Текст книги "Один счастливый остров"

Автор книги: Ларс Сунд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

КОРОТКАЯ ГЛАВА, ПОЛНАЯ ТИХОГО ДОЖДЯ

С моря принесло дождь. Дожди бывают разные, у каждого свой особый ритм и запах, свой собственный звук. Это был тихий дождь из маленьких редких капель, почти беззвучный.

Маленький печальный дождь, пахнувший морем.

Он оросил кроны берез у кладбища на Фагерё. Вода стекала по листьям, собираясь в дрожащие капли на кончиках. Тяжелея, капли падали на землю, и она принимала их, всасывая влагу.

Дождь увлажнил свежую землю на новых могилах Чёркбранта. Каждая могила была отмечена новым белым деревянным крестом. Кресты выстругали Коробейник и его сыновья. На каждом кресте написали номер. Девочка, которая у Юдит, одиноко ходила вдоль рядов могил и читала номера. Она тихо напевала себе под нос – наверно, одну из старых песен шестидесятых годов, которые она Бог весть как выучилась петь.

Девочка медленно шла вдоль рядов могил. Она несла белый пластиковый пакет с рекламным рисунком: веселый круглый детеныш тюленя и надпись «Фагерё-Хандель».

Перед крестом, отмеченным номером «72», девочка остановилась. Она опустилась на колени и достала из пакета комок земли с первоцветами и лопатку. Высаживая первоцветы перед крестом, девочка тихо напевала. Слов по-прежнему нельзя было разобрать. Мелодия напоминала песню «Angel of the Morning», которую Марианна Фэйтфул пела за двадцать лет до появления этой девочки на свет.

Посадив цветы, она подошла к крану, наполнила одну из висевших рядом леек водой и полила первоцветы.

Она долго стояла и смотрела на могилу под номером 72. Капельки воды лежали на светлых волосах, стекали на ветровку. Девочка посмотрела на сосновый лес под холмом Чёркбрант. За лесом простиралось серое море. Низко летали черные стрижи, иногда рассекая воздух так близко к девочке, что она слышала свист воздуха меж перьев.

Наконец девочка взяла свой пакет и повесила лейку на место у крана. Выйдя за ограду кладбища, она тихо закрыла за собой калитку.

Больше мы ее не увидим.

VI

РАССКАЗ О КОРОБЕЙНИКЕ, ЖИЗНЬ КОТОРОГО НАЧАЛАСЬ В КАНАВЕ

Кеч «Калева» терся кранцом о бетонные плиты набережной в гавани у северной оконечности, где, по старому плану, должны были грузить руду на большие грузовые суда. Мелкие волны тихо клекочут, причмокивают, лижут ватерлинию «Калевы», которая дремлет у пристани. Ее не волнует то, что сейчас в «Америкэн бар» ее груз переходит из одних рук в другие.

Судовладельцу «Калевы», Абрахамсону с Бусё, ничего не оставалось, как самому забрать ее из гавани на Большой земле, где она провела неделю с лишним, и привести на Фагерё – здесь, по крайней мере, не надо платить за место в гавани. Новость о том, что «Калева» отправилась домой, каким-то образом достигла ушей всегда отлично осведомленного Коробейника, и тут уж он даром времени терять не стал. Не успела «Калева» миновать мель Фингрунд и выйти в морской залив Нюхамнсфьерден, как Абрахамсон услышал напористый голос Коробейника в телефонной трубке. Тот, не церемонясь, предложил выкупить пиленый лес, которым была гружена «Калева».

И теперь «Калева» пришвартована в личной гавани Коробейника, а Абрахамсон с Бусё сидит в «Америкэн бар» со своим контрагентом и отмечает сделку чашкой кофе. Всего два часа пополудни, и в баре почти пусто, только пара семей с детьми едят пиццу на террасе. Элис с Нагельшера одиноко сидит за пластиковым столом с почти не тронутым бокалом пива и мечтательно смотрит на сливочно-белые кучевые облака, которые замерли, словно приклеенные к синему небу. Абрахамсон сует сигарету в заросли усов и бороды, прикуривает и выпускает дым через ноздри.

– Ну что ж, – говорит Абрахамсон сквозь дым. – Ладно вышло, что древесина тебе пригодилась. Не придется искать покупателя Бог знает где.

