Текст книги "Шкатулка"

Автор книги: Лариса Тараканова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Федя не привык, чтобы его долго упрашивали. Он только сложил в ящичек инструменты, быстро подмел мелкие стружки и ласково взглянул на жену, словно говоря: «Ничего не поделаешь, милая! Надо помочь человеку».

– Просто несчастье какое-то, – завидев его, запричитала Антонина. – Там огород сохнет, а мы стоим.

Игорь Антонович досадливо крякнул: ну что разоряется. Пришел же человек. Посмотрит. Может, и наладит.

Федя сел за руль, поставил рычаг переключения скоростей в нейтральное положение, качнул раза два педаль газа и повернул ключ. Мотор молчал. То есть в замке что-то щелкнуло. Видно, заряд был, но слабый. Федя открыл капот. Чем дольше он что-то разглядывал в моторе, трогал какие-то детали, тем сосредоточенней делалось его лицо.

Антонина нервно вздохнула и мысленно прикинула, за сколько ездок на электричке можно перевезти весь заготовленный ею скарб – банки, узлы, сахарный песок и прочее, чем был сейчас забит салон злополучного «Москвича». Вывод был страшный: сил не хватит. «Угрохали две с половиной тыщи – и на тебе, пожалуйста!»

– Попробуем прикурить, – сказал Федя.

Игорь Антонович с готовностью хлопнул себя по карману, достал пачку сигарет «Дымок» и протянул Феде. Тот хохотнул:

– Не в этом смысле! Нужно от какой-нибудь машины. – Он огляделся: во дворе других автомобилей не было.

– Схожу до гаражей, попрошу кого-нибудь, – предложил Игорь Антонович.

– Это далеко. Нужно на дороге посмотреть, – посоветовал Федя.

И тут к их радости во двор въехало легковое такси.

Машина притормозила у дальнего подъезда, и Антонина, не дожидаясь указаний, ринулась туда. Пока шофер неторопливо искал пассажиру сдачу, звеня мелочью, она стояла у дверцы с опущенным окном и просительно улыбалась. Шофер равнодушно выслушал ее просьбу, что-то ответил, очевидно отказываясь, но женщина проникновенно взглянула на него и пообещала отблагодарить.

Федя уже закрепил проводки, когда подошло такси. Оставалось перекинуть их от одного аккумулятора к другому…

– С богом! – сказал он и вновь сел на водительское место.

В «Москвиче» что-то грюкнуло.

Сердце Антонины радостно толкнулось.

Таксист глянул на ручные часы и деловито сплюнул в зеленый газон.

Антонина вспомнила, что в кошельке у нее были три пятерки и один рубль. Металлический. «Хватит ли рубля? – думала она. – Ишь какой важный. Пошлет еще… Ну и пусть. Рубль тоже деньги».

«Москвич» заводиться не хотел. Он еще раза два грюкнул и перестал реагировать на Федины усилия.

«Вот почему он так вздохнул тогда! – вспомнил Игорь Антонович бывшего хозяина машины. – Спихнул поломанную дураку несмышленому и смеется теперь небось надо мной».

«А ведь рубля у меня нет, – вспомнила Антонина. – Я же его в гастрономе оставила, балда, когда селедку брала! Ну да. У кассирши с пятерки сдачи не было, я ей дала шесть, а она мне трояк и сорок две копейки. Придется трояк давать. Эх, одно разорение с этой машиной!»

– Карбюратор смотрел? – не выдержал таксист, обращаясь а Феде. – Бензин-то есть в карбюраторе?

Федя хлопнул себя по лбу и полез под капот.

Таксист лениво вышел из машины, звонко захлопнул дверцу и наклонился рядом с Федей. Оба понимающе переглянулись.

– То-то! – сказал таксист со знанием дела.

– Подсос что-то не качает, – сообщил Федя.

– Отвинти крышку, налей чуток сверху. Сойдет! – посоветовал таксист.

Машина завелась.

– Ну вот! – обрадовался Игорь Антонович. – Дело мастера боится. Эх, Федя, что бы мы без тебя?

– Благодарим за спасение! – Антонина протянула водителю деньги.

– Карбюратор барахляный, – заявил таксист, принимая трешку. – У «Москвичей» это вечная история. – Он вытер ветошкой руки и сел в машину. – Бывайте!

