Текст книги "Перекрестки судеб. Леся и Рус (СИ)"
Автор книги: Лана Черная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Закрываем двери на железные затворы…
Новые потери, не пустые разговоры…
Дмитрий Колдун «Облака-бродяги»
Я снова злюсь. Так сильно, что готов придушить Ксанку прямо там, у входа в больницу, когда она говорит Коту о том, о чем давным-давно должна была рассказать мне, а не упрямо играть в молчанку. Столько лет. Угробила столько жизней. Дура. Идиотка. А я…тоже хорош. Надо было еще три года назад взвалить ее на плечо и с собой забирать.
Усмехаюсь. Взвалил бы и никогда не узнал бы о Богдане. И эта мысль вышибает дыхание, скручивает сердце в морской узел. Больно. Почти невыносимо. И Ксанка словно чувствует, притихает и выпадает из реальности. Дремлет, кажется. Или настолько уходит в себя, что не замечает, как я высаживаю Ангелину и передаю ее на руки Рощину. Обрисовываю ситуацию и вдавливаю в пол педаль газа. Пока страх Ксанки не отрезвляет. В ее больших зеленых глазах – паника, помешанная на собственную боль. Черт!
А потом она пытается убедить меня, что жениться на ней – ошибка. Но не понимает, что ошибкой было отпустить ее тринадцать лет назад. Ошибкой было поддаться злости и мести. Ошибкой было в то утро уйти от нее. А то, что мы делаем сейчас – правильно, как никогда. Ее губы. Ее запах… Ваниль и спелая груша. Ее сорванное дыхание. Только мозг, сука, не хочет вырубаться от реальности, анализирует, все просчитывает. И понимает, что секс сейчас распахнет между нами бездну. И никакая сила не выстроит над ней мост. И я не нахожу ничего умнее, чем просто сбежать. От нее, такой желанной и откровенной сейчас. От себя и собственного желания, простреливающего пах до острой боли. И общего прошлого, которое так не вовремя врывается в нашу жизнь. Или вовремя?
Спускаюсь по лестнице и замираю…
Она стоит у панорамного окна, прильнув к нему, как к последнему спасению. Делаю шаг, но снова прирастаю к полу.
– Догоню, Ксанка, – тихий шепот парализует. И демоны скулят от тоски, хлынувшей из всех щелей. Отравляющей. Стирающей злость и воскрешающей что-то давно и безнадежно забытое.
– Догнал… – снова шепот, но сейчас я слышу ее улыбку.
И с головой ныряю в темный залив, безлунную ночь и ее слова.
– Я хочу, – она всхлипывает, лбом уткнувшись в стекло. – Если бы ты знал, как я хочу назад.
Сам не понимаю, как оказываюсь совсем рядом. Вдыхаю ее запах: мяты и ванили. Она пахнет собой и чуточку мной. Такая живая. Такая…моя.
– Я знаю, – и не узнаю собственный голос.
Она оборачивается, чуть пошатывается. Ловлю. Прижимаю к себе. Зарываюсь в ее кудрявых волосах. Сейчас темных после душа.
– Откуда? – едва слышно. Заглядывая в мои глаза. Доверчиво. Беззащитно.
– Я же все о тебе знаю, Земляничка, – улыбаюсь и трусь кончиком носа о ее нежную щеку. А она…щека к щеке. Словно магнит. И, клянусь своими демонами, тихо стонет, когда ее мягкая кожа касается моей щетины.
– Ты… – вздыхает, – ты не такой, как…
– Сравниваешь меня с Корзиным? – почему-то от его фамилии, повисшей между нами, становится гадко.
Ксанка же просовывает свои холодные ладошки под мою футболку. Вздрагиваю, как от разряда током. По коже ползет дрожь. Выдыхаю рвано, но не мешаю. Пусть привыкает, потому что отпускать ее я не намерен.
– Нет, – снова вздох. Ее руки ложатся на спину, притягивают меня к своей хозяйке. – Я сравниваю Ксанку и Леську.
– И кто победил?
Запрокидывает голову, позволяя моим пальцам поглаживать ее затылок.
– Сашка.
Выгибаю бровь, сбитый с толку ее логикой.
– Я больше не хочу быть ни Леськой, ни Ксанкой. Я хочу быть собой.
– Что мешает?