– Я слыхал, что твой экипаж отказался идти на юг, – отвечает Коробейник.

– Не их вина… Ялле рассказывал – видно, совсем жутко им было.

– А как теперь Ялле?

– Да уж, дела у него не сахар. Инфаркт был большой. Думают сделать байпасную операцию, но сначала ему надо на ноги встать. – Абрахамсон задумчиво курит. – Но в море он теперь уж не ходок… А я думаю – не пора ли «Калеве» под топор… Она, конечно, в обращении дешевая, но с большим судном можно и товара брать больше, во много раз…

Знала бы бедная «Калева», что о ней говорят в «Америкэн бар»!

– Я б ее зафрахтовал, наверное… – бросает Коробейник. – Мы думали устроить прогулки для туристов по заливу… Еда, напитки на борту. Народ интересуется.

– М-м, – кивает Абрахамсон. – Мысль неплохая. Сдается мне, правда, – не допустит судоходное управление «Калеву» к пассажирским перевозкам. Могу посмотреть, не найдется ли судно получше.

Абрахамсон с Бусё тушит сигарету. Дым висит над его большой головой. Он допивает остатки кофе, ставит чашку на блюдце, вращает ее туда-сюда. Древесина продана. Они с Коробейником пожали друг другу руки. Пора идти, но Абрахамсон никак не может собраться, усталость наполнила все члены, как вода.

– На что древесину пустишь? Если не секрет, конечно, – спрашивает он.

– Хотим построить дом для отдыхающих на берегу, с услугами – баня, душ, туалет… и лавка.

– Вот оно что, – произносит Абрахамсон, а сам думает: «Этот своего не упустит. Хватка у него что надо».

– Хотели выстроить домик к лету, до наплыва туристов, но…

Абрахамсон кивает, берет со стола пачку сигарет, наполовину вытряхивает одну, подносит пачку ко рту и вынимает сигарету губами.

– Да, вы гробы стругали.

Коробейник пожимает плечами, смотрит на дно чашки. Абрахамсон продолжает:

– Ты с парнями своими стругал гробы, да еще и даром… Люди до сих пор говорят.

Коробейник снова пожимает плечами, словно отмахиваясь:

– Диакониса Лёкстрём умоляла помочь, а у меня отличная древесина лежала, я и подумал – отчего не взяться?

– Дело хорошее, да я все в толк не возьму – с чего именно вы…

Коробейник пожимает плечами в третий раз:

– Я сделал, что должен был сделать.

– То есть?

– Ну, эти люди, эти мертвецы… Я и сам мог быть одним из них, – тихо произносит Коробейник.

Абрахамсон с Бусё непонимающе взирает на Коробейника сквозь завесу дыма.

На Фагерё о Коробейнике знают немного – вряд ли кто вспомнит его настоящее имя. Он – просто-напросто Коробейник, чужак, приезжий, принятый из милости.

Он – Другой.

Жители Фагерё всегда пребывали в уверенности, что Коробейник родом с севера: откуда-то с материка, из черной избенки среди голубых лесов и печальных озер. Коробейник предпочитал не развеивать эти иллюзии. На самом деле он прибыл на остров с противоположной стороны света. И там, где он вырос, не было ни голубых лесов, ни озер, а были дым и копоть.

Родителей своих Коробейник не знал: он был ребенком без корней. Зато жизнь наградила его крепкими ветвями и пышной кроной жизненных событий в мире, где ему выпало родиться. Он появился на свет в век больших войн: картографы не сидели сложа руки – границы передвигались одна за другой, и огромные земли меняли хозяев, оттого и спрос на новые карты и атласы не проходил. Как только определялась новая граница и земля переходила из одних рук в другие, населению приходилось собирать пожитки – особенно тем, кто говорил на неправильном языке или по иным причинам не отвечал требованиям нового порядка. К счастью, наготове всегда имелись свободные вагоны для скота, вполне подходящие для транспортировки людей, не претендующих на особо комфортные условия, и развитая система железных дорог. Было и достаточно умелых плотников, способных сколотить барак для переселенцев и окружить лагерь колючей проволокой.

В одном из таких окруженных проволокой лагерей, вероятно, и родился Коробейник – сразу после окончания самой большой войны кровожадного столетия.

