Текст книги "Пурпурное Древо Порфирия"

Автор книги: Лариса Чурбанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Ты, Серый, не перекинуться ли собираешься? – лениво хохотнул князь, оглаживая усы цвета спелой пшеницы. – И то дело, лося нам загонишь какого покрупнее, не однолетку какого-нибудь.

– Будет тебе, Ольгерд, над мальцом тешиться, – одернул княжий дядька своего бывшего воспитанника. В лесу он стал другим: более уверенным, почти властным, исчезла показная суетливость движений. – Лучше давай, паря, я тебе покажу, как сохатого подманивать. Набежит их на зов тьма-тьмущая, сам выбирать станешь, какой глянется, – добавил он, обращаясь к Ольгерду.

Шиш привстал, сдавил себе горло обеими руками и дико заохал. Серый фыркнул, но когда под строгим взглядом дядьки он вздумал повторить то же самое, ничего у него не вышло.

– Эка голова скоморошья, ты не по-гусиному охай, а по лосиному! – сердился на него Шиш. Князь смеялся, откидывая голову назад, обнажая крепкие блестящие зубы.

Болото понемногу окуталось белым туманом. Что-то двигалось в нем, переваливалось и кряхтело. Морок искажал очертания, прятал, проглатывал и деревья и звуки. Наконец, затрещали сучья, и из туманного киселя возникло нечто, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Ишь, какой огроменный, – радовался шепотом Ольгерд, вскидывая мощный тисовый лук. Острое жало каленой стрелы поймало цель. С легким натужным кряканьем князь отвел руку. Тетива выжидательно натянулась.

Серый, дрожа от охватившего его возбуждения, жадно уставился на приближающуюся махину. Уже видны были развесистые лосиные рога. Но что-то внутри грызло подростка, что-то было неладно. И тут он понял. Запах! То, что копошилось там, в низине, не пахло лосем. Оно вообще не пахло как зверь. Серый прыгнул как распрямившаяся пружина. Удар пришелся князю в переносье. С протяжным выдохом Ольгерд выронил лук и поворотился к мальчишке.

– Белены объелся? – рыкнул он и отвесил Серому звонкую плюху.

В эту минуту туманное нечто приблизилось к ним почти вплотную и все увидели круглую румяную физиономию Борислава, сына боярина Шкирняка. Он приветственно размахивал руками– именно их и приняли охотники за лосиные рога.

– Не вели казнить, княже, – неуклюже поклонился неудавшийся "лось". – Виноватый я, что охоту вам спортил, только дело срочное.

Враз побелевший Ольгерд дико уставился на ражего детину, которого он чуть не пристрелил. Ему случалось убивать людей– но врагов и в честном бою, а это совсем другое дело.

– Ты куда полез, оглобля, – заорал он на Борислава, распаляясь и багровея лицом. – Я ж тебя за зверя принял! Спасибо вон Серому, он остановил, а не то бы уже кишки свои по болоту разыскивал.

Серый скукожился у ног князя. Распухшая от удара щека и красная струйка из носа придавали ему жалостный и несчастный вид. Щенок, которого ни за что ни про что оттрепала взрослая собака, которой он так доверял.

– Ты, брат, прости меня, – склонился над ним Ольгерд. – Ты быстрее сообразил, а я, олух, прости господи, еще и взгрел тебя.

Подросток молча вцепился в колени своего господина, уткнулся в кожаные штаны и заплакал, тоненько и жалобно. Князь гладил его по голове и худым острым плечам.

– Так там нурмане в городе, – встрял Борислав, казалось нимало не озабоченный своей отложенной кончиной.

– Город захватили! – охнули разом Шиш и Ольгерд.

– Да нет, гости, не поймешь только торговые или разбойничьи. Ихний главный говорит, что знаешь ты его будто. Нешто родня он тебе, или как...Гардрада его кликают, – и незадачливый посланник поскреб кучерявый затылок, напряженно вспоминая.

– Гарольд? – изумился князь. – Гарольд Гардрада?

