Текст книги "Байки нашего квартала (про Турцию и турков) (СИ)"

Автор книги: Лариса Бортникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Аллаалла, а у нас вот племянник соседки друга брата мужа вернулся из Германии так может он вашего Феридуна знает. А фамилия его как? Вах вах вах!

Вот вы не поверите, мы человек десять спросили по дороге про терзи, и все десять прошли полный круг коммуникации по вышеприведенному сценарию (плюс минус). Понятно, что до терзи мы добрели часа через два, после того как выступили на поиски.

Мы его нашли! Точнее, нам его порекомендовали, как лучшего терзи во всем городе. Непревзойденного терзи. Усту из всех возможных уст. Величайшего!

Нашли. В двадцати метрах от нашей гостиницы, кстати. Лавка его была закрыта по какой-то неведомой причине, но сам он временно расположился на улице под двумя полосатыми тряпичными навесами. Под одним навесом стояли швейная машинка космической конструкции и оверлок, похожий на ночной кошмар паропанкера. Под вторым навесом располагался незнакомый мне агрегат, на котором, по-моему, можно было даже выходить на подводную акулью охоту – таким навороченным он выглядел. Возле агрегата копошился неуклюжий подросток, что-то там вычищал метелочкой.

(наверное акульи останки)

– А уста твой где будет? – Бабка довольно небрежно кивнула подростку на его "добро пожаловать, тейзе" – поняла в айн момент, что это прыщавое суетливое чудище с метелочкой в пятерне – никак не терзи.

– Эфендим... Что желаете? – раздался ленивый и тягучий, словно плавленая на солнце карамельная ириска, бас. О! Так мог говорить только настоящий Уста.

Мастер сидел на низенькой табуреточке чуть поодаль и отхлебывал чай из высокого армута. Встал, конечно. Потому что женщины, потому что клиентки. Ох и красавец. Высокий, статный, рыжеволосый и усатый. Лет сорока, а то и поменьше. Не портной, а просто Давид и Голиаф какой-то. Стаканчик на поднос невесть откуда подлетевшему чайджи поставил. Денежкой мелкой звякнул о поднос. Потом подошел к нам неспешно. Свекровь моя в тысячный за сегодняшний день раз захрустела пакетиком.

– Вот шорты купила в Бешикташе перед отпуском, невестка мне, точнее, их подарила. Невестка у меня русская, но хорошая. По турецки говорит. Так сюда на шорты надо ластик поставить, а то они мне велики, а я без шортов-то не могу на пляж. У нас так не принято у приличных турецких людей. У кого принято так, то это богатые бесстыжие старухи, а мы люди простые. Порядочные. Так надо вот тут порезать, тут ластик продернуть, а тут...

– Погоди, тейзе. – Уста ее прервал вежливо, но строго. – Дай-ка сюда.

Она безропотно протянула мастеру шорты.

– Не пойдет сюда ластик. – Вынес он вердикт ровно через секунду. Прищурился, пальцами по ткани легонько пробежался и сразу вердикт. – Морщить будет.

– Да как будет морщить? Не будет морщить. Вот надо тут порезать, тут обметать, сюда продернуть. Или пусть немного морщит, но чтобы не падало, а то надо же на пляж, а как можно без шортов. Шорты мне невестка подарила. Ты ластик вот сюда просунь, тут прорежь, тут обметай, тут..

– Морщить будет.

Повторил еще раз чуть громче. Им мы обе сразу и безоговорочно поняли – будет морщить. Я хмыкнула про себя – похоже, я попала на еще одни шорты. Бабка же замолчала и погрустнела.

– А что ж теперь? Менять?

– Зачем менять? Не надо менять, – Уста ухмыльнулся усами (ой. три У в одном предожении, можно и четыре – Уста ухмыльнулся ухоженными усами). – Мерку сними.

Это он уже подростку с метелочкой.

Тот к нам рванул, даже метелочку положить в специальный ящичек забыл.

– Пойдемте, тейзе. Вот тут у нас примерочная. Правда ремонт сейчас, осторожно...

– Стой-ка, – остановил мальчишку уста, едва заметно покачав головой, мол вот ведь бестолочь... Не будет из него толку. Ой, не будет. – Сам сниму. Тейзе, руку вытяни.

