Текст книги "Один счастливый остров"

Автор книги: Ларс Сунд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Янне допил чай, вымыл чашку и ложку, поставил на сушилку в шкаф. Затем тщательно вытер руки кухонным полотенцем и снова натянул белые хлопчатобумажные перчатки. Чайник со свистком опять кипит на плите. Янне вновь берется за письма.

– Это вся почта, что пришла. По субботам мы теперь не разносим, так что времени у меня много. На неделе-то все суета – и исходящие просмотреть, и входящие.

Еще один конверт поддался действию пара и ножа Янне. Он с интересом читает письмо.

– Мало есть такого, чего Янне не знает о народе Фагерё, – произносит он теплым от удовольствия голосом. Он кладет письмо обратно в конверт, запечатывает, осматривает в резком свете кухонной лампы, пересказывая содержание: – Сестра Сив из Эстергранны пишет, что приедет с детьми ко дню Ивана Купалы… В других краях позвонили бы, а тут все еще письма пишут. У нас в шхерах все по-другому. Все как раньше…

Янне методично просматривает почту и сообщает нам множество фактов из жизни Фагерё.

У Абрахамсона с Бусё обширная деловая переписка касательно его пароходства, которое нынче по-современному зовется «Фагерё-Шиппинг» и перевозит пассажиров на нескольких современных моторных судах; самое новое, названное «Ойхонна» – именем, которое носили несколько судов пароходства, – было спущено на воду в прошлом году. Кроме новых судов, Абрахамсон владеет кечем «Калева» – давно отслужившей свое и готовой пойти под топор древностью, с которой он по какой-то причине никак не может расстаться. Эльна из Бакки боится заболеть раком и наверняка беспокоится о результатах анализов. Анализы хорошие, как выяснил Янне, заглянув в письмо. Вообще, средний житель Фагерё крепок здоровьем и доживает до преклонного возраста, как следует из регулярных отчетов фельдшера районным органам здравоохранения. Причина, по мнению Янне, заключается в том, что жители шхер едят много рыбы и не ходят к врачу, которого на Фагерё нет. Янне убежден, что больницы и врачи опасны для здоровья.

Петтерсон, ну, знаете, который содержит кемпинг и сдает в аренду домики, получил письменное подтверждение об исправлении ошибки в объявлении, размещенном в одной из столичных газет. Петтерсон работает не покладая рук, чтобы привлечь постояльцев вне отпускного сезона, и поэтому отправляет объявления во всевозможные средства массовой информации; он даже завел сайт в Интернете – в этом ему помог младший сын, который целыми днями барабанит по клавишам компьютера в своей комнате. Пастору Лёкстрёму из епархии прислали письмо о предстоящем визите епископа в приход Фагерё. Лёкстрём уже побаивается, хотя визит состоится только в августе: такой уж он человек, по любому поводу беспокоится…

…рассказывает Янне. Язык у него – что мотовило у комбайна, голова кругом от всех его рассказов.

Осталось одно письмо.

Коричневый конверт, небрежно наклеенная марка, напечатанный на машинке адрес. Мы не успеваем прочитать имя адресата: Янне берет письмо, бросает на него быстрый взгляд и тут же кладет на место, словно обжегшись.

Письмо ложится на стол, надписью вниз. Янне вытирает ладони о серую ткань форменных брюк.

Облизнув губы, он говорит:

– Это Коробейнику.

На плите свистит чайник, Янне снимает его с конфорки, выключает плиту.

– Коробейникову почту я смотреть не хочу, – говорит Янне и собирает письма. – У него дурной глаз.

Визгливо, со скрипом хохотнув, Янне умолкает.

Держа в руках пачку писем, он проходит мимо нас, едва не отталкивая в сторону и не говоря ни слова, выходит в сени. Скрипят ступеньки лестницы, открывается и закрывается дверь конторы. Мы понимаем, что на этот раз аудиенция окончена. Мы тоже спускаемся по лестнице и выходим на улицу. Воздух стал прохладнее, роса лизнула траву во дворе, небо над верхушками елей на западе покраснело. С моря доносится стрекот подвесных моторов. В ежевичных зарослях у Кунгсхамна завел песню соловей: свистит, трещит, клекочет.