«Надо бы тормоза проверить, – вспомнил Федя. – Сколько без движения простояла…»

– Огород небось высох совсем, – с досадой протянула женщина. – Два часа уже толчемся.

– Федя знает, что нужно делать, – осадил ее Игорь Антонович. – Машина не лисапед, подошвой не тормознешь. Правда, Федя? – он уважительно глянул на помощника.

– Это точно, – протянул тот. – С тормозами не шутят.

Он покачал педаль тормоза. Потом включил скорость, и машина тронулась с мертвой точки, проехав метров пять по двору. На асфальте, где она стояла, осталась куча мусора – бумаг, щепок и еще какой-то чепухи, которую дворник или кто-то другой ловко заметал под нее.

– Федя, голубчик, – застонал Игорь Антонович, – докати нас до кольцевой, а там уж я сам как-нибудь, а?

Федя задумчиво покосился на окно своей квартиры. В кухне, отодвинув занавеску, стояла жена Люся с приветливой улыбкой.

– Да мы вот в парк собирались, на воздух, – начал было он, но Игорь Антонович молитвенно сложил руки. – У меня и прав нету! – вдруг вспомнил Федя.

– У меня права есть! Новенькие! Без одной дырочки. Я водитель-то пока никакой. Увижу ГАИ, руки затрясутся и обязательно что-нибудь не так сделаю. Уважь, дорогой. За мною не пропадет, ты знаешь.

Федя смутился. Действительно, Игорь Антонович однажды подбросил им четыре килограмма гречки и на прошлый Новый год достал два батона импортного сервелату. Гречка их здорово поддержала, да и сервелат оказался вкусный.

Федя глянул на жену в окне, постучал по запястью левой руки, где должны быть часы, и понял кверху указательный палец, что означало: «Я испаряюсь на один час». Жена понимающе кивнула и ответила кривой улыбкой на поклоны супругов.

Они выехали на магистраль, ведущую к кольцевой дороге. Игорь Антонович сидел рядом с водителем и чутко реагировал на дорожную ситуацию.

– Желтый! Тормози! – командовал он Феде, замечая вдали светофор. – Осторожно, фуражкин впереди, – предупреждал он и успокоенно вздыхал, когда милицейский пост оставался позади.

– Вижу! – откликался Федя и притормаживал. Нервозность Игоря Антоновича передавалась ему.

Предстоял довольно бойкий перекресток.

Игорь Антонович завидел вдали постового и заблаговременно стал подготавливать Федю:

– Сбавляй!

По случаю выходного дня машин было не много, но, двигаясь в потоке, Федя придерживался общего режима, ехал довольно быстро.

– Не успеем на зеленый! – стонал Игорь Антонович. – Не проскочим. Сбавляй!

Федя слегка заволновался и довольно резко тормознул на желтый свет. Сзади раздался визг чужих тормозов.

– Кто же так ездит! – заорал на них водитель вишневой «Нивы». – Сейчас бы влупил тебе в зад, что тогда?

– Извини, товарищ, – попросил Федя.

– Не умеешь, не езди! – продолжал тот, нервно захлопнул дверцу и, объехав «Москвич», рванулся на зеленый.

– Фордадуй! – показала ему вслед язык Антонина. – Кати, кати, пижон. Ишь, понесло его! Раз у нас машина слабже, так можно и плеваться на нас? Буржуй! Не обращай внимания, Федя.

Сзади раздались нетерпеливые гудки: зеленый свет зажегся, проезжайте.

– Эх, черт! – Федя включал зажигание, но мотор не заводился.

– Опять двадцать пять, – всхлипнул Игорь Антонович. – Не везет, так не везет!

Антонина вспомнила трешку, отданную таксисту, и пожалела, что зря потратилась.

– Кажется, свечи залило, – деловито сообщил Федя. – Надо обождать немного.

– Подождем, – согласился Игорь Антонович. – Только на перекрестке стоять – постовому глаза мозолить. Толканем ее к обочине.

Все вышли из машины, уперлись в кузов и поднатужились. «Москвич» довольно легко сдвинулся, бесшумно поехал. Федя, просунув руку в открытое окно, направлял руль. Минут через десять попытались завести опять. Результат прежний: машина дернулась и только.

– Эхма! – досадливо произнес Федя, выйдя из машины, и в сердцах стукнул по крылу «драндулета». Рука его провалилась. Он глянул и обмер: в блестящем салатовом корпусе «Москвича» зияла дыра величиной с его ладонь. Прежний хозяин, видать, здорово потрудился, латая проржавелый кузов, заклеивая и замазывая очевидные следы времени.