Свекровь, ничего не понимая, но целиком (до самых сиреневых пляжных шлепок) находясь под гипнозом харизматичного рыжеволосого и огненноусатого мастера, протянула руку. Уста расправил злополучные шорты, приложил их поясной частью к руке моей очарованной голубки, а именно от запястья до локтевого сустава, и головой покачал... И еще раз приложил. И снова покачал.

– Морщить будет? – почти шепотом спросила свекровь.

– Не будет морщить, – ответил Уста. – Но в следующий раз бери себе, тейзе, шорты на два размера меньше.

И мы обе поняли сразу и безоговорочно – морщить не будет. Шорты надо брать меньше. На два размера.

И принял Мастер в свои огромные в рыжих веснушках руки наши розовенькие шорты, и пошел вдруг легкий-легкий, как танцор танго, к своей машинке, которая вся блестела на солнце и лоснилась умащенными боками, словно разомлевшая одалиска поджидающая на ложе великого султана (опять увлеклась да). И сел за нее небрежно, но уверенно, словно пилот межзвездного крейсера за свой навигационный блок, или может быть словно стрелок паровой броневой летучей машины за пулемет... И над синим-синим морем раздался тра-та-та-та-та стрекот – громкий и опасный, распугавший любопытных дур – чаек.

Короткой очередью тра та та та та!

Раз.

И еще одна такая же короткая очередь! Тра та та та та.

Два.

Опустилась на город привычная тишина. Только чайки вонючки стригли крыльями небо и орали вот так "Иии! Ииии! Рыбки хотим!"

Короче, минуты две, не больше. Но какие это были минуты. Как хорош, как недостижимо великолепен был терзи-уста. Триумфален! И какая насмешливая и ироничная, но все же гордость (ни с чем ее не спутать) светилась у него в глазах, когда он возвращал нам шорты.

– Держи. Носи с улыбкой, тейзе. Теперь как-раз. И морщить не будет.

– Морщить не будет, – хором повторили мы, завороженные его взглядом.

И такие же завороженные повернулись и потопали прочь, по пути запихивая шорты в шуршащий пакет. (а тут много "п", если обратите внимание)

– Вах. Уста... – отворожилась обратно свекровь. Обернулась. – А должны-то сколько?

– Носи с улыбкой, тейзе. Ничего не должны. – Махнул он рукой. Огромной рукой в ржавых пятнышках веснушек. Кстати второй рукой в ржавых пятнышках веснушек он уже грабастал с медного подноса чайджи свежий стакан с горячим чаем.

– Рукам твоим спасибо, сынок, – запричитала свекровь. – Уста! Какой уста!

***

Еще чего ). Должны мы ему. Да это он нам должен за возможность вот так покрасоваться. Это я так думала, плескаясь в прибое. Но думала так из зависти. Из зависти к мастерству, которое вот-вот – и уже искусство. Из зависти к мастеру. К тому, кто дело свое любит, знает и пусть не без рисовки, пусть не без смешного, но оправданного высокомерия профессионала... пусть не без понтов...

"Иии ииии", – вопили чайки.

Довольная и в розовых шортах ( нигде не сборило, не морщило, и сидели, как влитые, а не оригинального шва мы потом как ни искали, так и не нашли) свекровь нежилась под закатными лучами.

Ровно два дня. На третий, понятное дело, шорты отправились на дно чемодана. Но я ничуть не жалею.

Ведь не было бы этих шорт, не было бы и терзи-усты, и этих "многабукв" не было бы.

А я так люблю, когда многабукв. И когда я тоже, пусть немного, но уста.

Вспомнилось маленькое, но миленькое

Чаю тут в кафешке московской попила.

Чайник чаю почем нынче? Рублей сто? Или меньше? Восемьдесят?

А у меня тысяча с собой. Сдачи у официанта, понятное дело, нет еще – касса только открылась. А тут я со своей купюркой хрустящей только что с конвейера ГОЗНАКа. Юноша возмутился конечно "откуда я вам с тысячи сдачи-то дам". А я тороплюсь. То есть требую рассчитаться побыстрее. А в ближайших ларьках с мелкими купюрами такая-же засада. Мальчик туда сунулся, сюда торкнулся – нету сдачи и всё тут.

