Текст книги "Пурпурное Древо Порфирия"

Автор книги: Лариса Чурбанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Чурбанова Лариса Михайловна
Пурпурное Древо Порфирия

Предлагаю вашему вниманию роман-фэнтэзи «Пурпурное древо Порфирия» по миру древней Руси. Тогда христианство только зарождалось на славянской земле, и алчные волхвы творили зло, прикрываясь могущественными богами. Тогда на русичей обрушивались не только воинственные степняки, но и греки вместе с норманнами. Тогда всем людям нужен был сильный и храбрый защитник, сумевший бы водворить мир от Варяжского до Русского моря. И им стал князь Ольгерд, русич варяжских кровей. Но, разумеется, он не один – его спутниками на сложном пути станут княгиня Домогара и монах Порфирий. Вместе они победят всех врагов, помогут населению и принесут долгожданный мир.

Первые шесть произведений рассказывают о прошлом и настоящем главных героев. Остальные восемь рассказов – это повествование о путешествии князя Ольгерда до саамских земель, где он столкнется и с предательством, и с разочарованием, и с непобедимым врагом. Но в итоге все сложится благополучно, и Ольгерд вернется к себе домой, где бесчинствует боярин Шкирняк и осмелевшие печенеги.

На страницах романа вы встретите бешеных вилл, византийских царевен-вампиров, добродушных польских драконов и хиппующую Бабу-Ягу. Это далеко не полный список всех колоритных персонажей романа.

Пурпурное древо Порфирия

Князь был благостен и смирен. Катал шарики из хлебного мякиша и загонял их в расползающуюся от опрокинутой винной чаши лужицу. Чистая детская улыбка играла на его белом лице.

Гуляли уже второй день. Дружинных, что послабее, челядинцы собирали под столами и волокли во двор. Остались только самые крепкие, но и они уже начали сдавать. Сам князюшка осушит еще чарку-другую зелена вина, да и пойдет в разгон. Благостное добродушие смениться покаянным юродством. Напиваясь до изумления, пресветлый князь Ольгерд принимался обстоятельно и со вкусом горевать над своим убожеством. Это его свойство было хорошо известно, и пользовались им все, кому не лень. Вот и старец Порфирий долго выжидал, прежде чем войти. Высчитывал да выгадывал. Монахи, они народ хитрый– все в точку расчислил. Только завидел его князь– обрадовался, кубок поднимает.

– Проходи, – говорит, – отче, выпей с нами. Грешные мы, конечно, человеки. Духом сирые и убогие, но ты уж уважь нас, посиди рядышком.

Видать стало Ольгерда забирать– начал он сокрушаться.

– Темные мы, отче, темные. И я такой, а уж они, – махнул князь перстнями на богатырей своих, – тем паче. Вразумил бы ты нас, рассказал бы побывальщину про иные страны. Как люди там в благолепии живут, да чем их земли противу иных славятся.

– Что же тебе поведать, княже? – отозвался Порфирий. – Разве что про чудную страну Опир, что питается водами реки из самого Эдема текущей. Бают люди, что обретается в тех краях мудрый зверь носорог. Каждый час славословит он господа и в несказанной кротости своей вкушает лишь траву. И открыты ему все тайны земные. Буде спросит его кто– всем дает он ответ.

Порфирий многозначительно замолчал, опустя очи долу. Князь от умиления всплакнул.

– Ишь ты, скотина, – причитал он, – а сколь блаженна. А вот ты, Акинша, – и Ольгерд ткнул пальцем в могучего детину, упившегося до положения риз. Парень изо всех сил боролся с дремотой, и поэтому вид имел на редкость дурацкий. – Ты ведь человек, а всей мудрости в тебе – только мед да пиво жрать.

– Я, а... ва... да, – только и мог произнести невольный собеседник князя и рухнул на дубовые доски стола.

– Что за люди, что за люди, – закручинился самодержец. – Ну, скажи еще, Порфиша, потешь душу.

– А еще сказывают, что в Китае есть Камень Судьбы. Коли подойдет к нему человек, то камень тот непременно все про него расскажет: кто таков, кто родители, чем занимается, и что дальше с ним станется. И еще не случалось, чтобы сей таинственный гранит ошибся.

– Ишь ты, в Китае даже камни говорят, а у нас... У, свиномордии...– и князь погрозил кулаком притихшим богатырям.