Лагерь находился неподалеку от крупного города. В городе жили немолодая женщина, стряпуха, и ее муж. И им пришлось несладко, и они угодили под колесо истории: покинув против своей воли дом у северного побережья, они отправились на юг и в конце концов оказались в этом городе, населенном людьми, которые говорили на другом языке и жили по-другому. Но колючей проволоки им удалось избежать, они нашли жилье – пусть тесное и ветхое. Женщина стала работать, кормила себя и мужа-инвалида.

Жить бы ей и не горевать, одного не хватало – у супругов не было детей. И это очень печалило женщину.

Она молила Бога, в которого, по правде сказать, давно уже не верила: Господи Всемогущий, дай мне забеременеть. Однако Бог не слышал ее молитв. А время шло, и она была уже немолодой, уставшей от работы стряпухой. «Может быть, я сама виновата – думала она иногда, – потому что вера моя несильна». И она молилась усерднее, стараясь укрепить веру. Порой вместе с молитвой она слала Богу напоминание: времени мало, надо спешить!

Однажды в воскресенье, сказав эти слова Господу, она отправилась на утреннюю прогулку – другие развлечения ей были не по карману. Дело было весной, и те жаворонки, которым удалось пережить войну, пели над полями, и цветки мать-и-мачехи сияли в канавах маленькими солнышками – по дороге домой женщина хотела собрать букет, чтобы порадовать себя и мужа. Лагерь беженцев в пригороде почти совсем опустел: последние автобусы только что отбыли. Осталась лишь стайка грачей – они рылись в мусорных кучах грубыми серыми клювами.

Женщина повернула назад, чтобы идти домой, но остановилась у заросшей осокой канавы, желая собрать букет – именно здесь цветки были особенно крупными и красивыми. Вдруг она услышала слабый звук из канавы неподалеку. Сначала она не могла взять в толк, что это, – звук был совсем неожиданный для такого места: канавы у лагеря для displaced persons [9]9
  Перемещенные лица (англ.).


[Закрыть], которых только что эвакуировали.

Это был плач младенца.

Бог все же услышал молитвы старой усталой стряпухи.

Как Коробейник оказался в канаве среди осоки, подобно Моисею, оставленному в корзинке у реки, так и осталось невыясненным. Причиной мог стать несчастный случай, а могло и нечто совсем другое. Женщина, нашедшая ребенка, оказалась в сложном положении: с одной стороны, она всей душой желала оставить ребенка себе, ведь его, без сомнения, послал ей Бог. С другой стороны, какая-то другая женщина лишилась ребенка во время эвакуации лагеря. Стряпуха была честной женщиной. Скрепя сердце, она заявила о своей находке в надлежащую инстанцию.

Но Бог, которому неустанно молилась и в которого не верила женщина, похоже, решил оставить найденыша ей.

Через некоторое время власти сообщили, что розыски матери не увенчались успехом: родители ребенка бесследно исчезли – и при эвакуации лагеря никто не заявил о пропаже. Дело отправили в архив.

Женщина и ее муж подали заявку на опекунство – и получили его.

Женщина молилась, сложив ладони, и говорила: «Благодарю Тебя, Господи. Теперь я должна поверить, что Ты есть».

В городе, где рос Коробейник, плавили, отливали и закаляли сталь. Огонь мартеновских печей и коксовых заводов освещал ночное небо, и бесчисленные трубы исторгали черный дым и сажу, которая покрывала все вокруг, проникая в малейшие трещинки, – и в души людей, живших и работавших в городе, проникала эта сажа.

У Коробейника было счастливое детство в этом грязном городе. Приемные родители очень его любили. Мать-стряпуха готовила удивительно вкусную еду из самых простых припасов. Он играл с мальчишками во дворе. Он говорил на двух языках: один помогал ему на улице и во дворе, другой дома, с родителями.

У матери он выучился кулинарному искусству. От нее же унаследовал тоску по морю. Она часто рассказывала ему о северном побережье, где родилась; рассказывала о длинных белых песчаных берегах, о поросших вереском холмах, о благоухающих сосновых лесах и об островах в бухте, которые порой будто поднимались над водой и парили в дрожащем от тепла воздухе. Она рассказывала о море. Эти рассказы были самыми красивыми. Однажды мальчик, конечно, спросил, поедут ли они к морю. Усталое лицо матери сразу переменилось, стало закрытым, свет в глазах угас. Она вздохнула, покачала головой.