Восемьдесят рубликов. Меж тем в заведение это я давний и постоянный ходок. То есть завсегдатай. Все меня в лицо знают, знают прекрасно, что работаю неподалёку и что на чаевые не скуплюсь. Знают, что приду сюда же завтра, а то и сегодня в обед на бизнес-ланч.

Восемьдесят...

– Опаздываю очень. Давайте в обед занесу и рассчитаемся, -предлагаю сама, поскольку не ожидаю подобной щедрой сообразительности от официанта.

У него глаза округляются, как у Кокса при виде соседской кошки-блондинки. Догадываюсь, что чем-то его сейчас потрясла. Наглостью что ли?

– Так не пойдет, – говорит внушительно и строго. – А если вы не принесете. Что я? Со своих докладывать должен?

Это тот самый официант, которому я в пятницу положила триста рублей типсов с двухтысячного счета.

Не пойдет – так не пойдет. Спасибо, обошлись без "много вас тут ходит всяких".

Подождала пока наскребет таки сдачу. Опоздала конечно.

Немножко потом думала, что какой же всё-таки глупый у нас сервис. Неразумный совершенно. Дальновидности – ноль. Об уважении к клиенту, тем более постоянному даже не заикаюсь.

И тут сразу вдогонку вспомнила прошлое лето свое в Турциях. Нет. Не как пример. Упаси Господь. Просто как картинку.

После пляжа, душа и получасового отдыха ходили ужинать. Обычно в котлетную, что на набережной. Отличная котлетная. Простецкие такие пластмассовые стулья, столы покоцанные предыдущими поколениями отдыхающих, на них скатёрки чистенькие, но застиранные. Плохо работающий кондиционер и белоснежная собака, вечно дежурящая поодаль в надежде на котлетный объедок.

Короче, забегаловка...

Но какие котлеты! Боже!!! Можно съесть тысячу штук и не наесться. Горячие, тугие, сочные. Маааленькие – на зубок. Запеченные на мангале здесь же при тебе. С острым соусом из томатной (собственного приготовления) пасты и острого красного перца. И хлеб к котлетам мягчайший. И айран разумеется свой. Ледяной. В стеклянном кувшинчике. И салат из белой фасоли, красного лука, петрушки. И еще один салат из разных овощей.

Царские котлеты.

Поэтому каждый вечер мы заходили в котлетную, устраивались за пластмассовым столом и ждали, пока мальчики-близнецы (котлетную держит семья: мать, отец, юноши близняшки лет семнадцати и еще какой-то юнец, вроде как племянник хозяина) ловко и быстро выложат на решетку наши двойные порции, пока выставят перед нами свежайший айран и развлекут нас разговорами о погоде, политике и тому подобное.

И мням мням... Собачка заглядывала через открытую дверь, алчно текла слюной и кривила страдальческое лицо, а мы делали вид, что ничего не замечаем. Все равно, впрочем, не выдерживали. Приходилось брать дополнительную порцию как-будто для пёсика (ну, право, неудобно ж так обжираться), а на деле пёсику доставалась дай бог парочка котлет – остальные восемь мы подъедали сами.

Вот сколько мы там пробыли в этом Шаркёе? Неделю? Чуть больше... Короче, раз восемь поужинали в той самой котлетной. И не то чтобы особо шиковали. Дешево же всё. Чаевые оставляли, конечно, но сущие пустяки. Лиры по две – три. На пачку сигарет не хватит.

Но конечно уже на второй вечер нам уже "здрасте-здрасте добро пожаловать как дела", и уже облюбованный вчера столик немедля обтёрли, чистеньким накрыли. И непременно на столе хлеб, айран, салат через минуту после того, как мы расселись. И "вам как всегда?". Нормально... То есть вчера мы здесь появились впервые, а сегодня уже "как всегда". И ведь помнят всё до мелочи. Даже то, что я чай пью из обычных европейских чашек, а свекровь моя турецкая просит стандартный армут, но заварку покрепче и с тремя кусочками сахара.