– Ну, вот ты объясни, – поворотился он к старцу. – За плетень шагнешь– так там непременно чудо, какое никакое. А у нас– скука смертная да серость.

– Не скажи, пресветлый князь, – возразил ему Порфирий. – Может статься, что и в твоей земле отыщется волшебство, божьим провидением сотворенное.

– Какое волшебство, – отмахнулся Ольгерд, и его красивое лицо презрительно сморщилось. – Леший да кикимора из болота– вот и все наше волшебство.

– Истинно говорю тебе, – отозвался Порфирий. – Было мне, княже, видение на этих днях.

Тут уж все взоры обратились к ним. И пьяные и более-менее трезвые боялись пропустить хотя бы слово. А желтолицый от многих постов старец поднялся и принялся рассказывать.

– Явился мне наяву ангел господень и дал узреть мне древо небывалой красоты. Листья его были из чистого пурпура и блистали, словно лал на солнце. И трепетали они сами собой, навевая сладостный запах мирры и ладана. Из светозарной листвы выглядывали прелестные лики и услаждали они слух сладкозвучными псалмами. Такая благодать, такое благорастворение от него исходило, что даже нехристь бы умилился. Пал я на колени перед сим чудным промыслом божьим и молился, пока силы не оставили меня.

Тут инок замолчал, положив руку на золоченый крест, висевший на груди, поверх черных одежд.

Князь поднялся:

– Повелеваю! Древо сыскать и мне представить. Молодцу тому, кто волю мою исполнит, жалую шубу с плеча и меру золота.

Не успел он договорить, как богатыри повскакали со своих скамеек. Как стремящееся на водопой стадо, ринулась дружина из палат белокаменных. Поседлав коней, разъехались витязи в разные стороны пытать свое счастье молодецкое, искать древо пурпурное.

***

Порфирий сидел у окна своей кельи. Перед ним лежал богато изукрашенный псалтырь. Но книга так и оставалась раскрытой все на той же странице. Мрачен старец да и о другом видно думает, устремив свой взор на монастырский двор и сад.

Шелестят там дерева зеленой листвой. Яблоня под наливными яблочками к земле клониться. Изредка раздается мягкий стук– переспелые груши падают на жирную благодатную землю. Только не то все это. Обыкновенное, скучное, серое. Порфирий горько усмехнулся. " Впору мне как Ольгерду зарюмиться о своей сирости. А может, и нет на свете никаких пурпурных деревьев? Так, поблазнилось на старости лет, от поста да мечтаний пустых. Прельстилась душа светом несказанным, а кругом лишь грязь да отребье. Вон Шнырь идет, реальней некуда. Господи, ну и вонь же от него всегда, даже сюда, в покои доносит. Увещевали его братья, сурово даже уговаривали, так нет же. С каким только дерьмом не возиться, вот и смердит аки пес окаянный. И ряса то вся рваная, в грязи, и морда самая непотребная. И ведь в храм таким же заявиться, с него станется.

Старец в сердцах отвернулся от окна. Уж скоро полгода исполнится, как повелел князь отыскать древо, а толку? Этим дуболомам только вшей в голове искать, да и то еще как повезет. Ведь кажется, ясно им все растолковали, а что они привозят?

Один притащил целый куст хмари болотной. Нанюхался ее испарений, так ему не только пурпурное древо почудиться могло. Как еще не свалился с коняги на полпути? Поистине, крепость телесная у дружинных удивительна. Им бы еще разума духовного хоть толику малую. Ведь что творят! Не поверил бы, коли сам не видел.

Месяца еще не минуло– бегут с княжьего двора, зовут, привезли мол. Захолонуло сердце, бросился скорее, мало не бегом бежал. А что оказалось?

Стоит посередь светлицы богатырь, чернявый такой, грудь колесом выпятил– гордиться. Держит тюк огромный, в холстину завернутый.

– Вот, отче, Будимир из Луцка привез-таки древо, – улыбается князь, под ручку берет и подводит прямо к тому тюку. – Мы без тебя уж и открывать не стали думали, вместе порадуемся.

