Текст книги "Крепостной княжич"
Автор книги: Лариса Черногорец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
– Барышня велела коляску готовить! – крикнула на ходу.
– Постой, красавица! – Федор вальяжно выдвинулся вслед за ней – Постой, милая, я спросить хотел…
– Знаем мы, чего ты хотел, – засмеялась Уля, – Ты знай, выполняй чего приказано
– Вот это девка! Огонь девка! Все равно моя будет! – и Федор, словно за добычей, припустил вслед за ней.
* * *
Дорожная пыль поземкой вилась за коляской, в которой Даша и Никита направлялись в город. Задольск был провинциальным городком, однако требованиям времени соответствовал и мог представить на любой вкус и развлечения и разного рода услуги. Никита правил коляской, а Даша, отвернувшись, скучала, разглядывая незатейливый пейзаж открывавшийся вокруг. Зеленые холмы, сменяющиеся золотыми от пшеницы равнинами, полёта для фантазии не открывали. Редкие мужики из соседних усадеб, встречавшиеся на пути, заламывая шапки, кланялись по старинке в пояс. Никита тайком бросал взгляды на Дарью, а та тихо улыбалась, замечая их боковым зрением.
– Так куда едем, Дарья Дмитриевна. Подъезжаем уже. – попытался узнать Никита цель их поездки.
– На второй улице налево сверни, там, мне сказали, ювелирная лавка есть.
– Есть, барышня, как не быть. Там рядом с центральной площадью большая лавка, хозяин на Урале, кто сейчас там будет – не знаю, а раньше и продавал, и всю кассу, и отчет держал Наум Соломонович, хитрый такой мужик, кому хочешь, пол прилавка продаст. Большой мастер народ уговаривать. А вы, стало быть, за украшением каким?
– Смотри, дождь пошел!
На совершенно ясном небе вдруг появилось несколько хмурых туч, которые не преминули разразиться грозовым дождем, сквозь который пробивались лучи солнца. Никита поднял крышу на коляске.
– Не намокли, Дарья Дмитриевна.
– Ты меня Дашей, когда звать будешь, как в детстве?
– Так детство закончилось, Дарья Дмитриевна. Закончилось когда вы уехали.
– Никита, ты мне родной человек, понимаешь, у меня родных – ты, да батюшка. Зови меня Дашей, ну хотя бы когда мы одни, при дворне уж, так и быть, как тебе ловко будет, так и называй. Ведь ты мне брат! Мы с тобой в одной люльке выросли…
Её губы говорили одно, а глаза совсем другое. Какой брат! Какая глупость… Сквозь тучи проглянули солнечные лучи. Огромная, тройная и необычно яркая радуга раскинулась прямо перед ними. Его глаза смотрели на нее грустно.
– Дашей? Даша…
Он взял её за руку, сердце Дарьи трепетало и билось в груди, как птица в клетке. Глядя прямо ей в глаза, Никита развернул её руку и поцеловал ладонь возле запястья.
– Запоминай: льет ливень, сквозь него солнце бьет тебе прямо в глаза, над тобой радуга, а я целую твою ладошку… Дашенька…
Ей показалось, что она тонет в его зрачках. Так пристально и властно смотрел на неё Никита. Словно чего-то испугавшись, она отпрянула, покраснев, сердце выпрыгивало из груди. Где же ее смелость? Она ведь такая современная, такая храбрая. Никита виновато улыбнулся:
– Простите, барышня. Ваш крепостной совсем от рук отбился.
Кони, освежённые дождём, весело шлёпали по мокрой мостовой. Коляска подъехала к лавке «Драгоценные товары Ковригина». Одноэтажное здание, с большим каменным крыльцом и замысловато устроенными, с резными узорами дверями, было украшено яркой вывеской и стояло прямо рядом с центральной площадью. От прошедшего дождя, перед ступеньками разлилась длинная лужа. Даша ошарашено посмотрела на Никиту. Её белые туфли явно не перенесут путешествия по ней, а позволить ему перенести себя на руках нельзя – толпа зевак, страдающих от скуки и духоты, сидящих на скамьях в тени деревьев вокруг не спускает глаз с вновь прибывших персон. Никита спрыгнул с коляски и подошел к Даше.
– Ну и лужа, – сказала она, собравшись с духом, – и народ вокруг как назло.
