почему так много рассказал о своей работе, о мертвецах – ведь он не любил журналистов. Сначала он сослался на усталость: он чертовски устал, у него не было сил прогнать ее, видит Бог. Та часть фон Хаартмана, что вела допрос, покачала головой. И тогда другая часть, к своему удивлению, признала, что говорить с ней было приятно. Допрашивающий иронически улыбнулся.

Он пригласил ее войти, и, поскольку вечер выдался теплый, они сели в кресла на задней веранде, откуда открывался вид на залив Аспшерфьерден: серое, пятнистое море напоминало гофрированный лист железа, у горизонта вырастала плотная темно-синяя тучевая завеса, похожая на горную цепь. Он спросил, не хочет ли она чего-нибудь – кофе, чаю, пива? Она достала из сумки бутылку «Джонни Уокера» и поставила на стол.

Поначалу они осторожничали, искали опору в разговоре, боясь совершить ошибку. Говорила все больше она, уже спокойнее. Она говорила о Фагерё: «Я всегда считала остров особенным местом. Здесь все иначе.Здесь другой счет времени: прошедшее остается и как бы вплетается в настоящее, постоянно напоминая о себе». Она говорила: «У меня, кстати, родня рядом, бабушка по отцу родилась в Нискансе, на Лемлуте. В детстве я всегда жила там по нескольку недель каждое лето. Это еще до того, как родители развелись и мама снова вышла замуж. Я помню, как радовалась всякий раз, приезжая сюда».

Гита умолкла. Они смотрели на грозовую гряду, растущую у горизонта. Она отхлебнула виски, прихлопнула комара, усевшегося на ногу. Шлепок ладони по коже прозвучал как-то голо,именно это слово он употребил впоследствии, во время внутреннего допроса.

– Почему вы захотели поговорить со мной? – спросил он наконец.

– Потому что… – Она прикусила нижнюю губу. – Я думаю… мне кажется… что у вас большая способность к сочувствию.

– Почему вам так показалось? – тихо спросил он.

– Даже не знаю, как объяснить… иногда мне удается будто заглянутьв человека. Это, наверное, от бабушки по матери, про нее говорили, что она немного ясновидящая. В вас много печали, это заметно… Простите. Я не хочу лезть вам в душу.

Он покачал головой:

– Но я пока не понимаю, чего вы от меня хотите.

– Может быть, вы можете мне кое-что дать.

– Что? Сведения для репортажа?

– Нет, нет, не то… Но может быть, какой-то толчок…

– Я не очень вас понимаю.

– Эти мертвые тела… Всем нам не по себе от них… Но каково это для вас – на самом деле? Что вы об этом думаете? Вот что мне интересно…

И он стал отвечать, поначалу неохотно; он пытался рассказать обо всем, что чувствовал и думал в течение последних недель. И это принесло облегчение: пока они говорили, что-то внутри оттаивало. Грозовая гряда у горизонта разрослась, закрыв почти полнеба. Они сидели на веранде в сгущавшейся тьме. Бутылка наполовину опустела, почти все выпила она.

– Даже если новых тел не будет, все равно остается вопрос: почему? что случилось?

– Да. И может быть, мы никогда не получим ответа.

– После дня летнего солнцестояния у меня отпуск. Хочу поехать на юг и немного в этом покопаться.

– Вы шутите?

– Нет, я серьезно.

– Но что может узнать редактор с радио в одиночку, да еще в чужой стране?

– Не знаю. Но у меня там есть кое-какие связи, журналисты, с которыми я познакомилась во время поездки по международному обмену. Начну с них. Я и язык там немного выучила. Посмотрим, что получится… все так странно – никто ничего и слышать не хочет про этих людей, которые умерли, Господи, их же больше сотни… может быть, я ничего не узнаю. Но смогу, по крайней мере, сказать, что попыталась.

Он покачал головой:

– Думаю, это бесполезно. Делались запросы через Министерство иностранных дел…

– Но я хочу, чтобы мы были на связи, пока я там. – Она не обращала внимания на его возражения. – Мне так спокойнее… когда есть с кем посоветоваться. Если вы дадите мне свой электронный адрес.

Он помолчал. В зарослях ежевики у берега свистел и пощелкивал соловей, его трели заглушали гул рефрижератора в Тунхамне.

– Я могу дать и номер мобильного, – сказал Риггерт фон Хаартман.