Развернули, а там, царица небесная, спаси и сохрани! Вила лесная на калиновом кусте. И как только этот Будимир смог с ней совладать, уму непостижимо! Хорошо хоть, что как дерюгу сдернули, вила еще не в полной силе была, не то пропали бы все. Еле заговорил окаянную. Так и рассыпалась пеплом, а калина ничего, осталась.

Приступил к богатырю с расспросами, а тот уж и сам понял, что что-то не то учудил, оправдывается:

– Вы же сами сказали– девки на дереве, – гнусит. А я иду по лесу, гляжу: сидит, и титьки голые. Ну, я подобрался тихонечко– шлеп ее по башке, и в рогожку. А оно вона как вышло-то.

С тех пор и перестал Порфирий верить, что увидит когда-нибудь пурпурное древо. Лето переходило в осень. Возвращались понемногу богатыри. Кто– пустой, а кто привозил что-то и вовсе несуразное.

Старец поднялся из-за стола. Пойти что ли в сад, сказать Шнырю, чтоб умылся перед вечернею молитвой. А то перед мирянами совестно от такого непотребства.

Порфирий шел по тропинкам и никак не мог добраться до предмета своего неудовольствия. Было отчетливо слышно, как Шнырь возиться в земле, но густая листва надежно скрывала его.

Ишь, понаделал дорожек, ровно крот, ей Богу. Хотя надо признать, что садовник он отменный. Все у него родиться. Даже князь дарами монастырского сада не брезгует.

– Эй, Шнырь, где ты тут? – устав бродить наугад, окликнул старец садовника.

– Туточки я, батюшка, весь здесь, – отозвался надтреснутый хрипловатый голосок.

Порфирий пошел на звук и обомлел. Перед ним стояло пурпурное древо его мечты, весело шелестя листвой в лучах заходящего солнца. А под его ветвями копался Шнырь. Вынырнув из-под густой багряной кроны, садовник почтительно поклонился и пустился в объяснения:

– Пропалываю я как-то гряду с морковью, а тут фитюлька красненькая такая. Выбросить бы, конечно, да жалость взяла. Вот и посадил. Выросло, вишь. А какое капризное было: коровий навоз ему не то, козий тож. Спасибо, брат Псел надоумил, курьего, говорит, возьми. Тогда и пошло.

Шнырь развел руками, указывая на стоящее сзади дерево. С ветки слетела птица и опустилась ему на плечо. Она повернула к Порфирию свой прекрасный человеческий лик и запела.

Несмеяна.

Кусок сырого мяса, бережно удерживаемый у лица, унимал боль только чуть-чуть.

– А ты медяк приложи, батюшка, – услужливо посоветовал Шиш. – Говорят, очень способствует.

Князь только досадливо отмахнулся. Шиш был его старым дядькой да и вообще доверенным лицом. Только вот больно глумливой и пакостной была ситуация. Ольгерд как дикий зверь метался по светлице. Не видеть бы никого. Уж на что Шиш предан, да и его глаза лишние. А тот все жужжал и суетился не переставая:

– Эти древляне, язви их в корень, бабам своим уж больно много воли дают. Они у них наравне с мужиками. Чуть что не по ним– и в рыло без разговоров, хорошо, когда не скалкой ...

Метко пущенный сапог заставил его замолчать.

А все она, Домогара. Ну, ездил он дань собирать. Хорошо ребята принимали, душевно. Конечно, задержался. А как возвернулся, она сразу за грудки:

– Девками дань брал?

Ну и что, даже если и девками. Он в своем праве. Князь он, в конце концов, или кто?

Ольгерд задумчиво потрогал мизинцем заплывающий глаз и скривился.

Домогара была полонянкой из древлян. Обычно девки у Ольгерда не задерживались, но эта присушила его своим диким темпераментом и неукротимостью.

"Вот она неукротимость-то, вся на морде и вышла! ", – чертыхался разукрашенный повеса. – "Как теперь к дружине выйдешь? Князя баба побила! Ох, пойдут, пойдут разговоры! "

Ноги сами несли его по лестнице, к горенке, где жила его старая нянька.

– Что, голубь, с голубицей своей рассорился? – с ходу определила старушка. – Проходи, садись. Нянюшка тебя сказочкой потешит.

Ольгерд благодарно ткнулся ей в колени. Сухонькие птичьи лапки гладили-перебирали его кудри, а из древних уст лилась неторопливая речь.

