Текст книги "Пурпурное Древо Порфирия"

Автор книги: Лариса Чурбанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Мужчины в недоумении присели к пустому столу, покрытому, однако, яркой нарядной скатеркой.

– Издевается бабулька, – тихо прошептал Шиш, наклоняясь к князю, – Ягарма, Баба-Яга, одним словом.

Слух у старушки оказался отменный. Она тут же повернулась к своим гостям, и в ее зеленых глазах сверкнул плутовской огонек. Наклонившись, она прошептала что-то, и на столешницу словно из ниоткуда стали выскакивать разные явства.

Дядька и князь оторопели, и некоторое время просто не решались пробовать колдовскую еду. Но от нее исходил такой изумительный аромат, что гости не устояли.

– А теперь сказывайте, с чем пожаловали? – принялась расспрашивать их Баба-Яга, когда мужчины, отдуваясь, оторвались от еды.

Ольгерд не тая, поведал, что за печаль подвигла их на посещение тетушки Домогары.

– Да, это дело нелегкое, – сочувственно покивала головой старушка, когда рассказ закончился. – Старец Порфирий человек не простой. Он и травы всякие знает, и в лекарстве разумеет. Стало быть, средство тут нужно чудесное, чтобы и мертвого на ноги поставило. Где-то тут у меня книжица была, коли не затерялась. Сейчас гляну.

Быбулька заторопилась куда-то за печку. Некоторое время оттуда слышались только охи и шорохи. Потом вылезла Баба-Яга вся замаранная паутиной, но с огромной книгой в вытянутых руках.

– Память-то у меня уже не та стала, деточки, – доверительно улыбнулась она гостям, быстро переворачивая страницы. – Вот оно, нашла!

Ольгерд было сунулся поинтересоваться, что же там такое, но увидел только непонятные закорючки. Тетушка Домогары сосредоточенно водила по строчкам пальцем.

– Есть одно место, куда каждые сто лет прилетает волшебная птица Феникс. Как становится она старой, восходит она на пылающий костер. Пройдя же очищение огнем, вновь возрождается в юном облике. Так вот, ежели из той молодой птицы перо выдернуть, истолочь, да дать какому человеку немощному, тот мигом здоровехонек сделается.

– Да пока еще те сто лет пройдут, не только Порфирий, мы сами преставимся, – вырвалось у возмущенного Шиша.

– Погоди, сейчас прикину, – ответила старушка и забормотала. – Меркурий в пятом доме, так и союзам благоприятствует, третья фаза луны... Точнехонько через три седмицы все и случится, голуби мои сизокрылые. Коли быстро побежите – тик в тик успеете.

Князь, не раздумывая, вскочил и уже стоял на пороге, когда бабка окликнула его:

– Постой, тут еще приписочка есть. Чтобы птичка не улетела и дала перышки свои подергать, угостить ее надо. Я, признаюсь, по-французски-то не сильно понимаю. Вроде бы какие-то "пом'д амур" эта тварь уважает очень. Яблоки любви, то есть. Так что яблочками вам запастись придется.

– Куда хоть ехать-то? – спросил как всегда практичный Шиш.

– А за солнышком и ступайте. Оно выведет.

Как только они выехали с поляны, князь осадил своего коня.

– Возвращайся домой, – приказал он дядьке. – Чтоб было, кому за всем присматривать. Я один поеду, – и, отметая все возражения, произнес: – В долгу я у Порфирия. Кабы не он– лежать бы мне сейчас во сырой земле, а то и похуже.

Шиш в оцепенении смотрел на могучую фигуру всадника на лошади, скачущих вслед за солнцем.

– Ой, что деется, что деется, – бормотал он, вытирая рукавом предательски набегающие слезы.

* * *

Кличка Серый прилипла к нему с детства. Нельзя сказать, что он был угрюмым или нелюдимым. Нет, он охотно играл со своими сверстниками, но особо не дружил ни с кем. Дети не то что сторонились его, а как-то ощущали его непохожесть, что ли.

Сколько он себя помнил, самой большой радостью для него было укусить кого-нибудь. Еще младенцем он утыкался в теплые бабушкины руки и изо всех сил сжимал зубы. Он смутно осознавал, что причиняет боль, и удивлялся, почему же она терпит. Повзрослев, он научился контролировать себя. Но когда нужно было обороняться, он не пинался, не бил кулаками, а вцеплялся в обидчика зубами.