– Во-во, то самое, – облегченно согласился Борислав. – И нурманов с ним человек пять будет. На лодчонке вовсе утлой уже под вечер приехали. Ну, наши ребята их, понятно, пускать не стали. Приказа не было, стало быть. А тот, что главным у них, вертлявый такой, мелкий, а гонористый. Шум поднял, тебя, стал быть, словами поносными поминать стал, – тут парень потупился, видимо живо вспомнив конкретные высказывания заморского гостя.

– Да, Гарольд таков, – неожиданно рассмеялся Ольгерд. – Ни с кем не церемонится! Это мой троюродный кузен, сын моего дядюшки Торольда Лошадиная Морда. Его так сами викинги прозвали, потому, как уж очень страшен он был, даже кони пугались. Ему из-за этого все больше морем, на лодьях, приходилось плавать. Хорошо хоть, что Гарольд лицом в мать удался. Что ж, – поворотился он к своим спутникам, – видать не судьба нам нынче лосятинки попробовать, давайте в город собираться, раз такие дела.

И через несколько минут кони понесли их назад, той же дорогой, по которой они совсем недавно ехали на охоту.

* * *

– Ты просто не знаешь Гарольда, – кряхтел Ольгерд, с трудом натягивая тяжелые праздничные одежды, непонятным образом ставшие ему заметно тесноватыми. – Он совершенно не придает значения всяким там церемониям. Для него почет– тьфу! В Царьграде он со своей дружиной служил в дворцовой гвардии, приглянулся самой императрице Зое. Она за муж за него хотела выйти, базилевсом сделать, так он отказался.

Домогара фыркнула:

– Еще бы не отказался! Этой Зое полвека скоро стукнет, корова от жира распухшая. Готова поспорить, что там дело не обошлось без смазливой молодайки. – Княгиня склонилась над зеркалом, подмазывая полные губы карминовой помадой. Со времени своего сказочного омоложения она заметно пополнела и теперь нравилась и себе, и, главное, Ольгерду не в пример больше прежнего. Особенно теперь, разряженная в пух и прах, завлекательно пахнущая дорогими иноземными благовониями, с подведенными сурьмой веками. Князь с медвежьей грацией приобнял супругу за талию, за что немедленно получил чувствительный тычок в подреберье.

– Ты как всегда права, душенька, – заюлил Ольгерд. – Гарольд был влюблен в ее племянницу Марию, деву замечательной красоты. Императрица так разозлилась, что упекла его в тюрьму, представляешь?

– Такие, как твой братец Гардрада, завсегда в девках, как в малине, – отозвалась Домогара, вполне довольная собой. – Я чаю, из узилища его опять баба спасла?

– А как же, – хрюкнул Ольгерд. – Одна тамошняя в него влюбилась, прокралась к башне, где его держали, и вытащила веревкой, которую сплела из своих волос.

– Надо думать, что с собой на корабль он эту лысую спасительницу не пригласил, – задумчиво проговорила княгиня. – Так или иначе, встречать мы его будем с почестями, как подобает. Пусть знает, что ты здесь тоже не лаптем щи хлебаешь, – Домогара выпрямилась и одобрительно огладила мужа по могучим плечам. Так, рука об руку, они и вошли в залу.

Челядь уже расставила пиршественные столы и расстелила шитые шелками скатерти. По углам гусляры и скоморохи тренькали струнами, распеваясь. Князь с княгиней устроились в красном углу. Рядом с ними рассаживались слегка недовольные дружинные. Пышный прием, оказываемый их князем пришлому выскочке, казался воинам делом совершенно лишним. Только боярин Шкирняк, невысокий щуплый человечек, всюду совал свою хрящеватую лисью мордочку, проверяя все ли готово, да нету ли в чем какого урону.

– Лебедей-то куда ташищь, телепень недопесый, – ругался он на одуревшего от кухонной суеты паренька. – Послы еще не пришедши, меды не питы, а ты птицу волочешь!

Ольгерд милостиво кивнул боярину, видя такую заботу. Кроме того, он никак не мог забыть, что совсем недавно чуть не подстрелил его сына Борислава.

Гарольд Гардрада появился в дверях со всевозможной помпой. Хоть он и не вышел ростом, но гордая осанка и величественная стать, казалось, делали его выше.

– Какой красавчик! – не сдержавшись, шепнула Домогара мужу, сжав его руку.