УЖАСНЫЙ РЕЙС КЕЧА «КАЛЕВА»

Воскресным утром легкий юго-восточный ветер привел кеч «Калева» в Тунхамн. «Калева» был судном старым, с усталым корпусом и механизмом, с годами он становился все капризнее и часто тосковал по дому. Выходные он все больше хотел проводить в Тунхамне, притулившись у знакомого причала.

График движения судна и расположение Фагерё, к счастью, часто позволяли ему отдыхать именно там. Рад был и экипаж: сплошь островитяне с Фагерё, которым, таким образом, удавалось проводить выходные семьей.

На юг «Калева» возил древесину, а обратно – контейнеры с одеждой: куртками, рубашками и джинсами, которые там, на юге, шьют по сходной цене. На этот раз из-за неполадок в насосе, подающем воду для охлаждения, отправление задержали до вечера субботы, поэтому отдых в гавани Тунхамн предстоял короткий. «Калева» устроился поудобнее у причала и смиренно позволил себя пришвартовать. Не успели спустить трап, как у входа в гавань показался владелец «Калевы», Абрахамсон с Бусё, на своем «бэйлайнере»; пена вздымалась, как белые крылья корпуса, рев мотора отзывался эхом между скалами, пугая визгливых чаек. Абрахамсон затормозил, плавно скользнул вдоль корпуса «Калевы» и выбросил короткий трос. Несмотря на то что он давно уже был не мальчик, дымил как паровоз и не отказывал себе ни в масле, ни в сливках к кофе, Абрахамсон выскочил из лодки и поднялся на борт «Калевы» ловко, как юный ученик лоцмана. Он кивнул шкиперу, стоявшему в дверях рулевой рубки:

– Здорово, Ялле! Ты по радио звал, хочешь поговорить? Как прошел рейс?

Шкипер не ответил, только утер рот тыльной стороной ладони и выдохнул, почему-то стараясь не встречаться взглядом с Абрахамсоном, а глядя лишь на шлюпку «Калевы», висевшую на шлюп-балках. Наконец, он сказал:

– Пойдем-ка вниз. Небось кофе остался.

Не дожидаясь ответа, шкипер стал спускаться по лестнице между рулевой рубкой и кормой. Абрахамсон тут же заметил, что остальной экипаж «Калевы» – штурман, машинист и три матроса – стоит на палубе и молча смотрит на него. Кричали чайки, невысокие волны плескались о корпус корабля, под палубой постукивал дополнительный мотор.

Абрахамсон, недоумевая, последовал за шкипером в тесную кают-компанию, где втиснул внушительных размеров тело на лавочку, привинченную к стене.

Шкипер поставил чашки и блюдца на ламинатную столешницу, налил кофе из стеклянной кофеварочной колбы и придвинул Абрахамсону пакет с кусковым сахаром и упаковку сливок. Абрахамсон взял пару кусков сахара, вылил сливки в кофе и перемешал.

– Ну и? – спросил он.

Шкипера «Калевы» звали Ялле Энрус, и похож он был больше на бухгалтера в небольшой семейной фирме, чем на капитана морского судна. Сейчас он сдвинул на лоб очки в золотистой оправе и пожевал губами. Абрахамсон попытался поймать его взгляд: бегающий, испуганный.

Он увидел в глазах Энруса непонятный страх.

Абрахамсон помешал кофе ложечкой, чуть постучав ею о край чашки, чтобы стряхнуть последние капли, затем положил ложечку на блюдце и помолчал. Тишина затянулась. Абрахамсон понимал, что торопить Энруса бессмысленно: даже в обычных ситуациях тот долго думал, прежде чем проронить слово.

Наконец Энрус откашлялся.

– Сам-то рейс прошел хорошо, – произнес он шершавым, бесцветным, мертвым голосом, по-прежнему отводя взгляд. – Но потом… то есть сегодня утром…

«Калева» поудобнее улеглась у причала, корпус скрипнул. За стенкой машинного отделения тяжело, глухо стучал второй мотор. Чьи-то шаги раздавались на палубе, над головами собеседников.