– Нет, – сказала она и умолкла.

Коробейник заплакал о море.

Он решил, что однажды во что бы то ни стало увидит море своими глазами. Он хотел узнать, в самом ли деле море так красиво и огромно, как говорила мать. Не то чтобы он сомневался – но все-таки.

Некоторые жители города, в котором плавили, отливали и закаляли сталь, не жаловали тех, кто приехал в город с севера. Может быть, души этих горожан покрылись особо толстым слоем сажи – теперь уже не узнать.

– Эти приезжие с севера – они говорят на другом языке! – кричал популярный депутат городского совета. – Они крадут у нас работу и жилье. Они крадут у нас женщин! Неужели вы будете спокойно смотреть на это? Пусть проваливают, пусть возвращаются, откуда приехали!

Его слова встречали овациями. Народ кричал «ура!», размахивал флагами.

Впрочем, надо сказать, что не все горожане ликовали. Некоторые даже пытались протестовать. Может быть, их вина в том, что они не выразили свое возмущение достаточно громко, пока еще было время.

Слово – мать действия. Вслед переселенцам с севера полетели оскорбления, а потом и кое-что другое. Переселенцы терпели, стараясь не обращать внимания на преследователей. Они пытались приспособиться, как могли, слиться с остальными.

Другого выбора у них не было.

Коробейник пошел в школу и начал понимать, что это такое – быть Другим. Ему пришлось научиться драться. Он был невысокого роста, но быстроног и бил крепко. Если его задевали, он никому не давал спуску.

В те годы мать его нередко плакала. Коробейник старался утешать ее, как мог. Он прижимался щекой к ее влажной щеке:

– Не плачь, мама. Все будет хорошо. Я обещаю.

Он старался говорить как можно более убедительным тоном.

В городе, где плавили сталь, наступили тяжелые времена. Производство ощутимо спало. Мартеновские печи гасли, прокатные станы замерли. Те, кто раньше плавил, отливал и закалял сталь, смотрели на свои оставшиеся без работы руки в удивлении и беспомощном гневе.

На углу улицы, где жил Коробейник с родителями, находился ресторанчик – там теперь собирались свободные поневоле сталелитейщики. Рядом располагалась продуктовая лавка, которую держал переселенец с севера; здесь обычно запасалась снедью мать Коробейника – цены были умеренные, и лавка опрятная. Однажды из ресторанчика, шатаясь, вышли двое мужчин. Владелец лавки как раз собирался очистить тротуар от снега совком для угля – дело было в феврале. Пьяные стали кричать и оскорблять лавочника, затем принялись его толкать. Он пытался обороняться. Один из мужчин ударил лавочника, и тот упал на тротуар. Второй занес ногу, чтобы пнуть беднягу.

В этот момент Коробейник шел по противоположной стороне улицы. Ему было семнадцать, он только что закончил поварское училище и искал работу.

Увидев, как пьяные нападают на лавочника, Коробейник, недолго думая, бросился через улицу.

Схватив совок, лежавший на тротуаре, он ударил им по голове того, кто пинал лавочника. Пьяный издал странный звук, упал на землю и замер.

Повернувшись ко второму нападавшему, Коробейник угрожающе поднял совок. Тот обратился в бегство, только грязное снежное месиво летело из-под стоптанных башмаков.

Коробейник помог лавочнику подняться на ноги и склонился над человеком, которого ударил по голове.

– Господи, – проговорил он, еле шевеля застывшими губами, – Господи, он, наверное… может быть… мертв.

Так Коробейнику пришлось бежать из города, где он родился и вырос. Худшим было не то, что он, возможно, убил человека. Горше всего было несчастье его родителей, особенно матери.

Их горе следовало за ним, как невидимый спутник.

Коробейник решил отправиться к морю – раз уж он в бегах. Он догадывался, что объявлен в розыск, потому соблюдал осторожность. Он крал еду, чтобы не умереть с голоду, спал в сараях и на сеновалах, ему приходилось несладко. К весне он добрался до портового города на севере и наконец увидел море.