Гардрада и в самом деле был чудо как хорош. Длинные русые кудри лежали по плечам золотой волной. Выразительные голубые глаза обрамляли мохнатые черные ресницы. Не удивительно, что ромейская базилисса Зоя, известная своим неистовым мужелюбием, не устояла перед таким молодцом. Гарольд стремительно прошел к князю, оставляя далеко позади свою немногочисленную дружину.

– Гой еси, пресветлый князь, – склонился он перед Ольгердом. – Так к тебе следует теперь обращаться? – И троюродный кузен скорчил преуморительную мину.

– Будет тебе, Гарольд, – князь смущенно засопел. Домогара удивленно уставилась на мужа: таким она его никогда ни видела. Внезапно она поняла, что в детстве этот заморский кузен всегда помыкал Ольгердом, подсмеивался и издевался над ним. Только долго удивляться своему открытию ей не пришлось, потому что Гардрада в изящном поклоне склонился перед нею.

– Госпожа княгиня, позвольте представиться, Гарольд Гардрада, – чудные сапфировые очи смотрели прямо в ее лицо. Под этим настойчивым зовущим взглядом княгиня пунцово зарумянилась и опустила глаза. – Позвольте поднести вам этот скромный дар, – и заморский гость церемонно протянул Домогаре черный полированный ларчик.

– Проходи, кузен, ты желанный гость в нашем городе, – Ольгерд уже справился с собой и обрел прежнюю уверенность. – И пусть люди твои тоже садятся за столы. Голодные, чай с дороги, верно, молодцы? – поворотился он к викингам? – Те довольно загудели.

Тут же побежали слуги, разнося по столам аппетитную снедь. Варяги похватали мясные заедки и зачавкали. Один нурманин, пегий середович в потертом кожаном кафтане, удивленно тыкал коричневым пальцем в соленые рыжики и смеялся.

– Где вас так потрепало? – понимающе спросил Ольгерд у кузена, который успел усесться за стол и теперь не отставал от остальных варягов.

– Поносило нас по Греческому морю, братец, – неотчетливо ответил Гардрада. Нежные поросячьи косточки хрустели под его по волчьи острыми зубами. – Хотели пройти как всегда побережьем, да только отнесло нас совсем в другую сторону – к Трапезунду. Пришлось потом уж через Сурожь добираться. Шли солидно, на трех кораблях, только время уже холодное, осеннее. Море стало неласковым, заштормило. Думали уж совсем добрались, а не вышло. У самого устья Днепра попали мы в ненастье. Два корабля сгинули, а наш на берег выкинуло. – Голос викинга звучал донельзя печально и совсем не вязался с его вполне жизнелюбивым обликом. Русичи внимательно слушали нурманина и понимающе кивали. Многим случалось ходить в Византию, и они прекрасно знали, сколь коварным может быть море, особенно во время осенних штормов.

– До нас дошли слухи, что из Царьграда ты уплыл не один? – лукаво спросил князь у кузена. Домогара мигом навострила уши.

– Это ты про Марию? – меланхолично уточнил Гарольд.

– Про нее самую, – усмехнулся Ольгерд. – Купцы тамошние у нас были недавно, успели про твои подвиги порассказывать. И как племянницу императрицы из Царьграда умыкнул, да говорят не одну, а с казной? Правду бают или брешут?

– Когда это купцы правду говорили, – отшутился Гардрада, неловко покрутив шеей, словно литая золотая гривна душила его. – А Мария точно с нами плыла. Только то ли от тоски по родной стране, то ли от недуга чревного скончалась, бедняжка. А что это у вас песенники не поют? – Вдруг обратился он к Домогаре. Та пожала плечами. -Не потешить ли мне вас песней походною?

– Гарольд еще в юности прославился как знатный скальд, – пояснил Ольгерд жене. – Так как он, в Норвегии висы складывать никто не умеет.

– Один раз это умение даже спасло мне жизнь, – рассмеялся Гардрада. -Помнишь сражение при Стикльстаде? Тогда еще погиб наш брат Олай. – Князь печально покивал головой, и разговорчивый гость продолжал: – Мне еще пятнадцати не было, а ран я получил– впору любому ветерану. Битву мы проиграли, и наши драпали, позабыв про раненых. Валялся я среди трупов и уже начал слагать себе погребальную песню, когда меня подобрал один крестьянин. Потом он говорил, что я орал так громко, что его любопытство разобрало, кто это там так глотку дерет.