– На часах было три, – заговорил Энрус после паузы, голос звучал все так же шершаво, он старался говорить серьезно, словно заявляя судовой протест. – Мы держали курс на северо-запад, ровно триста двадцать градусов по компасу, восемь узлов. Эскиль стоял на вахте, а я только-только поднялся. Рассчитывал увидеть Эстревларну примерно через час.

Абрахамсон кивнул и наконец отхлебнул кофе. Энрус тяжело дышал, проглатывая воздух. Кадык гулял под чуть дряблой кожей, как поплавок в море.

– И тут Эскиль кричит: «Ялле! Люди за бортом!»

– Сотни людей, – продолжил Энрус. – Мужчины и женщины. И дети, – добавил он после паузы.

– Какого черта… – только и выдавил из себя Абрахамсон, хрипло, беспомощно.

– Их было полно в море… Они плыли вокруг… Это не описать… не описать.

Когда шкипер «Калевы» все же попытался рассказать об увиденном, Абрахамсону захотелось зажать уши руками. Но он не мог.

– А самое плохое… Самое плохое – чайки, – сказал Энрус.

– Чайки? – переспросил Абрахамсон пустым голосом.

– Чайки начали клевать тех, которые лежали в воде, – ответил Энрус.

– Черт, Ялле…

– Так что… я не мог больше смотреть… у меня в каюте ружье лежит, на всякий случай, такие теперь времена… так что я его принес и стал стрелять по чайкам, как успевал. Чтобы спугнуть. Что-то ведь надо было делать. А то б я с ума сошел…

Абрахамсон с Бусё сидел в тесном камбузе «Калевы» вместе с экипажем.

Вот они все: капитан Ярл Энрус, штурман Эскиль Йинстрём, механик Альфонс Бергстрём, матросы Аксель Хамнстрём (он же плотник), Альдур Лильквист и Тор Стрёмберг.

В камбузе повисла тяжелая, наполненная ожиданием тишина.

Экипаж «Калевы» смотрит на него, Абрахамсона, и глаза похожи на открытые раны, голые, сырые, дрожащие; он невыносим, этот тихий страх в их глазах. Абрахамсон уставился в стол. Взгляд просит убежища в полупустой чашке: белый фаянс, зеленая полоска с щербинкой, – в пакете с сахаром, в упаковке из-под сливок. Он изучает рисунок столешницы. Чувствует легкие колебания корпуса «Калевы», хорошее судно никогда не спит мертвым сном, даже если стоит в гавани, даже если отдыхает, хорошее судно всегда хочет в море.

Абрахамсон с Бусё сидит напротив шкипера и экипажа «Калевы», которые ждут его указаний, слов, направляющих на верный путь.

Они ждут отпущения грехов.

Они думают, что он, Абрахамсон, облечен властью простить им то, что пришлось увидеть.

– Надо нам было заглушить мотор и подобрать нескольких, – сказал Энрус.

– Или хотя бы вызвать морской патруль с Хёгшера, – сказал штурман Эскиль Йинстрём.

– Но мы ничего не сделали, – добавил Энрус.

Абрахамсон поковырял ногтем мизинца в зубах, избавившись от застрявших остатков еды, облизнул кончик пальца, посмотрел на ноготь. Почесал ладонь. Потер подбородок, заросший жесткой, как джут, бородой.

Наконец Абрахамсон поднял взгляд на сидевших перед ним мужчин.

– Будем держать язык за зубами, – сказал он.

Через открытый люк доносился крик чайки.

– Понятно?

Энрус кивнул, молча и медленно.

Тем же вечером «Калева» отправилась на север. Стоя на холме Бусё, Абрахамсон следил, как судно с белыми пенными усами пересекает залив Норфьерден, и не выпускал из вида, пока оно не скрылось между островами Лилла-Пунгё и Тистроншер. Последним, что увидел Абрахамсон, была мачта, мелькнувшая над верхушками елей на Пунгё.

Но вот исчезла и мачта. Абрахамсон испытал удивительное облегчение.

«Выпью коньяку, хоть и воскресенье сегодня, – подумал он. – Пусть Абрахамсониха говорит что хочет».

II

ПЕЧАЛЬНЫЙ РАССКАЗ О СЕЛИИ И ЕЕ ВЕЛИКОМ НЕСЧАСТЬЕ

Селия пошла!

