Текст книги "Котел"

Автор книги: Ларри Бонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 55 страниц)

Эрин замерла, парализованная страхом, и прежде, чем она успела прийти в себя, ее схватили за руки и подтолкнули к одному из ожидающих "седанов".

Огромный мужчина с жестким лицом, стоявший у второй машины, замахал руками и крикнул:

– Скорее!

Услышав французскую речь, Эрин стряхнула с себя оцепенение. Ее дипломатическая неприкосновенность могла как-то помочь против русской контрразведки, но никак не против французских спецслужб, которые пытаются похитить ее в центре Москвы. Рефлексы, отточенные курсами самообороны, которые она закончила несколько лет назад, мгновенно ожили.

Пора! Она внезапно высвободила руки, ударила одного из нападавших локтем в живот и, развернувшись, вонзила острый каблучок в подъем ноги второго. Французы отшатнулись, и Эрин, почувствовав себя на свободе, повернулась и побежала прочь с этой людной улицы, направляясь обратно, в заросший деревьями парк.

– Дерьмо! – выругался Дюрок. Высунувшись из окна первой машины, он махнул рукой вслед Эрин. – Форе, Вердье, Вернер – за ней!

Пристыженные своей неудачей, агенты кивнули и помчались в погоню.

Дюрок все еще кипел. С самого начала он рассчитывал на то, что внезапность нападения ошеломит девушку, и они успеют втолкнуть ее в машину, спрятав от чужих глаз. Нужно было действовать и быстро, и осмотрительно. Теперь, похоже, задача даже упростилась. Наклонившись вперед, он постучал по прозрачной перегородке, отделявшей его от водителя.

– Поезжай вперед, за музеем сверни направо. Там поедешь на север по Пушкинской набережной. Не будет же она вечно прятаться среди этих чертовых деревьев!

– Слушаюсь, майор! – машина тронулась с места и, набирая скорость, влилась в поток транспорта.

Увлеченный преследованием, майор Дюрок не обратил внимания на серый продовольственный фургон, который двинулся следом за ними.

Эрин мчалась вперед, уклоняясь от встречных и обгоняя пешеходов, идущих слишком медленно. За спиной она слышала тяжелый топот ног и испуганные крики людей, которые, остановившись поглазеть, были сбиты с ног ее преследователями. Французы не отставали, но она не рискнула оглянуться и выяснить, насколько близко от нее они находятся.

Страх все еще владел ею, однако она поняла, что совершила ошибку, удаляясь от Банича и его людей. "Черт побери, – подумала она, – я считала себя поумнее!" Паника заставила ее пойти по пути наименьшего сопротивления и бежать от опасности, а поворачивать обратно было слишком поздно. Эрин решила бежать к Москве-реке, надеясь, что ей представится возможность оторваться от преследовавших ее мужчин. После этого она сумеет добраться до одной из конспиративных квартир ЦРУ или найти какой-то другой способ позвать на помощь.

Она промчалась мимо смеющихся детей, которые пускали "блины" по поверхности заросшего пруда, растолкала их удивленных матерей и нырнула в заросли деревьев и кустов. За спиной послышался всплеск и громкие крики – наверное, кто-то из детей упал в воду, но никто не попытался ей помешать.

И это было вовсе не удивительно. Десятилетия жестокой диктатуры приучили москвичей в нужный момент отворачиваться и смотреть в другую сторону, особенно если на их глазах женщину преследуют мужчины, весьма похожие на чекистов.

Приближаясь к реке, Эрин побежала быстрее. Куда ей повернуть, на юг или на север? Если она побежит по набережной на юг, она вернется туда, где должна была встретиться с Баничем и остальными. Если она повернет на север, она снова окажется в парке Горького, около Крымского моста и гостиницы "Варшава". Однако важнее всего было то, что этот путь вывел бы ее к станции метро.

Последнее соображение оказалось решающим.

Запутанная система московской подземки была идеально приспособлена для того, чтобы оторваться от преследования и добраться до безопасного укрытия.