– Вот жулик! – сказал Игорь Антонович о прежнем владельце. – Вот прощелыга! За такие деньги что имеем! «А все она, – подумал он про жену. – Ишь, барыня, машину ей надо. Получила?»

– Как же теперь ездить… на дырявой? – воскликнула Антонина.

– Печальное обстоятельство, – удрученно чесал в затылке Федя. – Но поправимое. Приедем, я эпоксидку достану, заделаем в два момента. Подкрасим. Все будет путем.

– Как доедем-то, если не заводится? – взвыл Игорь Антонович.

– Я ей сейчас вделаю один прием, – сообщил Федя. – Меня в армии друг научил. Вот увидите. – Он снова полез под капот.

Антонина сидела на каменном бордюре и вздрагивала, когда в машине начинало шуметь.

– Ну ладно, – сказала она. – Вы тут заводитесь, а я на электричку пойду. Сил моих больше нет. Я над огурцами два месяца колдовала не для того, чтобы они повысохли.

– Видишь, роднуля, я тут не виноват, – разводил руками Игорь Антонович. – Однако ты мне деньжат оставь… на всякий случай.

Антонина сердито вынула из кошелька пятерку и сунула мужу:

– Без дела не расходуй!

– Сумочку оставь, – предложил муж. – Я привезу.

– Здесь харчи, – отсекла Антонина порыв.

– Брюкву не пропалывай, я сам, – уже вслед ей кричал Игорь Антонович.

Жена не обернулась. Села в автобус и уехала.

Тут «Москвич» завелся, заурчал, недовольный, что его вынудили-таки заработать.

– Баба с возу! – весело хихикнул Игорь Антонович. – Надо же!

Они поехали догонять автобус.

– Вот он! – указал Игорь Антонович вперед.

Автобус повернул направо. Федя тоже вырулил направо. Раздался переливчатый свисток.

– Неужели нарушили? – Федя машинально сбавил скорость и прижался к обочине. Остановив машину, он тяжело выдохнул.

Игорь Антонович зашарил по карманам в поисках документов. Таковых нигде не было. И он вспомнил, что распорядительная жена сложила его права и техпаспорт в целлофановом пакете на дно хозяйственной сумки, чтоб не потерялись. Игорю Антоновичу стало страшно:

– Все, Федя, сейчас нас заштопают. Дебет с кредитом не сошлись.

Оба приготовились стойко выдержать нарекания автоинспектора.

Свисток повторился. Мужчины увидели из окна мальчугана возле табачного киоска с красной пластмассовой свистулькой во рту. Тот ехидно улыбался.

– Ах, чертенок, напугал! – рассердился Игорь Антонович. – Уши надрать паршивцу. Ишь, забавляется! – Он собрался выйти.

– Да бог с ним! – остановил его Федя. – Поехали, а то автобус упустим.

– Мы его уже упустили, – ответил Игорь Антонович. – Не судьба. И знаешь что, поехали до дому.

– А Антонина Петровна?

– Доберется без нас. Огород польет, будь он неладен!

– Как желаете, – согласился Федя, выруливая на дорогу.

На кухонном столе белела Люсина записка: «Мы гуляем». Поскольку она была без обычного ласкового обращения, Федя понял, что на него осерчали. Но в эмалированной кастрюльке были еще теплые зеленые пахучие щи, и он решил поесть.

В дверь позвонили.

На пороге стоял Игорь Антонович и застенчиво прижимал к груди белоголовую.

– Понимаешь, какая штука, – сказал он. – Антонина забыла на сиденье. Я и думаю, все равно жизнь пропащая. Ты один?

Мужчины сидели за узким обеденным столиком на кухне и оживленно беседовали.

– Да много ли надо нам двоим-то? – говорил Игорь Антонович. – Ну морковки, ну там редиски, лука грядку, еще чего – и все! Куда ж такую прорву насаживать? Земля ведь ухода требует, труда. А где время взять, силы? Дурная баба. Давай-давай! Сажай! Поливай! Ты, Федя, счастливый человек. Нет у тебя этой собственности. Гуляй себе в парке. Никаких забот.

Федя смутился:

– Да мы вообще-то подали заявление на участок. Но говорят, вы у нас не долго работаете, есть другие – заслуженные.