Утром во вторник Янне Почтальон, наш личный Гермес на оранжевой «Ладе», разносил эту новость среди жителей Фагерё вместе с письмами и прочими отправлениями. «Селия пошла!» – объяснений не требуется. Два слова – имя собственное и глагол движения, – и этим все сказано. Островитяне тут же понимают, о чем новость, и уже готовятся охать и причитать.

А как же не охать, как не причитать! Происшествие на похоронах молодого незнакомца уже забыто, хотя дело еще нельзя считать закрытым. Впрочем, в той неразберихе никто не пострадал, а сцена с падением самых уважаемых граждан Фагерё в общем и целом развеселила народ. Однако с Селией все было по-другому. О ней говорили не иначе как вполголоса, со вздохами, цокая языком, качая головой и приговаривая: «Господи Боже! Вот ужас! Беда-то какая!» А за вздохами и причитаниями каждый испытывал особое чувство: то удовлетворение, которое всякий раз сопровождает известие о чужом несчастье, – тихая благодарность Господу и прочим высшим силам за то, что берегут от горестей, которые постигают других.

Селия пошла! Давно этого не было, несколько лет. Новость заставила жителей Фагерё порыться в кладовых памяти и вытряхнуть на всеобщее обозрение изрядно запылившуюся историю о великом несчастье Селии.

О свадьбе Селии говорили на всем архипелаге – так начинается в устах краснобаев одна из самых распространенных, но, вероятно, не самых правдивых версий рассказа о Селии.

Селия вышла замуж, едва ей исполнилось девятнадцать. Что касается жениха, то о нем лучше не распространяться. Он прибыл с материка, а точнее – с одного из больших островов у самого побережья. Для жителей Фагерё это одно и то же: все, что находится за Норфьерденом и Эрсундом, здесь считают Большой землей.

Говорят еще, жених был много старше Селии.

Юные девушки – как плавучие бревна на синих просторах бытия: нельзя предсказать, куда их вынесут ветер и течения; не повезет – прибьет к темному, суровому берегу. Такая судьба и выпала Селии.

Как бы то ни было, свадьбу играли с размахом. Гостей пригласили под сотню; лодки в Кунгсхамне стояли нос к носу, и было их столько, что даже крошечный ялик не поместился бы рядом. Известная всему юго-западному архипелагу повариха Хельми с Глушера вместе с помощницами прибыла в Граннас уже накануне, привезла свои кастрюли, сковородки и поварешки и настряпала столько еды, что, будь гостей втрое больше, никто не остался бы голодным. Угощали холодной камбалой в уксусном маринаде, салакой копченой и жареной, сельдью-матье и селедочным салатом, сардинами из банок с портретом норвежского короля, вареным, копченым и соленым лососем, прозрачно-тонкими ломтиками соленого сига, свекольным салатом, трепещущим в ожидании холодцом, домашним печеночным паштетом, тефтелями, копчеными сосисками, копченой свининой, темно-красной, как лучшее гондурасское красное дерево, жареной лосятиной, помидорным салатом, солеными огурцами, свежим редисом, сыром швейцарским, эмменталем и прочими. Кроме того, на столе красовались самые изысканные из традиционных яств архипелага: кровяная колбаса в оболочке из овечьих кишок, жаркое из морской птицы, тушеные тюленьи лапы… На горячее подавали жаркое по-королевски, гуляш и свежую вареную камбалу, а на десерт – традиционный компот из чернослива.

Ах, слюнки текут и в животе урчит от перечисления всех блюд! Да и жажда дает о себе знать.

Впрочем, гости на свадьбе Селии от жажды не умирали: лимонад, квас, пиво, красное вино – выбирай, что душа пожелает, а любителям напитков покрепче официанты наливали водки «Аквавита», стоило только звякнуть рюмкой.

По дороге из церкви к дому, где справляли свадьбу, молодых чествовали многочисленными залпами из ружей, как велит обычай Фагерё: грохот стоял неописуемый – можно было подумать, что русские пришли. Во дворе за здоровье молодых пили, славословили в стихах, читали поздравительные телеграммы. Пара свадебных музыкантов ни на минуту не опускала смычков.