– Я не знаю, кто я, – щекой к груди. А пальцы рисуют причудливые узоры по лопаткам, в точности повторяя узор татуировки. Что это: простое совпадение или она настолько чувствует меня? – Понимаешь, у меня столько лет была всего одна цель, а когда я ее достигла – стало как-то пусто.
– Я думал, ты счастлива, – признаюсь с обескураживающей самого себя откровенностью. Она смотрит на меня удивленно, и я так же честно отвечаю на ее немой вопрос: – Я видел тебя с Серегой три года назад. Вы вдвоем заходили в твою квартиру.
И прошлое давит в тисках сердце. Оказывается, мне до сих пор больно. Словно внутрь вылили ведро смолы: жжет и невозможно отмыться.
– Не может быть, – шепчет, ошарашенная. И вдруг хмурится, на мгновение даже глаза прикрывает. Вспоминает? – Так это был ты, – выдыхает спустя минуту, длившуюся кажется, вечность. – Я видела. Незабудки на пороге. Это был ты…
Да, тогда я дежурил под дверью ее квартиры всю ночь, как полоумный. А утром…утром убил себя контрольным в голову, когда она пришла с Корзиным. Они целовались, как школьники. И Ксанка…моя Ксанка была такой счастливой. Тогда у меня все сгорело внутри. Тогда я скормил своим демонам все, что связывало меня с этим городом, с этой женщиной. Но…кто сказал, что у меня получилось?
– Почему ты вернулся? Сейчас почему?
Потому что меня позвал твой брат.
…– Ты ее любишь?
Я смотрю на взъерошенного и совершенно непохожего на крутого бизнесмена Костромина и ничерта не понимаю. Он прилетел в Австрию только чтобы спросить, люблю ли я его сестру? Что за нафиг? Но, похоже, ответ моему старому другу не требовался.
– Я знаю, что любишь.
Выгибаю бровь, откидываясь в кресле. Эльф приперся прямо в офис, сорвал совещание, послал к черту всех, кто мешал ему попасть ко мне в кабинет, и вот стоит у стола, нервно постукивая пальцами по столешнице.
– Знаю, что ты спас ее, когда…
– Когда ты решил прикинуться трупом? – язвлю. Да, мне совершенно не нравится этот разговор, потому что демоны внутри уже вскинули головы в предвкушении. А их чутье никогда не подводило. В какое дерьмо ты вляпалась на этот раз, моя девочка?
– Спаси ее и сейчас, – пропустив мимо ушей мою колкость. А я даже не пытаюсь выяснить, откуда растут ноги его осведомленности о личной жизни сестры.
Кладет передо мной несколько фотографий. На всех молодая шатенка лет тридцати с мальцом лет двух-трех. На мгновение сердце пропускает удар. Это что, сын Ксанки? Моей…
– Это не ее ребенок, – отвечает Костромин.
Бля, совсем одурел, уже вслух озвучиваю то, что не должен.
– Это сын ее мужа. И я хочу, чтобы ты сделал все, чтобы она узнала об этом.
Еще снимки. На этот раз гораздо откровеннее. В главной роли все та же шатенка, только главный герой давно не ребенок.
– Сука… – выдыхаю, сжимая кулак. И демоны радостно оскалились.
– И предатель, – мрачно добавляет Костромин. – Но Леська…дуреха, втемяшила себе, что любит…этого и…
– И причем здесь я? – встаю, отбросив снимки, подхожу к окну.
За ним снежные шапки Альп и пестрые улицы тихого Инсбрука. Я приехал сюда три года назад по приглашению старого друга отца. И сейчас работаю главным архитектором в одном из лучших архитектурных бюро Европы. У меня свой кабинет, даже секретарь имеется, небольшой домик у подножия Альп и стабильная зарплата. Меня все устраивает, и я совершенно точно не хочу ничего менять.
– Просто покажи эти снимки сестре. Она проникнется и пошлет нахрен своего муженька.
– Она мне не поверит, – как-то устало выдыхает Эльф. Оборачиваюсь. Друг сидит на стуле и растирает ладонями лицо. Понимаю: переживает и устал. А потом рассказывает, как Корзин подставил его и чуть не погубил Айю, жену Эльфа. – Мы с Корзиным не общаемся уже давно. Три года назад из-за него чуть не погибла Айя. Леська до сих пор считает, что я пытаюсь развести их.
– А ты не пытаешься? – кивок на снимки.