Никита скинул с плеч холщовый дорожный пиджак, и бросив прямо под ноги Даше подал ей руку:
– Перебирайтесь, барышня, пока не промокли.
– Ловко, Никита, – Даша прошла по намокающей ткани на ступеньки, – ты прямо как купцы в столице – теперь там такая мода – шубы дамам под ноги кидать.
Никита поднял пиджак и бросил его на пол коляски.
– Идите, барышня, я не купец, свое место знаю. Вы меня простите, я здесь Вас подожду
– Ну уж нет! Ты идешь со мной.
Она решительно взяла его за руку и буквально силой втащила в лавку.
Внутри было чисто и светло. Аккуратные застекленные полки открывали взглядам роскошные украшения. Здесь было все – серьги, кольца, браслеты, колье, диадемы на любой вкус, от золотых с бриллиантами, до серебряных, с самоцветными каменьями, которые надо сказать смотрелись ничуть не хуже.
Невысокий сутулый старик в кепе кинулся им навстречу:
– Прошу-с, Прошу-с, к вашим услугам, господа хорошие.
Никита усмехнулся:
– Что ж это, Наум Соломонович, лавка у тебя самая большая в городе и лужа перед лавкой видно тоже самая большая, или поиздержался и замостить дорогу к ступенькам нечем?
– А-а! Это ты, дружок, давненько не видел тебя, с тех пор как ты с женой да батюшкой приходил за серьгами. Носятся серьги то?
У Даши потемнело в глазах от ревности и гнева
– С женой?! Какие серьги!? Так ты женат! Почему же ты молчал!
– Моя жена умерла, барышня. Разве Порфирий не сказал вам?
– Нет.
У нее отлегло от сердца. Умерла… Значит, он даже был женат? Какие еще тайны он скрывает.
– Так чего изволите-с?
Даша подошла к прилавку и достала камень с выгравированной монограммой.
– Я – княжна Дарья Домбровская, мне сказали, что у тебя самая большая лавка в городе, Наум Соломонович.
– Так, матушка, так, голубушка – старик подобострастно поклонился.
– А мастер у тебя есть если на заказ изготовить?
– Есть матушка, чего изволите-с
– Замерь безымянный палец у него, – она кивнула, указывая на Никиту, – и с этим камнем сделай перстень из высшей пробы золота. Перстень простой, без затей, времени тебе два часа, цену заплачу, какую скажешь, платить буду наличными. Управишься?
– Помилуйте барышня, два часа это ничтожно мало
– А больше я ждать не могу, поэтому и прошу не произведение искусства, а добротный золотой перстень, чтобы камень держался в нем накрепко и гравировку смотри не повреди.
– Но помилуйте, барышня! Это ж самоцвет, к нему серебро больше идет!
– Я сказала золото.
– Барышня…взмолился, было, Никита.
– Ой! Прошу тебя, только вот ты хотя бы не говори ничего.
Никита, молча, подчинился, протянув руку, он дал измерить размер пальца.
– Пойдем куда-нибудь, у нас целых два часа, – Даша взяла его под руку, и они направились к выходу. У вас тут есть кофейня? Мороженного хочется! – она обернулась к лавочнику:
– Через два часа должно быть готово
– Будет исполнено, барышня, – старик закивал и стремглав бросился во флигель, где была мастерская.
* * *
Они пересекли центральную площадь Задольска, которая была словно в сказочном городе – небольшой, аккуратной, чистенькой, окруженной со всех сторон одноэтажными зданиями и богатой зеленью. В них располагались лавки и магазины. Здесь же стояла небольшая церковь с часовенкой. Неподалеку Даша заметила скверик. Никита остановился перед входом в маленькую уютную кофейню, на вывеске которой красовалась надпись «Чай. Кофей. Шоколад. Мороженное от мадам Столяровой». Под навесами, похожими на большие кружевные зонтики сидели дамы, рядом бегали разодетые малыши, пожилой господин, расположившись с газетой, курил трубку. Воробьи суетливо прыгали и дрались из-за крошек около столиков. Дарья с любопытством оглядывалась кругом.
– Надо же. Задольск от Москвы почитай полторы тысячи верст, а и здесь «шоколад», «кофей», «мадам»… – она искренне засмеялась, – прямо французская провинция.