Кое-как переварив праздничный обед, отпустив домой пастора и справив естественную нужду, гости пустились в пляс. Во дворе устроили танцплощадку, а музыкальное сопровождение обеспечил оркестр «Тип-топ», привезенный с материка. Селия, пылая лицом и сверкая диадемой, кружилась с новоиспеченным мужем в свадебном танце. Публика аплодировала, свистела и кричала «ура».

В следующую минуту танцплощадка уже сотрясалась, как сеть-частушка, полная салаки: мелькали цветастые платья и черные пиджаки, раскрасневшиеся лица и улыбающиеся рты, топали ноги. Оркестр «Тип-топ» играл вальс, фокстрот, слоу-фокс, танго: «Прощанье ландыша», «Алые паруса», «Бесаме мучо», «Мы повстречались на Капри», «Ревность». Добродетельные жены кружились в крепких объятьях мужей, отроки приглашали хихикающих девиц, патриархи, полуслепые от катаракты, разминали ревматичные конечности, обнимали своих седых старушек за талию и ковыляли к танцплощадке, ведь кто может ходить – тот может танцевать, пусть и не так задорно, как в юности.

Дети носились вокруг, словно осенние листья, разгоряченные, шумные. Мужички, отвернувшись, прихлебывали из собственных фляжек. Двое юношей сцепились за сараем по неизвестному поводу, – к счастью, их успели развести в разные стороны до серьезного кровопролития. Один гость, чьего имени мы называть не станем, умудрился спьяну уронить свой бумажник в дырку сортира, затем, пытаясь достать, чуть не последовал за ним, после чего был отправлен на берег для срочного омовения. Один из керосиновых фонарей, подвешенных над танцплощадкой, упал на доски, разлившийся керосин вспыхнул, и танцы пришлось ненадолго прервать, чтобы погасить огонь.

Иными словами: свадьба удалась.

Сразу после полуночи отец невесты заметил незнакомого мужчину, стоявшего у калитки.

По традиции, когда празднество достигало высшей точки, к дому могли подойти незнакомцы и позвать невесту для нового чествования. Рубен Дальстрём, отец Селии, решил было, что это именно такой гость, и уже собрался пригласить его пройти во двор, чтобы угостить – опять же, как водится.

Рубен стал спускаться с крыльца. Вдруг он почувствовал дрожь во всем теле, по коже пробежали мурашки; таким холодом веет от родника в низине Дракхоле – «Драконьей норе», – когда майским днем проезжаешь мимо по дороге из Сёдер-Карлбю в Стурбю.

Рубен замер на нижней ступени.

Оркестр «Тип-топ» играл «Розу из Котки». Голос солиста казался далеким, глухим.

Рубен Дальстрём уже отходил по земле полвека и даже больше. В молодости он был моряком и кое-что успел повидать в мире: кто путешествует, тот много видит чудес. Да и дома с ним порой приключалось такое, что разум не объяснит: например, он дважды, с перерывом в десять лет, встречал русалку, оба раза на Торскхарун, и оба раза она предупреждала о надвигающейся непогоде. Не раз во время осенней ловли салаки у мели Полгрунд он слышал монотонные жалобные песни утонувших моряков с погибшей шхуны «Айятар». И бьяру [5]5
  Бьяра – «дворовой», существо из скандинавских языческих поверий.


[Закрыть]он встречал в собственном сарае морозной февральской ночью двадцать с лишним лет назад: бьяра был похож на низкорослого мужичка с горящими желтыми глазами и дико визжал. Из этих и других происшествий Рубен Дальстрём сделал вывод, что многое есть на свете, чего умом не поймешь, а опасаться надо, и что дурные предчувствия лучше не гнать прочь. Думая об этом, Рубен спустился к калитке, чтобы получше рассмотреть незнакомца.

Следует признать, что шел он медленнее и осторожнее, чем обычно.

Гость и вправду не был знаком Рубену. На самом деле Рубен почти не видел его лица, наполовину скрытого широкими полями шляпы. Кроме того, дело было в июле, когда темнеет довольно рано, поэтому Рубен разглядел лишь блестящие глаза и густую черную бороду в пол-лица. Одет чужак был в длинный серый плащ и еще источал слабый, но отчетливый горький запах, напоминавший полынь.

– Добрый вечер, – неторопливо поздоровался Рубен Дальстрём.