Утром и днем он чувствовал себя сонным и разбитым. Зато с наступлением темноты какая-то новая жизнь вливалась в его тело. Запахи ночного леса манили, а от призрачного света звезд щемило в груди. Он любил прогулки под луной, когда его чувствительность стократ возрастала, и все ощущения становились острыми как лезвие кинжала. Чувствовать биение чужой жизни где-то рядом, чью-то неуверенность и панический ужас. Свобода и власть над ситуацией пьянили его.

Ему было всего ничего, когда сгинул его отец. Только вчера он сидел и грелся у очага, а сегодня его уже не стало. Как ни странно, его не пошли искать. Серый спрашивал у взрослых, но они только отводили глаза. Наконец, частью из подслушанных разговоров, частью– анализируя свои собственные ощущения, он докопался до истины.

Серый знал, что он не такой как все. Но он ужаснулся, когда узнал насколько же он другой. В его жилах текла кровь волка. Сначала он будет становиться им лишь на время. А потом навсегда. Как отец.

Теперь многое стало ему понятным. И эти сны, которые так пугали его. Всегда одни и те же. В них у него становилось не два соска, как у людей, а много. Уродливых и черных, по всему животу. А потом... Потом он не помнил. И то, что бабушка не ругала его, когда он кусался. Она знала.

Ему было страшно. Он не хотел быть зверем. Не хотел быть одиноким. Он хотел быть одним из людей и жить как все. Чувствовать свою обыкновенность и причастность к людскому миру. Может, что-то бы еще и могло бы сложиться, но судьба распорядилась по-иному.

Из деревни стали пропадать люди. Кумушки по углам сначала шептались, а потом заговорили в голос, что это дело острых зубов его оборотившегося отца. Мужики пытались поймать его, ставили ловушки, сторожили капканы. Тщетно. Человек, в волчьей шкуре шутя, разгадывал все их уловки и уходил невредимым. Тогда деревенские решили навсегда отвадить оборотня от этих мест.

– Семья его здесь держит. Женка да щенок его. Спалить колдовское гнездо, да и вся недолга.

Они пришли утром, когда Серый еще спал. Он с трудом открыл глаза, когда мать принялась трясти его за плечо:

– Беги, сыночек! Ясый мой, кровинка моя, беги!

Сильные худые руки протолкнули его в оконце, и он удирал со всей силы через мокрые от росы лопухи. В лес, который отныне стал его единственным домом.

Поначалу он перебивался ягодами и грибами. Потом наступила осень, похолодало. Понемногу он приучился ловить мышей, ежей и прочую мелкую живность. Постоянное чувство голода и одиночества не оставляли его ни на минуту. Тут, среди деревьев и зверей, он тоже был чужим. Так он и жил все время настороже и с тоскою в сердце. Но как он не осторожничал, беда настигла его и здесь. Когда он спал, на него напал медведь-шатун. Его тяжелые лапы моментально вспороли мальчишескую кожу, и снег окрасился красными полосками. Тогда страх, злоба и отчаяние ударили Серому в голову и разбудили его вторую натуру. Он перекинулся.

Бурый хозяин леса чуть не сел от изумления. Только что он с удовольствием драл человеческого детеныша. И вдруг перед ним очутился неслабый такой волчище. Конечно, он обломает и его. Он всех побеждал в своем лесу.

Но медведь ошибся. Две жизни– звериная и человеческая боролись за себя– и они выиграли. В тот день Серый до отвала наелся сырого мяса. Что ж, в лесу надо быть волком, решил он. С тех пор он почти не вспоминал, что когда-то был человеком.

* * *

Ольгерд уже сутки плутал по лесной чащобе. Он кожей ощущал, как в бездонную пропасть утекает отведенное ему время. Но жажда совсем измучила его. Князь спешился, бросил поводья и жадно склонился над ледяной водой лесного ручья. Лошадь предпочла пощипать травки и уверенным шагом направилась на полянку, поросшую медовым первоцветом. Дальше все происходило так быстро, что Ольгерд только и успел, что вскочить.