Слегка захмелевшие от выпитой медовухи воины раскатисто грохнули.

– Песню, Гардрада, давай песню, хевдинг! – закричали нурмане. Русичи согласно поддержали.

Гарольд встал из-за стола, откинул черный, подбитый византийским пурпуром плащ и тренькнул струнами. Пославив, как полагается в начале песни одноглазого Одина, Гардарада с педантичностью летописца начал перечислять свои подвиги: восемьдесят замков, взятых приступом, несметные сундуки, набитые золотом и драгоценными камнями. Где только не сражался славный Гарольд– и в Африке, и на Сицилии, и в Палестине. Русичи с уважением стали поглядывать на пришлого гостя: и собой невелик, а видать, добрый полководец, по свету побродил– вон, как его судьба побросала! Домогара тоже во все глаза смотрела на троюродного кузена. Вон он, оказывается, какой герой! Никогда еще прежде не доводилось ей встречать столь обходительного и доблестного богатыря. Ольгерд же мрачнел и надувался медовухой. Под конец застолья слуги с большим трудом выволокли его из-за стола. Однако мирно уснуть этой ночью князю так и не пришлось. Ему снова привиделся маленький дедок, размером чуть поболе кошки. Сморщенное как печеное яблоко личико украшала длинная окладистая борода. На голове старичка красовалась шапка, словно позаимствованная им у гриба-боровика. "Сам с лапоток, борода с локоток, " – мелькнуло в захмелевшем создании Ольгерда – "Просто как в сказке получается". Сказочный дедушка удобно устроился на животе у князя и начал вещать. "Вставай, повернися, поднимися и пройдися! Сиднем не сиди, на мир погляди! Пойди туда, не знаю куда!" Потом малютка слегка передыхивал и начинал вещать все с начала. Ольгерд пробовал двигать пузом, чтобы стряхнуть зловредное создание, но ничего не получалось– тело совершенно не слушалось его, словно налитое свинцом. Так прошла ночь. Поутру на князя было страшно смотреть.

И, конечно, первым посетителем к нему в светелку ворвался троюродный кузен, которому вчерашняя пьянка не принесла даже головной боли. Гардрада был свеж как огурчик и весел как зяблик. Бесцеремонно плюхнувшись на кровать Ольгерда, и не обращая никакого внимания на его стоны, он уверенно заявил:

– Тебе надо проветриться, дружище! Викинг не должен засиживаться дома, у теплого очага. Сам он теряет задор и жизненную силу, а паруса его кораблей побьет моль. Скажи-ка, как давно ты не выходил в море?

Князь пробурчал что-то невыразительное. Гарольд усмехнулся.

– Тому, кто позволяет себе расслабиться, боги не посылают удачи, брат. Пошли с нами, Ольгерд. Ты раскис в своей Гардарике, а морская соль исцелит тебя, вот увидишь!

Неожиданное предложение Гардрады поставило Ольгерда в тупик. Как он может уехать? Как бросить людей, ждущих от него защиты? И Домогару с детьми? Но чем дольше он думал, тем привлекательнее казалась ему эта идея. Снова почувствовать на лице соленые брызги, утихомиривать рвущийся из рук парус! Да и слава героя ему бы совсем не помешала бы. Хоть и пьян он был вчера, да помнил, как смотрела Домогара на Гарольда с его восьмьюдесятью взятыми замками. Курва! Ольгерд зарычал и тут же закашлялся. Может быть, тогда ему хоть удастся выспаться. Что там говорил этот старикашка? Пойди туда, не знаю куда? Все одно к одному! Князь с трудом разлепил заплывшие глаза.

– Куда ты собрался, Гарольд? Снова в Царьград?

– Смеешься, братец? – ощерился Гардрада. – Будем подниматься по Днепру, и дальше до Новгорода. Дошло до меня, что в Норвегии королем стал мой племянник, Магнус. Вот, хочу вернуться, посмотреть, чем он одарит дядюшку. Вот только кораблик мой чинить теперь долго придется...

– Пойдем на моих лодьях, – уверенно произнес Ольгерд. – Дам тебе телег и лошадей, перетащишь со своими людьми добро и оружие. Хватит вам седмицы?