Браво. Но этим в Турции никого не удивишь. Мелкий эснаф (лавочник или ПБОЮл по нашему) там воспитывался, вызревал тысячелетиями ))). Это уже порода такая. У него в крови неподобострастная, а очень даже гордая услужливость... точнее желание угодить клиенту. И чтобы еще раз пришел. И чтобы друзей позвал. И вообще, чтобы не стыдно было за себя и свое (а также деда и прадеда) дело – котлетки ли ты жаришь на углях, подшиваешь ли юбки со штанами, или просто обувь чистишь на улице.

Не удивишь, короче, в Турциях никого умелым обслуживанием. Вот мы и не удивлялись, а принимали как должное. И то, что эти близняшки, хоть и тинэйджеры, но из себя вежливые, предусмотрительные и заботливые тоже обычное дело. Эснафы. Работа у них такая.

А в какой-то из томных вечеров, откушамши котлет, направились мы гулять по набережной. Гуляли, гуляли, гуляли... Часа два гуляли. И так нагулялись, что вздумалось нам приземлиться где-нибудь в пляжном кафе и выпить просто чаю. Ну, может, чаю с пирожным.

Оказалось, однако, что все семейные кафешки позакрывались, зато пооткрывались все кафешки молодежные.

Ну а что? Чем мы не молодежь? Поэтому мы без всяких сомнений заперлись в рок-кафе, где под визги юных фанаток лабал что-то этнически-роковое лохматый хмурый парень.

Сразу к нам: "добро пожаловать что желаете", хотя не без секундного изумления, мол а эти то что тут позабыли... Мы сразу: "чаю и пирожных". Нам сразу: "а пожалуйста".

Ну, отхлебываем чай, кусаем безе за пушистый бочок, внимаем турецкому року с наслаждением. Глядь-поглядь, а за соседним столиком близнецы-котлетчики. Видимо, заведение свое уже закрыли, прибрались и бегом сюда... Молодые же совсем. Хочется.

Ну, покивались взаимным приветствием.

А потом этот лохматый заиграл что-то грустное, и стало нам с бабкой так сладко и печально внутри, что выпили мы еще по две чашки чаю и скушали еще по одному пирожному. И еще по одному. А потом потихонечку засобирались в гостиницу, тем более что время уже было прилично за полночь, и народ начал расходиться. Ушли и наши знакомцы. Мы даже не заметили как – заслушались.

– Сколько с нас, сынок? – спросила моя туркосвекровь у пробегающего мимо бармена. Спросила опасливо, потому что в заведениях с музыкой обычно небюджетно, а договоренностью нашей предусматривалось, что ужин с меня, а вот ночные чаи и прочее – с нее.

– Ничего, тейзе... – Заулыбался пацан. – Сабри с Эртурулом заплатили.

Это эти котлетчки. Сабри и Эртурул. Знать бы еще ху из ху, потому что как двое из ларца.

Милые... Вот милые же какие пацаны. Фигня вроде бы. Но так это было неожиданно и приятно. И так как-то понятно, что не было в этом никакой похвальбы и никакого жеста, и уж тем более хитроумного намерения нас затащить в свою котлетную еще тысячу раз. А просто вот увидали ребята двух теток, не очень уместных в ночном молодежном клубе, и просто так без умысла... оттого что мы старше... и оттого что они нас вроде бы как уже и знают... и просто так.

Деревня… Такая большая деревня.

Сказки нашего квартала

Истанбул – город безумный.  Безумный настолько, что даже Москва с её лубочным и упоительным psycho остаётся далеко позади.

Истанбул – город-компот, где на самом верху томятся сочные буржуазные вишенки в проамериканском (Голливуд тут тоже в чести) сиропе, чуть ниже, суровые и гордые, бултыхаются республиканские сухофруты эпохи Ататюрка, ещё ниже густым мощным пластом застыло османское – высокомерное, незыблемое, таинственное – рахат-лукум и хельва из кривых сабель, янычаров, гаремов и имперской гордыни...

А поскреби половником по дну, и вот они – разбухшие изюмины истинной туретчины... Нравится мне именно то, что на донышке, то что прилипло, пригорело... без чего не могут существовать, рассекая компотную сладость, верхние слои... Очень нравится. Потому как этот вкус можно почувствовать не всем, а лишь тем кому повезло (повезло ли?) туда попасть.

Я люблю, люблю искренне, неспешную томливость окраинных улиц, где чёрные старухи сидят на корточках у дверей и курят, курят, курят дешёвые сигареты, где гомон ребятни затихает, когда молла затягивает нудное "Аллаааааааааааах Экбееееееееееееееееееер", и где девушки хороши испуганной восточной прелестью, а женщины истерзанны бытом и оживают лишь во время шумных соседских скандалов.

Там, на окраинах воздух – рыба и кофе, и свежее бельё, и мокрая шерсть курбанов – жертвенных барашков... Там по утрам старики торопятся на намаз, глухо переговариваясь и кашляя в кулак, там мечети трутся каменными боками о золочёные трюфеля церквей, там плещет вечностью великолепный Босфор ... ну и "русалка на ветвях сидит". Русалка не русалка, а джинны имеются, но об этом позже, а пока напишу-ка я про другое,

Продолжив свои панегирики бедным районам и кварталам. Квартал... Как мнооооооого в этом звуке... Mahalle... Махалле... Где "х" произносится на выдохе, так чтобы получилось эдакое тягучее "маааааалееее"... Квартал... Истанбульский квартал – не топографическое и даже не социальное понятие. Это не история, не веха, не событие, не пласт. Это, именно, такое мааааааалеееее... Принадлежность к кварталу определяет всю человеческую жизнь, потому как, родившись в прибосфорской мааалее, ты уже не станешь таким, каким мог бы, явившись на свет в мааалее на лесистом холме, а тем паче в маале у воскресного "пазара".

   – Ты сам/сама то откуда будешь? – обязательно спросит таксист, включая счётчик.

   – С ..... маааллее, знаешь такую? – отвечать следует гордо, произнося название своей вотчины громко, чуть покачивая подбородком.

   – Ааа... – таксист ухмыльнётся в усы, – так у меня муж подруги двоюродной сестры Ахмет/Мехмет/Мустафа/Салих в вашей маалеее невесту брал для своего шурина. Фатму/Айше/Шехрие/Малику... у них ещё дом с кривым окном на бакалею, и прадед помер от чахотки.

   И вот уже нашлась тема для беседы, и долгий путь от аэропорта до дома кажется не таким долгим... А потом и сам таксист расскажет, что родом с такой-то мааале, и как тут не вспомнить хитрого Ахмета/Мехмета/Мустафу, что когда-то...

   Каждая маалее бережёт свою историю, пестует прошлое и хранит секреты. Нет! Внутри квартала тайн не существует – ведь то, что не растащут местные сплетницы, обязательно разболтают при условии "тсс, только никому" сами участники событий, и разнесётся по дворам и дворикам новость, с каждым новым шажком приобретая всё новые оттенки. Но дойдя до границы мааале – стоп! Чужим этого знать не положено, потому что наша мааале – самая лучшая мааале на весь славный Истанбул!

   Время от времени маалее принимает "новеньких". Либо местный паренёк приведёт жену со стороны, либо поселятся деревенские родственники, деревенских родственников, дальних родственников, либо забредёт чужак. Маалее замирает, любопытно таращит глаза-оконца, и "шуррр-шуррр" понеслись домыслы от соседки к соседке. "Цыц! – прикрикнет суровый муж на распустившуюся жену, а потом ночью спросит словно невзначай, – Так что там эти? Ну, что приехали из Мерсина/Анадолу/Измира..." И радостная супружница начнёт верещать, выливая на благоверного несусветности и "охи ахи".

   Через полгода ажиотаж обыкновенно стихает, и "новенький" либо проходит испытание кварталом, становясь своим, либо собирает скарб и убирается прочь, чтобы отыскать себе "свою" маалее.

А теперь типа байка к случаю. (добрели наконец– то). Байка не про меня, хотя про это тоже можно. Байка эта про " пришлую девицу" Надидэ, что была с аппетитом потреблена нашим кварталом. (Девица употреблена – не байка).

 Надидэ девицей назвать – сильно извернуться. Лет ей на первый взгляд шестьдесят, она врёт, что сорок, хотя год назад (я точно помню) она врала, что недавно минуло сорок пять. При этом где-то у Надидэ наличествует тридцатилетняя дочь, что немедля отметает всякие "сорокалетние" штучки-дрючки. Не суть.

Надидэ прибыла в нашу маалее года два назад, когда я находилась там по разным своим делам. Кажется, это был январь, и погоды стояли премерзейшие. Надо сказать, что истанбульские зимы – тошниловка редкая. Очень влажно, ветрено и температура порой опускается до минус трёх без всякого снега. В тридцатиградусный наш морозец, сами знаете, жить можно... При тамошних минус трёх я вечно падаю с гриппом, насморком, ОРЗ и т.п. Вот я и сидела у буржуйки, грела пятки в шерстяных носках о железный бок, кашляла. Моя турецкая свекровушка в одной футболочке и юбке шныряла туда-сюда, хлопая входной дверью. После очередного такого шныряния она вернулась, волоча за руку замотанное в тоненькую кофтейку существо. Существо женского полу тоже кашляло откровенным воспалением лёгких, если не чем похуже,  и очччень температурно шаталось. Я хмыкнула. Вообще, жалостливость – качество туркам свойственное, а свекровь моя обладает особым даром подбирания "сирых и убогих". Я к этим филантропским выхлопам привыкла, посему просто освободила существу место у печи и перебралась в кресло. Существо подрожало молча минут пять, затем цапнуло грязной рукой мою сигарету, посмолило, скидывая пепел в буржуйку и ожило.

Еще через минуту из под шерстяного платка вылезла стриженая рыжая башка и сморщенное печёным яблочком лицо. Лицо улыбалось. Передних зубов у лица не было.

   – Надидэ завуть...Завуть я Надидэ. Я булгарский перебесчик... (это я пытаюсь передать жутчайший акцентище)

   – Добро пожаловать, Надидэ, – свекровь сунула гостье в руки чашку с горячим отваром липы и замерла истуканом.

   Не. Я свекровь понимаю. Она НАШЛА новость! То есть этим наш квартал мог жить целую неделю, а то и две. А у нас не так часто что-нибудь происходит, поэтому любое, а тем паче ТАКОЕ интересное... Ууух! Свекровь ждала, я листала журнал, Надидэ хлебала отвар.

   – Сахару мало, – покачала башкой Надидэ и полезла в сахарницу.

   Я посчитала – девять кусочков сахара на чашку... Мда... За девять кусочков она была обязана стать не просто новостью, а событием.

   – Я тут работа мама Феридун. Смотреть старый бапка. – Она ослепительнейше щерилась, даже я не сдержала улыбки. – Феридун искать дом для бапка, я жду, да.

   – Ой! – Свекровушка всплеснула руками. Отобрала у болезной чашку и метнулась наливать новую порцию. – Так ты за тёткой Султан приглядывать будешь. Ой. Как славно то! А то бедная-несчастная помирает.

   Тут же на меня и на Надидэ свалилось невероятное количество фактов. Оказывается старуха Султан уже пять лет парализована (вах вах вах), старшая невестка за ней не следит толком (вах вах вах), кормит плохо, почти не моет и СОВСЕМ не даёт смотреть телевизор (вах вах вах), и вот... младший сын бедняжки Султан – кондитер Феридун решил матушку у брата забрать, поселить её в отдельном домушке (на нашей же мааалее) и нанять сиделку... Ну, не сиделку, а какую-нить некапризную бабёшку, чтоб старуху подмывала и не забывала носить хлеб да суп по утрам...

   – Так ты сиделка? – Свекровь пристально уставилась на Надидэ, – Откуда, говоришь, сама?

   – Булгарский беженица, – повторила Надидэ и снова зацапала мою сигарету.

   Ага... Сообразила я. Болгарские иммигранты – отдельная статья. Турецкие поселения в Болгарии частенько снимаются с места целиком и валят на историческую родину. Их в Болгарии, вишь ли, притесняют. (полагаю, что так оно и есть, но не о том речь). Вот они и прибывают в Истанбул – такие бееееедные, немееестные, несчаааастные... Живо находят знакомых, пристраиваются на работу, организуют бизнес... или не организуют, перебиваясь поденщиной... Но ребята весьма ушлые – эти болгарские турки.