Море было серым, глинистым. В воде у пристани плавали мусор, обломки досок, пустые бутылки, канистры. В воздухе кружили белые птицы на неподвижных крыльях. Нигде не было и намека на бесконечно протяженную линию горизонта, о которой говорила мать: порт находился на берегу реки, в паре десятков километров от устья, но этого Коробейник не знал. Он присел на тумбу, чувствуя себя опустошенным. Наверное, ему полегчало бы от слез, но он совсем разучился плакать.

У набережной на приколе стоял небольшой пароход с черным остовом в пятнах ржавчины, белой надстройкой, желтыми грузовыми кранами. На штевне виднелись белые буквы: «Ойхонна».

Коробейник сидел на тумбе, одинокий, грязный. Судно под названием «Ойхонна» было первым судном, которое он увидел в своей жизни. Откуда-то из глубины корпуса доносился медленный стук. Коробейник обратил внимание на то, что на палубе не было не единого человека. Набережная тоже была безлюдна. Трап «Ойхонны» был спущен.

В нем созрело решение.

«А что мне терять?» – подумал он.

Лишь когда «Ойхонна» вышла далеко в открытое море, экипаж обнаружил «зайца».

На дрожащих ногах Коробейник выбрался из-под брезента, скрывавшего шлюпку, и впервые в жизни увидел морской горизонт. Казалось, «Ойхонна» неподвижно лежит в центре круглой голубой плоскости. Над водой возвышался огромный купол неба.

Некоторое время Коробейник стоял молча, он опустил взгляд на палубу, облизал пересохшие губы; о чем он думал, известно лишь ему одному. Он вздохнул, дрожа, а потом попросил воды.

Когда Коробейник пробрался на борт судна «Ойхонна» с Фагерё, экипажу как раз не хватало одного человека. На пути в Англию неопытный юнга свалился за борт во время сильного шторма у Доггер-банки. Капитан «Ойхонны» задумчиво оглядел «зайца», который выглядел здоровым и сильным парнем. И честным: на школьном немецком и с помощью жестов Коробейник объяснил причину, по которой ему пришлось оставить родину, чтобы, скорее всего, никогда не вернуться назад. Капитан «Ойхонны» подумал еще немного, после чего предложил Коробейнику занять место погибшего юнги – если докажет, что он толковый малый.

И Коробейник это доказал.

Работы он не боялся и схватывал все на лету. Он научился держаться на палубе. Он выучил язык – экипаж «Ойхонны» большей частью состоял из жителей Фагерё, и Коробейник удивительно быстро овладел их наречием почти в совершенстве: он был поразительно одарен в этом отношении и старательно оттачивал произношение.

Свободные часы он охотнее всего проводил в камбузе. Повар считал, что Коробейник неплохо управляется с ножом и поварешкой и разбирается в специях.

Коробейник почти всегда оставался на борту, когда экипаж «Ойхонны» сходил на берег. По вечерам он нередко стоял на полуюте, опершись на планширь, глядя в кильватер, сине-зеленый и пенный от мотора «Ойхонны». Ветер взъерошивал волосы; он смотрел на горизонт, и угасающий закатный свет отражался в его темных печальных глазах.

Десять лет Коробейник ходил в море с экипажем «Ойхонны», повидав за это время много воды.

В Куксхафене кока «Ойхонны» пришлось срочно уволить. Малый был родом из северных краев, население которых славится горячим нравом и отличным умением ковать ножи. В тех краях мужчины издавна носили на поясе три ножа в трех ножнах – один поверх другого. Маленьким ножом обычно чистили ногти, средним отрезали куски копченой баранины, а большой мужчины держали на случай, если понадобится выйти и поговорить с глазу на глаз. В одном прибрежном кабаке Куксхафена какому-то шведу понадобилось выйти и поговорить с глазу на глаз с коком «Ойхонны». На суде кок клялся, что, едва они вышли во двор, упомянутому шведу внезапно опостылела жизнь и он попросил кока достать большой нож, после чего стал бросаться на острие – в общей сложности одиннадцать раз. К несчастью, суд отказался верить версии обвиняемого и присудил ему одиннадцать лет тюремного заключения за непредумышленное убийство – по году за каждую дырку в теле шведа.