Она выбежала из-под деревьев к блестевшей под лучами солнца реке. На противоположном берегу, на Фрунзенской набережной, высились жилые дома. Эрин повернула на север, наискось пересекая поросший мягкой травой склон, спускающийся к дороге, шедшей вдоль чугунной решетки набережной. Раздавшиеся в отдалении сердитые вопли подсказали ей, что трое французов выдохлись и безнадежно отстали.

Спасена! Ее дыхание стало ровнее, и Эрин почувствовала прилив сил. Это было второе дыхание – то самое, на которое она всегда полагалась, участвуя в состязаниях по бегу на длинные дистанции. Увеличивая отрыв от своих преследователей, Эрин переживала нечто похожее на ликование, обычно предвещавшее победу.

Но ее эйфория продолжалась недолго. Сзади ее догнал черный автомобиль, затормозивший так резко, что его развернуло поперек дороги. Машина преградила ей путь. Эрин попыталась свернуть в сторону, но сила инерции толкала ее прямо на автомобиль. Ноги не послушались ее, Эрин споткнулась и врезалась на полном ходу в теплый черный борт машины, тщетно пытаясь оттолкнуть от себя эту гладкую поверхность. Перед глазами ее вспыхнул красный свет, и весь окружающий мир на несколько секунд исчез.

Когда боль отступила, Эрин обнаружила, что ее крепко держат и что ее руки связаны за спиной. Похититель, невысокий человек с узким лицом, светло-голубыми глазами и холодным взглядом змеи, не оставил ей ни одного шанса. Судя по тому, как властно и энергично он отдавал приказания троим проштрафившимся агентам, пытавшимся поймать ее в аллеях парка, именно он командовал этой операцией.

"Операция", – подумала Эрин. Этот неуклюжий нейтральный термин можно было использовать для описания того, что с ней случилось. Ее похитили, а попытка бежать не удалась. Теперь она была пленницей французской разведки.

Шум двигателя заставил ее повернуть голову, и она увидела потрепанный продовольственный фургон, остановившийся сзади, вплотную к черной машине французов. Дверца кабины открылась, и на траву, сохраняя на лице непроницаемое выражение, спрыгнул Алекс Банич. Из-за его плеча вынырнули Хеннеси и Фил Тепплер, еще один оперативник ЦРУ. Банич шагнул вперед.

– Эй, приятель, какие проблемы? Ну-ка отпусти девчонку!

Дюрок с нарастающим раздражением смотрел, как трое русских выбираются из фургона. Нелепая охота, с которой началась операция, не доставила ему никакого удовольствия, и теперь ему не хватало только вмешательства прохожих – обычных работяг, если судить по их перепачканным робам. Он криво улыбнулся. Операция, которую надлежало исполнить молниеносно и профессионально, превращалась в кровавый фарс.

Первый из русских, выбравшийся из кабины, русоволосый и невысокий, сказал что-то непонятное, но, несмотря на его негромкий голос, угрожающее.

– Он хочет, чтобы вы отпустили ее, майор, – перевел ему Форе, человек с крысиным лицом.

– Вот как? – Дюрок усмехнулся. У них не было времени на всю эту рыцарскую чепуху. Они и так провозились слишком долго, и теперь даже тяжелая на подъем московская милиция, должно быть, была на пути к месту происшествия. Дюрок перехватил женщину одной рукой за шею, а второй извлек из наплечной кобуры, незаметной под пиджаком, 9-миллиметровый автоматический пистолет Макарова. Направив ствол пистолета в грудь противника, он сказал:

– Прикажите этому чертовому работяге отойти, Форе. Скажите ему, что у нас имеются официальные полномочия.

Однако, вопреки предостережению и не обращая внимания на направленное в его сторону оружие, русский сделал еще один шаг вперед, прижимая руки к бокам. Дюрок в гневе снял "Макаров" с предохранителя и слегка приподнял ствол, надеясь, что при виде смерти, глядящей ему в лицо, этот твердолобый русский вспомнит о здравом смысле.