– Вот поэтому и не поверит.
– А мне, значит, поверит? И с чего ты решил, что ей нужен я?
В ответ лишь новая порция снимков: черно-белые, где я и моя Земляничка. Два идиота, танцующих в фонтане. И боль швыряет в грудину раскаленным железом. Ошпаривает, шипит, оставляя незаживающие раны. Отряхивая от пыли спрятанные в старом чулане чувства. Я снова их ощущаю: запах ванили, незабудок и нашего лета. Запах счастья, которое мы растоптали. Но Эльфу словно мало, и он выкладывает все новые и новые фото.
– Стоп! – припечатываю к столу снимок огромного зала, увешанного портретами. Теми самыми, что я когда-то продал за бутылку вина и искры счастья в потухших зеленых глазах. – Что это?
– Выставка работ одного талантливого художника. Правда, ее пока не видел свет, но все впереди.
– Это ты, – догадка обрушивается на меня так внезапно, что я несколько долгих секунд не могу понять, как не понял этого сразу. – Ты купил эти картины. Зачем?
– Ты был единственным, кто остался у Леськи. Она бы пришла к тебе. Я просто дал возможность тебе ей помочь.
А она пришла на крышу, чтобы сигануть вниз. Но деньги пригодились – это факт. Вытаскивать Ксанку из депрессии оказалось непростым делом. И затратным. Но я смог. И портреты – лишь малая цена за то, что она сейчас жива и счастлива.
– Да нихрена она не счастлива. С утра до ночи в работе, машину не водит, волосы постоянно обрезает и красится: то в блондинку, то в брюнетку. Я уже почти все салоны красоты перекупил, чтобы не паскудила себя, а она…
– Придурок, – выдыхаю беззлобно. Почему-то становится смешно, когда представляю, как солидный бизнесмен и талантливый хирург торгуется за парикмахерские. Фыркаю.
– Согласен. А ты?..
И я согласился, поставив только одно условие: не мешать. Алекс и не мешал: рвал и метал, когда узнал, что сестра его под арестом. Даже мне чуть морду не набил, но не мешал. И за это ему спасибо.
Но рассказывать об этом Ксанке я не намерен. Поэтому…
– Дом приехал продавать. Заодно и поработать. Нашему архитектурному бюро предложили открыть филиал здесь. И несколько проектов заканчиваю…
– Работа, значит… – мне кажется или мой ответ ее разочаровал? Нет, это уже совсем бред. – А я ведь ее искала, – неожиданно переводит тему. Я не сразу понимаю, что она имеет в виду, а когда понимаю, дышать перестаю, боясь спугнуть ее откровение. – Богдану, – добавляет, но я и так понимаю, о ком она говорит. И в ее тихом голосе – море боли и такой отчаянной тоски, что хватит на весь мир. Подхватываю ее на руки и сажусь на диван, устраивая ее на себя, качая как маленькую. Да она сейчас и есть маленькая, запутавшаяся в себе и жизни девчонка, которая тринадцать лет назад осталась один на один с сукой-жизнью, не пощадившей никого из нас.
Она вжимается носом в мою шею, дышит быстро-быстро, словно боится, что я исчезну, а она не надышится мной.
– Почему… – сглатываю. Как же трудно спрашивать, хоть и понимаю, что надо. – Почему ты отдала ее?
Я хочу услышать это от нее. Хочу, чтобы она рассказала это мне, а не Коту или кому-то еще. Поделилась своей болью, потому что я точно знаю, как ее вылечить. Нет, я не волшебник и не верну ей…нам потерянные годы, но я смогу примирить Ксанку с собой и с дочерью. Я должен.
– Я родила ее в тюремной больнице.
– Что? – выдержка меня все-таки подводит, но Ксанка обнимает крепко, не позволяя сорваться. Прикусывает кожу, физической болью отрезвляя. Смотрю на нее во все глаза. – Какая нахрен тюрьма? О чем ты говоришь?
– Почти год я была под следствием.
Я хочу спросить, за что, но она прикладывает ладошку к моим губам, и я молчу.
– Перед родами мне изменили меру пресечения, потому что решили, что я могу сбежать. Мне грозил реальный срок и меня бы посадили, я точно знаю. Суд уже приговор вынес. Адвокат поделился информацией, – с горечью. – На свободе у меня никого не осталось. Брат погиб…
– У Алекса были друзья.