– Более чем, – быстро кивнул Гарольд. Он весь подобрался, словно уже был готов бежать.

– Давайте с богом, – князь уже сидел в кровати. Казалось, с принятым решением к нему возвращается уверенность и здоровье. – Мне тут кое-что тоже порешать придется.

Решать Ольгерду пришлось не кое-что, а целый воз и маленькую тележку. Начать с того, что никому из ближнего окружения его планы не пришлись по душе. Домогара снова начала ругаться и жаловаться, что муж бежит от нее и детей. Старец Порфирий в сердцах сказал Ольгерду прямо:

– Ты князь только пока княжишь, да сам в стольном городе сидишь. Пойдешь, сбежишь с дружиною неизвестно куда, кто город и людишек защищать станет? Тут же разговоры пойдут, что, мол, нам такой князь и вовсе не надобен, другого хотим. Ты об этом подумал?

– А я устал думать и рассчитывать, – орал, распаляясь, Ольгерд. – Устал я решения принимать, жить как нужно и как должно. Живой я человек, живой, понимаешь?

Так и не пришли они к согласию. Порфирий в гневе заперся у себя в монастыре, а Ольгерд стал спешно собираться в дорогу. Корабли осматривали, где надо– починяли, где надо– смолили. Запасали в дорогу харч-провизию. Всю дружину, все же, порешил князь с собою не брать. Видно, что-то из сказанного отцом-настоятелем все же дошло до его упрямой головы. В поход рвались молодые воины, безусые, еще не побывавшие в боях. Их и собрал Ольгерд с собою идти туда, не знаю куда. Серый радостно ждал приключений и торопил минуты, ждал отъезда. Шиш совсем не разделял его чувств.

– Ох, чует мое сердце, не к добру этот стервец у нас вынырнул, не к добру, – причитал он, ругая Гардраду. – Вот, помяни мое слово, Серый, впутает он нас в историю, а сам, как всегда, выкрутится. Смолоду он таким паскудником был, а с возрастом люди только хуже становятся, уж поверь.

Со временем, когда прошла уже половина седмицы, и стало ясно, что с приготовлениями в дорогу успевают в срок, Ольгерд стал задумываться, кого же он оставит в стольном граде вместо себя. Посоветоваться с Порфирием он не мог, старец по-прежнему сидел у себя в монастыре, а гордость не позволяла князю первому идти на поклон. Он уж совсем надумал оставлять наместничать Шиша, своего старого дядьку, да тут подвернулась иная кандидатура.

Когда в очередной раз князь прохаживался по пристани, проверяя, все ли делается как должно, в ноги ему бросился боярин Шкирняк.

– Не погуби, светлый князь, не отнимай мое дитя. Дитятко мое малое, неразумное, сам не ведает, что творит...

– Хорош плакать, боярин, – оторопелый князь бросился поднимать валяющегося в грязи Шкирняка. – Какое-такое дитятко я у тебя отнял?

Около них уже начала собираться толпа, заинтересованно ловящая каждое сказанное слово. Что там такое еще учудил их князюшка, что не самый бедный горожанин бороденкой обметает носки его яловых красных сапожек?

– Одно у меня дитятко роженое, сынок мой богоданный, Бориславушка! – рыдал в голос боярин. – Не губи, господин!

Ольгерд начал догадываться, в чем собственно дело. Рыжий Борислав истовее многих просился в поход с нурманами. Князь подтрунивал: "Как же женку свою молодую одну дома оставишь? А ну как заскучает без тебя? " Детина, краснел, но держался стойко: "Ништо, не успеет чай, быстро туда-сюда обернемся. Зато подарков навезу– радоваться будет, любить меня станет!" Ольгерд с легкой душой брал парня с собой. И ратник он был добрый, и корабельному делу обучался. Вот только совсем не ожидал князь такой реакции отца Борислава.