Серая тень метнулась на шею княжьей кобылы. Рывок, и терпеливая лошадиная душа мягким облачком отправилась на небо. А над трупом стоял и довольно облизывался матерый волчище.

– Ну, ты гад, – вырвалось у Ольгерда в бессильной злобе. Он молниеносно обнажил меч и бросился на противника. Волк с глухим рычанием припал к земле, но почему-то медлил нападать. Он легко уклонился от нескольких взмахов блестящей стали. Но князь не зря считался лучшим мечником в своем войске. Скоро зверь лежал с широкой рубленой раной на боку.

– Что ж ты наделал, – причитал князь, опускаясь рядом на корточки. – Мне и на лошади было не добраться до этого дурацкого феникса, а уж пешим и подавно. Не спасти мне теперь Порфирия. А все ты виноват, паскуда! – тут Ольгерд замахнулся, желая прикончить виновника всех своих несчастий.

– Не бей, не надо! – из разжавшихся челюстей волка шел ломающийся, какой-то нереальный, но все же человеческий голос.

Рука князя опустилась сама собой.

– Я отслужу, господин, – продолжал оборотень. – Хочешь, вместо лошади тебе буду?

"Хоть плохой, а все же выход", – мелькнуло в голове у Ольгерда.

Потом он спохватился:

– Так как же ты меня повезешь? Я ж тебя мало не убил.

– Это ничего, господин, – Серый забил хвостом, как собака, радуясь возвращению хозяина. – Я быстро восстанавливаюсь.

В самом деле, рана затягивалась на глазах. И, уже поднимаясь, волк искоса виновато поглядел на князя:

– Можно только я того..., ну это самое...

– Что еще? – недовольно уставился на него Ольгерд.

– Лошадку доем. Кушать хочется, прям сил нету. Не пропадать же добру?

Князь покряхтел, поморщился и разрешил.

Поменяв средство передвижения, Ольгерд только выиграл. Оборотень несся так, что пушистые еловые лапы казались сплошной зеленой завесой. Земля, казалось, горела у него под лапами. Степи сменялись реками, и мелькание шло все быстрее, пока князь не осадил своего скакуна.

– Ну, ты притормози чуток.

Удивленный волк повернул свою огромную голову:

– Я думал быстрее надо.

– Быстрее-то быстрее, да только яблок я для птички забыл. Давай-ка к городу какому-нибудь, да на базар.

Тут Ольгерд поправился:

– Я– на базар, а ты поброди тут пока, подхарчись, что ли.

– Спасибо, господин, – явно обрадовался зверь. Его зеленые глаза загорелись радостными плотоядными огоньками.

– Только гляди у меня, чтоб, как солнце в зените, на месте был, – сурово одернул его князь. – Смотри, не балуй!

– Нет, я скоренько, – смиренно отозвался волк, и они расстались.

Сутолока восточного базара во мгновение ока закружила Ольгерда. Гортанные выкрики чужой речи, незнакомые резкие запахи, обжигающий зной выбивали его из колеи. Гроздья желтых плодов, чем-то смахивающих на гигантские стручки гороха, огромные шишки с листьями. Боже ты мой, чего тут только не было! Его внимание привлекли сочные красные плоды, по форме похожие на искомые яблоки.

– Помидор, – тыкал в них пальцем белозубый торговец.

Князь только молча качал головой.

Наконец, он купил яблок и возвратился на окраину города. Оборотень не обманул. Он сидел, вывалив аршинный ярко-красный язык, видно, тоже изнывая от жары.

И снова скачка, теперь уже по желтому горячему песку, плоской, как блин пустыне. Навстречу дрожащему воздуху ядовито-синего неба.

Он издалека заметил громадный полыхающий костер.

– Успели, – облегченно вздохнул князь и уселся ждать.

Вскоре огонь потух, и взорам удивленных зрителей предстала крупная птица с рыжевато-золотым блестящим оперением. Феникс томно смотрел на них круглым голубым глазом.

– У-тю-тю, птичка, – опомнился Ольгерд, лихорадочно нашаривая в мешке яблоки. – Кушай, хорошая птичка, угощайся!

Наклонив голову по петушиному, создание с сомнением клюнуло поднесенный ему фрукт. Видно что-то его не устраивало. Да только голод не тетка. Человек с волком и глазом не успели моргнуть, как прожорливая птица прикончила все принесенные ей дары.