– Ну и кому из них, по-твоему, я могла повесить своего ребенка? Игнату, мучившемуся чувством вины из-за гибели жены, или Тимуру, прячущемуся от убийцы?
Я смотрю на нее, нахохлившуюся как воробышек, сильную сейчас, как никогда и не знаю, что ответить. Впервые за все эти годы взглянув на нашу жизнь под другим углом. Столько лет я думал о том, как она меня предала и как моя жизнь рухнула. И никогда не думал, а как жила она. Разве мог я хотя бы предположить, какие кошмары ей пришлось пережить?
– Погоди. Я так и не понял, в чем тебя обвиняли.
Она молчит. Хмурится. Словно решает, признаваться или нет. И все же сдается.
– В том, что я хотела тебя спасти.
Глава семнадцатая: Рус
Идти по небу вниз, идти, пока ты спишь…
И вернуться в те места, где ещё горят сердца…
Dan Balan «Домой»
– В том, что я хотела тебя спасти…
Эти слова бьют под дых, вспарывают глотки обезумевшим демонам. И когда в ответ на мой немой вопрос, Ксанка берет мою руку, запускает под полу халата и кладет их на тонкую полоску шрама под ребрами, демоны захлебываются моей болью. Пальцы дрожат, и она дрожит, а по разгоряченной коже рассыпаются мурашки. Я все понимаю без лишних слов.
Но она прижимает мою ладонь к шраму и снова говорит, не отпуская мой взгляд.
– Я нашла доказательства твоей невиновности, но мне не позволили, – сглатывает, – не позволили ими воспользоваться. Только я так просто не сдаюсь. Зашла с другой стороны и нашла снова. Их я и передала Воронцову. У него были связи и…ему был нужен ребенок.
Она немного молчит, обдумывая слова, собираясь с силами. А я глажу ее шрам, подыхая от осознания, что она могла умереть…тогда. И сейчас не лежала бы в моих руках и не исповедовалась мне, как священнику. И эти мысли сводят с ума. Я не спрашиваю, зачем Воронцову нужен был ребенок – я уже знаю. Хоть по Ксанке вижу, она ждет этого вопроса.
– Уже потом Игнату удалось вытащить меня и даже вернуть на работу.
Похоже, мне предстоит серьезный разговор с Крушининым.
– Как?
– Не знаю, – вздыхает. – Но я думаю, им просто понадобился козел отпущения. Планировали повесить собак на ту, кого не жалко. Тогда дело громкое было. Брата как раз внедрили в одну ОПГ[1]. У него, конечно, свои планы имелись, но и на нас он поработал. Тогда же я узнала, что он жив. Тогда же стала искать Богдану.
– Не нашла?
– Нашла, – выдыхает с тихим всхлипом. – Но я не смогла рассказать Виктории правду. Она любила нашу девочку. У Богданы было все…
Пока Виктория не решила самоубиться. И все, счастливое детство смыли в унитаз одним диагнозом. Ложным диагнозом. И зачем это понадобилось Воронцову, мне ещё предстоит выяснить.
– Нам не отдадут Богдану. По закону, усыновителем не может быть человек, который однажды был лишён родительских прав. Так что…
– Никто тебя ничего не лишал, – перебиваю. Она вскидывается и вся напрягается, словно тетива лука.
– Как это? Я сама лично подписала отказ.
– Тебя обманули.
Причем со всех сторон. Все эти годы ты жила во лжи, моя маленькая девочка. И мне уже неважно, почему ты отдала нашу девочку. Потому что только я виноват в этом. И сейчас я кое-что исправлю.
Аккуратно ссаживаю Ксанку с себя.
Она тут же закутывается в халат, но на мгновение я выхватываю темные линии рисунка на ее ноге. Сердце пропускает удар. Я знаю этот узор, но как он мог оказаться на коже Ксанки? Но она ничего не замечает, уткнувшись лицом в пушистый ворот. А я достаю из кармана домашних брюк смартфон, нахожу сканы документов, пролистываю, останавливаясь на важном, и протягиваю трубку Ксанке. Она смотрит внимательно, вчитываясь в каждую букву, беззвучно шевеля губами. А я думаю совсем о другом…
…Мрачный коридор с железными дверьми, за которыми гниют человеческие души. Когда-то я был художником…и на полотне сознания делаю широкие мазки…черные…совсем. