Текст книги "Крепостной княжич"
Автор книги: Лариса Черногорец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
– Откуда гадюка то?
– Видно оттуда же откуда и волки. Подложили, думали барышня возьмет, а тут, вишь как – карле досталось. Ну ка, подсоби мне.
Никита подхватил Ли на руки. Шея и лицо того опухало на глазах. Он силился что– то сказать, но язык во рту распух и не слушался его. Порфирий кинулся за лошадью. Растрепанная, заплаканная Марфа побежала в комнату Даши. Слуги с ужасом в глазах толпились в каминной перешептываясь. Марфа, обернувшись, прикрикнула на них, велела убираться в людскую и, хлопнув дверью, вошла к Даше. Та сидела, ни жива, ни мертва, в том положении, в каком её Никита оставил на кровати, забившись в дальний угол, дрожа, натянув покрывало под самый подбородок. Марфа со слезами кинулась к ней, обняла её, прижала её голову к своей груди и, залившись слезами, запричитала:
– Дитятко моё, да у кого ж рука поднялась, да кто ж это удумал то! Что ж за беды на нашу голову! Ведь на волосок от смерти была! Полицию надо, Полицию! Батюшке вашему отписать немедля.
Даша, не шевелясь, смотрела в одну точку. В комнату вошел Никита.
– Все, барышня, отправили страдальца, Порфирий сам, лично к Федяевым повез, авось поспеют.
Марфа встала и, схватившись за сердце и охая, подошла к Никите.
– Да что ж это делается то! Никитушка! Ты посмотри на неё! Она ж как мертвая сидит. Холодная вся, как лед, дрожит, ни слова не промолвила за все время!
Никита, не отрывая от Даши взгляда, попросил Марфу:
– Мать, ты б послала кого прибрать там, а то там беспорядок такой! Пол в крови. Гадину эту я на задний двор выкинул. Здоровая! У нас таких я не видел.
– Да кого туда ночью сейчас загонишь – пойду сама все вымою. Ты побудь с ней, побудь, пока я приберу там, да потом поди Ульку поищи. Где мерзавка ходит в такое время! Ей бы при барышне сейчас быть.
Марфа вышла и, шаркая ногами, заторопилась в уборную. Некоторое время слышался плеск воды и ворчание, затем опять шаркающей походкой она заспешила прочь. Тишину нарушал сверчок, поющий где-то в углу под окном. Никита зажег свечу, взял холодные Дашины руки в свои и поцеловал их:
– Даша, Дашенька, все закончилось, слышишь, Дашенька! Его повезли к доктору. Петруша его спасет, обязательно, вот увидишь!
Послышались шаги. Марфа заглянула в комнату:
– Ты бы, Никитка, шел за Улькой – то, а я здесь с ней посижу…
– Не надо, мать, иди отдыхай, я здесь побуду пока, а как ей полегче станет – лягу в каминной. А Ульку я сейчас кликну, ты иди, ложись.
– Виданное ли дело – ночью в хозяйской комнате мужику… – ворча Марфа удалилась.
Даша сидела без движения, по-прежнему смотря в одну точку. Сейчас даже голос Никиты не имел на неё влияния. Никита встал и вышел из комнаты. Звякнуло стекло. Через минуту он вернулся с бокалом коньяка. Подойдя к Даше, он влил ей добрую половину напитка в рот. Даша закашлялась, кровь бросилась ей в лицо. Она разрыдалась и с кулаками накинулась на Никиту.
– Да как ты! Как ты смеешь…
– Ну вот, хорошая, моя, вот и пришла в себя, все хорошо, слышишь, все будет хорошо, – он держал рыдающую и пытающуюся поколотить его Дашу за руки.