Князь тем временем, словно невзначай, подбирался к ее хвосту. Феникс заметил это и укоризненно глянул на него.

– Перышками интересуешься, странник? – неприязненно пропела чудо-птица. – А тебе разве не говорили, что я предпочитаю помидоры?

– Нет, – честно признался Ольгерд. – Мне сказали– яблоки. Яблоки любви.

– Что за дремучее невежество пейзанское! – феникс даже захлопал в возмущении своими глянцевыми крыльями. – Ведь помидор по-французски и есть "яблоко любви". Неужели так сложно понять?

– Уж прости великодушно, – принялся извиняться Ольгерд. – Я как лучше хотел.

– А получилось как всегда, – отрезало разгневанное существо. – Что надо-то?

– Друг у меня помирает. Мне бы одно перо твое.

– Одному перо, другому, третьему, – вредничала птица. Что мне, по вашей милости, голой ходить?

Тут вперед выступил волк:

– Помоги ему, – рявкнул он. Острые зубы клацнули у самого горла пернатой привереды. Та сразу же пошла на попятный:

– Да, конечно, конечно, берите. Только аккуратно, пожалуйста! Что уж и пошутить нельзя? – повернулась она к князю, полу прикрывшись крылом, словно придворная дама веером.

И уже собираясь улететь, прощебетала на прощание:

– Пусть человек смотрит на зверя, пусть зверь глядит на человека. Лишь в этом спасение и исцеление.

Они все-таки успели. Смерть еще не поселилась в холодной келье Порфирия, хотя ее приближение явно чувствовалось. Серый, чуткий как все животные, топорщил шерсть и глухо рычал.

– Ничего, ничего, – пытался успокоить его князь. – Мы это дело мигом поправим. – Он положил зверю руку на голову, и тот чуть успокоился.

Ольгерд побоялся оставлять волка во дворе. Монахи зыркали на него явно неприязненно, и оборотень платил им той же монетой.

Дрожащими пальцами князь принялся разминать пушистое светящееся перышко. Его сияние быстро разрасталось и, словно шаловливый ребенок , заглядывало в темные мрачные углы, в которых прочно поселилась боль и тоска.

Наконец снадобье было готово, и Ольгерд с величайшей бережностью принялся заливать его в рот настоятеля, чуть приподнимая его за плечи.

"Какой же он стал легкий, одни кости!" – горестно думал князь. Потом присел на полу рядом с волком и принялся ждать. Взгляд Ольгерда не отрывался от лица болящего, в надежде узреть оздоравливающие перемены. Время шло. Усталому князю начало казаться, что на месте запавших век Порфирия открываются две черные ямы, в которые как в водоворот, устремляется все вокруг. Ольгерд вздрогнул и протер глаза.

Старец смотрел на него как всегда строго и с легкой укоризной.

– Почто оборотня ко мне приволок? – вопросил он. И голос его звучал уже не как у умирающего, а по-прежнему звонко и властно.

– Да он со мной... Помогал мне то есть, – на радостях князь не находил нужных слов.

– Я пойду, господин? – волк встал и направился к двери. Он сразу как-то сгорбился и словно уменьшился в размерах. Хвост всегда высоко поднятый, теперь был зажат меж задних лап. "Как побитая собака!" – изумился князь. – "Тоже душа есть. Обиделся, видать, бедолага". Опомнившись, он вскочил и распахнул дверь, чтобы вернуть Серого, позвать назад. Распахнул и замер. Волка не было. По коридору понуро брел подросток лет четырнадцати в расползающихся на глазах лохмотьях.

– Вернись, Серый, дело есть, – окликнул его Ольгерд.

Паренек живо обернулся. На грязном худом лице радостно вспыхнули зеленые глаза. Он бросился к своему хозяину.

– Не обманула, значит, птичка. Вот, стало быть, как! – думал Ольгерд, обнимая грязного человечка, все еще отчетливо пахнущего волком.

Симаргл.

Девочка внимательно наблюдала за быстро снующей иголкой. За ней следом, словно по волшебству возникали шелковые узоры. Причудливые цветы и листья оплетали-укутывали человеческие и звериные фигурки.

– А почему у собачки крылья? – не отрывая взора от зеленой пестрой глади, спросила девочка.