– Скажите ему, Форе, что у него есть три секунды, чтобы убраться отсюда. Раз... Два...

Рыжеволосая пленница внезапно вывернулась из его захвата и попыталась оттолкнуть в сторону его руку с пистолетом.

– Свинья! – Дюрок схватил ее за волосы и рванул на себя, затем опрокинул на землю одним мощным ударом.

– Берегитесь, майор! – выкрикнул Вернер.

Дюрок попытался развернуться, но было слишком поздно.

Он почувствовал, как что-то холодное и острое вонзается ему в живот прямо под ребрами. Тут же пришла боль, столь обжигающая и ослепительная, что в глазах Поля потемнело. Майор Поль Дюрок удивленно смотрел, как его русоволосый противник отступает на шаг назад, все еще сжимая в руке нож, широкое лезвие которого было залито красным по самую рукоятку.

Держа нож наготове, на случай, если француз попытается поднять свой пистолет, Алекс Банич смотрел, как человек, которого он только что ударил, медленно опускается на колени и опрокидывается набок. Агент Департамента внешней безопасности несколько раз дернулся, потом хрипло закашлялся и затих. Ярко-алая кровь толчками выливалась из его широко раскрытого рта и собиралась в лужицу на зеленой траве. Пистолет выпал из ослабевших пальцев и валялся у ног Банича.

Не раздумывая, Алекс наклонился и подобрал пистолет. Как раз вовремя.

Самый высокий из остававшихся в живых французов прорычал что-то неразборчиво и гортанно, и выхватил из кобуры пистолет. Банич вовремя заметил оружие у него в руке.

– Алекс! – закричала Эрин.

Проклятье! Он быстро нажал на спусковой крючок три раза подряд, стреляя почти в упор. Первая пуля попала французу в грудь и отшвырнула его назад. Вторая снесла ему полголовы. Третья прошла мимо.

Банич стремительно развернулся лицом к оставшимся агентам. Потрясенные кровавой расправой и гибелью своих руководителей, они побледнели и медленно подняли руки.

– Проверьте их!

По приказу Банича, агенты Хеннеси и Тепплер подошли ближе, чтобы обыскать французов. Оба держали в руках ножи. Подобный выбор оружия был естественным для агентов, работающих под "крышей". Если бы их случайно остановила и обыскала милиция или служба безопасности, то за ношение огнестрельного оружия их ожидала смертная казнь, в то время как ножи имели при себе почти все русские рабочие.

Французы, воинственное настроение которых улетучилось под влиянием столь неожиданного поворота событий, покорно позволили себя обыскать. Сотрудники Банича нашли у них еще три пистолета.

– Это все, больше ничего нет, – сообщил Хеннеси, оборачиваясь через плечо.

Банич кивнул.

– Отлично. Вот что мы сделаем...

– Ни с места! Руки вверх! Всем поднять руки вверх!!!

Этот крик раздался из-за деревьев, растущих выше по склону. Повернувшись, Банич увидел отряд молоденьких милиционеров, которые осторожно приближались к ним. Они по одному выходили на открытое пространство, и каждый держал в руках оружие, нацеленное на группу людей внизу. Вдалеке показались мигающие красно-синие огни – это с обоих концов набережной приближались милицейские патрульные машины, отрезая им последний путь к отступлению.

– Выполняйте их приказания, – негромко сказал Банич. Бросив пистолет, он поднял руки в знак того, что сдается. Увидев написанный на лице Эрин ужас, Алекс почувствовал внезапную тошноту, подступившую к горлу. Он убил двоих, чтобы спасти ее из плена, и все равно потерпел неудачу. Теперь он был не в силах спасти никого.