– Правильно сделали, что подали, – одобрил Игорь Антонович. – На природе хорошо. Воздух. Птицы. Ребенку благодать. Это хорошо.

– Ждать, говорят, долго. Желающих много.

– Забурел народ. Красивой жизни все хотят. Чтобы и садик свой, и машина. А ведь лет… сколько-нибудь назад скажи мне: Игорь Антонович, будешь ты частником, я бы не поверил. Ведь как жили? Во что одевались? Как питались? Нужда была во всем. Ничего лишнего. А теперь? У меня одних сорочек двенадцать штук в шифоньере лежит. Разве я их все ношу? Нет, конечно. Нейлоновые не в моде. Врачи теперь говорят, нейлон вредный. Выкинуть жалко. За все уплочено.

– У меня Люся из старых рубах наволочки шьет. В японском журнале вычитала полезный совет.

– Японцы народ практичный. Из всего выгоду сделают. Вон как в технике выскочили.

– Транзисторы у них хорошие.

– А машины! Едет такая «Тоета» – фу-ты, ну-ты! – Игорь Антонович вспомнил своего «Москвича» и вздохнул.

– Мы похлеще умеем делать. Только у нас трудности.

– Ты-то послевоенный. А я помню и голодуху, и разруху. И как хозяйство восстанавливали. Молодые этого не знают. Они на готовом выросли.

– Матушка на праздник картофельные блины пекла. Тогда казалось, ничего вкуснее нет.

– На прошлой неделе у нас в гастрономе омаров продавали. Во льду. Изысканная вещь! Дороговато, конечно. Не вобла какая-нибудь. Буржуазный деликатес. Кое-кто по три кило брал, представляешь?

– В этом омаре одна оболочка, а мяса – грамм. Я знаю, меня товарищ угощал. Наши крабы не хуже.

– Лучше!

Мужчины мечтательно затихли.

– О! – вспомнил Федя. – У меня ж квас в холодильнике имеется. Желаете?

– Из холодильника боюсь. Заболею в два счета. Потом таскайся по врачам. Хотя… давай по глотку.

Трехлитровая банка темного квасу отпотевала посреди стола. Недоеденные щи в двух тарелках подернулись жировой пленкой. Мужчины рассуждали.

– А вот один писатель, – вспомнил Игорь Антонович, – рассказывал у нас на вечере. Значит, пригласил его какой-то канадец к себе на виллу. Показывает нашему свой дом, хозяйство. Вот, говорит, гараж. В нем три машины: моя, жены и сына. У каждого, значит, по автомобилю. Еще, говорит, у меня маленький фургон есть для хозяйственных целей.

– Во живут! – заметил Федя.

– Буржуазия. У них так.

– Ну и дальше чего?

– Потом этот капиталист показывает: вот у нас столовая, вот спальня, вот зала для гостей, вот мой кабинет. Комнат десять показал. А нашему писателю обидно стало, и он говорит: у меня тоже и кабинет, и спальня и все другое есть. Только между ними перегородок не поставили.

– Я этот анекдот сто лет знаю.

– Вовсе не анекдот, – запротестовал Игорь Антонович. Смешно, конечно. Но я же своими ушами слышал.

– Писатель – он же сочинитель. То есть выдумщик. Выдумает, запишет. А мы читаем и верим.

– Не скажи! Вон Лев Толстой как писал. Все правда! Мне на пятидесятилетие подарили его книгу. Мы с Тоней вслух читали. Очень проникновенно.

– То Лев Толстой. А то – какой-нибудь Фитюлькин.

– Фитюлькина не читай.

– Как же не читать, если он в продаже всегда, а Толстой никогда? Дефицит.

– Что верно, то верно. Дефициту нема. Забурел народ. Подай ему это, подай то. Да все чтобы высшего сорта.

– За что боролись, – заметил Федя.

– За что боролись, то имеем. Но ведь человеку все мало. Норовит побольше захапать. Для-ради чего?

– Лично мне много не надо. Квартира есть. Зарабатываю нехудо. Конечно, хочется иной раз жене что-нибудь купить на радость. Да за модой не угонишься. Я ей духи куплю французские на день рождения. Пускай душится!

– Не вижу разницы, что французские, что наши. Только что фасон и дороже.

– Франция – законодатель моды.