– Потому что это не собачка, Лелюшка, а Симаргл, – отозвалась мать. Она ловко перекусила нитку у самого основания и занялась вдеванием шелковинки другого цвета.

Домогара умела и любила рукодельничать. Уже не первую холстину вышивала она оберегами и складывала в заветный сундучок – на приданое доченьке. Придет время – и сошьют из них узорчатые рубашки да рушники. Не стыдно будет и мужу показаться и свекру умываться подать. И пусть охранят ее Лебедушку Макошь и Рожаницы.

– Симаргл, деточки, он кореньям и травам хозяин, – объясняла княгиня притихшим детям. – Всю зиму гостит он у Макоши в тереме, а весною слетает на землю. Под его горячими лапами просыпаются растения, и все начинает цвести.

Малыши затаили дыхание и слушали мать. Дети любили, когда она забавляла их сказочными побасенками. Мальчишки-тройняшки замерли над своими деревянными солдатиками. "Какие же они у меня разные, " – в который раз умилилась Домогара. – "От одних отца-матери, в одно время рожденные, а так несхожи друг с другом". Кий– светлоглазый и светловолосый, с гордым разворотом плеч– весь в отца. А Щек и Хорив больше походят на нее– оба с черными глазками и вьющимися каштановыми волосиками. Только Щек– упитанный увалень, а его братец– худощав и верток словно ласочка.

– А тети зачем, для красоты, да? – не унималась девочка. Она пальчиком водила по рисунку, словно гладила вышитых женщин по светлым волосам.

– Не тети, а Рожаницы, – строго поправила ее мать, пряча улыбку. – Их зовут Лада и Леля.

– Леля? Как меня? – восхитилась непоседа.

– Как тебя, солнышко, лебедушка моя белая, – Лыбедь родилась вскоре после братьев, и считалась младшей в семье.

– Рожаницы шьют зверям теплые шубки, чтобы они могли снова родиться на земле, – продолжала княгиня свой рассказ. – Дабы род звериный не перевелся. Они всякое живое дыхание любят и берегут. А звери им служат.

– И волк? И мишка косолапый? – выспрашивала любознательная девочка.

– И волк, и медведь, и лисы с белками. Все что бегает или летает– все им подчиняется. Только заяц да рыбы безгласные, твари подземные– те Ящера подданные. Ему да помощнику евонному, Кощею Трипетовичу преданы.

– Ну, чему ты детей учишь, Домогара?! – прервал плавно текущую речь жены внезапно вошедший Ольгерд. – Почто им головы забиваешь своими языческими суевериями? Вот услышал бы тебя Порфирий– задал бы по первое число.

– Уж с кем-кем, а с отцом-настоятелем я завсегда договорюся, – со смешком отмахнулась княгиня. – Он человек с понятием, не то, что некоторые.

– Экая ты, баба, упертая! – в сердцах сплюнул князь. – Меня не боишься, так хоть Бога побойся– крещеные ведь они, христиане!

– Да что ты распалился? – досадливо оборвала его жена. Сегодня Домогара пребывала в миролюбивом настроении, словно белая огромная кошка, угнездившись среди своих кошенят. Она мало не мурлыкала за рукодельем и против обыкновения совсем не хотела ругаться с Ольгердом. – Лучше сказывай, с чем припожаловал. Али просто так заглянул?

Тяжелая тень государственных забот скользнула по челу князя.

– Какое там просто так, – удрученно отозвался он. – Я предупредить зашел, чтоб сегодня из терема ни ногой.

– Вот здрасьте! А я к обедне собиралась.

– Богом прошу тебя, Домогара, сиди дома! – взмолился Ольгерд. – Боричевские волхвы, слышь, у нас объявились. Сама знаешь, что они в Луцке да Городце творили, сколько баб да молодаек порезали!

– Глупости говоришь, муженек, – возразила Домогара. – Ну, кто поверит, что я зерно гною?

– А нешто Мирослава из Луцка хлеб прятала? Да она свое последнее роздала, чуть не в сермяге ходила! А когда чревный мор был, кто, не боясь заразы, с отварами по дворам ходил? – Бледное лицо Ольгерда полыхало отчаянием. – Думаешь, пожалели ее? Волхв указал– и готово, даже хоронить нечего. Оголодал народишко. Тот год недород, этот неурожай. Зима тяжелая была. Скотина от бескормицы дохнет, у людей животы с полынного хлеба пухнут. – Князь горестно опустил голову. – Сейчас свечу поднеси– и полыхнет! Вынут боричевские перед тобой хлеб или рыбу, да скажут, что ты припасы прятала– разорвут!

Домогара промолчала. Но мужу хорошо было известно это выражение ее лица: поджатые губы и упрямо выпяченный подбородок. "Черт с ней!" думал Ольгерд, хлопая дверью светелки. Князь не надеялся на благоразумие жены, но он оставил у ее покоев вооруженную охрану и дал им вполне определенные указания.

* * *

Весна в этом году была ранняя, но на удивление холодная и неприветливая. Снег быстро сошел, но тепло так и не наступило. Теперь черные проталины были скованы жесткой коркой льда. Набухшие было почки прибило ударившим морозом, и деревья стояли угловатые и мрачные, словно в немом отчаянии протягивая худые ветви к стеклистому небу.

Безысходность витала в воздухе. Изможденные лица людей пугали своим отчужденным выражением. Перед соборной церковью собралась толпа. Время было к обедне, но народ не шел внутрь, а толпился на площади перед входом, жадно внимая вещавшим ораторам.

– И по всей земле русской все тож! – напряженно, с подвизгом, выкликал один из них: высокий и худощавый, с длинными черными волосами, похожий на ворона. – Отреклися от дедовой веры, от старых богов, вот они от вас и отвернулись. Не греет светлое солнышко, не слетает на грешную землю крылатый Симаргл. – Тут волхв откашлялся, обвел своих слушателей тяжелым ищущим взглядом. – Токмо страшнее неверия губят народ колдовки. Гноят хлебушек, словно геена огненная пожирая мед, и рыбу, и муку. Но господин мой Ящер даст вам узреть тайное! – Оратор взмахнул рукой, и его темно-синие просторные одежды метнулись, словно крылья птицы.

Речь перехватил его напарник, невысокий здоровяк, тоже одетый в синее.

– Внемлите! И на ваших глазах свершиться чудо! Узрите вы спрятанные колдовками припасы. В своем теле держат они их, распухая на чужом горе.

– Неужели сие возможно?– спросил вполголоса Ольгерд у настоятеля. Они, окруженные дружиной, стояли чуть поодаль толпы, наблюдая за происходящим.

– Господь сотворил человека из земли, составлен он из костей, да жил кровяных. А сверх того не может в нем ничего быти, противно сие законам божеским. Только дело сейчас не в этом, сыне.

– А в чем же, ешкин хвост? – не сдержавшись, ругнулся князь.

– В том, кому поверят люди, в том, чему они захотят поверить, – грустно проговорил монах. Для своих почтенных лет он выглядел вполне моложаво, только пробивающаяся седина и разбегающиеся морщинки выдавали его возраст. Но сегодня он весь как-то согнулся и потух, словно озлобленность, витающая в воздухе, спеленала его. Казалось, даже слова слетали с его губ через силу.

– Всегда же легче сказать себе: не я упал, но это он меня толкнул. Он виноват, он враг. Вот и сегодня случиться то же самое. Люди растерзают баб, якобы виноватых в недороде, выпустят пары и успокоятся.

– Я этого не допущу, – отрезал Ольгерд. – Дружина...

– Что дружина? – прервал его настоятель. – Не обманывай себя, князь! Они те же люди, и у многих из них среди этой толпы– друзья, родня и просто знакомые.

– Господи, только бы Домогара с детьми осталась дома! – вырвалось у князя. Порфирий промолчал. Слишком хорошо знал он княгиню, чтобы быть уверенным в этом.

Волхвы тем временем стали обходить толпу. Женщины пытались прятаться за спины мужей и отцов, но безжалостные руки выталкивали их. Руки соседей, тех, кто забегал занять сольцы или просто посидеть-покалякать вечерком. "Только не меня, не я, я тут ни при чем!" – животный страх объял всех, перечеркивая человеческое.