– Мадам Столярова – супруга городового, в девичестве жила в Париже, почитай лет пять там пробыла. Вот и организовала развлечение для местных дам. Не пустят меня в кофейню, барышня, даже если с вами, не все придерживаются либеральных взглядов, даже в городе, вот если бы в кабак – другое дело, – Никита озорно взглянул на Дашу, – так ведь в кабак вас не пустят. Куда пойдем, может спрячемся все-таки от солнца?
Щебечущая парочка вспорхнула с большой резной деревянной скамьи под развесистой плакучей ивой. Если бы они не встали, Даша и не заметила бы их, ни за что, – так хорошо скрывали длинные зеленые ветви это убежище. Парочка направилась в кофейню, а Даша потянула Никиту за руку на скамейку.
– Все равно целых два часа томиться, здесь хотя-бы прохладно, да и глазеть поменьше будут. – они уселись под зелёным шатром. – Расскажи мне, как ты жил, кто была твоя жена. Ты любил её? – в её голосе послышались нотки ревности.
Никита взял Дашу за руку и заглянул в её глаза по-детски доверчиво:
– Полина была крестницей Порфирия, очень милой и доброй, я был искренне к ней привязан, однако сильно меня никто не спрашивал – женили и все, это не Европа, Дарья Дмитриевна.
Закусив губу, Даша слушала Никиту. Внимательно вглядываясь в его лицо искала в нем отголоски былых чувств Её подмывало сказать, что она тоже была замужем, наврать кучу подробностей, сделать ему больно, взглянув на него, она уже открыла, было, рот, но его серые глаза глядели на неё с такой нежностью, что слова вырвались совсем не те…
– Я хоть и в Европе была, но меня тоже практически без моего согласия отдали замуж…
Настал черед Никиты удивляться:
– Вас! Как? Когда?
– А папенька разве Порфирию не писал? Да примерно тогда же, когда и ты женился, мне как раз 14 исполнилось. Мой жених прямо со свадьбы уехал на войну, и в ту же ночь погиб. Я даже не знала его толком. Так что я не удивлюсь, что тебя особо никто не спрашивал. Живем в девятнадцатом веке, а судьбой своею не распоряжаемся! Ну, ничего, недолго осталось ждать, чуть больше месяца, буду и сама себе хозяйка и поместью!
– Теперь я понимаю отчего у вас такая свобода в передвижениях – что нельзя девице – позволено вдове.
– Ну, я бы не сказала, что папенька с этим считается – для него я все еще маленькая девочка, которую он всецело контролирует. Вот и тетушку Августу мне навязал – если бы мы с Петрушей её французским коньяком до полусмерти не споили – она расхохоталась, – так караулила бы она мою невинность каждую минуту. А так, – отправили её в отцовской карете с письмом о её внезапной болезни, а сами на почтовой до столицы от самой границы, без передышки! Если бы папенька узнал, не сносить мне головы! Как меня раздражают эти условности. В Европе уже все давно по другому. Там девушка, даже если она не замужем, может открыть свое собственное дело. Ты не представляешь… Опять я тебя перебила, – она посерьезнела, – так что там с Полиной?
– Полина была очень хорошим человеком, она меня очень любила, была ради меня готова на все, да и мне нравилась. Жалко её – умерла мученически. Мне бы не хотелось об этом говорить.
– Да какие уж тут теперь тайны, Никита, ты ведь мне брат, не тушуйся. Да ты и не сказал ничего толком, любил ты ее? Любил?
– Нравилась она мне, а как это – любить – не понимал тогда толком, – заметив в её глазах ревность, он засмеялся, словно поддразнивая её:
– Я тогда всех любил, Дарья Дмитриевна!
Даша надулась и замолчала. Некоторое время они не проронили ни слова. Птицы щебетали в кроне их временного зелёного дома. Солнечные пятна перемещались вслед колышущимся веткам.
– Дарья Дмитриевна, ну не велите казнить, велите слово молвить, – прервал Никита затянувшееся молчание, – это ведь когда было!
Даша повернулась и посмотрела на Никиту, в его глазах плясали чертики, точно такие, какие были в детстве, он улыбался своей белозубой улыбкой, и она не могла даже рассердиться на него. Его веселье даже удивило её, после приезда она видела всегда серьезного, немного грустного Никиту, а тут – такая радость!