– Я прийти танцефать с нефеста, – произнес незнакомец с сильным акцентом, который напомнил Рубену о давнишнем рейсе на шведском грузовом судне вместе со старым мореходом из Таллина.

Гость попытался протиснуться в калитку. Рубен заметил, что он хромает. Его левая нога, будто лишенная ступни, не была похожа на человеческую. Щиколотка, видневшаяся из-под штанины, заросла волосами, как лошадиное копыто. Тогда-то Рубен Дальстрём и смекнул, с кем имеет дело.

На всем юго-западном архипелаге рассказывают истории о незнакомце, который в полночь приходит к дому, где играют свадьбу, и просится станцевать с невестой. Недостаточно бдительные пускают незваного гостя на двор. Он хромает, однако на это не обращают внимания. Чужак велит музыкантам играть развеселую шотландскую польку и принимается танцевать с невестой, все быстрее и быстрее. Хромая нога ударяет землю с диким гулом. Тогда гости в ужасе догадываются, кто этот незнакомец.

Рубен Дальстрём слышал эту историю много раз. Он хорошо помнил, чем она заканчивается.

Рубен почувствовал, как на лбу выступили капли пота. Во рту пересохло, колени подгибались.

– Танец мне можно, одер нихт? – спросил незнакомец, и голос его скрипел, как мел о стекло.

Где Рубен Дальстрём набрался храбрости для решительных действий, нам не известно, так как никто из участников событий никогда после не упоминал их ни единым словом. Может быть, отцовская любовь победила страх, ибо даже самого робкого мужчину любовь умеет сподвигнуть на неожиданный поступок. Возможно, в эту минуту он мысленно увидел, как его дочь танцует свадебный вальс, как раскраснелись ее щеки, как сияют глаза, как черные волосы блестят, словно крылья синьги весной.

Свою младшую дочь, Селию, Рубен любил всем сердцем.

Рубен Дальстрём набрал воздуха в легкие и преградил незнакомцу дорогу. Он знал, что тот может войти в калитку только после отчетливо прозвучавшего приглашения. Однако знал Рубен и другое: откажись он пригласить чужака, ему несдобровать.

Рубен лихорадочно пытался найти выход. Он поднял взгляд на иссиня-черное небо, но там мерцали одни лишь звезды – белые, холодные, далекие. Незнакомец издал глухой глубокий рык, как старая собака. И говорят же, что нужда всему научит: Рубена внезапно осенило.

– Это самое… – начал он было, но голос скрипел, как гнилой колодезный ворот, и ему пришлось перевести дыхание. – Это самое… негоже такому знатному господину плясать, не выпимши рюмочку.

– Ну, нести тогда румочку!

– Знатный господин небось толк в этом деле знает. Водка не годится, нужен коньяк!

Чужак сделал нетерпеливый жест:

– Коньяк, только шнелль!

– Обождите тут. – Рубен старался говорить как можно увереннее.

С дрожью в коленях он побежал к дому и, спотыкаясь, ввалился в кухню Бенгсфульса. За столом сидели его братья Аксель и Вильгельм, а еще Исаксон из Бакки, Леандер Карлсон и другие почтенные мужья, спокойно попивающие кофе с коньяком. Они удивленно проводили взглядом Рубена, который промчался мимо них, направляясь в залу, где стоял шкаф со спиртным. Вернулся он, прижимая к груди несколько бутылок коньяку, и по дороге прихватил пару бокалов.

– Пойдемте со мной! – позвал он, глядя на компанию безумными глазами. – Вопрос жизни и смерти Селии!

Рубен выбежал из дому, словно человек, которому приспичило по малой нужде.

Мужички озадаченно переглянулись. К счастью, ни один островитянин еще не отказывался от выпивки, особенно если наливают лучший контрабандный немецкий коньяк. Компания дружно двинулась вслед за Рубеном. Тот уже успел подойти к калитке, открыть первую бутылку, сунуть чужаку бокал и налить обоим по хорошей порции коньяку.

– Ваше здоровье! – Рубен поднял бокал и мгновенно осушил.

Незнакомец последовал его примеру.

– Ну, тепер пора… – поторопил чужак.