– Ну почему я! – Даша билась в истерике, – Почему я!? Почему это происходит? С тех пор как я вернулась, – ни одного спокойного дня, а теперь вот это! Кому я сделала плохо?! Кто хотел меня убить?! Никита, Никита, ну что ты молчишь, как дубина! – она вырвалась из его рук, покрывало сползло, в тусклом свете свечи обнажив её грудь. Она не замечала этого, она глядела на Никиту, а тот, словно во сне, обнял её и поцеловал. Он целовал её глаза, мокрые от слез, губы, шею. Точно в бреду, Даша шептала:
– Никитушка, мой Никитушка, мой любимый, не оставляй меня никогда, слышишь, не бросай меня одну. Люблю тебя…
Никита уже не мог остановиться. Свеча погасла, и темнота накрыла обоих. В объятьях Никиты Даша согрелась и расслабилась. Его поцелуи разожгли в ней желание, которого она раньше не испытывала. Он шептал ей на ухо что любит её, что всегда любил, с самого детства, что жизнь отдаст за неё и всегда будет с ней. Он обнимал её, и она чувствовала, как бьется в груди его сердце. Его поцелуи становились все увереннее и настойчивее. Запретные доселе ласки ей так нравились, что она даже не думала останавливать его. И только когда она поняла, что сейчас всё случится – она испугалась:
– Нельзя, Никита, не смей…Я боюсь…
– Чего…
– Всего… того, что будет
– А что может быть страшного, чего ты так боишься
– что будет больно!
– Маленькая моя, я и забыл, что твой муж уехал прямо со свадьбы. Так ты и не стала женой по настоящему….Больно только чуть-чуть сначала, – он поцеловал её в губы. Она закрыла глаза. Резкая боль, короткий вскрик, поцелуи и ласки Никиты, в которых она тонула как в омуте, и она уже не помнила сегодняшнего страха. Она не желала думать, что было раньше, и что будет потом. Она чувствовала его в себе, сливалась с ним, была его продолжением. Волна наслаждения, откуда-то снизу прокатилась по всему её телу, сладкими судорогами, словно взрывая мозг. Даша охнула и обняла Никиту так крепко, как только смогла. Слезы потекли по её лицу. Никита, целуя её, вытирал их.
– Тебе было хорошо? – Он с улыбкой смотрел на неё
– Я не знала что это так хорошо!
– Я так тебя люблю. Правда, было не страшно.
– Мне с тобой ничего не страшно. Только будь со мной, всегда будь со мной. Я люблю тебя.
Рассвет застал их в постели, в объятиях друг друга.
* * *
Даша проснулась от скрипа половицы в комнате. Открыв глаза, она обнаружила себя в объятиях Никиты, который тоже сонно поднял голову с подушки и огляделся вокруг. Около постели, зажав рот руками и округлив свои синие глаза, стояла Ульяна. Даша с Никитой сообразили мгновенно, что их застали, и что за этим последует. Ульяна отступила в сторону двери. Никита одним прыжком оказался у двери и закрыл её на ключ. Поспешно натянув одежду, он присел на кушетку возле кровати:
– Дашенька, а ведь она Федору проболтается, это точно. А Федька у нас хуже бабы. Вся дворня знает, как хороша его Ульяна, он уж всем похвастал.
– Барышня! О чем это он! Барышня, я все объясню, простите…
– О чем это он? – Даша встала с постели. Пятно крови на её простыне говорило само за себя. Даша накинула пеньюар, сдернула простыни с кровати и свернула их клубком:
– Надо сжечь! Никита, кинь в камин, выйди, мне с ней поговорить надо.
Никита вышел, заперев комнату снаружи и кинув простыни в камин, затем подложил несколько поленьев и зажег. Сухие дрова весело запылали язычками оранжевого пламени и белый комок простыней занялся сгорая и унося с собой их тайну. Этой ночью она стала его, Даша принадлежала ему, он так сильно этого хотел. Как ему теперь с этим жить, и что будет потом. Он знал, что должен найти, во что бы то ни стало того, кто хотел зла его любимой, и чувствовал себя самым счастливым от воспоминаний о прошедшей ночи, она шептала, что любит его. Она его действительно любила.
Даша подошла к Ульяне, та упала на колени перед ней.
– Где ты была всю ночь
– С Федькой, барышня, с Федькой. Простите меня, пожените уж нас поскорей, а то позору не оберемся.
– Я тебе сейчас не о том. Кто ванну готовил? Кто корзинку с полотенцем подложил?
– Я барышня, я, а что не так? – Ульяна, казалось искренне смотрела Даше прямо в глаза, Даша видела, что та не чувствует за собой вины.
– А что в полотенце было завернуто, знаешь?
Ульяна обмерла:
– Не знаю, барышня, истинный крест не знаю!
– А в полотенце была гадюка, которая должна была убить меня. А по случайности ужалила Ли. Это то о чем я думаю? Это то о чем тебя Федька просил тогда вечером?