И в это самое время, словно могучий корабль под всеми парусами, в толпу врезалась Домогара. Люди расступались, давая ей дорогу, многие кланялись. А она плыла, гордо вздернув пухлый подбородок, выпятив вперед могучий бюст. Сегодня она была разодета с нарочитой роскошью– в красный бархат, затканный золотым шитьем так, что резало глаза. За ней семенили четверо ребятишек: Кий, Щек, Хорив и сестра их Лыбедь.

Маленькая процессия дошла почти до самой церкви, когда синерясый ухватил Домогару за руку. Возмущенная княгиня двинула его локтем, и волхв полетел в расползающуюся под людскими ногами грязь.

– Держите ее! – заверещал он, пытаясь подняться со своего склизкого ложа.

Но ни одна рука не протянулась к Домогаре. Тогда к ней подскочил другой волхв и резким движением извлек что-то у нее из-за спины.

Толпа ахнула: их взорам предстала огромная стерлядь.

– Видите, видите! Вот она колдовка! – пронзительно вскричал рослый синерясый, к тому времени уже благополучно поднявшийся, но так и не очистившийся от приставшей к нему грязи. – Гляньте, люди добрые, вот кто запасы гноит. Хватайте ее, жирномясую!

Княгиня отбивалась, но как-то вяло. Вытащенная из нее рыбина ошарашила ее едва ли не больше, чем всех остальных. Мальчиков, попытавшихся оборонить свою мать, отшвырнули во мгновенье ока. Волхв тыкал в женщину пальцем и надрывался:

– Ее вина доказана! Вы все видели! Сыщется ль среди вас хоть один человек, который скажет слово в ее защиту?

Князь с дружиной пробивались на помощь, да только стояли они в отдалении, а толпа, охватывая их, словно жирный ил, мешала продвижению. Порфирий возвысил было свой голос, пытаясь урезонить народ, но его быстро заставили замолчать. У настоятеля у самого положение оказалось достаточно шатким, ведь именно переменой веры объясняли недород. Озлобленные голодные люди уже не верили тому, к которому прежде так часто приходили за спасением и утешением. Домогара могла быть разорвана в любой момент.

Но был еще один человек, пробиравшийся к княгине. Только его толпа не задерживала, а почтительно пропускала. Слышался благоговейный шепоток:

– Изур! Сам Изур-сновидец!

– Гляди-кось, вышел из священной рощи! Отродясь такого не было!

Между тем человечек, к которому относились эти трепетные высказывания, статью своей был отнюдь не велик. Обыкновенный среднего роста мужичонка с темно-коричневыми волосами и бородкой, одетый в простую светлую рубаху и шаровары. Черные небольшие глаза его лукаво выглядывали из-под нависших бровей. Чем-то неуловимым облик сновидца напоминал медведя, хотя сам Изур сложения был скорее щуплого.

От окружавших людей его отличала почти осязаемая уверенность и бестрепетность. Он проходил, раздвигая взбудораженный народ, так же спокойно, как проходил бы по вековому лесу меж сосен и елей. Походя, Изур наступил на валявшуюся в грязи белобрюхую стерлядь. Казалось, нога должна была погрузиться в мягкую плоть и раздавить ее, но вместо этого рыба исчезла.

Толпа ахнула. А сновидец шел вперед, будто ничего не произошло. Мгновение, и он уже стоял лицом к лицу с синерясыми.

– Ну, и где ваши доказательства? – безо всякого выражения спросил их Изур.

– Все же видели, – пытался оправдаться высокий бородач. – Видели вы рыбу? – старался он вновь всполошить народ. Но теперь ему вторили только отдельные слабые и сомневающиеся голоса.

– Ну и что, – ухмыльнулся сновидец. – Хочешь, я из тебя самого не то, что рыбину, тура рогатого извлеку?

И прежде, чем волхв успел что-либо ответить, Изур пошарил где-то под его черной бородой, и в толпу попер разъяренный дикий бык. Люди брызнули в разные стороны. Но даже тем, кто не успел убежать, чудовище не причинило никакого вреда. Острые рога, пронзая человеческую плоть, не исторгли ни капли крови, не принесли боли. Тяжелые мохнатые копыта не оставили на расползающейся грязи ни единого следа.

– А ну-ка, взять энтих чудодеев, да в железа! – прорычал, задыхаясь, князь. Он с дружиной кое-как продрался к месту событий, и намерения у него были самые мстительные. Только сейчас, в минуту опасности, Ольгерд осознал, сколь дорога ему жена, на которую он так часто досадовал.