Особливо хороши и ловки две предыдущие волны иммиграции: те, что уже успели осесть, обрасти барахлом, приобрести статус. А то, что "бежит" из Болгарии сейчас – большей частью нищета, крестьяне, никчёмные бедолаги. Наша Надидэ как раз представляла собой затюканную болгарскую турчаночку, что свалила из какой-то деревушки под Варной и перешла границу в возрасте сорока?, пятидесяти?, шестидесяти? годков... Ну, и что её могло ждать на чужбине? Оно, может, Турция и для турков, но не для таких, как Надидэ.

   – А что ж ты вся такая больная-то, бедняжка? – заохала свекровь, глядя, как восьмой кубик рафинада падает в чашку.

   – Работа – йок, дом -йок, кушать – йок... Плёхо.

 Понимаете? Она перешла границу – отчаянная Надидэ – и добралась на перекладных до Истанбула. Она дотопала до района воров и шлюх – Лалели, где "добрый" хозяин грязной едальни поставил её мыть посуду за гроши. Полагаю, что хозяин её периодически пользовал не только в качестве посудомойки (там такое, увы, случается, а в отсутствие доступной женской плоти, Надидэ могла вполне подойти для такого рода несложных функций). Потом хозяин (видимо что-то пошло не так) Надидэ выгнал в январскую слякоть... Взял и выгнал. Может, нашел посудомойку помоложе, а может Надидэ спёрла жрачки долларов на пять, оскорбив доброго бея-господина.

Очутилась наша беззубая прелесть на улице, точно по сценарию лучших индийских мелодрам. Болталась она по улицам неделю, ночуя непонятно где и тратя последние грошики на дешёвые бублики-симиты, чтобы не сдохнуть с голоду. Естественно, Надидэ умудрилась простудиться насмерть и сбить ноги до вонючих язв. Я, между прочим, ничуть не преувеличиваю. Именно так, вот так банально, страшно, некрасиво оно и происходило. Потом у Надидэ грошики закончились, и она притулилась у кладбищенской оградки, чтобы поспать, или того-с. Какая собственно разница? Тут-то её и обнаружил Феридун. Он спешил на утреннюю (пять утра) смену в кондитерскую и чуть не споткнулся о тряпичный, хрипящий куль. А спонтанная жалость туркам, если помните, свойственна.

   Феридун порасспрашивал Надидэ, поохал, взял бедняжку за шкирку и пригнал в нашу маалее, пообещав угол, кусок хлеба и чашку чая, но не больше... Неа! Не подумайте, что он такой весь из себя герой, Феридун – бескорыстный красавец.

   Во-первых, Феридуну совсем не хотелось платить сиделке копеечку, а тут можно было и рыбку съесть и хвостиком не подавиться, а во-вторых.  Ага – извечное отсутствие доступной женской плоти.

   Феридун наш был/есть парнишка хоть и молодой (лет двадцать пять ему), но сильно страшный (предполагаю последствия какого-то детского заболевания. Личико у него узенькое, всё в пятнах, череп мятый, ушки торчат, плечики кривенькие и ручонки разновеликие... Да и с мозгами дела обстоят не ахти, олигофрении нет, конечно, но очень рядом... очень.  Неважнецкий жених, короче, наш Феридун, а тут ему такой подарочек на халяву достался.

Короче, так сложилось, что и Феридун и Надидэ за счёт друг друга решали какие-то свои беды.

   – Ой, ой, ой, – причитала свекровь, а я прикидывала в уме, что пачка это последняя, а Кента в нашем районе днём с огнём не сыскать, и придётся травиться местным Мальборо. Надидэ всё жалилась, ковырялась в сахарнице, свекровушка охала и сокрушалась... Я с любопытством слушала.

Феридун стукнулся к нам через минут десять, потоптался в дверях, забрал свое приобретение и всё. Они начали вместе жить. Ну да. Во всех смыслах.

   Старуха Султан померла через месяц (повезло Надидэ, если честно), но Надидэ никуда не делась, а всё сидела в домушке с тремя ступеньками, стирала Феридуну рубашки, готовила немудрёную еду и расхаживала по кварталу в красных смешных шальварах.

Маалее молчала... Присматривалась. Принюхивалась. И однажды взорвалась возмущением. Потому как терпение – хорошо, но НАМУС – важнее. Святое – намус, если уж откровенно.