– Нет, нет, и на другую ногу тоже! – перебил его Рубен. – Господин хороший, как же иначе танцевать?

Рубен налил еще коньяку, выпили по второму бокалу.

– И на третью ногу!

После девятой или десятой ноги коньяк, казалось, стал действовать – чужак чуть покосился. Однако Рубена качало, как буй во время шторма, и надежды на него было мало. На выручку пришел его брат Вильгельм, быстро смекнувший, в чем дело. Встав перед гостем с непочатой бутылкой коньяку в руках, он крикнул:

– Дядька невестин тоже хочет с вами чокнуться!

Чужаку ничего не оставалось, как пить дальше.

А пить он умел, это надо признать. Однако и мужички с Фагерё – не промах, да и было их немало. Когда Вильгельм, опрокинув изрядное количество бокалов, сошел с дистанции, эстафету принял брат Аксель. После Акселя на вахту заступил Леандер, затем Исаксон. Медленное передвижение незнакомца было отмечено рядом пустых бутылок вдоль дорожки. Наконец коньяк взял верх и над чужаком.

– Ну тепер… тостаточно… – проговорил он, не донеся бокала до рта и еле ворочая языком.

Челюсть отвисла, по черной бороде стекала слюна.

Сделав шаг вперед, гость покачнулся.

И упал прямо на гравий.

В воздухе разлился резкий запах полыни. Мужички увидели, что вместо левой ступни у чужака черное, будто лошадиное, копыто.

– Господи Иисусе, – прошептал Рубен Дальстрём, тут же протрезвев.

Леандера звучно вырвало в клумбу у крыльца.

– Ш – што… што нам ш ним делать? – еле выговорил Аксель.

Рубен Дальстрём крепко задумался.

– Отнесем его к утесу Щистен и бросим в море, там глубоко, – решил он наконец.

Взвалив бездвижного незнакомца на тачку, мужички повезли его к Щистену. На всякий случай набив карманы плаща камнями, они бросили его в море. Гость пошел ко дну, как топор.

Ни Рубен Дальстрём, ни остальные после ни разу не говорили о том, что произошло с ними той ночью. А Рубен до самой смерти не подходил к Щистену и на пушечный выстрел.

Селия так и не узнала о своем спасении. Она поехала на материк за мужем, чтобы делить невзгоды и радости, а также повиноваться мужу, как учил апостол Павел.

Колесо времени совершило годовой оборот и еще один. Никто в Граннасе не получал вестей от Селии, и сама она не наведывалась, даже на Рождество. Все думали, что ей не хватает времени: не так-то это просто – явиться в большой дом на материке и зажить там среди чужих людей.

На третьем году Селия написала, сообщив, что родила ребенка – прекрасного малыша, нареченного Альбертом, как отец. В Граннасе не знали даже о том, что она была беременна. Стали ждать приглашения на крестины, но напрасно.

Еще один годовой оборот, и снова наступило самое тяжкое и темное время – перед тем как белый снег ляжет на шхеры, а море покроется льдом.

Тогда Селия и прибыла на Фагерё вместе с сыном. Другого багажа у нее не было.

– Я больше не могу, – сказала она.

Селия вплыла в свое замужество гордым красивым галеасом, а домой вернулась потрепанная бурей, с поломанными мачтами и треснувшими шпангоутами. Молодость ее осталась на Большой земле – вместе с сиянием глаз и нежным румянцем. В черных волосах проблескивали седые нити. Селия выглядела изможденной, ключицы торчали, как у старухи.

Она не желала рассказывать, что ей пришлось пережить. Когда отец спросил, Селия лишь покачала головой: «Никому не скажу до самой могилы».

Она попросила истопить баню, заперлась там одна и мылась, не жалея воды.

К ребенку она никому не позволила прикоснуться. Когда Рубен Дальстрём хотел взять его на руки, она закричала и крепко прижала сына к груди. Селия посмотрела на отца такими глазами, что тот отшатнулся. А ведь Селия знала, что нет мужчины добрее и чадолюбивее, чем ее отец.

Что все-таки произошло с коротким браком Селии, осталось неясным. Рубен Дальстрём хотел заявить в полицию, он был готов поехать на материк и призвать супруга дочери к ответу. Селия упрашивала его не делать этого. Она так молила, что можно было заподозрить, будто бывший муж ей все еще не безразличен.