– Я изменился, правда, слышишь, Даша! Не ревнуй!
– Я и не ревную! Вот еще! – Она фыркнула и встала со скамейки, лицо её залилось краской.
– Покраснела, значит, ревнуешь! – веселился Никита
– Ничего подобного, просто здесь жарко! Парит после дождя!
– Значит, я тебе не безразличен? – вдруг посерьезнев, Никита развернул её к себе лицом.
– Ох, Никитка, – вырывалась Даша из его рук. – задала б я тебе, как в детстве трепку, да народу много!
– За чем же дело? – Никита вновь заулыбался, глядя ей в глаза, – эка невидаль, барышня треплет своего крепостного на центральной площади!
Даша представила эту картину: себя, таскающую за вихры здоровенного детину посреди площади, и расхохоталась. Никита смотрел на неё и не мог наглядеться: редкая красота, она не похожа на типично русских барышень, совсем не похожа. Он влюбился! Сразу и безоглядно, не смотря на все условности и разницу в положении в свете. Как же он любит её! Его радовала её ревность, – он ей не безразличен, и пусть между ними пропасть. Так сладко ныло сердце, – она его ревнует!
Утренние страхи совсем забылись. Два часа пролетели за разговорами, и звук церковного колокола, созывавшего прихожан к вечерней службе, вернул Дашу и Никиту в реальность. Хозяин ювелирной лавки, поклонившись Даше, протянул ей перстень, довольно простой, но массивный и добротно держащий камень.
– Двести тридцать рубликов пожалте-с!
– Это почему ж так дорого! – Даша хитро улыбнулась.
– Помилуйте матушка, это хорошо, что купец Афанасьев давеча заказал себе перстень, да он по размеру подошел. Мастер только камни поменял. На все про все полтора часа. А заказчик послезавтра прибудет, – так мастеру моему, глаз не смыкая, двое суток придется работать, чтобы успеть в срок, – издержки-с. За два часа никто бы не управился…
– Ну, бог с тобой, двести тридцать, так двести тридцать, – она открыла сумочку и выложила на стол пачку купюр, – считай!
Наум Соломонович, с тщательностью рачительного хозяина, щедро слюнявя пальцы, пересчитал червонцы и, оставшись доволен, кинулся провожать посетителей:
– Милости просим! Завоз ожидается! Хозяин приезжает в следующем месяце, ждем новых поступлений, милости просим!
– Еще – бы, Даша усмехнулась, цены у тебя как в Москве, а клиенты, наверное, щедростью не отличаются.
Распрощавшись с ювелиром, Даша вышла из лавки и села в коляску.
– Дай руку, Никита.
Она взяла протянутую руку Никиты и надела на безымянный палец перстень. Он смотрел на свою руку, вдруг ставшую чужой с этаким богатством на пальце. Перстень самодовольно сиял на солнце.
Барышня, да бог с вами! Где видано, чтоб крепостные золото носили. Да он стоит дороже меня!
А ты сильно перед дворней не хвастайся, – она засмеялась, – тряпочкой замотай, как Иван в сказке про Сивку Бурку. Только так-то оно вернее будет, что не потеряешь, когда-нибудь все равно найдется ответ, откуда этот камень у тебя, ведь я матушке обещала перед смертью загадку твою разгадать. Носи, так точно не потеряешь.
Барышня! – Никита виновато улыбался, – Не могу я!
Даша снова засмеялась.
– А ты представь, что это обручальное, – она с вызовом посмотрела на него.
Он молча взял её руку и прижался к ней губами.
– Ну, все… полно! Ты меня в краску вгоняешь.
Коляска тронулась, Никита не отпускал её руку. Спускались густые влажные сумерки. Жара спадала. Лошади проворно взобрались на пригорок и так же проворно понеслись с него. Вдруг что-то хрустнуло, задняя ось надломилась, и колесо, отвалившись, полетело прямо в овраг. Коляска накренилась, и Никита едва успел остановить перепуганных лошадей, чтобы вместе с ними кубарем не скатиться вслед за колесом. Коляска почти перевернулась, и Даша вдруг очутилась на руках Никиты. Она даже не успела испугаться. Они были в сантиметре друг от друга, лицом к лицу, он обнял её, и словно боясь, не решался пошевелиться. Минута… другая… Оба не двигались, словно боялись спугнуть друг друга.
– Еще б чуть-чуть…
Даша хотела продолжить, но Никита коснулся её губ. Нежно, точно цветка, потом еще раз и еще. Потом поцеловал её так страстно, что в голове её помутилось, она не решалась открыть глаза. Это был её первый поцелуй. Первый! Настоящий! Сколько это продолжалось? Она не знала. Она не считала время, она не хотела, чтобы это заканчивалось…
Звук подъезжавшей коляски заставил Никиту оторваться от неё. В сумерках виднелась сутуловатая фигура Петра Федяева.
Даша! Никитка! Что случилось?!
Пострадавшие с трудом выбрались из покосившейся, сломанной коляски.
Да вот, охрипшим голосом, не сразу придя в себя, ответила Даша. Колесо отвалилось! Хорошо, что ты мимо проезжал – нам тебя сам бог послал, а то до утра добирались бы. Подвезешь?
* * *
Уже почти стемнело, когда коляска Федяева подъехала к кованым воротам усадьбы Домбровских. Петр спустился и галантно подал руку Дарье.
Увидимся завтра, у нас на ужине. Маменька отказов не принимает, и в шесть пополудни – уж будь добра не опаздывай – мы тебя ждем. Будут еще Андреевы и Смоляковские. Они как прознали, что мы с тобой вернулись из Любляны третьего дня, так тут же к маменьке с визитом – скоро, наверное, и к тебе пожалуют.
Ох, Петечка, спасибо тебе, что подвез нас с Никитой. Куковать нам в поле до утра пришлось бы. Маменьку целуй от меня, завтра, скажи, буду. А может, сам останешься, а завтра вместе и поедем.
Поздно уже, маман будет переживать, давай в другой раз.
Ну, бог с тобою! Счастливо! – Она перекрестила его в воздухе.
Коляска тронулась и скрылась в темноте. Никита повернулся к Даше:
– Дарья Дмитриевна, я мужиков пошлю за коляской, – надо осмотреть, в чем там дело.
– Ступай, Никита, я у себя буду. Долго не задерживайся – приходи ужинать, а то нам с Улькой скучно совсем.
Он стоял напротив неё и держал её за руку. Даша смотрела на него – такого высокого, широкоплечего, статного, и думала только об одном – когда ей будет двадцать один, и она станет хозяйкой поместья, первое что она сделает – даст ему вольную. Что будет потом – она не думала, но знала одно наверняка, понятие «брат» к Никите больше неприменимо, а еще она точно знала, что этот поцелуй она никогда, никогда в своей жизни не забудет. Ей хотелось озвучить эту мысль прямо сейчас, но Никита, робко поцеловав её в висок, развернулся и, кивнув в ответ на её приглашение, пошел быстрым шагом к конюшням.
Даша подошла к слабо освещенным ступенькам усадьбы. Прерывистый шепот заставил ее спрятаться за угловую колону, она выглянула и увидела Ульяну и Федора. Федор прижимал девушку к колонне, прямо за которой она спряталась, и жарко целовал:
– Моя! Слышишь, моя будешь, только посмей еще раз взглянуть на кого! Убью! Жизни для тебя не пожалею! Что хочешь для тебя сделаю, только будь моей! Прямо сейчас, слышишь!
Уля, похоже, была пьяна и едва дышала, блузка была расстегнута, Федор жарко обнимал её, целовал, она шептала, сгорая от страсти:
– Федечка, погоди, что ты делаешь, Федечка, остановись, постой…
Даша, затаив дыхание, прижалась к колонне спиной. Послышалась возня, звуки борьбы. Ульяна закричала. Федор зажал ей рот рукой.
– Так я первый у тебя?
– Что ты наделал! – Ульяна мгновенно протрезвела, но Федор продолжал, не дав ей опомниться, закрыв ей рот ладонью.
– Кому я теперь нужна, что ты сделал! Я барышне скажу, не сносить тебе головы!
– Погоди, красавица, не кипятись, Федор обнял её и снова стал целовать, нашептывая, – я ведь женюсь, ты не думай, только сделай, как я сказал тебе…
– Не знаю я, – рыдала Уля, – мне-то не тяжело, только вот тайком от неё я не хочу, да и ты обманешь – не дорого возьмешь.
– Не обману, красавица моя, не обману, – Федор продолжал сжимать девушку в объятьях, – вот посмотришь, только сделай, как я скажу, и к осени свадьбу сыграем. У нас с тобой столько денег будет, век не потратить, я тебя, красавица моя, выкуплю, уедем отсюда, заживем! Вот посмотришь! Только отнеси это ей.
Послышались торопливые шаги. Марфа выглянула из-за дверей и осветила фонарем ступеньки. Федор метнулся в темноту, а Уля вытерла слезы и пошла вверх по ступенькам.
– Ты, что-ль, кричала?
– Да нет, послышалось тебе, Марфа, – смахнув слезы она прошмыгнула мимо неё, – Я в девичью.
– Ну-ну, давай, – Марфа сердито бормоча что-то про себя, направилась в дом.
У Даши трепетало сердце, то, что она увидела и услышала, не укладывалось в голове. Как этот наглец Федор посмел так поступить с Улей, зачем та напилась, как она могла позволить ему такие вольности! Что за тайны и от кого у неё могут быть? Куча вопросов роилась в её голове. Дождаться Никиту и рассказать ему всё! Это было самым правильным. Даша взбежала по ступенькам усадьбы и вошла в дом.
В маленькой каминной никого не было, и в её комнате тоже. Даша вышла в холл и направилась в правую половину особняка. В конце холла за большой дубовой дверью была просторная комната, в которой располагалась девичья. Деревянные кровати стояли в два ряда, большой громоздкий шкаф, отданный сюда, наверное, еще Дашиной прабабкой занимал чуть не половину помещения. Проход выводил в кухню, которая тоже была очень большой, обитой дубом и заполненной всевозможными шкафчиками, полочками, на которых стояли склянки, коробки, и прочие разности. По стенам везде были развешены вязанки лука, перец, прочие приправы. Посреди кухни большой дубовый стол, – персон на двадцать, тоже отданный сюда примерно тогда же когда и шкаф в девичью. Большая русская печь в углу, гладко и чисто выбеленная с черной заслонкой была покрыта самотканым покрывалом. На нем в кадушке пыхтело тесто. Другая дверь из девичьей вела в небольшой зал, оттуда еще в три комнаты, которые занимали управляющий с женой и Никита. Одну комнату Марфе пришлось уступить Ли, который появлялся из неё только по зову Даши, или когда Марфа приглашала его на кухню трапезничать. Как ни заглядывала Марфа в замочную скважину все остальное время, как ни старалась изловчиться и увидеть, что ж он там делает – так у неё ничего и не вышло. Ли оставался самым таинственным обитателем дома.
Уля лежала на кровати, укрывшись простыней. Резкий запах перегара исходил от девушки.
– Ты что это, голубушка?! – Даша, потрясла её за плечо, – напилась?!
– Ой! Плохо мне, барышня, – простонала Уля, слегка приподняв голову над подушкой, и опять погрузилась в хмельной сон.
– Не трогайте её, барышня, голубушка, видите – пьяная совсем. – Марфа выглянула из кухни. – Идите ко мне, ужинать будем. Никитка то где?
– Давай его дождемся, он мужиков отправил за коляской, у нас в дороге колесо отвалилось, чуть головы не потеряли в овраге. Хорошо, как на удачу, ехал Петруша, довез нас, а то куковали бы сейчас в поле.
– Мать честная, да что ж за напасть, как же это! С утра волк, вечером коляска, не к добру это всё. Чует мое сердце – не к добру!
В комнату вошел Никита. Кивнул на Ульяну
– А что это с ней, барышня, пьяная что-ли?
– да я сама ничего не понимаю, Никита, я тебе должна рассказать кое-что, только давай поедим сначала, а то я умираю от голода. Марфа, а Ли ужинал? Ты его кормить не забываешь? – Даша устало улыбнулась, – Ты его балуй, он и тебе процедуру иголками сделает.
– Ну Вас, барышня, в краску вогнали меня старую совсем. Ужинал, почитай часа два назад. Велите позвать?
– Не беспокой его.
В кухню вошел Порфирий.
– Дарья Дмитриевна. Мужики с коляской через час будут.
– Спасибо, садись с нами, дождемся, пока её привезут. Завтра с утра Федору скажи, чтоб починили. К вечеру у Федяевых нужно быть.
Марфа расставила тарелки и подала на стол чугунок с густой домашней лапшой и большую тарелку с нарезанным тонкими ломтями, ароматным ржаным хлебом. Никита вспомнил, что целый день во рту не было и крошки хлеба.
– Вот, Дарья Дмитриевна, ночь, не ночь, а горяченького поешьте. Весь день на ногах, а во рту ни маковой росины. Вы и Никитку так голодом заморите!
– Нет, Марфа, больше никаких срочностей, она отломила кусок черного душистого хлеба и с аппетитом впилась в него зубами. – Марфа, прямо как в детстве, помнишь как ты нас маленьких с Никитой здесь пирогами кормила. А какое было молоко!
– Как не помнить, как будто вчера было. А молочка нашего к завтраку обещаю, подам. – Ей приятно было смотреть на этих родных выросших детей. – Так что там с вашей тетушкой Августой, батюшка ваш писал, что она будет с вами, мы и комнату ей приготовили…
– Тетушка Августа заболела по дороге, – Даша, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться деланно состроила огорченную мину, – Петруша велел отправить её назад в Любляну прямо на пограничном посту, – она была без чувств, так что её и её прислугу отправили домой на папенькиной карете, иначе было нельзя – она бы не перенесла путешествия по русским ухабам. Мы могли её потерять.
– Как нехорошо, молодая девушка, княжна, одна, без сопровождения, что ваш батюшка-то скажет…
– Марфа, уймись! – Даша начинала злиться, – во первых, я – вдова, а не девица, и мне можно появляться в городе одной, во-вторых со мной ехал Ли, а он, как ты знаешь, друг, врач и доверенное лицо отца, в третьих со мной были Петр и Уля, ну и в самом деле – не могли же мы тащить с собой умирающую старушку через всю Россию. Ну где это видано.
– Вдова! – Марфа ворчала, искоса поглядывая на мужа, – вы княжна прежде всего. Вам по статусу не положено…
– В городе меня никто не знает, бояться мне нечего, это тебе не приемы в высшем свете. На ярмарку я и в крестьянском платье могу заявиться, – Даша опять веселилась, как дитя.
Трапеза уже подходила к концу, когда взъерошенный Федор влетел в кухню.
– Порфирий! Простите …барышня… Там коляску привезли! Это…. Ось то подпилена, барышня…Кабы вы не с горки, а в горку сломались – верная смерть.
Даша побледнела как мел и кинулась во двор к коляске. Все кинулись за ней. Мужики, взмокшие от пота, освещали фонарями привезенную коляску и обсуждали, как ось менять, да кто перепилил.
– Посмотрите, барышня, пропилено тут – вот, видите, здесь слом, а здесь ровно идет!
– Когда ж успели! – Федор наклонился к поломке, – я ж перед поездкой проверял, все цело было! И кто?! Если б не с горки, а в горку – верная смерть!
– До завтра почините? – к Даше снова возвращался румянец, – завтра к обеду должна быть готова!
– Управимся, барышня, вы не сомневайтесь! – мужики потянули коляску к конюшням, а Даша с Никитой повернули к дому.
– Мы к себе, барышня, утро вечера мудренее! – Марфа обняла Дашу и погладила по голове как маленькую. – Ох, горемычная вы моя, ну, всё. Все, спать идите, проводи, Никита.
Даша с Никитой вошли в её комнату. Даша зажгла лампу.
– Да! Столько всего сегодня случилось! А тут еще и Федор с Ульяной!
– А что случилось то?..
Не дав ему закончить, резкий звук разбивающегося стекла, словно гром, разорвал ночную тишину. Что-то большое и белое пронеслось в миллиметре от Дашиной головы и, ударившись о стену, упало на пол. Даша закричала, Никита резко дернул её к себе и обнял, прижав её голову к своей груди. Затем, отпустив, кинулся к окну. Во дворе никого не было. Даша оторопело смотрела на предмет. Никита поднял его с пола. Это был булыжник, завернутый во что-то белое. Развернутая ткань оказалась белым свадебным рушником, на котором чем-то бурым, словно кровью было написано: «Убирайся!»
На крик и шум уже бежали Марфа и Порфирий, во двор сбегалась обслуга.