Теперь, что есть НАМУС? (ударение на последний слог) Намус, блин, это намус... Порядочность? Скромность? Благочестие? Добродетель? Нравственность?  Намус это, товарищи – не хухры-мухры! Это есть совокупность вышеперечисленного, помноженная на многовековую мудрость шариата.

 Знаете, как тут говорят про девушек/женщин, обладающих намусом в должной степени? "Она знает, как сесть и как встать"... И в этой, казалось бы, обычной фразе заложено столько настоящего, правильного, нами, увы, почти утерянного. Намус... Намус – тихая гордость честного человека, спокойная уверенность, надёжность, чистота действий и помыслов. Это то, что не подменить ни сундуками с приданым, ни гарвардским дипломом, ни степенями и регалиями.

  Так вот ужасная Надидэ покусилась на квартальный намус. Если бы она лаялась с соседками, не мыла (ужас) крыльцо, подвергалась избиением со стороны Феридуна (брррр), всё прошло бы на "ура". Но квартальный намус – общественное достояние и трогать его нельзя.

   На Надидэ был совершён групповой наезд. Делегация домохозяек во главе с Айше тейзе посетила "поганый" дом, и Надидэ предъявили ультиматум: либо валишь отсюда, либо замуж!

   Тэээкс. Валить Надидэ не хотела, да и некуда ей было валить. С "замужем" дела обстояли совсем хреново. Феридун не желал законного браку.  Никак. Его, между прочим, борьба за намус не касалась, потому как он был "свой" и "мужик". А наша пословица про сучку и кобелька, она и в Турции действует. Надидэ опять оказалась в заднице.

   И она обратилась к кому? Правильно... К моей дражайшей свекровушке... Та яростно взялась за благое дело. Окучивала Феридуна она неделю, поминала покойного батюшку, недавно преставившуюся матушку, аппелировала к великодушию, в результате чего прибыл-таки молла, и намус был восстановлен. Надидэ получила статус. Маалле удовлетворенно и сыто успокоилась.

   Но это что? Еще через полгода, Надидэ освоилась со статусом и потребовала настоящей свадьбы! Я ржала дико, представив машинки с ленточками, беззубую Надидэ в шляпке и грустного Феридуна с бутоньеркой из белых роз. Ну и доржалась... Было у Нанидэ и платье, и бутоньерка, и шарики. Она добила таки бедолагу Феридуна, и получила желаемое. Маалее смеялась, подтрунивала, ужасалась нарочито. Ехидничали и фыркали все, без исключения. Но и на свадьбу пришли все, как один,  и отдарились тоже все, кто чем мог. Надидэ стала "своей".

 Я на свадьбу не полетела, хотя меня звали. Но звонила ей. Поздравляла. Желала долгих лет, покоя и счастия. Передавала многочисленные приветы неизвестным мне людям, что подкосило мой бюджет и поправило бюджет МТС. Вот, вроде бы, кто мне Надидэ, а тем паче её мамы, папы, сёстры, кузины и прочее? Но так положено законами маалее, и нарушать их нельзя! А я, как ни крути, тоже часть маалее.

***

Недавно опять навещала «своих». Видела и Надидэ. Она успокоилась, поправилась, слегка подлакировала акцент. Теперь её не шпыняют соседки, хотя всё ещё хихикают за спиной, обсуждая детали интимной жизни Надидэ с Феридуном. Но она своя. Нашла своё место. Может, не самое высокое, но никому его у Надидэ уже н отнять.

   – Ээээй... Надидэ! Беги сюда, помоги окошки помыть, прибрать, посидеть с детишками, – зовёт маалеее.

   – Бегу, бегу, – отзывается чумичка Надидэ...

Я смотрела, как Надидэ мечется из стороны в сторону, улыбается почтительно, изо всех сил норовит доказать, что не зря удочерила её маалее, что она там на месте, пусть не на самом лучшем, но на своём. Маалеее бесстыже принимала жертву. Я смотрела и вспоминала... Догвилль. Угу...

   Каждая истанбульская маалее – классический Догвилль а ля тюрка. Она оттолкнёт и приголубит, согреет и выбросит вот, стоит лишь пойти вопреки её неписаному Уставу.

 Добро пожаловать в наш квартал! Hos geldiniz!