Дело так и не довели до конца, поскольку супруг Селии опередил и полицию, и Рубена Дальстрёма.

В ночь перед Рождеством он отправился в лес, захватив с собой крепкую веревку. Шел он, видно, долго: нашли его только на день Избиения младенцев, подключив к поискам военных из близлежащего гарнизона. Когда о произошедшем сообщили Селии, она пробормотала: «Черт забрал раньше времени».

Этих тихих слов не расслышал никто, кроме Рубена Дальстрёма. Его же словно веслом по спине ударили.

Селия осталась жить дома, будто старая дева, окруженная сплетнями и слухами, как корова на пастбище, облепленная мошкарой и оводами. Судачили много и охотно, мнения разделились. Многие обвиняли в произошедшем саму Селию: в разладе всегда виноваты двое, а если муж поднимает руку на жену, то, видно, что-то она натворила. Да пусть даже муж был несправедлив, нет у женщины права сбегать из семьи, сказал же Иисус Христос: «Что Господь соединил – человек да не разлучит».

Защитники Селии отвечали, что Большая земля – это все-таки не Фагерё, что на материке живут совсем другие люди, среди которых встречается много преступников, хулиганов и сумасшедших – стоит лишь открыть газету, там все сказано. Селия в ответе за себя и за сына. Если б ей только хватило ума выйти за парня с архипелага, ничего бы и не случилось!

Некоторое время разговоры волновали народ, как ветер осеннее море. Наконец аргументы обеих сторон поиссякли, так что дальнейшее обсуждение утратило смысл. Дело было закрыто за недостатком доказательств.

Однако закрытое дело не означает оправдательного приговора. Селии пришлось смириться с тем, что отныне она почти отвержена. Здоровались с ней менее приветливо, чем с остальными, говорили с ней меньше, чем с прочими.

Селию это мало волновало. Ведь у нее был сын, Альберт.

Они были очень близки. Слишком близки, по мнению многих. В пять лет Альберт еще сосал грудь, а спал в одной постели с матерью почти до самой конфирмации. Селия всегда кормила его из своей тарелки, убаюкивала песнями о рыцарях и кораблях, учила потешкам и песенкам, которые знала с детства, рассказывала о великане и мальчике, о замке Катбурга, о дураках, которые засеяли поле солью. Стоило мальчику заплакать, как Селия обнимала его и утешала еще до того, как первая слезинка успевала скатиться по круглой щеке. Когда мальчик кашлял, Селия бежала потрогать лоб и грела молоко с маслом и луком. Мальчик не выходил из дому без многочисленных наставлений и заветов не подходить к берегу моря, а если он долго не возвращался, Селия бросала все дела и бежала искать сына.

Впрочем, по большей части Селия беспокоилась понапрасну: Альберт был здоровым и сильным ребенком, рос и развивался как следует, дружил и охотно играл со сверстниками. Играя с другими мальчишками, он забывал наставления матери и непременно хотел отличиться: нырнуть глубже остальных, залезть выше, дальше пройти по первому хрупкому льду. Видно, хранил его Божий ангел: ни разу Альберт не упал с дерева, ни разу не проваливался под лед. А Селия ничего не видела, не слышала о его непослушании: материнская любовь слепит хуже катаракты, залепляет уши воском. ЕеАльберт был спокойным, послушным мальчиком, гордостью матери.

Пару раз малыш спрашивал об отце, не получая ответа. В кои-то веки Селия повернулась спиной к сыну. Спина была как высокая стена без дверей, окон, без единой щели. Это понял даже маленький мальчик; он перестал задавать вопросы об отце.

Удивительно, однако, как быстро несется колесница жизни: не успеешь оглянуться, как мальчик – и не мальчик уже, а рослый юноша с пушком над губой и баском, позади конфирмация и выпускной бал – да, Господи Боже! Время-то как летит!

Альберт начал подергивать вожжи: ему стало тесно под опекой Селии, захотелось прочь. Пора было подыскивать работу, в Граннасе не было ни места, ни занятия для почти уже взрослого юнца – такого, как Альберт.

Альберт сказал, что хочет идти в море. Селия ответила, что об этом и речи быть не может.