– На море-окияне, на острове Буяне, где кот белый за мышью бегал, рос цветок короток, вышиной с локоток. Раз гуляла в том садочке девица-краса. Всех подружек отпустила, косы русы распустила, стала их чесать– причесывать...

Мысли князя тем временем бродили далеко. Вот бывают же где-то девицы– красавицы, скромницы-благочестивицы. Что ж ему-то так не везет?

Нянюшка словно угадала его мысли:

– Жениться тебе надо, соколик, вот и весь сказ.

И, в ответ на недоуменный взгляд Ольгерда, пояснила:

– Да не на твоей псице неуемной, а на деве достойной и родовитой.

– Брось, нянька, – перебил ее бывший воспитанник. – Знаю я этих родовитых. Они все не девы, а коровы разжиревшие, двумя руками не обоймешь.

– Все да не все, – урезонила его нянька, строго поджав губы. – Вот намедни торговые люди приходили, баили, что у царьградского базилевса дочь есть красоты неписанной-несказанной. Как лебедь белая, ходит, глазоньки не подымет. Скромница, каких свет не видывал. Воды не замутит, булочки не надкусит. Даже смеха ее отродясь никто не слыхивал. Вот невеста так невеста, а ты говоришь, коровы.

Старушка шутливо ткнула его в щеку костяшками полусогнутых пальцев. Покалеченный глаз князя тут же отозвался ноющей болью, и Ольгерд застонал сквозь зубы.

– Ой, прости, дитятко, – спохватилась старушка. – Сейчас полечим тебя, к утру и следочка не останется.

Нянька бросилась стучать туесками. Во мгновение ока комната наполнилась густым травяным духом. Пока шло врачевание его ран, князь глубоко задумался. А что? Поддержка Царьграда, да и о династии уже думать пора. Родит ему жена сына-наследника, будет кому земли и дружину передать. Да тихая, да красавица. Может и правда, судьба?

Только кого в посольство снаряжать? Наладишь пышный поезд к будущему тестюшке да нареченной, а они тебе от ворот поворот, получи-ка. Сраму не оберешься. Нет, это дело надо тихо провернуть, по-умному. Жаль, с Порфирием размолвка вышла– а то бы свата лучше и не надо. Монах, ихней веры, по-гречески как другой по матерному понимает. Князь задумчиво поскреб бровь. Ну, кто ж знал, что он так переполошится, древо свое пурпурное отдавать не восхочет? А ведь по-доброму просил: и денег давал и увещевал всяко. Такое чудо только у княжьего престола быть должно. Так нет же– уперся и ни в какую. Теперь волком смотрит.

Придется Шиша посылать. Он человек верный. А далеко будет, так оно и к лучшему– ни о чем таком лишнем не протреплется. В подмогу ему– писаря Любомудра. Один хитер, другой учен– оно и ладно выйдет. А от ушлых книгочеев храни нас бог. Ох, грехи наши, грехи!

***

Болотная жижа противно хлюпала под сапогами. Моросил промозглый осенний дождик. Чав-чав, кап-кап. Тоска зеленая, прости господи.

Любомудр и не заметил, как последние слова вырвались у него вслух.

– А ты что думал, в каретах поедем, что ли? – из серой пелены дождя вынырнула рыжая плутовская рожа Шиша. – Держи карман шире. Наш князюшка куда как прижимист.

– Не могу я больше, – обреченно вздохнул писарь.

– Не боись, брат, прорвемся. Глянь, издаля избушка виднеется? Там и обсушимся и отдохнем малость.

Путники с новыми силами ринулись вперед. Скоро они уже стояли перед неказистым, почерневшим от времени строением. Любомудр собирался шагнуть внутрь, но дядька удержал его за локоть.

– Обожди чуток, резвый. Так дела не делаются.

Он наклонился и развязал заплечный мешок. Кряхтя, отломал от краюхи ломтик, присовокупил сморщенное яблочко и осторожно подсунул под дверь.

– Прими, хозяин ласковый, от непрошенных гостей подношеньице, – чуть нараспев проговорил Шиш. Минуту или две он прислушивался к тишине за дверью. Потом удовлетворенно кивнул.

– Порядок. Теперя можно.