Шкирняк был местным, своим полянским словенином. По-пьяному делу частенько случалось боярину похваляться, что род его на здешней земле сидел, когда люди еще и железа не знали, костяными гарпунами дичь били. Сам он истово поклонялся Сварогу и другим старым богам. Удивлялся Ольгерд, почему отец дозволил своему единственному сыну-наследнику покреститься, принять веру Христову и сменить свое языческое прозвище на новое христианское имя. Как-то раз даже спросил об этом Шкирняка, на что тот довольно уклончиво сказал, что времена, мол, новые, парень в дружине, где почитай все христиане, пусть уж так и будет. А теперь такое! Конечно, жаль, но придется Бориславу остаться дома.

Обнадеженный в отношении сынка, Шкирняк опять принялся валиться князю в ноги. У Ольгерда уже начала ломить поясница от непрестанных попыток поднять неожиданно тяжелого боярина.

– Брось землю жрать, – рявкнул князь на него как можно грознее. Маневр подействовал– Шкирняк присмирел и только изредка дергал себя за рыжую растительность на остром подбородке. Довольный произведенным эффектом Ольгерд продолжал: – Не просто так я сынка твоего от службы ратной ослобонил, заместо Борислава сам мне отслужишь. – Боярин оторопел и удивленно вылупил на князя свои янтарно-желтые глаза, приобретая необычайное сходство с блудливой козой.

– Не боись, за тридевять земель плыть не придется, – успокоил его Ольгерд, радуясь пришедшей ему в голову удачной идее. – Останешься здесь моим наместником, пока я не возвращусь. Будешь земли мои беречь и богатство приумножать как свое собственное. Смотри, ежели что, спрошу строго!

– А..ва...не изволь сумлеваться....– только и мог выговорить изумленный Шкирняк, снова валясь Ольгерду в ноги. Князю снова пришлось нагнуться, чтобы помешать неуемному боярину облобызать сапог, но тут в пояснице что-то хрустнуло, и дикая боль разлилась по всей спине, словно кипящая смола.

Вечером, натирая мужа едкой и на редкость вонючей мазью, Домогара от души выговаривала ему:

– Куда ж ты собрался? В какие такие северные моря? Хорошо, сейчас твой прострел я вылечу, а потом как? Знаешь ведь, что теперь до первого сквозняка!

– Я сам решаю, что мне делать, – сердито кряхтел Ольгерд. Сильные руки княгини мяли его спину как тесто в кадушке.

– Решаешь? – снова сердилась Домогара. – Хорошо же ты, муженек, нарешал. Сам в моря, а наместником Шкирняка оставил! Да любая собака от Подола до Копырьева конца тебе скажет, что жаднее и пакостнее мужичонки свет не видывал. Только ты с дружиной вон, как боярин твой меня с детьми на все четыре стороны погонит, хорошо, коль до смерти не изведет. На кого ж ты нас оставляешь? – и горячие жгучие слезы закапали князю на спину, смывая лекарство.

Ольгерд перевернулся. Спине полегчало.

– Ну, хочешь, я его заставлю клятву дать страшную? Пусть Роду в святилище кровью своей поклянется, что вовек ни тебя, ни детей не обидит. Успокоишься тогда?

Ничего не ответила Домогара, только махнула рукой и ушла в опочивальню.

* * *

– Э нет, боярин, так не пойдет, – звучал скрипучий голос волхва. Он открыл деревянную шкатулку и высыпал на прелую листву ее содержимое. – Мы с тобою сговаривались за три золотых гривны, а что тут?

Мелкие медные и серебряные монетки сиротливо сгрудились в кучку. Оговоренной суммы явно не набиралось.

– Спасибо скажи, Оканя, что это даю, – Гарольд Гардрада вальяжно развалился на мягком седалище из рысих шкур, устроенном услужливым рабом. – Ты и этой малости не заработал. Ольгерд сам захотел со мной идти, и сам лодьи предложил. А про фокусы твои со снами я и знать ничего не знаю.

Глаза старого колдуна полыхнули злыми зелеными искрами:

– Уговор у нас был, боярин, – упрямо бубнил он. – Я на брата твоего старичка-сноедца насылаю, сна его лишаю, да за море плыть налаживаю. А ты по исходу дела расплатиться со мною обещался.

– Слышали, что этот старик бормочет? – поворотился нурманин к своим людям. Они стояли неровным полукругом, закрывая волхву дорогу. За спиною Окани жадно булькало черное болото, отступать ему было некуда. – Он ведь только что сам признался, что хотел своего князя порчей извести. Может, разберемся с ним сами, уж больно хлопотно до стольного града сквернавца тащить!

Викинги согласно загоготали. Они выдвинулись и начали наступать на Оканю. Один из них– пегий и плотный, тот, что давеча удивлялся соленым рыжикам, выскочил вперед, вращая над головой массивной секирой. Перед ним стоял всего лишь тощий кособокий старик. Забава обещала быть знатной. Ратник не учел только одного, сила волхва– не в мышцах.

Худые, желто-древесные пальцы Окани с хрустом вытянулись, на концах их зазмеились фиолетовые молнии. В то же мгновение сивобородый упал в корчах, хватаясь за лицо. Жгучие искры кусали его белую кожу. От нестерпимой боли воин дико выл.

– Ну, что, храбрецы, охота ли кому еще с Оканей сразиться? – волхв удовлетворенно потирал сухонькие руки. Варяги дружно попятились. Гардрада вскочил, хватаясь за меч.

– Ты железку-то не тревожь, боярин, – процедил сквозь длинные желтые зубы старый колдун. – Не поможет тебе она.

– Благодари богов, старик, что времени у нас мало, – Гарольд все же вынул меч, и теперь осторожно отступал, целя острием в лицо Окани. – Поднимайся, Хельги, нечего лакать болотную жижу, у Ольгерда нас ждет славная медовуха.

Поверженный варяг кое-как встал. Лицо его было обезображено глубокими ожогами, а один глаз заплыл. Товарищи со страхом глазели на его раны и сочувственно прищелкивали языками.

– Идите, нурмане, – проскрипел волхв. – Только помни, Гардрада. Мы с тобой еще не рассчитались.

– Каркай, старый ворон, – расхохотался хевдинг. Недавний испуг его прошел, и к нему быстро возвращалось его обычное лихое зазнайство.

***

Ольгерду оставалось еще одно, последнее дело– принять клятву Шкирняка. Что не учинит боярин измены и будет честно блюсти вверенные ему земли. Всеобъемлющий и вездесущий Род-Святовит должен был быть свидетелем принесенных обетов. Четырехликий бог, всемогущий податель жизни на земле особенно почитался русичами. Он вдувал жизнь во все живое на земле и метал с неба дождевые струи и молнии. Именно в его святилище и вошли супруги. Князь и княгиня были одеты в праздничные одежды. За ними служанки вели принаряженных детей.

Капище окружал неглубокий ров с восьмью расширениями-лепестками по сторонам света. В каждом из них горел все очищающий огонь-защитник. Святилище находилось под открытым небом. День выдался ненастным, налетавшие порывы ветра рвали серые полотнища туч. В центре круглой площадки высился покрытый красной краской огромный идол. Все его головы на четырех шеях были покрыты одной общей шапкой. В правой руке Святовит держал рог, сделанный из разных металлов. Левая рука была согнута и упиралась в бок. Одежда идола достигала голеней. Ноги же были сделаны из другого дерева и так искусно присоединены, что только при тщательном осмотре это можно было обнаружить. Босые ступни бога стояли прямо на земле. Около можно было видеть узду, седло и меч необычайной величины; украшенный резным серебром.

Шкирняк с семейством был на месте уже давно. Да и другие словене набились во множестве, не только язычники, поклонявшиеся прадедовским богам, но и крещеные христиане. Всем было куда как интересно, что за слова будут произнесены боярином перед горящей крадой– божьим алтарем. Люди знали, что Род строго взыскивает с клятвопреступников; не было еще случая, чтобы услышанные им обещания остались невыполненными.

Из людской толпы к Ольгерду величавым шагом вышел жрец, длинные одежды которого со свистом рассекали воздух. Поприветствовав князя почтительным кивком, он протянул ему грамотку.

– Что это? – с удивлением спросил Ольгерд, щурясь на разбегающиеся мелкие буквицы. – Чернила, поди, из орешков дубовых, не разобрать ничего!

– Писание сие есть клятва твоего боярина, пресветлый князь, – с достоинством ответствовал жрец. – По ней он и читать будет, так что допрежь не взглянешь ли?