– Дарья Дмитриевна, я… я не знала что там, он просто велел отнести подарок барышне, и все…
– Где он сейчас?
– На конюшне отсыпается, – Ульяна зарыдала – Я правда не знала, барышня, я думала подарок! Простите меня барышня, люблю я его проклятого…
– Нет тебе больше веры, ты мне подругой была. Мы с детства с тобой вместе, ты понимаешь, что предала меня, ты, может быть, человека убила, я в тебе больше не нуждаюсь.
Ульяна, понимая, что теперь уже все равно ничего не изменишь и не вымолишь, злобно зашипела:
– Подругой! Да вы, барышня, ноги об меня только не вытирали, тоже мне, подруга. Что! Хорош ли в постели Никитка, вон как сами то – так вам выходит все можно, а как папенька то ваш узнает – по головке то вас не погладит!
– Я никого не предавала, по крайней мере. Никита, Зайди!
Никита, и без того ясно слышавший все, о чем говорилось в комнате, переступив порог спросил:
– Что с ней делать будем, барышня.
– Помнишь то место на ярмарке в Задольске. Вот туда и повезем. Подгони коляску. Скажи мужикам, чтобы Федьку по ногам и рукам вязали и в погребе заперли. У меня доверенная грамота от папеньки только на Ульку. Федька пусть пока в погребе посидит, пока и до него очередь дойдет. – Даша повернулась к Ульяне. – Сейчас твоего милого в погреб посадят, а у тебя есть выбор, на размышление тебе минута. Либо я велю тебе язык отрезать, чтобы ты лишнего не болтала, и в поля отправлю! Вместо лошади плуг будешь таскать от зари до зари, до конца своей жизни, либо мне придется тебя продать. Вести ты должна себя смирнее смирного и ни одного слова, как будто язык у тебя уже отрезан.
Никита, усмехнувшись, вышел из комнаты. Ульяна с ужасом посмотрела на Дашу:
– Барышня! Да вы ли это, барышня!
– Что, страшно?
– Вы что, и вправду мне язык отрежете?
– Я еще не знаю что с Ли, если он погиб – у тебя не будет вариантов. Предательница! Минута закончилась.
– Только не язык, барышня!
Ульяна с тоской глядела в окно, где связанного веревками по рукам и ногам Федора мужики тащили в погреб по приказу хозяйки. На мгновение их глаза встретились, Ульяна разрыдалась.
– Раньше надо было плакать. Что сделано-то сделано.
Через час, одевшись наскоро и взяв с собой необходимые бумаги, Даша и Никита увозили понурую Ульяну в сторону Задольска, под недоуменными взглядами дворни и Марфы, которая второпях сунула Никите сверток с пирожками в дорогу. В течение всего пути никто не проронил ни слова.
Последний день ярмарки был еще более шумным и многолюдным чем все остальные. Протиснувшись к сараю, Даша увидела несколько богато одетых господ, споривших о чем-то с бородатым мужиком с цыганской серьгой в ухе. Даша взяла документы и подвела к нему Ульяну.
– Мне надо чтобы её продали в другой губернии.
– А сколько хотите за неё? – Мужик с бородой съедал Ульяну глазами. – Товар не из дешевых.!
– Возьму сколько дашь, но продай в соседней губернии
– А что так?!
– Болтлива больно.
– Так болтливым, барыня, языки урезают, – мужик захохотал и стал ощупывать Ульку.
– Так что, договорились?
– На площади в конторе хозяин, зовут Семен Ильич, при нем нотариус, оформляйте документы, тридцать червонцев за нее даст – не сомневайтесь, сделаем, как просите, вот и покупатель из самого Петербурга, и заказ как раз на красоток таких. Я сейчас записку черкну. Короткими толстыми пальцами мужик достал клочок бумаги и написал сумму. Даша обернулась на Ульяну, та стояла, опустив глаза, слезы капали с её ресниц. Мужик взял её за руку и затолкнул в сарайчик. Даша вышла на площадь к указанной конторе и, войдя, отдала бумажку и доверенность. Семен Ильич отсчитал триста рублей и отдал Даше. Взяв деньги, она быстрыми шагами вышла прочь, и, пройдя через площадь, подошла к церкви и опустила пачку в ящик для милостыни. Она не знала, сможет ли когда-нибудь избавиться от воспоминаний об этом дне.
* * *
Всю обратную дорогу они с Никитой ехали молча. Вдруг перед поворотом к усадьбе Даша тронула Никиту за руку:
– Поехали к Федяевым, мне нужно знать, что с Ли.
Никита развернул лошадей и направил их к поместью Федяевых. Не проехав и двух верст, они увидели коляску и сидящего в ней Петра и Порфирия.
– Что с Ли? Его спасли? Петя, ну не молчи!
– Даша, он умер еще до того, как Порфирий его привез ко мне. Ты помнишь, нам на лекциях говорили, бывают такие случаи, когда просто невозможно спасти, не потому что яд смертельный. А потому что у человека слишком сильная реакция на укус, даже если это просто пчела. У Ли как раз была такая реакция, он не умер бы, большинство яда вышло с кровью – она ему в артерию попала, а та ничтожно малая частица, что осталась, вызвала шок, он умер от шока.
Даша заплакала навзрыд. Только сейчас Никита заметил небольшой гроб, лежащий в коляске.
– Барышня, похоронить его надо, – Порфирий, виновато сутулясь, показал на гроб
– Похороним, Порфирий, непременно, – Даша вытерла слезы, – Никита, теперь Федькина очередь, нужно обязательно разобраться во всем. Зачем он все это устроил. Я сегодня же отцу напишу, пусть сам решает, что с ним делать. Выпускать этого зверя нельзя, я бы его своими руками прибила, он убил Ли…Страшно подумать, на его месте сейчас могла быть я!
– Нет, Дарья Дмитриевна! – Никита смотрел на неё решительно, взгляд был твердым и нежным одновременно, – Пока я рядом, все будет хорошо, слышите! Все будет хорошо!
– А сейчас надо ехать в хутор! Надо по божески с Ли проститься.
Весь следующий день Никита и Петр не отходили от Даши ни на шаг, стараясь, как могли, утешить её и помочь в хлопотных приготовлениях. О Федоре никто не вспоминал, как и об Ульяне. Никита даже перестал ревновать Петра к Даше, он видел, как тот по дружески участливо старался её успокоить, писал её папеньке, отправлял мужиков то на почту, то в город, за необходимыми для помин мелочами. Они даже спали в каминной по очереди, по полночи охраняя Дашу и её неспокойный сон. Наутро во дворе собралась дворня. Даша, вся в черном, Марфа, с черной повязкой на голове, обе искренне плакали, прощаясь с маленьким немногословным человечком, к которому даже Марфа успела привязаться, и который так любил её стряпню. Даша прощалась с человеком, который спасал её мать, который лечил её с малых лет. Человеком, который всегда был рядом, даже когда не было рядом родителей. Отпевать Ли было нельзя, поскольку тот был иной веры и его тихо похоронили на маленьком деревенском кладбище. Петр сразу после похорон уехал по срочному вызову, и Даша осталась с Никитой, Марфой и Порфирием. Какое то время ей не хотелось ни с кем разговаривать, она потеряла близкого человека, но никто из присутствовавших все равно не мог понять до конца её боли. Марфа молча гладила её по голове, как маленькую в детстве, когда та падала и ушибалась, и маменьки не было рядом.
– Ну, всё! Пора с этим покончить! – Даша встала с кушетки и направилась к выходу. – Пора поговорить с Федькой.
– Я с вами! – Никита направился к Даше. – Это и моё дело! – и, помолчав, добавил:
– …Теперь это в первую очередь мое дело.
* * *
Погреб усадьбы Домбровских был огромным и холодным даже в летнюю жару. Каменные стены и посыпанный песком пол, специальная конструкция, в которой предусматривалась хорошая вентиляция, не позволяющая, однако повышать или понижать температуру помещения. Лампы освещения, сделанные в виде фонарей, которые коптили конечно, но достаточно хорошо освещали вокруг, – все было предусмотрено для долгого хранения различных овощей, фруктов и всевозможных солений. Кованые двери, специальной установки, ключи от которых в прежние времена были только у Марьи Сергеевны, и Порфирия, также хорошо защищали содержимое погреба от перепада температур. Но главным достоянием погреба был не он сам, а винный погребок, спрятанный за потайной дверью, который Дмитрий Алексеевич велел выстроить по собственным чертежам со сложной схемой отдушин и вентиляционных труб, трубок и трубочек, которые и создавали в нем необходимую для хранения вин температуру. Причем внизу она была гораздо ниже, чем вверху и поэтому на полках в определенном порядке располагались различные сорта сухих и сладких вин, настойки и коньяки, которых Марья Сергеевна, еще при жизни увлекавшаяся их приготовлением, изготовила великое множество. После отъезда Домбровских, Порфирий так и не решился к ним притронуться, а другие допуска к погребу не имели.
Забрав у Порфирия ключи Марьи Сергеевны, Даша с Никитой спустились в погреб. Даша зажгла лампу. На полу, в углу, уснув, сидел Федор. Он сумел развязать себе руки и ноги и, по видимому, нашел способ отпереть дверь в винный погреб. В руке его была бутылка коньяка. От него исходил стойкий запах перегара. Услышав шаги, он поднял голову, откинул со лба запутавшиеся длинные русые кудри:
– А! Явились, голубки! Повезло тебе, сестренка! Повезло! – язык его заплетался, голова то и дело падала на грудь, он явно не отдавал отчета своим словам. Вокруг валялись пустые бутылки от настойки и коньяка.
– Какая я тебе сестренка! – Даша возмущенно выдохнула. – Вот хам!
Федор сделал большой глоток из бутылки и попытался встать и подойти к Даше. Никита усадил его на пол
– Не торопись, брат, сиди, отдыхай. Объясни толком, зачем змею подложил барышне
– Я?! – Федор попытался сделать круглые глаза, – да я и не знаю ничего…
– Он пьян, барышня, давайте свезем его в участок в Задольск, там всё и узнаем, там большие специалисты языки развязывать.
– Погоди, Никита, мне нужно узнать, в чем дело, он пока пьяный может и сболтнет чего.
Федор опять попытался встать, и опять был усажен Никитой на место
– Ты сестренка только Ульку не тронь! Не виноватая она, не знала она ничего!
Никита рванулся к нему, но Даша остановила его.
– А почему это я тебе сестренка!
– А ты не знаешь! – Федор еле ворочал языком, – Ты все знаешь! А ты у папеньки своего спроси, почему, он тебе все расскажет, папенька то…
Федор опять поник головой, спустя минуту он опять попытался встать:
– Ты Ульку не тронь!
– А! – Даша делано удивилась, – Так Улька не виновата?
– Не виновата…не виновата!
Федор направился к Даше и схватил её за руку. Никита тут же, тряхнув его за шиворот, усадил его назад в угол.
– Так что, Федька, коляску тоже ты испортил, и камень в окно – твоя работа, а волк, волка то ты где взял? – Никита с искренним любопытством держа Федора за грудки заглядывал ему в глаза. – Кто тебя надоумил, Федька, ты ж неплохой мужик был, зачем ты это все …
– Коляска – моя работа, и камень, а волк – не моя, да отпусти ты, черт здоровый…
Федор вновь поник головой. Никита оставил его. В сердцах Дарья топнула ногой
– Ну что с ним делать, ничего не понимаю, зачем он это все, и папенька причем!
– Ах, папенька, наш папенька! – голос Федора раздался из угла, – спроси папеньку, да! Ульку не тронь!
– Да продала я твою Ульку!
– Нет! Федор, на миг протрезвевший встал в углу! Нет! Гадина! Он кинулся на Дашу!
Никита в мгновение ока оказался рядом и отвесил ему оплеуху, от которой тот оказался распластанным на полу. Никита склонился над ним
– Никогда не смей так вести себя с барышней!
Кулак Федора не заставил себя ждать. Завязалась драка, в которой Никита едва сладил с Федором, который и так был выше него и, казалось, сильнее, де еще и хмель прибавил дури. Связав руки ему за спиной, Никита вытер кровь с разбитой губы и взял Дашу за руку.
– Пойдем, видишь, он протрезвел, уж верно больше ничего толком и не скажет, приготовлю коляску, поедем в участок. Пусть там его допытают.
– Погодите! Барышня! Кому вы Ульку продали! Кому!
– А ты мне скажи, зачем ты меня убить пытался!
Федор зверем посмотрел на неё.
– Теперь точно убью.
Никита ударил его еще раз.
– Да оставь его! Кому он нужен.
– Куда Ульку продала!
– Тебе её не найти, дружок, вот расскажешь все, тогда подумаю, сказать тебе или нет.
– Тебе вовек не узнать, кто за мной стоит.
– А тебе вовек твоей Ульки не найти! Вот погоди, батюшка приедет, не миновать тебе виселицы!
Федор захрипел, дернулся и упал. Никита взял Дашу под руку и вывел её из погреба, заперев его на ключ.
– У тебя губа разбита, и кулаки в кровь! – Даша вынула платок и вытерла струйку крови на лице Никиты. Потом встала на цыпочки и поцеловала. Никита поднял её на руки и понес по ступенькам.
– Ну не мог же я терпеть его пьяные выходки!
– Ты мой заступник! В детстве Петруше доставалось, теперь вот Федору. Даша грустно улыбнулась. – Жаль Ли не вернуть. И Ульку жалко. Может и правда не виновата она, вон Федька как расстроился.
– Ты не могла её оставить, после того, что она видела. – Никита поставил Дашу на землю и обнял её, прижав её голову к своей груди. Если кто то узнает – нам обоим конец. Я не могу тебя любить, а ты не можешь любить меня, ты из другого мира, – ты княжна! А я – я твой слуга, твой холоп! Я так мечтаю, открыто обнять тебя, взять тебя на руки, целовать тебя, не прячась ни от кого! Жить с тобой! Чтобы ты была моей, открыто! Но это не возможно. Это так больно. Она все узнала, и узнали бы все остальные. За себя я не боюсь, я боюсь за тебя!
– Ты прав, Никитушка, ты во всем прав, ну потерпи, потерпи, меньше месяца осталось, как только я вступлю в наследство, ты тут же получишь свободу, слышишь! Я обязательно придумаю что нибудь. Потерпи!
– Даша, до этого еще дожить надо! Давай собираться. Федьку в участок надо отвезти.
Порфирий показался из-за угла, и, увидев Дашу с Никитой, помахал им рукой и направился к ним:
– Вы бы барышня мне вот что сказали, как теперь быть. С Федькой все ясно, а что ж мне теперь с конюшнями делать. Наши мужики с уборкой, конечно, управятся, а вот с уходом и объездкой кроме меня, Никиты да Федора вряд ли кто сдюжит. Нам срочно конюх нужен, хороший конюх.
– Да и мне горничная нужна, Ульки нет, мне самой не справиться. Что делать будем? Порфирий, что посоветуешь?
– Барышня, сразу за Задольском, верст пятнадцать будет, есть две деревни Верхняя и Нижняя Аникеевки. Так вот, слыхал я, тамошний помещик почитай душ восемьдесят продает – поместье заложено, а платить нечем. Мне Федяевский управляющий сказывал, они там с Николаем Григорьевичем для полевых работ душ десять и купили.
– Придется нам, Никита, с полицией подождать! Видишь, тут какое дело! Кони ждать не будут. Запрягай коляску, Порфирий, да телегу запряги, пусть с нами кто-нибудь поедет. В Аникеевку!
* * *
Смеркалось, когда Федор пришел в себя и попытался выпутаться. Веревка поддавалась, но с большим трудом. Никита так стянул узел, что только вывернувшись и протащив руки вперед, Федору удалось развязать его зубами. Бежать! Только бежать. Если отвезут в участок – его точно ждет виселица. А Уля! Его ненаглядная красавица продана! Мстительная гадина Дашка! Он еще её достанет! Жаль что погиб старик-китаец, если бы все получилось, как они задумали…
Он вспомнил про схрон в лесу. Там деньги, фальшивые паспорта для него и Ульяны, господская одежда, все, как и было обещано. Только бы выбраться отсюда, только бы узнать, где его Уля. Он найдет её, выкрадет, они уедут, уедут из этой губернии в Москву, в Петербург, туда, где их никогда не найдут! Голова гудела. Зачем он так напился! Внезапно послышался шорох за стеной. Из-за маленькой решетки, откуда-то сверху, издалека он услышал голос:
– Федечка! Ты здесь?
– Здесь мама, здесь!
– За что они тебя?! Родной мой! За что!?
– Мама, не плач! Я вывернусь! Мне бы узнать, куда они Ульку дели!
– Это правда, сынок, что вы с Улькой барышне гадину подкинули?! Говорила ж я тебе, не лезь туда, забудь, все забудь, не нашего это ума дело! Я уж все забыла давно и простила, а ты! Да и барышня то причем! Она-то в чем виновата!