Глава 33
Упреждающий удар

1 ИЮЛЯ, ШТАБ МИЛИЦИИ, МОСКВА

Штаб московской милиции располагался на улице Петровке, всего в нескольких кварталах к северу от Кремля и Большого театра. В шести надземных этажах здания размещались кабинеты администрации и следователей, криминалистические и судебно-медицинские лаборатории, оружейные комнаты и склад для хранения вещественных доказательств. Сюда никогда не попадали пьяницы и прочие мелкие нарушители закона – с ними разбирались районные отделения милиции, разбросанные по всей территории громадного города. В маленьких камерах, расположенных глубоко под землей – даже глубже, чем подземный гараж служебных машин – содержались опасные или политические преступники, подследственные и подсудимые.

Совершенно разбитый после бессонной ночи, Алекс Банич ссутулившись сидел в своей камере на единственном предмете обстановки – металлической койке, застеленной лишь тонким шерстяным одеялом – и щурился от яркого света электрической лампы без абажура. Глаза уже болели, так как свет не гас всю ночь.

Всю ночь... Банич слегка выпрямился. Прежде чем бросить его в эту камеру, охранники отобрали у него часы, поэтому он не мог знать точно, сколько прошло времени. Впрочем, точное время его мало интересовало. Гораздо важнее было то, что на улице наверняка уже светало, так что они находились здесь по меньшей мере десять часов. Но где же тогда следователи Федеральной службы контрразведки? Он, Хеннеси и Тепплер имели поддельные паспорта, однако Эрин и эти три французских ублюдка, скорее всего, таковых не имели. Каждое преступление, в котором были замешаны иностранцы, автоматически считалось прерогативой ФСК, а вовсе не московской милиции. Почему они медлят и не передают их контрразведке? Что это, бюрократическая волокита или своего рода несогласованность в действиях двух ведомств? Или же это что-то еще, что-то гораздо более значительное?

Интересно, где французы – сотрудники разведки, уцелевшие после кровавой стычки в парке? Может быть, их уже отпустили? Некоторое время назад он слышал в коридоре лязг открывающихся дверей и приглушенные голоса. Стараясь достичь каждая своих практических целей, Россия и Франция наверняка уже стали союзниками. Безусловно, руководители контрразведывательных служб Каминова были бы не прочь порасспросить французов о том, что именно они затеяли в парке. Однако вряд ли они стали бы делать это лишь для того, чтобы получить ответ, который мог бы нанести вред договоренностям, достигнутым между маршалом и Парижем с таким трудом. Тем более что у них есть еще четыре пленника, которых можно допрашивать сколько душе угодно.

Совершенно механически, используя свое знание всех вовлеченных в это дело ведомств и отдельных людей, Банич принялся перебирать в уме все возможные сценарии поведения. Он не мог не признать, что это умственное упражнение было практически бесполезным, вроде того, как попросить слепого отыскать на переполненном стадионе конкретного человека, однако оно отвлекло его и помогло на некоторое время отогнать страх за себя и за своих людей.

Он не питал никаких иллюзий относительно того, какова будет его судьба. По законам военного времени за убийство могло быть только одно наказание – смертная казнь. Если ФСК сумеет расколоть его легенду и определит, что он никакой не Юшенко, а агент ЦРУ, приговор будет таким же. Изменится только способ приведения его в исполнение: вместо быстрой публичной экзекуции, его ждет смерть в одном из тайных застенков после длительных допросов и пыток. Во всяком случае французы будут настаивать на этом в качестве компенсации за жизни двух своих агентов.

Банич сомневался, что Лэнгли поднимет большой шум по поводу его таинственного "исчезновения". Старшие оперработники ЦРУ не должны были убивать сотрудников конкурирующих разведок – во всяком случае, среди белого дня при свидетелях в столице нейтральной страны. И конечно, они не должны были попадаться.

А что будет с Эрин и остальными? Алекс похолодел, несмотря на сырой и теплый, спертый воздух каземата. Он прекрасно понимал ход мыслей Каминова и тех, кто выслуживался перед маршалом. Четыре исчезновения было объяснить столь же просто, как и одно. Может быть, даже еще проще, поскольку в живых не останется никого, кто смог бы оспорить версию, состряпанную военной хунтой маршала.