– Что там смотреть, – отмахнулся князь. Весь день он чувствовал себя не в своей тарелке. Уж скорее бы закончить все, да поплыть с Гардрадой куда глаза глядят. Бессонница почти совсем доконала его, и плохо скрываемое недовольство Домогары радости его существованию отнюдь не добавляло. Вот и сейчас, она яростно сопела под локтем, и пинала его острым каблуком в лодыжку, не одобряя легкомысленного отношения к церемонии. Пришлось пробежать глазами представленную цидулку.

– Ну, что, тут, все по форме: "...беречь и защищать земли твои и людей на них...". Да уж будь любезен, и про семью не забудьте. Ага, вот тут про них: "...чада и домочадцы с преданной и любимою супругою Домогарой..." Видишь, душенька, тут и про тебя есть, так что не переживай.

Под горящим взглядом жены, Ольгерд неспешно свернул пергамент и протянул назад терпеливо ожидающему жрецу.

– Все путем, отче, пусть так и читает Шкирняк. Давайте начинать, холод нынче собачий, да и время уже не раннее.

Священник склонился и отошел к алтарю. Церемония началась. Невысокий боярин, полный осознанием важности момента чуть запинаясь, произносил слова клятвы. Долго читал, с перечислением всех вверенных его попечению мест и волостей. Красный Святовит недовольно взирал на собравшихся всеми своими четырьмя ликами, и холеные усы его надменно топорщились.

– А также возвернуть по первому требованию господина моего князя из перечисленного все, что пожелаю. Клятве сей призываю в свидетели, тебя, Род всемогущий, ибо ведомо тебе все на земле творящееся, – голос Шкирняка звучал громко, как из пивной бочки, а мощные порывы ветра рвали фразы и относили их далеко, к берегам Почайны.

"Слава богу, вот уже и конец, " – подумал утомленный Ольгерд. Однако, он ошибался.

– Теперь слова изреченные кровью скрепить надобно, – громогласно прозвучал голос жреца. У него в руках тускло блеснуло стальное лезвие. Боярин приблизился к идолу и неловко начал освобождать правую руку из жесткого парчового рукава. Молочно-белая длань, густо покрытая рыжим волосом и веснушками, казалась какой-то неприличной и совершенно неуместной перед застывшими ликами бога. Одно движение, и кровь темными каплями стала стекать в подставленный жрецом рог. Толпа дружно ахнула, а Домогара слегка пошатнулась. Князь поддержал жену, и шепнул ей на ухо:

– Такую клятву вряд ли кто нарушит!

– Да ты слышал ли, что он, мерзавец, говорил! Мол, верну, что пожелаю! Где были твои глаза, когда цидулку ту читал? Теперь-то уж ничего не поделаешь!

Княгиня выпрямилась и одарила мужа гневным взглядом.

Это не помешало ей иступлено рыдать на следующий день, провожая Ольгерда в дальний путь:

– На кого же ты нас, сокол ясный, покидаешь! Ненаглядный мой, сердце мое, куда ж ты от деток своих уезжаешь! В какие края заморские, страны неведомые!

Ничего подобного князь от своей грозной супруги раньше отродясь не слыхивал. Нет, все-таки, не зря он собрался в путь-дорогу, совсем даже не напрасно. И, пришедши в хорошее расположение духа, Ольгерд крикнул во все горло:

– Куда глаза глядят, куда волны погонят и ветер подует! Плыву туда, не знаю куда!

То, не знаю что.

Серого неудержимо тошнило. Оказалось, что он совершенно не переносит качку. Даже небольшое волнение, легкие барашки волн вызывали у бедняги такой приступ дурноты, что сердце останавливалось, а желудок норовил вывернуться наружу. Вот и теперь он опять не успел добежать до борта. На чистом свежевыскобленном дереве образовалась безобразная лужа наполовину переваренной еды.

– Опять этот щенок заблевал все вокруг! – на палубу слегка раскачиваясь вышел Гардрада. Он брезгливо обошел изгаженное место и направился к Ольгерду. – Давно пора ссадить его на берег. Если уж ты не хочешь просто кинуть сопляка за борт, то изволь– пришвартуемся у Любеча. Тамошний князь даст за него хорошую цену. Заодно и продовольствием запасемся. Лично меня уже мутит от каши и квашеной капусты. Только свиньи могут ее лопать в таком количестве!