Текст книги "Брошенная"
Автор книги: Лариса Шкатула
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
Глава 20
То, что случилось с Иваном, можно было бы назвать обыденным, тривиальным, если бы речь шла о каком-то постороннем человеке. Но он был здесь, рядом, и рассказ – Нестеренко старался вести повествование бесстрастно, но это ему не очень удавалось – Марину захватил.
Случилась эта история в Санкт-Петербурге, бывшем Ленинграде, куда курсант Рязанского высшего военного училища Иван Нестеренко приехал на каникулы к дяде по материнской линии, морскому офицеру.
Двоюродная сестра Надя тут же взяла братца Ивана в оборот:
– Все, на время твоего пребывания в Ленинграде ты – мой кавалер. Как здорово, я как раз купила себе туфли на шпильке, а пойти на дискотеку не с кем. Все мои знакомые, как назло, недомерки…
Надя и вправду была роста высокого, статная, гренадерша, в отцовскую породу. Понятное дело, такой дылде подыскать себе кавалера было непросто. Тем более что Наденька даже ради дела не собиралась отказываться от высоких каблуков.
Ее отец, капитан первого ранга Анисимов, как раз уходил в боевой поход и приезд племянника одобрил.
– Помоги моим женщинам, Ванюша, – попросил он. – По дому там доделай, что я не успел, Надежду поводи по ее дискотекам, а то девчонка и вправду дома засиделась. Мало ли прохиндеев вокруг, а на тебя я хоть положиться могу. Я тебе на это время свою «тойоту» отдам – доверенность вон на столе лежит. Поезди, пофорси перед девчонками. Может, и себе какую кралю приглядишь.
И началось! Ванечка, привези, Ванечка, отвези. Днем жену дядьки Елизавету Павловну по городу туда-сюда – магазины, салоны, клубы, вечером – Надежду. Правда, при сестрице он не просто в роли шофера выступал. Тут Надя не скупилась на краски, описывала подругам будущего офицера-десантника крутым парнем, который далеко пойдет. У Ивана проблем с девушками не было. Надо честно признаться, сам бы он такого успеха не достиг, потому что в то время еще не очень-то умел с женским полом обращаться…
Он и прежде мало пил спиртного, занятия спортом тому способствовали, а тут и вовсе перестал – все время за рулем. Но Иван не печалился: Покорно ходил за двоюродной сестрой в ее компании, но в отличие от других молодых людей всегда оставался трезвым, а потому мог оценивать обстановку, в которой они с Надеждой оказывались.
Однажды он утащил сестру из квартиры, в которой молодежь собралась «на пробу» ширнуться наркотиком. В другой раз предотвратил нешуточную драку, отвесив обоим зачинщикам по хорошей затрещине. А в третий раз…
В третий раз он познакомился с Машей Левицкой, подругой Нади, которая накануне вернулась из Лондона.
– Машка у нас – дочь адмирала, – весело сказала Надежда.
Иван думал, что она пошутила. Оказалось, правда. Но он все еще не верил и, смеясь, спросил у Маши:
– Чего это подруга тебя так величает?
– Потому что я и есть дочь адмирала, – безмятежно улыбнулась Маша.
Она была красавицей. На его взгляд, просто потрясающей. Никого не могли оставить равнодушным огромные черные глаза и роскошная грива густых вьющихся волос, высокая грудь, тонкая талия – словом, все, что положено иметь классической красавице, отец которой был русским с примесью польской крови, а мать – ассирийка. Несколько представителей этой южной нации каким-то причудливым путем добрались на берег Невы и поселились в Северной Пальмире, постепенно привыкнув к ее сырому, промозглому климату.
То, что отец Марии был адмиралом, не произвело должного впечатления на Ивана. Ну адмирал, ну и что? Он собирался делать военную карьеру, опираясь исключительно на свои силы. Пусть бы отец Маши был конюхом, в его глазах она не стала бы выглядеть хуже.
Хотя позднее товарищи его просветили: так думают далеко не все молодые люди, которые избрали для себя карьеру военного. Иметь такого тестя – мечта молодого офицера! Чтобы ее исполнить, женились на откровенных дурнушках, а тут красавица, да еще и к тебе неравнодушна!