По бетонному полу коридора загремели приближающиеся шаги. Они затихли прямо под дверью его камеры, и в замке заскрежетал ключ. Алекс едва успел встать, прежде чем дверь его камеры отворилась.

В коридоре стояло четверо милиционеров: полноватый, пожилой сержант и трое молодых, поджарых рядовых. У всех в руках были пистолеты. Несмотря на поднимающееся в нем отчаяние, Банич ощутил слабую радость – эти русские, безусловно, считали его крайне опасным.

– Эй ты, выходи! – Сержант мотнул головой в направлении коридора. – Тебя ждут наверху, хотят немного поболтать.

Банич вздохнул. Вот оно. Русская контрразведка наконец стряхнула свою поразительную чиновничью медлительность и явилась сюда, чтобы рассмотреть добычу поближе. Он хотел было гордо расправить плечи, но подумал, что сутулые плечи и удрученный вид больше подходят трудолюбивому, но сбитому с толка украинскому коммерсанту Юшенко, который не по своей вине оказался вовлечен в такие страшные события. Он, правда, сомневался, что его легенда выдержит тщательную и целенаправленную проверку, однако Банич собирался играть свою роль так долго, как позволят обстоятельства. Каждый выигранный им час давал Лену Катнеру лишнюю возможность выяснить, что случилось с ними. Может быть, он даже сумеет дать своим оперативникам возможность спастись.

Устало волоча ноги, Алекс вышел в коридор. Конвойные сомкнулись вокруг него; сержант и рядовой встали сзади, еще двое – впереди.

– Пошел! – Ствол пистолета болезненно и сильно ткнулся в левую почку, заставляя его двигаться вперед. Алекс сделал шаг, стараясь спрятать охвативший его гнев под маской страха и покорности судьбе. Николай Юшенко был бизнесменом, а не бесстрашным разведчиком.

Конвойные быстро провели его узким бетонным коридором, проложенным сквозь фундамент здания, и Банич увидел по его сторонам целый ряд камер. Двери были заперты, а на табличках, вывешенных рядом с каждой, были только номера и никаких имен. Банич насмешливо подумал о том, что новые правители России унаследовали уродливую привычку своих предшественников топтать человеческое достоинство тех, кто прогневил их.

Охранники провели его по двум лестничным пролетам и вывели в пустой вестибюль, располагавшийся где-то на задворках штаба. Мраморные полы, выцветшие фотографии на стенах и портреты первых лиц государства, а также многочисленные стенды с объявлениями, подсказали ему, что они вышли в часть здания, открытую для посетителей. Стояло раннее утро, и на пути им почти не встречалось ни офицеров, ни служащих. Кабинеты, в которых кто-то был, отличались от пустующих лишь полоской света под дверью да изредка жужжанием телефонных дисков или приглушенным гулом фотокопировальных машин. Как и весь город, здание на Петровке только-только начинало оживать.

Алекс Банич почувствовал, что, несмотря на усталость, все его чувства предельно обострились, а мозг работает четко и ясно. Он улавливал картины окружающей обстановки, звуки и запахи, словно дикий зверь, почуявший опасность и приготовившийся реагировать на нее – обороняться или бежать. Окружающий мир, и даже этот его маленький изолированный уголок, воспринимался им как никогда чисто и резко.

Тем временем сержант остановился перед высокой крепкой дверью, обшитой деревянными панелями.

– Иди!

Банич, продолжая играть свою роль, повернулся к сержанту с умоляющим видом, старательно имитируя дрожащие в голосе слезы:

– Прошу вас, сержант, клянусь вам, что я не преступник, а честный человек...

– Конечно, – фыркнул сержант и подтолкнул Банича через порог. – Вперед, свинья!

Лишь только Банич оказался внутри, двери за ним закрылись.