– Видел я эту Францию. Приезжала к нам в управление торговли представительница фирмы из Руана. Француженка. Я разглядел ее – женщина как женщина. Не намазанная. Костюм кримпленовый. У моей Тони получше есть.

– Заграничная жизнь нашему человеку непонятна.

– А им наша жизнь понятна? Ничего подобного. По радио один выступал – немец, что ли, или испанец. Говорит: загадка русской души. Хочу постичь. Чепуха! У русского человека душа вот тут находится, – Игорь Антонович похлопал себя по загривку. – Как сказано у Пушкина: вынесет все, и широкую ясную… – Игорь Антонович запнулся. – Дальше не помню.

– Это Некрасов написал.

– Именно! Сколько на нас перло, сколько кромсало. Вынесли все.

– Выдюжим и в очередной раз, если понадобится.

– Была бы моя воля, сказал бы я этим американцам; кончайте играть с огнем. Неужели вам жить неохота?

– Еще как охота при ихнем-то изобилии.

– Изобилее у богатых. Они с жиру бесятся. А трудяги бастуют, сопротивляются.

– А хорошо бы побеситься маленько. С жиру. Ради интереса.

– Так не шутят, Федя. Узнал бы ты ихнюю жизнь, призадумался бы. У них преступность, мафия разная, проституция – не приведи господи! Мы живем хорошо. Вот клубнику Тоня соберет, повезу товарищам корзину, угощу. Им приятно, мне радость. А что, много мне надо? Машину налажу и буду ездить за милую душу. До пенсии всего ничего осталось. Живи – радуйся.

– Мне бы сейчас пару тысчонок на хозяйство не помешало, – вздохнул Федя. – Да где взять?

– Ты молодой. Будут у тебя тысчонки, заработаешь. Еще и машину купишь.

– Да уж… – недоверчиво протянул Федя.

– А вот увидишь. Жизнь вперед движется. Войны не будет – все будет.

– В Сингапуре какого-то турка убили. Дипломата.

– Аллах с ним! Плесни кваску маленько.

Люся с дочкой, гуляя, завернули к матери и застряли в шумном родительском доме. «Пусть поволнуется! – думала она о муже. – Бросил нас на весь выходной».

Антонина Петровна полила огород. Собрала миску первой созревшей клубники, присела отдохнуть на покосившуюся у плетня скамеечку и задумалась. «Мужик один без жены на машине. А ну как завихрится старый козел за какой-нибудь юбкой?» Она слегка забеспокоилась, потом вспомнила, что брюква еще не прополота, и кряхтя поплелась вдоль грядки.

Маленькая птичка бесстрашно кружила рядом, садилась на взрытую землю и склевывала червячков.

«Отважная!» – думала Антонина Петровна и старалась не делать резких движений, чтобы не спугнуть гостью.

Выходной день клонился к вечеру.

Среда

Тихон Иванович Козлов, мужчина предпенсионного возраста, прозванный в округе Козлом, стоял на крыльце рубленого садового дома и прислушивался: у соседей опять гости. Слышались веселые голоса, смех. Тихон Иванович подтянул вздувшиеся на коленях тренировочные штаны, сплюнул в сторону соседских кустов и пошел в дом.

– Курей накормил? – спросила жена, накрывая на стол.

– Пятый раз талдычишь об одном! – рявкнул мужчина. – Ну, накормил!

– Ты че злой опять? Уж и напомнить нельзя?

– Давай ужинать, – отрезал он.

– Садись, все готово.

Тихон Иванович удовлетворенно оглядел сковородку жаренного с луком и салом картофеля и удивился:

– А маленькую?

– Здрасьте! Вчера всю доконал, – напомнила жена.

– Что же ты не сказала? Я бы в ларек сходил.

– Обойдешься! Каждый день повадился. Что, у тебя карман без дна?

– Не могла сказать! Ух!

Тихон Иванович помрачнел: какая жизнь без «маленькой»! Ведь он теперь с трезвой башкой разве заснет? «Черт-те что, а не жизнь получается. Гробишься на этом участке как проклятый. А тебе и выпить нету. Так и до пенсии не дотянешь».

После ужина он решил осуществить задуманное. А именно, написать заявление в правление садового товарищества. Он должен вывести этих Смирновых на чистую воду. Он уже пытался выступать на общих собраниях, но все почему-то дружно смеялись его словам. Что их так подмывало, он понять не мог. Но душа его горела и искала справедливости. Он взял бумагу, разыскал шариковую ручку и задумался – как-никак документ. Писать нужно серьезно.