Халупа была давно заброшенной и отсыревшей, но худо-бедно защищала от дождя и ветра. Любомудр сразу бросился на лежанку и принялся сдирать с себя насквозь промокшую одежду. Шиш ожесточенно щелкал кресалом и скоро воздух наполнился смолистым щипачим дымком– избушка топилась по черному. Через некоторое время согревшийся писарь начал осматриваться. Ни хлеба ни яблока на порожке не было.

– Слышь, ты, – смущенно обратился он к Шишу. – А еду то ты кому ... эта?

– А это я тебе, милок, опосля растолкую, – откликнулся тот, заговорщицки подмигивая. – Вот двинемся в путь и за разговором то дорогу и скоротаем. А сейчас спи. Утро вечера мудренее .

Поутру, когда дядька снова кланялся и прощался неизвестно с кем, Любомудра от любопытства прямо таки распирало.

– Нешто ты не знаешь, что в каждом доме дед-домовик живет? – вразумлял его Шиш.

– Ну, то дом, а то лачуга заброшенная.

– В том– то и дело, дуралей. В хорошем доме домовой сытый, сливочками да сладкими заедочками кормленный. А тут дедок одичалый, голодный. Он, может, здесь цельный год один сидел.

– А че сидел-то? Ушел бы, да и все.

– Не могут они так. К месту, к людям привязываются. Я задобрил домовичка, он и не бушевал. А то кто его знает, нашли б за избушкой только наши белые косточки.

Сообщение о столь радостных перспективах до того напугали писаря, что тот спал с лица.

– Да не журись ты, – успокаивал его Шиш. – День-два, а там на лодьи сядем и прямиком до Царьграда– лежи-полеживай.

Пророчества дядьки сбылись. Скоро они уже плавно покачивались на дощатом полу настила. По бокам проплывали леса, пашни, деревушки. Душа Любомудра понемногу возвращалось к равновесию.

– А здесь что, никого угощать не надо? – даже попытался подколоть он дядьку.

– Водянника? – живо откликнулся тот. – Не-а. Это все хозяина нашего дела. – И он ткнул в сторону белобрысого варяга, важно стоящего у носа. – А ежели он у речного царя в немилости– мы тут с нашими яблочками тьфу и растереть– без разницы. Раньше, сказывали, и людей ему сбрасывали, а теперича скотиной обходятся.

Видно, хозяин на жертвы не поскупился – путешествие их проходило отменно. Друзья и оглянуться не успели, как уже стояли на пристани.

Город ошеломил их невиданной суетой, сутолокой и блеском.

Роскошные каменные здания, и кривые глинобитные улочки, где того и гляди получишь чан помоев на голову, а то и ножик под ребро. Жаркий воздух плыл, насыщенный вонью и благоуханием розового масла.

Шиш страдальчески кряхтел, подпарывая края исподней рубахи.

– Что за город! Руку поднять– и то плати.

– Аспиды, гарпии ненасытные, – с чувством вторил ему Любомудр.

Они вместе который день таскались по чиновникам. Дядька торговался, а писарь переводил. Вскорости их золотой запас уже подходил к концу. Однако денежки оказали желанное действие. Не прошло и двух седмиц, а аудиенция у базилевса уже была назначена. Это было редкостной удачей– некоторым приходилось ожидать такой чести несколько месяцев.

Во дворец они прибыли в сопровождении жирного евнуха. Его одутловатое, бледное как луна лицо склонялось то к дядьке, то к писарю.

– Сюда, быстрее, поторапливайтесь, – приглушенно шипел он, с невиданной скоростью протаскивая их по запутанным лабиринтам дворцовых коридоров.

А потом вдруг распахнулись какие-то двери, и сияющее великолепие ошарашило их до глубины души. Среди драгоценного мерцания на встречу им вышагивали горделивые птицы с огромными переливающимися хвостами.

– Павлины, – тихо прошелестел их проводник и мгновенно ткнулся в пол лысой головой. Шиш и Любомудр сочли за благо последовать его примеру.

Неизвестно откуда зазвучала музыка, и с потолка стали опускаться два золоченых трона. В них словно статуи сидели базилевс с женой. Золото и драгоценные камни сверкали на их багряных одеждах яростным вызывающим блеском. От всеобщего сияния и мерцания голова у Любомудра пошла кругом. Он не помнил, что и как переводил, и пришел в себя только в гостинице.