– Везунчик ты, Иван! – говорили ему приятели Надежды, усилия которых «приручить» Машку успехов не имели.
Некоторые даже посмеивались:
– А что, Ломоносов вон пешком из Архангельска пришел, а стал великим ученым. Почему бы зятю Левицкого из Рязани не приехать?
Когда Иван понял и поверил в то, что его любит не просто удивительная девушка, а дочь адмирала, он был ошеломлен настолько, что даже не знал, как себя вести. Так и уехал домой, в Рязань, не посмев признаться Маше в любви. Ему казалось, что он ее не заслуживает. Из какой семьи Маша – и из какой семьи Иван. Небо и земля!
Не то чтобы он стеснялся родителей. Но отец со своим средне-техническим образованием, всю жизнь проработавший мастером в инструментальном цехе, и мать – учительница географии – были обычной, тогда еще советской семьей. Небогатой. Средней. Ни генералы, ни адмиралы в их роду не водились. Иван собирался стать первым офицером Нестеренко.
Он – единственный сын у отца с матерью, и в средней школе, и в военном учился на «четыре» и «пять», активно занимался спортом. Имел значок «Мастер спорта» и по самбо, и по вольной борьбе. В школе хулиганил, но бандитом не стал. Словом, он тоже считал себя человеком средним, обычным, и можно было предположить, что при некотором везении он дослужится в конце концов до полковника…
А дочери адмиралов… Пусть ими интересуются сынки других адмиралов, генералов и прочих представителей верхнего командного состава.
В общем, он уехал в родной город, вернулся после каникул в училище и постарался забыть о Марии, вспоминая ее, как несбыточный сон. Он сумел обуздать свою страсть и убедить себя, что ничего хорошего из его любви к дочери адмирала не выйдет. Слишком велика разница.
Оказалось, он ошибся. Мария Левицкая не признавала слова «нет» в ответ на свое «хочу». Тот, кого она намечала себе в возлюбленные или, как с Иваном, в мужья, должен был принадлежать ей!
Для начала отцу-адмиралу была устроена такая истерика, что он даже растерялся.
– Я же ничего не знал! Я и не видел-то твоего Ивана. Кто он, откуда? Будущий десантник, говоришь? Жутко талантливый? Ты откуда знаешь? Хорошо, хорошо, молчу! Ну и где он? В Рязани. Что я могу сделать, сейчас у курсантов, если ты помнишь, учебный год.
Каково же было изумление Елены и Витольда Нестеренко, когда в один прекрасный вечер в дверь их квартиры постучала юная красавица в норковой шубке, которая заявила, что она невеста их сына. Иван, щадя чувства своих родителей, ничего им об отношениях с дочерью адмирала не сказал.
Его родители до последнего часа так и не знали, кто такая его невеста. Но в отличие от сына ничего особенного в возможности породниться с семьей адмирала, не видели. Елена Нестеренко была выходцем из семьи русских интеллигентов. Их среда дала миру многих знаменитых людей. Ну и что же, что провинциалы? А Витольд, потомственный мастеровой, тоже гордился своими корнями. Так что выбор сына Нестеренко одобрили, но со сватами общались без особого подобострастия, за что, надо сказать, адмирал их всегда уважал.
У адмирала Левицкого было две дочери, а он всю жизнь тайно мечтал о сыне. Теперь – хотя бы о внуке. Старшая дочь – переводчица, окончившая Институт иностранных языков, вышла замуж за англичанина, жила теперь в Лондоне. Изредка ее навещала младшая сестра. Сама Инна в Россию не приезжала.
Должно быть, «бабье царство», как он называл обычно свою семью, адмиралу надоело или в Иване он увидел своего нерожденного сына, но он привязался к зятю со всем пылом нерастраченной отцовской любви.
Хотел этого Иван или не хотел, Левицкого не волновало, но он стал делать то, что делали до него большинство адмиралов, стал двигать своего зятя по служебной лестнице так, как другие родных сыновей не двигали.
Правда, они вроде и в разных родах войск служили, но у десантных генералов были дети – морские офицеры, потому найти нужные ходы-выходы для предприимчивого адмирала не составило труда.
Надо сказать, и сам Иван, когда почувствовал крепкую руку тестя, стал трудиться так, как прежде не учился и не работал. Как говорится, с полной отдачей сил. Он должен был соответствовать. Чтобы никто не мог сказать, будто внеочередные звания и награды Нестеренко получает незаслуженно.
Все равно за спиной шептались. Но в основном с завистью. Повезло парню, ничего не скажешь.
Никто не знал, что сказка об Иванушке-дурачке и прекрасной принцессе развивалась вовсе не по законам сказочного жанра. Маша своего мужа разлюбила. Точнее сказать, страсть ее угасла, а любить она и не умела. Едва стихли последние аккорды марша Мендельсона, как она стала оглядываться вокруг в поисках нового объекта для страсти. Семейная жизнь ее ничуть не привлекала. Ей было откровенно скучно.
Да и молодой муж, по ее мнению, оказался обычным солдафоном. Торчал целыми днями на работе, пропадал в учебных лагерях.
За него не надо было бороться, ездить за ним, как когда-то, в Рязань. Руку протяни, и вот он, рядом, всегда одинаково любящий, преданный. Она втайне мечтала, чтобы он хотя бы изменил ей, что ли. Тогда можно было бы разбираться с соперницей, воевать за него… Словом, Мария Нестеренко смертельно заскучала.
Работать она не хотела, сидеть целыми днями дома было скучно, а она еще была так молода…
Молодой муж долго ничего не замечал. А когда прозрел, понял, какую роковую ошибку совершил. Ему бы сразу уйти, как только он столкнулся нос к носу с очередным офицером, выходящим из их квартиры, подаренной тестем, но он продолжал еще на что-то надеяться. Иван не верил, что пылкая страсть может исчезать вмиг и бесследно.
– Как надену портупею, так тупею и тупею! – зло смеялась она, особенно когда уставший Иван засыпал над очередной модной книгой, – Маша всегда старалась быть в курсе литературных новинок.
А он уставал, что поделаешь. Главное, тесть был доволен: зять служил не за страх, а за совесть. Он гордился Иваном.
Шутка – Иван да Марья – была теперь у него дежурной. Он знал о художествах своей младшенькой, но отчего-то думал, будто она сможет перемениться к лучшему. Из любви к своему мужу. Несомненно, талантливому военному…
Внимательно слушавшей Марине стало зябко. Иван рассказывал историю своей жизни скучным, монотонным голосом, а перед ее глазами все вставало так живо. И так страшно…
Женщина, не умеющая любить. Адмирал, который при двух дочерях рисковал никогда не дождаться внуков, потому что старшая, англичанка, о детях слышать не хотела. А младшая – тем более. Молодой офицер, у которого так удачно складывалась карьера. И какую высокую цену ему приходилось за это платить!
– Но как водится, в чужих руках всегда что-то больше… – продолжал рассказывать Иван. – Мужчины мне завидовали. Такая женщина! Темпераментная, яркая. Она выгодно отличалась от большинства офицерских жен и потому казалась друзьям-офицерам женщиной необычайных дарований. Тот же, кто пережил с ней минуты страсти, преувеличивал впечатление от них. Так возник миф о том, что жена Нестеренко в постели не иначе нимфа. В просторечье – нимфоманка. Но зато какая! Новая Клеопатра, за ночь с которой не жалко заплатить хотя бы и очередной звездочкой на погонах. Тесть-адмирал пытался своими средствами сохранить семью. Но уходил один, появлялся другой. На всех не хватало ни времени, ни сил…
Иван горько усмехнулся:
– Стоило Марии появиться в каком-нибудь собрании, как возле нее начинали толпиться мужики и жадно пожирать ее глазами. Они думали, что она – это яркий огонь костра, а Маша была всего лишь призрачным болотным огоньком, возле которого никому не бывает тепло, который если куда и ведет, то только в болото, в трясину…
– В твоем рассказе это выглядит жутко, но завлекательно, – пошутила Марина, но сбить его с этого яростного настроя не смогла. Иван, что называется, завелся.
– Я сам гнался за этим огоньком. И провалился в болото. Меня стало засасывать в трясину.
– Говоришь, ее огонь тепла не давал? А мне ты показался серьезно обгоревшим, – заметила она.
– Если меня что и сжигало, то лишь собственный стыд. Ты почувствовала, что я буксую в своем рассказе? Это потому, что даже сейчас, по прошествии пяти лет, я не могу поверить, что такое могло случиться со мной…
– Прости, – прошептала Марина, – я не подумала, что воспоминания твои еще настолько свежи.
– Ничего, ты права, мне надо выговориться, иначе я так никогда и не избавлюсь от своих кошмаров… В общем, у меня был друг. Дмитрий Кузьмин. Мой лучший друг. Из настоящих мужчин. Ни до, ни после такого не было. Я до сих пор без него тоскую… В один прекрасный момент очередной раз, когда Маша скучала, она решила обратить внимание на Димку… Говоря высоким штилем, на мой последний оплот…
Он судорожно сглотнул, а Марина торопливо заметила:
– А у нас стереотип сложился, будто настоящий мужчина непременно должен устоять перед чарами женщины. Наверное, твоя жена была все же очень красива.
– Пожалуй, классической красавицей ее назвать было нельзя, но что она, безусловно, умела, так это заглянуть в душу мужчины. Медленно этак поднимет ресницы, посмотрит пристально… Одним взглядом такое блаженство пообещает, черту душу отдашь, чтобы побыть с ней хоть одну ночь…
Странно, что Марина, слушая рассказ Ивана, не чувствовала ни ревности, ни зависти к той далекой красавице Маше, сводившей с ума мужчин. Даже в глубине души жалела ее. И почему-то подумала, что однажды эта женщина, устав от себя самой, выпьет флакон таблеток и заснет навсегда.
– Наверное, когда Маша охладевала к мужчине, ей и самой становилось холодно, – вслух проговорила она.
Иван медленно кивнул:
– Ты будто подсмотрела. Маша часто сидела в кресле и куталась в длинную пуховую шаль. Мерзла даже в жару…
Он внимательно посмотрел на Марину.
– Что ты на меня все время так пристально смотришь? Ищешь скрытые пороки? – улыбнулась она.
– Мне кажется, у тебя их не может быть.
– Ну вот, приплыли! – сказала Марина. – Все наши беды от того, что мы себе жизнь придумываем, вместо того чтобы смиряться с ее несовершенством. Конечно, пороки у меня есть. Как и у всех. Как и у тебя. Ты всегда недоговариваешь то, что вначале хотел сказать.
– Разве я не рассказал тебе обо всем?
– Ты не рассказал о своем друге Дмитрии Кузьмине. Что случилось с ним?
Иван повел плечами, словно его стесняла легкая футболка.
– Почему ты думаешь, что с ним что-то случилось? – тихо пробормотал он.
– Чувствую.
– Да… Георгий Васильевич прав: с Меньшовыми – так ведь он сказал? – надо держать ухо востро.
Он подшучивал над ней, словно давал себе передышку перед прыжком в бездну.
– Ты говорил, будто Машу нельзя было назвать классической красавицей. А что в ее внешности, так сказать, выбивалось из идеала?
– Губы. У нее были тонкие влажные губы… Странно, я только потом стал замечать, что они живут будто сами по себе. Хочет сказать какую-нибудь гадость, губы словно сворачиваются и еще больше утончаются. Наметила себе очередную жертву, засекла – губы разворачиваются, приоткрываются, значит, она уже готова заглатывать…
Марине стало не по себе, таким осязаемо гадким предстал перед ней образ его бывшей жены.
– …Словом, в один прекрасный момент Мария открыла рот на моего лучшего друга Диму. В один прекрасный момент друг перестал приходить к нам в гости и вообще попадаться мне на глаза. Казалось бы, насторожись. Но нет. Незадолго до того мои ребятишки на учениях его солдатиков обошли, вот я и решил, что Димка на меня дуется. Не мне же первому было на примирение идти. Я вовсе не чувствовал себя виноватым. Не было в моей победе ни руки тестя, ни подсуживания – все по-честному. Подумал я: хочешь злиться, злись, на злых воду возят…
Иван подобрал с земли сухой прутик и теперь, рассказывая, машинально обламывал его на мелкие кусочки. Наконец у него в руках ничего не осталось, и он невольно огляделся вокруг в поисках чего-нибудь подходящего.
Марина воспользовалась паузой в рассказе и предложила:
– Давай посидим на бревне?
Бревно на пляж выбросило штормом, но сразу его не убрали, а потом отдыхающие присмотрели его для себя в качестве сиденья. На нем сидели, возле него назначали встречи.
На бревно складывали одежду, а дети играли, покачиваясь на его более тонком конце.
Они сели на бревно, и теперь Иван отламывал от него кусочки коры, как будто это действие помогало ему не терять нить рассказа.
– В тот роковой день я был на дежурстве и дома появиться никак не мог. Теоретически. Но надо же было такому случиться, что начальнику штаба понадобилось обоснование моей докладной записки, которую я подал накануне. На основании ее он писал донесение в штаб округа. Мои заметки оказались дома, и мне дали машину, чтобы я мигом обернулся туда и обратно. Понятное дело, я не стал звонить, открыл дверь своим ключом и…
Он будто задохнулся. Нервно сглотнул, и Марина почувствовала, как в момент закаменели его мышцы. Может, надо как-то отвлечь его? Но Иван в ответ на движение лишь больно сжал ее пальцы:
– Потерпи, осталось совсем немного.
Потерпи. Он думает, что ей это трудно. Да она вся словно превратилась в слух, сопереживая каждому слову.
– Я схватил Димку в чем мать родила, вытащил на балкон и сбросил вниз. А ее – Машка кинулась на меня как тигрица – оттолкнул. Наверное, слишком сильно, потому что она ударилась о стену и потеряла сознание… Комедия, да и только. Жена бросилась на защиту не мужа, а любовника!.. Странно, со мной был пистолет, заряженный боевыми патронами, но в тот момент я не вспомнил о нем… Взял тетрадь с записями, сел в машину и уехал.
– А на каком этаже вы жили? – тихо спросила Марина.
– На третьем.
Взошла луна. Будто на небе его заботливый хозяин повесил мощный фонарь, чтобы людям, которые в этот час не спят, стало уютнее при свете.
Марина никогда прежде об этом не задумывалась, а теперь вдруг ее осенило, почему влюбленные так охотно гуляют под луной или сидят и молчат. У луны – свет откровения. Появись сейчас солнце, и сразу сникнет их разговор. Солнечный свет убивает откровенность.
Она задумалась и вздрогнула от неожиданности, когда Иван опять начал говорить – его голос был хриплым и каким-то дребезжащим.
– Самое страшное – и это я осознал потом – Димка ведь не сопротивлялся, когда я потащил его к балкону. А он был физически силен, занимался спортом. Разве что поуже меня в кости. Но тогда он, словно тряпичная кукла, позволял делать с собой все, что мне хотелось. Я бил лежачего, понимаешь?! Если бы только бил… – Иван мрачно усмехнулся. – Меня арестовали прямо на дежурстве. Совершенно не помню, что я делал, как двигался, о чем говорил. Я даже, кажется, не думал… У Марии оказалось сотрясение мозга, а у Дмитрия – сломан позвоночник… – Он застонал. – Из-за твари, которая не стоила его мизинца!.. Я был готов искупить вину полной мерой. Как бы ни оправдывали меня оскорбленным достоинством или состоянием аффекта, оправдания самому себе я не находил… А Димка молчал. Никто не услышал ни слова обвинения в адрес человека, который сделал его инвалидом… Я готовился провести несколько лет в зоне среди бандитов и убийц – это было бы справедливым наказанием, – но судьба приготовила мне куда более страшное испытание. На третий день ко мне в камеру пришел тесть…
Марина потихоньку сжала его пальцы, и он схватился за ее руку, как утопающий хватается за соломинку. Теперь Ивана била мелкая дрожь. Но он тут же выпустил ее руку и сказал:
– Не помогай мне, я сам должен дойти до конца!
Какая-то парочка направилась было к бревну, где они сидели, но остановилась поодаль у воды.
– Раздевайся, никто на тебя не смотрит! – пробасил веселый мужской голос, и через несколько минут мужчина и женщина, взявшись за руки, с шумом плюхнулись в море.
Марина тоже с удовольствием поплавала бы в ночном море, но она чувствовала, что вряд ли еще когда Иван соберется с духом для подобной откровенности.
Глава 21
Она украдкой посматривала на его профиль, в свете луны четкий, будто вырезанный. Про такие говорят – медальный. На первый взгляд нос великоват, но лица он не портит, разве что делает его более мужественным.
– И с чем пришел к тебе тесть?
– С предложением вытащить меня на свободу, если я соглашусь на его условия. Да-да, не удивляйся, у него доставало власти, чтобы замять начатое в отношении меня уголовное дело.
– Наверное, он и в самом деле любил тебя, как сына.
– Наверное, – равнодушно кивнул Иван. – У сильных мира сего, как я понял, даже любовь не такая, как у остальных.
– Что значит – не такая?
– Жестокая и эгоистичная. Когда-то адмирал был, видимо, неплохим человеком, но когда он пришел ко мне… Он говорил без обиняков. Выбирай: несколько лет зоны среди всякого отребья или прежняя жизнь женатого офицера. У них в роду, видите ли, не приняты разводы… Думаю, адмирал думал о себе: история моя не получит огласки, Дмитрий наверняка не станет писать заявление в суд, возьмет вину на себя, я вернусь к любимой и верной жене… В противном случае меня лишат всего: звания, квартиры, работы – я превращусь в человека с криминальным прошлым, в бомжа, в отверженного… Признаюсь, я струсил. Перед моими глазами встал образ грязного, немытого мужика, которому нет места среди обычных людей… Я поставил единственное условие – должен же я был себя хоть как-то не утвердить, нет, проявить… У нас с Марией на книжке лежала приличная сумма сбережений. Я настоял, чтобы ее под любым предлогом отдали Дмитрию. Тесть обещал взять все это на себя. Думаю, он меня не обманул.
– А что стало с Дмитрием? – не выдержав, спросила Марина.
– Я говорил с врачами госпиталя, в котором он лежал. Его дело оказалось вовсе не безнадежным, как я предполагал в приступах самоуничижения. Потом он даже стал ходить. Правда, с палочкой. Правую ногу слегка приволакивал.
– Вы с ним больше не виделись?
– Нет. Я наблюдал издалека, как его забирали из госпиталя родители. Тесть и тут подсуетился: Димке выделили легковую машину за какие-то особые заслуги, за которые прежде он не получил бы даже повышения в звании, отправили в дорогой санаторий… Понятное дело, из армии его комиссовали. Пару лет назад здесь отдыхал один капитан из наших, говорил, что он женился на вдове десантника с двумя детьми…
– А что с тобой случилось потом?
– То, что и должно было случиться: я люто возненавидел свою жену. Конечно, это говорило лишь о моей слабости. Взял бы да ушел. Дело закрыли. Вряд ли тесть из-за моего ухода стал бы вновь его открывать. Но я со странным постоянством приходил и приходил в нашу трехкомнатную квартиру. По утрам завтракал с женой, не произнося при этом ни слова. Первой не выдержала она. Уехала к сестре в Англию, а через два месяца прислала мне документы на развод. Написала, что оставляет мне все, в том числе квартиру, как компенсацию за причиненный моральный ущерб. Так в точности и написала. Тесть заглядывал мне в глаза: «Ты ведь не уедешь, Ванюша, не бросишь нас одних?» Я не мог ему сказать правду, хотя ждал всего лишь того момента, когда они с тещей уедут в отпуск.
– Тебе кто-то помог?
– Мой командир, дай ему Бог здоровья, быстренько оформил увольнение в запас. Я даже все деньги не получил, так торопился уехать. Работал на Кавказе заготовителем трав. Дышал чистым воздухом гор, пока не выкашлял куски отравленных легких, не смыл в прозрачных холодных ручьях всю скверну со своего тела. Не удивляйся, что я так говорю, но и вправду мне долгое время казалось, что я осквернен…
– А родители твои живы?
– Живы и здоровы. Я уговорил их перебраться на юг. Они теперь живут недалеко от этого поселка, в предгорье. Порой я езжу к ним помогать в хозяйстве… Вот и вся моя история. Спасибо, что выслушала. Сам весь вывернулся наизнанку, а о тебе ничего не знаю. Вот сейчас подумал: а вдруг ты несвободна?
– Спохватился! – рассмеялась Марина. И, посерьезнев, добавила: – Стала бы я с тобой в кафе сидеть да по ночам разгуливать.
– Но у тебя тоже, кажется, за плечами печальная история.
– Лучше сказать, что банальная. Меня бросил муж. Ушел к другой. Чуть было не сказала, к молоденькой! Хотя она и вправду лет на восемь меня моложе, но, думаю, дело не только в этом. Наверное, она интереснее как человек. Как женщина. И я в отличие от тебя такой исход вполне заслужила.
– Я не могу в это поверить, – сказал он. – А мне нельзя узнать, в чем твоя вина?
– В полном отсутствии самоуважения, в трусости и лености души.
– Ого, какой букет! – улыбнулся он. – Выходит, самоедством не только я занимаюсь? Что же нам с тобой теперь делать?
– Знаешь, раньше я как-то не задумывалась, почему старые люди говорят: «Кто старое помянет, тому глаз вон!»
– А теперь поняла?
– Посуди сам. Наверное, в жизни каждого человека случаются моменты, которые потом стыдно вспоминать. Но всю жизнь ведь нельзя жить с этим стыдом. Верующим людям церковь отпускает грехи, а нам кто их отпустит? Только мы сами. Свой грех ты, я думаю, уже искупил. Самоистязанием, одиночеством. Главное, в твоей душе не осталось ни злобы, ни ненависти. Поэтому, я думаю, ты еще будешь счастлив.
– Правда? – с надеждой спросил он.
Марина улыбнулась про себя: совсем как ее Юрка. Словно она знает то, что ему неизвестно, или то, во что он боится поверить. И, как Юрку, она погладила его по голове и сказала:
– Правда. А теперь… не мог бы ты отвернуться?
– Зачем? – не понял он.
– Я хочу раздеться, но луна слишком ярко светит.
– Раздеться? Прямо здесь?
– О Господи, разве люди не раздеваются у моря?
– А, ты хочешь поплавать!
– Не знаю, что ты подумал прежде, но хочу. Днем совершенно невозможно этого сделать. Буквально весь пляж кишит спасателями.
Он отвернулся и тоже стал раздеваться.
– Иван, ночь на дворе.
– Ага, пес в конуре.
– Я не о том. Собираешься проконтролировать, не заплыву ли я за буйки?
– Не надейтесь, гражданка, ускользнуть от нашего бдительного ока. Граница и ночью на замке!
– Какая граница?
– Морская, конечно… Давай руку.
– Мог бы хоть ради приличия отойти подальше.
– Зачем?
– А разве не должна я тебя стесняться?
– После того, что ты обо мне узнала, и не ужаснулась, не отвернулась, не осудила, ты вроде как со мной боевое крещение приняла.
– Как бы породнилась?
– Вот именно.
– Значит, ты теперь как бы мой брат?
– А вот на это не надейся. Чего я тебе никак пообещать не могу, так это братских отношений. К тому же сегодня воскресенье…
– Суббота.
– Не спорь, уже воскресенье. До твоего отъезда осталось всего несколько часов. Мне нужно торопиться.
Она отдернула руку.
– Что ты имеешь в виду?
– Не бойся. Торопиться – значит, не выпускать твою руку из своей, быть все время рядом, стараться тебе понравиться. А то уедешь и забудешь…
– Только потому, что я попалась тебе под руку в минуту откровения и смогла выслушать твою исповедь до конца?
Они уже вошли в море, но при этих словах Иван остановился и слегка притянул ее к себе.
– Глупышка! Я открылся тебе вовсе не в порыве откровенности, как ты говоришь, а потому, что ты наконец пришла. Появилась.
– Ага, явление Мадонны народу, – сварливо буркнула она, все еще держа его на расстоянии; с некоторых пор она предпочитала быть более осторожной. Лететь на огонь, как мотылек? С одним поторопилась, с другим, а там уже… могут и плохим словом назвать…
«Плохого слова она испугалась! – не поверил ее сентенциям внутренний голос. – Трусишь, так и скажи. Слишком он серьезно стал к тебе относиться, вот тебе и страшно стало. Тимофея вспомнила. Везет тебе, Ковалева, на серьезных мужчин!»
Они вошли в море и поплыли, раздвигая перед собой блестящее в лучах луны его серебряное полотно. Однако далеко плыть Марине вдруг расхотелось.
– Капризные люди вы, отдыхающие, – со вздохом сказал Иван. – Я собрался сопроводить тебя до Турции, а ты передумала плыть.
На берегу он, несмотря на протесты Марины, вытер ее своей футболкой.
– Когда ты уедешь, – сказал он, – я буду класть ее на подушку рядом с собой и вдыхать твой запах.
– А не слишком ли мы мало знакомы для такого признания? – продолжала упорствовать она.
– После того как я покажу тебе одну вещь, ты все поймешь, – сказал он загадочно.
– Как, разве ты еще не все о себе рассказал?!
– Не обо всем можно рассказать. Кое-что тебе надо увидеть собственными глазами.
– Ты говоришь загадками. А что для этого надо?
– Посетить один маленький домик. Когда-то это был сарай для лодок, но я обложил его кирпичом. Собственноручно сложил камин. Теперь в нем можно жить…
– Камин. Как здорово. Жаль, что сейчас лето.
– Если хочешь, я зажгу его для тебя. Большой жары он все равно не дает, но мы могли бы сидеть и смотреть на огонь.
– И больше у тебя ничего интересного нет? – нарочно строго спросила она. – Камин летом – это, конечно, романтично, но еще недостаточно для того, чтобы увлечь девушку.
– У меня есть отличное кресло-качалка, я сам его отреставрировал.
Он тоже включился в эту игру, понимая, что ей трудно так сразу взять и отправиться в жилище одинокого мужчины. Молодежь лет пятнадцати-шестнадцати шутит на этот счет довольно грубо: «Чай-кофе-потанцуем, вино-водка-полежим!»
– Кажется, ты не сидел в своем домике сложа руки.
– Я старался работать не переставая, чтобы не думать об одиночестве, в котором оказался. Без друзей, без любимой женщины… Почти в том же положении, каким пугал меня тесть.
– Думаешь, в зоне тебе было бы так же плохо? – с неизвестно откуда взявшимся раздражением сказала Марина.
Что он может знать о зоне, об этом страшном месте, которое ломает и корежит нормальных мужчин?! Делает из них тех, кем бы они без нее никогда не стали. Она тоже не была за колючей проволокой, но с некоторых пор стала бояться тех, кто побывал в местах заключения, – они казались ей неизлечимыми, как больные проказой. А может, она до сих пор чувствовала себя виноватой в том, что брезгливо оттолкнула от себя Тимофея, не попытавшись ему помочь?
– Ты права, я ляпнул не подумав, – легко согласился он. – Наверное, обиженным судьбою всегда кажется, что их горе – самое горькое.
– Разве в поселке, где ты живешь, нет достойных женщин?
– Наверное, есть, – усмехнулся он, – я как-то об этом не задумывался.
– Прости, но прежде мне всегда казалось, что мужчины не слишком утруждают себя, выбирая женщину для постельных утех.
– Я тебя чем-то рассердил? – Он заглянул ей в глаза. – Прости, если это так, то я сделал это не нарочно. Хотя твою последнюю фразу я мог бы тебе вернуть – то же самое я думал и о женщинах.
«В самом деле, чего это я задираюсь?» – подумала Марина.
Она шла туда, куда ее вел Иван. Ей было приятно чувствовать свою руку в его большой теплой руке.
Домик, к которому Иван ее привел, выглядел совсем крохотным. «Наверное, в нем всего одна комната», – подумала Марина.
Иван оставил ее у крыльца и предложил:
– Погоди минутку, я сейчас.
Она услышала, как в небольшой сараюшке он стучит чем-то деревянным.
– Что ты там делаешь?