– Ты чего это уселся? – спросила жена и устало зевнула. – Писать что будешь.

– Койку постелила, ну и иди спи! – приказал муж.

Она махнула на него рукой и ушла.

«Граждане члены садового товарищества! – торжественно начал Тихон Иванович. – У меня душа переворачивается на разные безобразия. К примеру, моя соседка Смирнова огородила свой участок густой малиной. Спрашивается, как же через нее ходить в лес, если кустарник колется? – Тихон Иванович сердито засопел. – Мы люди простые, не какие-нибудь кандидаты наук, нам в лес регулярно бегать надо. А она, Смирнова, говорит, что природа – храм, а не отхожее место. Конечно, им нравится под деревьями воздухом дышать. Они даже листья сгребают, сухие ветки спиливают и болото песком засыпают. Все для себя стараются, чтоб было где складной табурет ставить и научную работу писать. Глядите, мол, какие мы ученые! – Он хмыкнул и подумал: «Нет чтобы «Маяк» врубить и слушать весь день мелодии и ритмы!» – Им тишина нужна! Они птиц распугивать не хотят. А сами просто завидуют, что у меня петухи породистые. И тоже поют. Я курятничек как раз напротив ихней веранды возвел – от него дух посильней всякого жасмина. Имею право. А то еще указывают, что я за габариты вышел. Да, у меня крылечко тринадцать квадратов. Ну и что? Картошку-то куда мне складать? В хозблок? Так у меня там стройматериал хранится. Что же, мне при одной веранде оставаться? А где яблоки сушить, я спрашиваю? Ведь они у меня каждый год половина сгнивает. Я свой пот и кровь разбазаривать не стану. Это вон Смирнова людям раздает, к ней всякие на машинах приезжают. Шашлыки жарят. Пахнут сильней моего курятника. О пожаре не думают. А вдруг из этого мангала уголек высыпется, и в кране воды не будет (к примеру, сеть отключили), и в баке дырочка окажется, и ведро с песком далеко, и в стране засуха, ведь тогда может случиться бедствие. А наши дома рядом! – Тихон Иванович нахмурился, но тут же вспомнил, что вырытый им подпол для хранения овощей полон грунтовой воды, которая, конечно, все испортила. Зато прямо под ногами имелось настоящее водохранилище. – Мне того шашлыка вовсе не хочется. Просто я видеть не могу, как женщины голые загорают – в одних сарафанах без спин… К примеру, у Смирновой гости нарочно научными словами перебрасываются, когда огород полют, чтобы я за сараем ничего не понял. А я человек простой, разговариваю громко, чтоб слыхать было. И если называю свою жену дурой, так в этом ничего таинственного нет. Всем понятно. – Тихон Иванович отложил ручку, потряс рукой – от непривычки пальцы затекли. – Они меня своей культурой душат. В прошлом году я машину коровяка на проезжую часть вывалил. Думаю, сезонов на пять хватит удобрения. Так они нарочно с другой стороны ездить стали, чтобы колеса не пачкать. Мусор в целлофановых пакетах держат, чтобы мух не привлекать. Это ж придумать надо! Конечно, у них машина. Они могут. Они пакеты с собой увозят да по дороге небось в кювет кидают. Что забудут выкинуть, в землю зарывают, говорят, в санитарных целях. У меня машины нет, так что я свой мусор к воротам ношу. Ночью. Пусть те, которые на машинах, вывозят. А мне некогда на общественных работах ломаться, дорогу ремонтировать, площадку детскую оборудовать (у меня лично дети повыросли уже). Я на своем участке пятнадцать лет порядка навести не могу. Это вон пусть Смирнова старается, у нее в саду все ухожено. Это она награды за труд получала. Это к ней персональная неотложка приезжала, когда у нее сердце зашло после того, как я ей все высказал. Имею право. Я человек простой и не заслужил, чтобы со мной не разговаривали. – Тихон Иванович припомнил, как однажды соседи в лес ходили за грибами. Вернулись с пустыми корзинами. И он, увидя такое, тихо порадовался: «То-то! Грибные места знать надо. Я знаю – шиш покажу!»

Так что надо ей указать, Смирновой, пусть не думает, что я хуже всех и не понимаю красоты. Но мне обидно. А чего я прошу? Ничего не прошу. Только пусть меня поймут, какой я человек. Если что – я могу. Только пусть мне скажут: «Вы, Тихон Иванович, хороший, справедливый человек. Мы вас уважаем!»

Он не закончил писания, потому что вдруг подумал, что у Смирновых наверняка бутылочку откупорили. «Шашлыки-то красненьким запивают!» Он почесал затылок, обвел глазами комнату и приметил на комоде блюдо с красной клубникой. И решился…

Через две минуты он стоял в дверях смирновского домика с блюдом в руках:

– Слышу, у вас праздник обратно. Вот угощайтесь. Первая.

– Какая крупная! – оценил один из гостей.

– Как картошка! – присоединился другой.

– Мы ее удобреньицем, – объяснил Тихон Иванович. – Стараемся. Культивируем.

– Проходите, пожалуйста, – пригласила его Смирнова-старшая. – Садитесь с нами чай пить. Настоящий цейлонский.

– Дак… чай-то оно ничего, конечно, – заколебался Тихон Иванович. – Чай пить – здоровым быть.

– У нас и покрепче есть, – быстро понял его гость. – Вот! Армянского разлива.

– Богато живете, – одобрил Тихон Иванович и бочком двинулся к столу.

– Перед вашей клубникой все меркнет, – сказали и потеснились, давая ему место.

Комната была «квадратов двенадцать» площадью, тесная, но светленькая, в веселых обоях. Кроме стола и стульев имелся холодильник «Морозко», на который Тихон Иванович глядел, не скрывая презрения.

Ему налили маленькую тонкую рюмку. «Как раз на один глоточек, усы смочить», – скучно подумал Тихон Иванович, но угощение принял.

Хозяйка и гость между тем продолжали прерванный разговор. Остальные доедали песочный торт, лакомились клубникой и не без интереса слушали.

– Если следовать твоей теории, – говорил гость Смирновой-старшей, – то во избежание полного оскудения природных ресурсов нужно немедленно прекратить добычу полезных ископаемых. Так, что ли?

– Да нет, конечно. Не надо преувеличивать. Просто назрела необходимость строгого контроля за состоянием природы. Ты понимаешь, о чем я говорю. Мы научились брать. Брать столько, сколько позволяют нам возросшие технические возможности. Мы берем без оглядки. Но природа исчерпаема. Когда-нибудь ее несметные запасы иссякнут. И что потом? Голодная пустыня.

– Это ты преувеличиваешь, а не я. Во-первых, футурологи утверждают, что мы еще мало берем и что будем брать гораздо больше. Ты думаешь, мы одни с тобой такие умные – все поняли? Ошибаешься. С научной точки зрения наши рассуждения есть дилетантство. Ты печалишься о затоптанном осиннике и горах мусора по оврагам, а взять проблему в глобальном масштабе не можешь, потому что не знаешь статистики.

– Да я только лингвист. Но есть вещи, которые должны быть понятны всем и беспокоить всех.

– Я тоже заболеваю, когда сталкиваюсь с бесхозяйственностью. Но все не так страшно, как ты пытаешься доказать. Насчет голодной пустыни – поживем, увидим…

– Мы-то поживем. На наш век хватит. А потомкам? Мы потребители. Берем – и ничего не даем взамен. Нам необходимо перевоспитание. Нужно изменить нашу психологию.

– Куда хватила! Психологии нет без экономики. А тут, знаешь, все не так просто. Однако, что тебе мучиться? Ты как раз не из потребителей. Ты-то как раз даешь больше, чем берешь. Вон какой сад вырастила!

– Если бы не морозы да ливни – был бы он втрое краше.

– То-то. Я и говорю.

Когда Тихону Ивановичу налили в третий раз, он с удивлением отметил, что в бутылке вроде бы и не убавилось совсем. «Научный фокус», – решил он и не стал мешкать.

Через полчаса, устав слушать о каких-то миграциях и дифференциациях, смирно «добрав» остатки коньяка, Тихон Иванович пошел к себе. В голове у него звенело, шумело, мельтешило.

Он сел к столу перед неоконченным листом, взял ручку и приписал строгим, почти без помарок, почерком: «Сознаюсь. В прошлом году взял из общественных саженцев две яблони сорта коричная полосатая. Сказал, что их не было. А они были. Обязуюсь уплатить стоимость. Прошу извинения. Больше не повторится. В чем и подписуюсь. Козел».