– Вот и все, – подытожил усталый Шиш, – располагаясь ко сну. – Теперь о приданном договориться и домой.

– А как же царевна?

– Чудак ты, и она с нами поедет. Возвращаться-то с комфортом будем, на евонной царственности посудине.

Дело сладилось на удивление быстро. Как и предсказывал дядька, скоро они уже сопровождали невесту в плавании.

– Чтой-то она вся в красном? – удивлялся писарь. – У нас ладушки-молодушки в белое рядятся.

– А ей так по чину положено, – лениво отмахнулся его приятель. – Слыхал, как ее кличут? Порфирогенита, Багрянорожденная то исть. Они в энтих красных тряпках и рождаются и помирают.

– Бледновата только девица-то, чистый мел, – продолжал оценивать невесту Любомудр.

Несмеяна в это время стояла на носу корабля в сопровождении свиты из мамушек-нянюшек, прислужниц и евнухов. Ее огромные неподвижные глаза были устремлены на морские волны. Маленькое мраморное личико поражало полным отсутствием каких-либо чувств.

– Благородная она, стало быть, надо так, – сплюнул Шиш за борт и неожиданно разозлился. – Вот прицепился, как репей к собачьему хвосту, право слово! Что дали, то и везем! Тебе что ли на энтой лахудре жениться?

Ошарашенный писарь молча покрутил головой.

–Вот и молчи в тряпочку. Тоже мне, ценитель, блин, нашелся!

* * *

– Навестил бы ты его, отче. Нешто трудно тебе?

– Нет, Шиш, и не проси, не пойду, – отозвался Порфирий, настоятель монастыря, старый знакомец Ольгерда.

– Все никак не забудешь ему пурпурного древа? – укоряюще вопрошал его Шиш.

– Не пурпурного древа, а жадности неимоверной не могу простить я твоему князю, – отрезал монах.

– Худо ему сейчас, очень худо, отче, – продолжал уговаривать Порфирия дядька. – С лица весь сошел, да не это главное. Раньше-то, помнишь: и то ему надо, и другое, и третье, а сейчас ни до чего дела нету. Как оженился, так ровно сглазили его. Смурной весь стал, молчаливый, ровно неживой .

– А я при чем? Коли болеет, так зовите к нему лекаря или знахаря.

– Нутром чую, не в хворобе тут дело, – тянул свое Шиш. – Сходи к нему, глянь. Нешто сирины да листья красные белый свет тебе застили? Тому ли твой бог учил?

– Молодец, уел ты меня, старого, – развеселился отец-настоятель. – Так и быть, наведаюсь к твоему князю.

С первого взгляда на лицо Ольгерда, монах понял, что пришел не зря. Князь полулежал в кресле, вытянув длинные ноги к огню. В горнице, не смотря на жаркую погоду, топили. Под глазами болящего залегли синие тени, нос заострился, а бледность лица отдавала желтизной лежалого сала.

– Прихварываешь, князюшка? – неожиданно ласково промолвил Порфирий.

– Да нет, отче. Просто устал я чего-то, – словно через силу отозвался Ольгерд . – А ты уж боле не серчаешь на меня, пришел?

– Кто старое помянет, тому глаз вон, – отшутился монах. – А я ведь и на свадебном пиру у тебя не гулял, так подарочек принес тебе да княгине молодой. Глянь!

Старик достал из глубин рясы крошечную богато изукрашенную шкатулку. Повертел ее в руках, понажимал, и вдруг зазвучали колокольцы, и крышечка распахнулась. Внутри под музыку двигались и поворачивались, словно живые, две белые собачки.

– Колдовство, – без всякого выражения молвил Ольгерд.

– Нет, батюшка, механика. Игрушка заводная. Гляжу, не понравилась тебе. Дозволь княгине показать, может, ее порадую.

Князь вяло махнул рукой, разрешая.

За дверью настоятеля уже ждал Шиш, чуть не подвизгивая от нетерпения.

– Ну, чего с ним? Не мучь, отче, говори !

– Потом, все потом, – Порфирий как большая черная птица стремительно летел вперед. – К ней веди, да поскорее.