Так Коробейник стал главным на камбузе «Ойхонны». По единодушному свидетельству капитана, палубных матросов и личного состава машинного отделения, никогда прежде экипаж не кормили так вкусно.

Бывает и так, что после долгих странствий по морям хочется почувствовать твердую почву под ногами. Это желание овладело и Коробейником. В тридцать лет он понял, что повидал много воды и много, много волн, основательно изучил горизонт и с лихвой утолил детскую тягу к морю.

Была и другая причина, побудившая Коробейника сойти на землю: женщина родом с материка, нанятая на «Ойхонну» уборщицей кают, невысокая, тихая, черноволосая, с печальным взглядом. Что-то в ней показалось Коробейнику знакомым. Она тоже была одной из тех, кого с корнями выдернули из родной земли, – беженка, странница.

Однажды утром она пришла убирать каюту Коробейника. У него был выходной, он лежал в койке, раздетый до трусов. Женщина не знала, что он там, однако, оказавшись внутри, выходить не стала, а остановилась у двери, не сводя с Коробейника печального взгляда. Ее глаза были дымчато-серого цвета, как августовское море в сумерках.

Их взгляды встретились, и Коробейник увидел: эта женщина тоже поняла, что он за человек.

В тот день каюта Коробейника так и осталась неубранной.

А обед на «Ойхонне», вопреки обыкновению, не был подан вовремя.

Она родила близнецов. Мальчиков назвали Олави и Эрки. Имена выбирала мать.

К тому времени все документы Коробейника были в порядке и он имел полное право находиться в стране – об этом позаботился судовладелец, старый Абрахамсон с Бусё, обладавший тогда обширными связями.

Коробейник быстро освоился на новых берегах: он был человек находчивый и предприимчивый. У него появилась идея открыть туристическую базу на одном из островов архипелага, где приезжие смогли бы за небольшие деньги жить неделю-другую, без излишеств, но с удобствами. Для осуществления проекта не хватало лишь одного – стартового капитала.

Однажды вечером Коробейнику случилось выпивать в том же кабаке, что и конкурсный управляющий обанкротившейся шахты Фагерё. Адвокат долгое время безуспешно пытался продать шахту вместе с постройками и прочим имуществом, и это дело ему порядком надоело. «Отдам шахту и дома со всеми потрохами за одну марку!» – объявил подвыпивший адвокат своим собутыльникам.

Коробейник, поедающий запеченные макароны за соседним столиком, услышал эту реплику.

Он задумчиво жевал, думая о заброшенной шахте и домиках для рабочих, о которых слышал и прежде.

«Почему бы и нет?» – подумал он.

Абрахамсон и Коробейник сидят в «Америкэн бар». Коробейник, конечно, рассказал Абрахамсону не все вышеизложенное, а лишь часть – он, как уже сказано, человек скрытный. Автор большей частью сочинил историю сам.

– Не знал я, что старик помог тебе с бумагами для гражданства. Он не рассказывал, – говорит Абрахамсон-младший.

– Твой отец был хороший человек, – отвечает Коробейник.

– А потом тебя занесло на Фагерё…

– Я много лет ходил на «Ойхонне» с народом из этих краев. Приехал сюда почти как домой.

Абрахамсон кивает, молчит. Он берет пачку сигарет со стола, но кладет обратно. От выкуренного язык ворочается хуже. Хочется спросить Коробейника, правда ли, что он купил шахту Фагерё за одну марку под выпивку в кабаке, но мысль ускользает, не успевает Абрахамсон додумать до конца. Зачем портить хороший рассказ?

– Можно я спрошу одну вещь? – говорит Абрахамсон.

– Спрашивай.

– Тебя, наверное, иногда тянет… туда, откуда ты родом?

– Да, – отвечает Коробейник. – Каждый Божий день.

– Ты туда ездил? Самолетом-то фьють – и ты уже там!

Коробейник качает головой.

Возвращаясь домой на Бусё, Абрахамсон размышляет о том, что Коробейник сказал напоследок:

– Приемные родители мои были беженцы. Сам я стал беженцем. И некуда мне от этого бегства деться.

«Не понимаю я толком, что ты говоришь…» – хотел сказать Абрахамсон, но промолчал.

Глядя на Коробейника, он понял, что больше ничего спрашивать не нужно.