– Мама, ты слышишь меня! Узнай, куда Ульку увезли!
– Хорошо, сыночек, хорошо.
Федор сидел и ждал, казалось, прошли часы, когда у решетки снова раздался голос
– Сынок!
– Мама, ну что там!
– Калиниха сказывала, что Марфа, Дуньке кривой, что у них теперь прачкой работает, говорила, что в Задольск увезли и там продали, какой-то барин из Санкт-Петербурга таких немало заказал с доставкой. В пятницу с обозом всех туда и повезут. Ты сынок забудь о ней, беспутной, ты все лучше о себе подумай! Свали все на неё! Авось и простят тебя. Нечто нам плохо жилось, и жалованье тебе вон платили, слыханное дело, это какой еще крепостной жалование будет получать, только ты да Никитка, во всей России такое только у нас. И дом у нас полная чаша. Повинись, свали все на распутницу эту!
– Ой, мать, не трави душу.
Он некоторое время еще слушал плач, и уговоры матери, потом все стихло. Он должен собраться с силами, и должен быть готов, когда они за ним придут.
* * *
На окраине Задольска в небольшом, аккуратном домике за столом сидела компания. Семен Ильич, бородатый мужик с серьгой Фрол, да нотариус Егор Васильевич подсчитывали барыш от ярмарочных продаж.
– Итого чистой выручки двенадцать тысяч! Поздравляю, Фролушка, ты знатный продавец, это еще без тех восьми девок, что нам граф питерский заказал, еще тысяч пять-семь будет, он таких красоток видом не видывал и бумаги все в порядке. Вот ваша доля, господа! – Семен Ильич выложил перед каждым по пачке купюр. Егор Васильевич взял деньги и поспешил откланяться:
– Уже поздно, господа, обращайтесь, всегда рад помочь!
– Дунька! Проводи гостя!
Кудлатая, упитанная баба кинулась подавать гостю пиджак, шляпу и трость. Нотариус вышел и, осмотревшись по сторонам, заспешил восвояси.
– Ну а мы с тобой, Фролушка, давай еще раз товар осмотрим, и, хлопнув бородача по плечу, направился к двери, которая вела в соседнюю комнату.
Картина, открывшаяся их виду, была следующей: комната была уставлена широкими лавками, застеленными домоткаными покрывалами, из мебели там больше не было ничего. Около стен лежали узелки с вещами. На лавках сидело восемь девиц, весьма привлекательной внешности. Ульяна забилась в самый угол.
– Ну что, девки, скидовай вещички, будем осмотр делать, – Фрол развязал тесьму на блузке у первой с краю девушки. Та завизжала, за ней остальные. Фрол отвесил смачную пощечину первой.
– Заткнись, дура, я твой хозяин, – и поморщившись добавил, – …Пока!
– Э! Ты потише, Фролушка, товар не порть, им лицом работать.
– Сейчас Семен Ильич пусть другим поработают, Ты сам знаешь порядок! Порченые за одни деньги, нетронутые – за другие, если сами не проверим, потом неприятностей не оберемся. Кто у нас непроверенный товар купит, потом больше уж и не обратиться. Всегда проверяли, чего на этот раз!
– Погоди, так всегда ж доктор проверял. Ты ж не доктор! – Семен Ильич расхохотался.
– Где мы с тобой теперь доктора возьмем, того уж и след простыл, а новых людей посвящать и вовсе ни к чему. А уж порченую от непорченой я отличу.
– Ну, как знаешь, только смотри сам не попорть, – Семен Ильич хохотал от души, – Доктор! Делай, как знаешь, я в трактир, вернусь через час, потом потолкуем, – и еще раз усмехнулся, – Ишь ты! Доктор!
– Заходи по одной! – Фрол потер руки и, развязав тесьму на портах, вышел за дверь.
Девушки, всхлипывая, стали раздеваться. Ульяна ни жива, ни мертва, сидела, забившись в угол.
– Заходи первая! – послышался крик из-за двери.
Все как один сидели нагие, никто не шевельнулся. Фрол в ярости в одной рубахе заскочил в комнату.
– Я сказал, заходи!
Ухватив первую с краю, он вытянул её в дверь. За дверью послышалась возня, всхлипывание. Через минуту она зашла назад и стала натягивать одежду.
– Следующая, Заходи!