Они застали Несмеяну неподвижно сидящей за столом в светлице. На положенные приветствия княгиня только кивнула и продолжала по-прежнему неотрывно смотреть перед собой. Коробочка с заводными собачками нимало не взволновала ее, хотя набежавшие служанки вовсю охали и всплескивали руками от удивления. Видно, глядя на их реакцию, византийская царевна слегка оттаяла и сделалась более любезна. Она даже встала и произнесла несколько любезных слов на прощание.

– А теперь– к князю. – Монах уже не бежал, его походка сделалась усталой и ковыляющей.

Ольгерд все полулежал в кресле, даже не сменив позы.

Порфирий обрушился на него с порога:

– Ты кого за себя взял?

Князь изумленно поднялся:

– Белены объелся, что ли?

Но черноризец не унимался:

– Со мной-то все в порядке, а ты вот чуть жизни не лишился, дуралей! Думаешь с чего Несмеяну так скоро и быстро за тебя отдали? Кто ты для них? Дикарь, голытьба, князек северный! А царевну византийскую чуть ли не в седмицу за тебя сговорили. С рук сбыть обрадовались, вот почему!

– Чем тебе моя жена не люба? – хорохорился князь. Но делал он это без огонька, словно отбывая тяжелую повинность.

–А тебе люба? Она хоть раз тебе улыбнулась?

– Она щепетная, благородная, – пытался оправдать свою супругу Ольгерд .

– Не благородная, а нечисть, силы сосущая, тебе в жены досталась, – отрезал монах. – Нету в ней своей жизни, чувств своих нет. Чужое заберет– вот и может руку поднять либо слово сказать. Али не видишь, что до самого дна она тебя выпила, чисто до косточки обглодала?

По лицу Ольгерда текли горькие злые слезы.

– Отчего все так? Отчего она такая сделалась?

– Всегда такой была, – старик расхаживал по комнате, и золотой крест на его груди сверкал гневом и болью. – Дряхлая кровь кесарей, тысячекратно пробегавшая по жилам, изъеденная грехами и пороком. Может еще и сглаз какой при рождении добавился, теперь уж не разберешь.

– Что же мне теперь делать? Ведь она жена мне как-никак, – вопрошал князь. Несмотря на потрясение, он теперь больше походил на прежнего Ольгерда, словно слезы и ярость смыли с него сосущую паутину.

– Княгиню – в монастырь. Помочь ей там не помогут, но как с такими обращаться, они знают. А тебе самому я вот что присоветую: женись-ка ты на бабе простой да без вывертов. Оно и ладно будет.

– Домогара! – застонал Ольгерд, проваливаясь в спасительное забытье.

Прошло совсем немного времени, у князя появились дети. Румяная Домогара часто выносила показывать их народу. Дородная княгиня выплывала во главе целой процессии нянек. Наклоняясь над своими щекастыми отпрысками, она с гордостью декламировала:

– Кий, Щек, Хорив и сестра их Лыбедь.

А князь стоял рядом и смущенно улыбался.

Взгляд волка

Старец Порфирий умирал. Кожа пожелтела и высохла, туго обтянув заострившиеся скулы. Целыми днями лежал он без движения, лишь изредка передвигая по одеялу обессилевшие руки. Служка часто открывал окно, и в тесную келью, заполненную тяжелым духом больного человека, влетал свежий ветерок. Он приносил с собой запахи весны, тонкие, горьковатые и будоражащие.

- Господь дал мне узнать цветение, да только вряд ли доживу я до плодов, - тихо, еле слышно шептал монах пришедшему навестить его князю.

– Ну, ты это брось, отче, - с возмущением отмахивался Ольгерд. – Ты моих детей крестил, ты их и венчать будешь, когда время придет. Ишь чего удумал, помирать!

– Будет тебе, князь, - устало оборвал его Порфирий. – Я, сам знаешь, в хворобах разбираюсь. Каждому на земле свой срок отпущен. Мой к концу подходит.

Однако смирение не входило в число добродетелей Ольгерда. Он твердо решил, что не допустит гибели старца. Только как же ему помочь? Тяжелые думы не отпускали князя ни на минуту. Опечаленный, укладывался он в супружескую кровать.

– Опять грецкого зелья напоролся? – незамедлительно по-своему истолковала угрюмость мужа княгиня. – Сколько раз тебе говорила: на ночь не нажирайся! Съел полсвиньи, и хватит. О здоровье уже думать пора, а ты все как дите малое!