Это было совсем не такая комната, какую он ожидал увидеть. Вместо голой камеры для допросов, Алекс очутился в просторном зале для заседаний, довольно красивом и богато обставленном. Стены были обшиты темным деревом, на полу лежал ковер, а мебель состояла из длинного полированного стола и мягких кресел. И он был совершенно один. В стороне, на небольшом столике рядом с самоваром, стояли высокие стаканы в металлических подстаканниках. На подносе рядом лежали ложки, нарезанный лимон и сахар. Банич удивленно приподнял бровь. Что это, черт побери, значит? Может быть, это просто хитрость, рассчитанная на то, чтобы он расслабился, прежде чем его возьмут в оборот? Может быть, в чай подмешан наркотик?

Несколько мгновений он стоял, неуверенно глядя на угощение, потом пожал плечами и шагнул вперед. Он должен реагировать так, как реагировал бы Николай Юшенко, а не как профессионально осторожный офицер американской разведки. Украинский торговец товарами народного потребления, которого он изображал, никогда бы не упустил случая выпить "на халяву" чашку хорошего чая. Даже если в чай добавлен наркотик, то, наливая его самостоятельно, он сможет в какой-то степени контролировать дозировку.

– Мне всегда казалось, что вы живете слишком необычной для простого торговца жизнью, мистер Юшенко. Теперь я убедился в том, что я прав.

Банич осторожно поставил стакан и повернулся навстречу знакомому голосу. В дверях стоял полковник Валентин Соловьев и держал в руках картонную папку. Его форма, как и всегда, выглядела так, словно была только что вычищена и отутюжена, и Алекс внезапно устыдился своей измятой одежды и щетины. Полковник шагнул в комнату и прикрыл за собой дверь.

– Я не понимаю, почему меня задержали и не выпускают, полковник, – автоматически проговорил Банич, лихорадочно соображая. Что означает это появление Соловьева? – Все, что я сделал, это попытался помочь несчастной женщине, которую хотели похитить.

– А заодно прикончили двоих агентов французской разведки, – добавил Соловьев, испытывая очевидное удовольствие от всего этого спектакля. – Несчастная жертва оказывается американским дипломатическим работником, также подозреваемым в шпионаже. Любопытное совпадение, вы не находите? Настолько любопытное, что в него просто невозможно поверить, – его голос стал жестче. – Однако все становится на свои места, стоит только подумать о том, почему и зачем вы оказались в этом месте и в это самое время.

Он помолчал.

– Давайте будем откровенны друг с другом. Не было никакой достаточно веской причины, чтобы человек по имени Николай Юшенко, оказался в парке Горького вчерашним вечером. А если бы он даже оказался там, то ни за что не стал бы вмешиваться в события, которые со стороны весьма напоминали задержание преступника официальными властями, отнюдь не "похищение", как вы выразились... – Соловьев тонко улыбнулся. – Но мы оба знаем, что у офицера Центрального разведывательного управления США такая веская причина была. Не так ли, мистер Банич?

Кажется, он серьезно влип! Алекс решил выкручиваться напропалую.

– Кто-кто?!

– Не пытайтесь играть со мной в эти игры. У нас с вами нет времени, чтобы тратить его зря. – Соловьев открыл папку, которую держал в руках, и бросил на стол две черно-белые фотографии. Банич внимательно рассмотрел их. На снимках был изображен он сам, только в костюме и при галстуке, с бокалом вина в руке. По всей вероятности, эти фото были сделаны во время одной из бесчисленных конференций, которые он посещал в течение какого-то непродолжительного времени после приезда в Москву. Проклятье!

Соловьев кивнул головой.

– Если, конечно, у вас нет двойника в посольстве Соединенных Штатов, в чем я весьма сомневаюсь, то эти снимки дают мне основание предположить, что вы и есть Александр Банич, несколько туповатый, но исполнительный помощник атташе по экономическим вопросам. – Полковник покачал головой в знак насмешливого разочарования. – Похоже, мои коллеги из ФСК сели в лужу, мистер Банич. Их досье описывает вас, как "совершенное ничтожество, трутня, спивающегося бездельника", – он пожал плечами. – Должен признать, что ваша работа была безукоризненной. Я подозревал, что человек, которого я знал как Юшенко, передает кое-какую конфиденциальную информацию украинским властям, но я и представить себе не мог, что вы – агент американской разведки.