Девушки по одной выходили и заходили, одеваясь. В заплаканных лицах нельзя было узнать прежних красавиц, распухшие красные глаза, губы. Они перешептывались о чем-то, друг с другом, Ульяна только слышала «сказал – повезло», «девка».
– Заходи! Крик Фрола на этот раз был обращен к ней. Она осталась последней. Гордо подняв голову, она вышла и закрыла за собой дверь
– Ладная красавица, ох и ладная, вот если еще и не порченая, ну-ка признавайся! Был у тебя кто!
Ульяна молча, с вызовом смотрела в его глаза.
– До тебя все были как на подбор, дорогой товар – он грубо тискал девушку, – Неужто удача, за девку-то и по восемьсот рубликов не грех взять, а за бабу, хоть и красивую, граф больше сорока червонцев не даст ни за что. Ну что молчишь! Был кто!?
Разъяренный её дерзостью он перегнул её через стол и запустил руку между её ног.
– Вот черт! Порченая дрянь!
Он ударил её по лицу. Она потеряла сознание.
Пришла в себя от ледяной воды. Дунька из ушата окатила её несколько раз. Мокрая, дрожащая от холода Ульяна поднялась на ноги. Семен Ильич и Фрол бесцеремонно разглядывали её.
– Да! Фролушка, прокол у нас с тобой вышел, ну да что делать, хоть сотню сверху возьмем и то ладно, баба красивая, – он повернулся к Ульяне, – Что ж ты милая, честь свою не сберегла? А я то думаю, что это барыня твоя тебя так задешево отдает, болтливая, говорит! А ты оказывается не только болтливая. Ну что, покажешь что умеешь?
Всю оставшуюся ночь Ульяна проклинала Федора, который подбил её на преступление, Дашу, которая так жестоко с ней обошлась. Под утро её отпустили, она вернулась в комнату, упала и заснула мертвым сном.
* * *
Коляска, в которой сидели Даша с Никитой и Порфирием, проехала мимо указателя Верхняя Аникеевка и остановилась неподалеку от маленького беленого особняка, увитого диким виноградом. Пройдя через ворота Даша увидела пятерых сорванцов – явно барчат– погодков веселящихся на площадке перед домом. Дама в чепце с вязаньем сидела в плетеном кресле-качалке с вышивкой и изредка покрикивала то на одного, то на другого. Даша подошла к ней:
– Простите, это у вас продаются люди?
– Это к сыну, проходите в дом. Ванька!
Из дома выскочил молодой толстощекий парень в красной холщовой рубахе, с прилизанными на пробор посередине волосами.
– Проводи к барину господ!
В гостиной на первом этаже, довольно уютно обставленной, однако далеко не по последней моде, сидел моложавый господин в домашнем халате и туфлях, и, держа за руки свою, явно беременную очередным ребенком супругу, ворковал ей что-то на ушко. Увидев гостей, он подскочил и направился к ним:
– Присаживайтесь, мадмуазель, присаживайтесь, – он подвинул Даше стул, – Чем обязан?
– Позвольте представиться, Дарья Дмитриевна Домбровская из Зеленого Хутора. Мы по поводу душ, вы продаете?
– Ах, голубушка, да вы верно родственница Дмитрия Алексеевича! Дочь, если не ошибаюсь, больно уж вы на маменьку вашу похожи. Мы имели честь быть представленными в Петербурге…А как батюшка, матушка как?
– Матушка умерла, батюшка в отъезде, – Даша вздохнула, увидев его неподдельно расстроенный взгляд. – Так что господин…
– Теребятьев! Дарья Дмитриевна, простите, забыл представиться Семен Семенович Теребятьев!
– Семен Семенович! Так что с вашими душами?
– Демографический взрыв, матушка! Демографический взрыв! Каждая баба в моих деревнях чуть не каждый год родит, да по двойне бывает!
Его беременная жена хихикнула
– Народу столько, что не прокормить! Да и по закладным пора платить.
– Мы, матушка, – Семен Семенович чесночным духом зашептал ей на ухо, – Знатно вложились в наши свинарни, теперь от них основного доходу ждем, у них там тоже демографический взрыв, – он зашептал еще тише, – Да вот еще теща завещание оставила, уж второй месяц при смерти, ждем-с! Пришлось даже поместье заложить, а пока вот, спасаемся от перенаселения, – и он захихикал