«Козла» он зачеркнул и написал полностью: Тихон Козлов.

Укладываясь на ночь, он представил, как завтра жена спросит недовольно:

– Иде ж клубника? Я варенье варить собралась.

А он ответит:

– Сперва старое доешь! Вон у тебя банки пятилетние стоят, уже позасахарились. Дура!

Потом подумал и решил: «Дурой звать не буду. Зачем? Некультурно. Что же я, хуже других, не понимаю, что в среде живу? Очень даже понимаю. Чай тоже грамотный». И заснул.

Хромая утка

Прошло только восемь дней, как мы с сыном приехали на море, а кажется, что мы здесь давно. Пышный расслабляющий юг восторгает первые дни, потом привыкаешь к теплу, к солнцу, к растительной экзотике. Если бы не сын, больше десяти дней я бы тут не задержалась. Но Сереже необходим здешний климат: осенью он идет в первый класс, нужно закаливать бронхи. И мы закаливаем. Целый день с перерывом на обед мы на море. Сын барахтается в мелководье среди себе подобных. Я пытаюсь загорать на топчане так, чтобы не упускать его из виду. Загораю в основном спиной, потому что в воде сын бывает гораздо дольше, чем на берегу.

Вот и сейчас ему пора уже вылезать, у него посинели губы. Я машу ему рукой, но он намеренно не смотрит в мою сторону. Безобразный мальчишка! Я беру детский махровый халат и поднимаюсь с топчана. Придется лезть за ним в воду, не кричать же на весь пляж, как некоторые родители.

Сын дрожит от холода, надевая халат, но торопится выклянчить «еще разочек» до обеда. Мне не жалко, пусть плавает, но сперва как следует обогреется на солнце. А я пока нормально позагораю.

Я ложусь на спину.

Сережа, конечно, сидит возле меня не больше минуты. Спросившись, он сбрасывает халат и отправляется строить подземный «самолетный гараж» из влажного морского песка. Их там, строителей, целая стайка – все строят: таскают в целлофановых пакетах морскую воду, поливают песок и созидают. Мне их видно. Каждые две-три минуты я поднимаю голову и всматриваюсь в кучу детских спин. Отличить своего ребенка от чужих бывает сложно. Все спины загорелые, на всех головках светлые панамки, у всех пестрые трусики.

Несколько раз я обливалась холодным потом, не найдя своего мальчика среди других. Вскакивала, шла к детям и, завидя, наконец, его, долго не приходила в себя. Он у меня один. Других не будет.

На пляже я не могу читать или вязать. Я могу только смотреть и думать.

Пляж уникальное место для наблюдения за людьми и их повадками. Невдалеке от меня расположилась семья. Жена, видно, очень капризная особа, любит руководить. Мужа она не оставляет в покое ни минуты. «Толя, поправь Жорику маечку!», «Толя, посмотри, что Жорик взял в рот!», «Толик, ну что ты спишь!». Бедный Толя, едва углубившись в газету, вскакивает и что-то подает, поправляет, отодвигает. Представляю, с каким облегчением вздохнет Толик после отпуска. А может, и не вздохнет. Может, он привык.

Чуть подальше сидит бабушка с внучкой и каждые десять минут что-нибудь скармливает ребенку, вытаскивая из обширной сумки то сосиску, то крутое яйцо, то пирог. Дитя довольно равнодушно сжевывает предлагаемое, иногда только, когда уже совсем не лезет, отрицательно мотает головой и мычит, поскольку рот полон.

А вот еще образчик. Мужчина в возрасте между тридцатью пятью и пятьюдесятью годами. Точно возраст не определить. Потому что южный загар молодит человека. Походка вольного от семейных тягот гражданина. Целенаправленный взор сердцееда. На детский пляж он забрел ввиду легкого успеха у молоденькой мамаши, той, что сегодня сидит рядом со мной.

Я, конечно, не намерена прислушиваться к их беседе. Я поднялась и пошла к сыну поучаствовать в его строительстве.

Дети вели себя как дети. Они были по уши в песке. Некоторые хитрецы намеренно вываливались в песке, а потом бежали к родителям, требуя купания, «чтобы смыться». У нас с Сережей этот номер уже не проходил, и сын честно корпел над своим детищем, выгребая песок из глубокой норы. Время от времени нора проваливалась, и приходилось начинать все сначала. Важен был процесс, а не результат.