– Цыть, не зуди, - рыкнул Ольгерд. – Без тебя тошно.

– Гляньте на него, тошно ему!– заголосила Домогара. – А мне не тошно на рожу твою смурную глядючи? Сейчас настойки травяной принесу, полегчает.

– Дурища ты неразумная, – беззлобно выругался князь. – Не объелся я, на душе тяжко.

– Случилось что? – обеспокоенная супруга присела на край кровати.

– Да Порфирий уж больно плох. не сегодня– завтра помрет.

– Батюшки-светы! Что ж ты молчал? – всполошилась Домогара. К старцу она питала самые теплые чувства, так как не без основания считала, что именно он устроил ее брак с князем.

– Ну вот сказал, – огрызнулся ее муж. – И что толку? Чем ты ему поможешь?

– А вот и помогу! – княгиня уперла руки в боки. После рождения детей ее габариты стали еще внушительнее. Так что теперь над Ольгердом нависли весьма солидные и разгневанные телеса.

– Я чай не безродная какая! – Домогара горделиво вздернула пухлый подбородок.

– Это ты-то? – князь подавился глумливым смешком. – Что ж у тебя за родня такая сильномогучая?

– Тетушка у меня есть, – скромненько пояснила его супруга. – Старушка в лесу живет. Сходи к ней, от меня подарочек отнеси, может присоветует чего?

– Что-то не припомню я, чтобы тетка твоя у нас на свадьбе гуляла, – буркнул Ольгерд. В принципе, он был не против навестить родню своей жены, тем паче, что этим можно спасти Порфирия. Только в глубине души князя не покидало чувство, что ввязывается он во что-то исключительно паршивое.

– Домоседка она, – отозвалась Домогара. – Почитай уж лет сто из чащобы своей не вылезает. Спать давай. Утро вечера мудренее.

Поутру, с узелком, врученным супругой и верным Шишом, Ольгерд отправился на поиски таинственной тетушки. Искать пришлось недолго. Казалось, что деревья сами расступаются перед ними, указывая дорогу зелеными лапами.

– Гляди-кось, в самом деле, избушка, – обрадовался дядька. Он привстал на стременах и пальцем указывал на уютный веселенький домик, стоявший посреди поляны.

Завидев нежданных гостей, хозяйка выглянула на порог. Солнце светило ей в глаза, и она близоруко щурилась, стараясь разглядеть прибывших.

– Подобру-поздорову вам, тетушка, – низко поклонился князь, спрыгивая с седла.

– И вам того же, гостенечки дорогие, – приветствовала их пухленькая старушка певучим голосом. – А ты часом, не моей ли племяшки муж будешь? – обратилась она к Ольгерду.

– Он самый, – улыбнулся тот. – Она гостинчик вам шлет.

– Ну, так милости просим в дом. Я мигом стол накрою.

Пока старушка вертелась и хлопотала, гости осматривались. Стены избушки были выскоблены и отполированы до янтарного цвета спелого меда. С них укоряющими пустыми глазницами на странников смотрели черепа разных размеров. Одни Ольгерд, как неуемный охотник, признал сразу. Зато другие явно принадлежали зверям в наших местах незнаемым. По углам на полках толпились крынки и горшочки. Некоторые из них даже были залиты воском и запечатаны. Рисунок на одной из печатей показался князю смутно знакомым. Он протянул руку, чтобы рассмотреть его получше.

– Оставь, племянничек, не трогай, – тут же одернула его бабулька. – В горшочках-то у меня не вина заморские, да не медовуха.

– Что ж у тебя там, хозяюшка? – встрял любознательный Шиш.

– В том, который князюшка облюбовал, к примеру, охломон один сидит. Не люблю я их, страсть! – призналась старушка, присев рядом на лавочку и подперев свое круглое личико мясистой ручкой. – Проку от них нет, а уж хлопот! Ему бы только дворцы строить да ломать, а чего путное сделать– у них мозгов не хватает. Да и по-нашему плохо понимает. Сердится, лопочет, а толку– тьфу! Джин, одним словом.

Оробевший Ольгерд в смятении убрал протянутую руку.

– Не тушуйтесь, гостенечки, не стесняйтесь! – запела хозяйка, стараясь разрядить обстановку. – Садитесь-ка моего угощеньица отведать. Оголодали, чай с дороги.