– Говорил же, сиди дома! – совсем не зло, а больше для проформы выговаривал он Домогаре, прижимая ее к себе и похлопывая по могучей спине. От пережитого испуга княгиня была непривычно тиха. Она покорно приникла к мужу и против обыкновения не произносила ни слова. Потом вдруг вскинулась, словно раненная олениха:

– Лелюшка, Лебедушка моя!

Только тут все заметили, что девочка исчезла. Кий, Щек и Хорив испуганно жались друг к дружке, а их сестры нигде не было видно.

Ближние поиски ни к чему ни приведи, Лыбедь как сквозь землю провалилась. Только потом какая-то убогая старушка вспомнила ревущую девчонку, порскнувшую как заяц в Изюброву чащу.

Бросились туда. Точнее, бросились только князь с дружиной да сновидец Изур. Старец Порфирий почел за благо проводить растерянную, чуть не обезумевшую, Домогару и мальчиков до терема.

Понемногу бег сменился быстрым шагом, и Изур опять с хитрым прищуром проговорил:

– Один камень много горшков перебьет. Всего два сквернавца, а сколько бед натворили.

Князь обернулся и перевел дух:

– Я все хотел тебя спросить, как ты дознался, что рыба та поддельная была? Вид-то у нее самый рыбный был.

– Ах, это! – ухмыльнулся сновидец. – Да я на своем веку столько настойки из спорыньи выхлебал, мухоморами заедаючи, что морок от натуры завсегда отличу, в любом обличьи. У сновидцев, княже, – посерьезнев, произнес он, – с малых лет подготовка вельми серьезная идет. А для простых случаев совет тебе дам: коли сомневаешься, нажми на око перстом. Всамоделишное завсегда двоиться будет.

Так они и шли по темнеющему голыми сучьями неуютному лесу, и князь чувствовал, что его доверие и дружелюбие к этому человеку растет с каждой минутой.

– Стой-ка, – вдруг осадил Ольгерда сновидец. Они затаились, осторожно выглядывая из-за кустов на поляну.

Под могучим дубом сидела простоволосая, с изгрязнившимся личиком девочка и любовно чесала рыжую вислоухую собаку. Пес жмурил янтарные глаза, и ласковое весеннее солнышко, невесть откуда появившееся, багряным золотом отливало в завитках его шерсти.

– Не бойся, песик, – уговаривала животное Лыбедь. – Я ведь тоже потерялась. Вдвоем-то не страшно.

Пес поднимал умную морду, будто понимая, что лопочет ему ребенок. Потом ткнулся в руку девочки и побежал.

Только теперь князь заметил трепещущие золотые крылья за спиной этой странной собаки. Ветер раздувал их, и чудо-зверь несся все быстрее, пока сияющей точкой не растаял вдали.

Князь подбежал к дочери и подхватил ее на руки.

– Лелюшка, детка, – бормотал он, обнимая девочку. – Все в порядке? Собачка тебя не кусала?

– Какой ты глупый, папа! – важно, по-взрослому, проговорила Леля. – Это не собачка, а Симаргл. Он весну принес. Только он боялся. Все вокруг были такие злые.

– А теперь он уже не боится? – ошеломленно спросил ребенка князь.

– Теперь перестал, – блаженно втягивая носом потеплевший воздух, произнес Изур-сновидец. От деревьев тянуло терпким запахом лопающихся почек. Под настойчивыми теплыми лучами парила разбуженная земля, а на русые волосы Лыбеди слетела первая в этом году бабочка.

Счастье горстями.

– Пива! – прогремело и покатилось по трактиру, оттолкнулось от почерневших балок потолка и грохнуло в дымном зеве очага. Румяный поросенок вздрогнул всей своей хрустящей запеченной кожицей, и все его четыре молитвенно задранные лапки дернулись в немом ужасе. Ароматный мясной сок брызнул в золотистый огонь, и зашипело-зачадило, словно наступили на хвост змеюке-скрытнице.

– Пива! – подхватила крик пировавшая за сдвинутыми столами компания бортников. Пустые глиняные кружки опасно застучали по липкому от пролитых напитков столу.