Банича утомила игра в "кошки-мышки", затеянная Соловьевым, и он резко спросил:

– Если вы так уверены в этом, полковник, то где же тогда сотрудники вашей контрразведки? Почему они не забирают меня к себе?

Соловьев смерил его неожиданно мрачным взглядом.

– По двум причинам, мистер Банич. Во-первых, им неизвестно, что я догадался, кто вы такой на самом деле. Во-вторых, им до сих пор ничего не известно о том, что случилось вчера в парке Горького.

– Что!? – Банич не смог скрыть своего изумления. – Почему?

– Потому что я – не единственный высокопоставленный русский офицер, который борется против незаконного военного режима и его безумной политики. Генерал Пихоев – еще один такой человек.

Банич тихонько присвистнул. Генерал-майор Константин Пихоев командовал всей московской милицией. Не удивительно, что сведения об инциденте в парке до сих пор не достигли ушей сотрудников ФСК. После того, что он услышал, Банич вынужден был заново оценить Соловьева. Столь высокопоставленные союзники заставляли взглянуть на него под совершенно иным углом зрения. Не волк-одиночка, а представитель оппозиционного движения, скрытно действовавшего внутри каминовского военного правительства. Неужели такое возможно?

"Да, возможно", – рассудил он. Многочисленные "чистки", проведенные Каминовым, были направлены против самых ярых, с наибольшей силой заявивших о себе приверженцев демократических идеалов в армии и в министерствах. Более разумные и дальновидные офицеры и госслужащие могли удержаться на своих постах, заявив о своей лояльности новому правительству России. Соловьев и был одним из таких людей.

Банич кивнул. Подобная двойная игра была прекрасно знакома всем тем, кто получил свои высокие посты тогда, когда Советский Союз доживал свои последние дни. Впервые ему показалось, что он видит выход из смертельной ловушки, в которую попал. Соловьев, Пихоев и те, кто их поддерживает, приложат все усилия, чтобы это происшествие осталось в тайне. Но тут его поразила одна неприятная мысль:

– Как быть с французами? – спросил он Соловьева. – Они, должно быть, уже вернулись в свое посольство и вопят во все горло, обращаясь ко всем, кто может их выслушать. И как только ФСК начнет задавать свои вопросы, и вы и ваш генерал окажетесь стоящими на краю пропасти.

Бледно-голубые глаза Соловьева стали холодными, как зимнее небо.

– Смею вас уверить, что эти господа из французской разведки уже никогда и никому ничего не расскажут.

Вот даже как? Банич всегда считал стоявшего напротив него полковника беспощадным и хитрым, но теперь его оценка поднялась еще на один пункт, и он поддался внезапному искушению лишний раз подколоть Соловьева:

– Вы это серьезно, полковник? Если вам кто-то мешает – "пиф-паф" – и наповал?

– Да, и так тоже, – полковник сжал тонкие губы. – Не кажется ли вам, что то же самое можно сказать и о некоем мистере Баниче?

Алекс вспомнил двоих французов, которых он убил в парке Горького, пытаясь спасти Эрин, и не мог не согласиться, что в этом утверждении есть доля истины.

Соловьев тем временем энергично тряхнул головой, словно что-то внезапно рассердило его.

– Все это, впрочем, не относится к делу. Передо мной и перед вами стоит проблема гораздо более важная, – Соловьев присел в кресло у большого стола и махнул Баничу, чтобы тот сел рядом. Алексу почему-то показалось, что, сидя, полковник выглядит усталым и постаревшим. – Я только что вернулся с последнего раунда переговоров, который продолжался всю ночь, мистер Банич, – полковник наклонился вперед и заговорил тише. – Каминов и французы договорились. Стоит только маршалу подписать приказ, и вооруженные силы моей страны вторгнутся в Польшу. И через считанные часы после этого наши с вами страны окажутся в состоянии войны между собой.