– Что случилось? Седые волосы Порфирия топорщились в разные стороны! Что это?!
Даша протянула ему рушник с надписью.
– Вот, камень обернули, окно все разворочено!
Марфа схватилась за сердце:
– Ну, вот что, милая моя, давайте-ка к нам спать, Улька пьяная, не добудишься, вы тут одна будете – не годится это, а завтра что-нибудь придумаем. Полицию надо бы!
– Нет! Даша разрыдалась, – убери стекла! Я буду здесь спать! Это мой дом, и моя комната! Не надо никакой полиции! Никто меня отсюда не выживет! Сама разберусь!
– Погоди, Марфа! – Порфирий почесал в затылке. – Что-то здесь не то, сама посуди– с утра волк, потом коляска. Теперь вот это! Кажется мне, что кто-то, толи напугать, толи навредить хочет Дарье Дмитриевне, ведь до этого всё спокойно было, детишки малые по малину в лес бегали почитай каждый день. Коляска, вон, новая совсем! Неспроста это! Нельзя её без присмотра оставлять.
– Барышня, если позволите, я в соседней комнате, за стеной на диване лягу. – Никита подошел к Даше и, налив из графина воды в хрустальный стакан, подал ей. – Сплю я чутко, ежели что – зовите. Ложитесь спать, и ничего не бойтесь. С сегодняшнего дня я при вас неотлучно буду, если конечно доверяете.
– Кому же доверять, если не тебе. Постели ему, Марфа, на диване, в каминной. Порфирий, ты не расстроишься, что помощника у тебя отнимаю? Только, похоже, охрана мне и впрямь сейчас не помешает. Пусть Никита и вправду со мной пока побудет, разберемся, что за чудеса на нашу голову обрушились.
– Только где ж это, барышня, видано, чтоб мужик крепостной в барских покоях прохлаждался, – Марфа озабоченно покачала головой. – Что люди то скажут! Нельзя так! Батюшка Ваш что скажет! – Даша слабо отмахнулась от её доводов по поводу девичьей чести.-
– А может тогда ты, вместо Никиты, будешь меня охранять? А людей мне стыдиться нечего, чай не в спальне у меня будет, а в соседней комнате. батюшка не скоро еще будет, так что разберемся пока. А к его приезду, глядишь – сторож и не понадобится. Марфа! Сделай, как я прошу! Да завтра с утра дворню собери! Раньше ты сама со всем в доме управлялась, а теперь тебе подмога будет нужна и по дому и на кухне. Гости у нас будут не сегодня – завтра, а через месяц и именины, батюшка приедет, а ты знаешь, как он любит, чтобы всё было по высшему классу.
* * *
Даша проснулась около полудня, после тяжелого, беспокойного сна, от скрипа оконных петель. Никита, весело подмигнув ей, снимал со стороны двора рамы на окошке, чтобы заменить в них стекла.
– Доброе утро, Дарья Дмитриевна!
– Доброе утро. – Даша спросонья протерла глаза и, натянув простынь под самый подбородок, села на кровати, на подоконнике лежал букет полевых цветов. Настроение сразу стало хорошим, и в душе словно запели птицы. Он снова принес ей букет. И теперь он всегда будет рядом. Она вспомнила вчерашний поцелуй и сладко потянулась. На кушетке, виновато горбясь, сидела Ульяна. Глаза у нее были заплаканными, выглядела она жалко. Даша решила поддразнить её. С притворной строгостью спросила:
– Ну, рассказывай, голубушка, что ты вчера натворила!
– Это Федька все! Пригласил погулять, уговорил вина попробовать, а я в первый раз, стаканчик только и выпила, сладкое как компот, а потом уж и не помню, что было то! Простите, барышня, уж я впредь больше и не попробую!
– Так что прикажешь? Федьку то выпороть, за то, что тебя споил?
Никита с интересом прислушивался к разговору между Улькой и её хозяйкой. Старался потише стучать и не пропустить что-нибудь интересное. Девушки казалось, забыли о его присутствии
– Не надо, барышня! – Ульяна кинулась ей в ноги, – не надо, он ведь не со зла…
– Да ты влюбилась! – Даша захохотала от души, – ты влюбилась, Улька! Ладно, не плачь, не трону я твоего Федора, только скажи, что он там просил мне передать?