Это была скверная новость, и, хотя Банич ожидал ее, все же она поразила его. Если английские, американские и польские войска окажутся меж двух огней, то поражение станет неминуемым. Вступление России в войну поставит американских политиков перед выбором между двумя пренеприятнейшими возможностями. Либо придется признать свое поражение и допустить, чтобы Европа была насильно объединена под враждебным США флагом, либо нужно будет готовиться к затяжной войне, по сравнению с которой вторая мировая покажется детским утренником.

Банич с трудом сглотнул, глядя невидящими глазами на полированную поверхность стола прямо перед собой.

– Это будет кровавая баня, черт меня побери.

Соловьев мрачно кивнул.

– Безусловно, если мы допустим, чтобы она началась.

Банич недоуменно воззрился на полковника.

– Что вы хотите этим сказать?

Взгляд Соловьева стал совершенно ледяным.

– Приказ, который ввергнет Россию в эту мясорубку, еще не подписан. Фактически этот приказ войскам не может быть отдан до тех пор, пока маршал Каминов и другие члены Военного совета не вернутся в Москву и не получат доступ к секретным каналам боевой связи Министерства обороны. Мне кажется, что вывод напрашивается сам. Если мы остановим этот приказ до того, как он будет отдан, тем самым мы предотвратим войну прежде, чем она успеет начаться.

Помешать Каминову отдать приказ своим боевым командирам? Ради всех святых, как Соловьев собирается это осуществить?.. Ответ молнией сверкнул у него в мозгу. В этот краткий миг весь мир, казалось, сузился до размеров мрачного лица русского офицера.

– Вы это серьезно?

Соловьев кивнул. Голос его прозвучал ровно, безо всяких эмоций и чувств:

– Я серьезен, как смерть, мистер Банич.

* * *

ШТАБ МОСКОВСКОЙ МИЛИЦИИ

Эрин Маккена в окружении вооруженных конвоиров шла за сержантом, который вывел ее из камеры. Она держала голову высоко, так как не хотела доставить этим людям удовольствие, выказывая свой страх или подавленное состояние духа, однако, когда она думала о том, что ждет ее в ближайшие несколько часов, она не могла справиться с паникой, исподволь овладевшей ею. Алекс Банич считал, что она не готова к длительным пыткам и допросам с пристрастием, и он был прав. Как ни странно, но мысль о том, что, возможно, ее вынудят предать Соловьева и товарищей, пугала Эрин гораздо сильнее, чем физическая боль и душевные страдания, которые – она не сомневалась в этом – ей предстоят.

Охранники подошли к тяжелой металлической двери в конце коридора и остановились, ожидая, пока сержант выберет из связки ключей нужный и отопрет замок. Когда дверь открылась, в коридор ворвалась тошнотворная вонь дизельных выхлопов, смешанная с запахом гниющих отбросов. Эрин тихо ахнула. Дверь вела на задворки здания, на узкую улочку, заставленную переполненными мусорными контейнерами. Куда они ведут ее?

Несколько мужчин в армейской форме торопливо грузили в затянутые брезентом кузова двух "уралов" какие-то странные длинные коробки и ящики. За погрузкой наблюдали двое офицеров – один высокий и стройный, второй чуть пониже и поплотнее. Оба стояли к ней спиной. Еще один человек – совсем молодой парень – ждал кого-то рядом с правительственным черным "ЗИЛом". Пять тел, укрытых серо-зелеными армейскими одеялами, лежали в ряд на носилках на пешеходной дорожке. Когда двое солдат подхватили первые носилки и понесли к одному из грузовиков, Эрин с ужасом увидела, что из-под одеяла свесилась чья-то безжизненная рука. Труп. Рука раскачивалась и гипнотизировала Эрин до тех пор, пока один из солдат снова не убрал ее под одеяло.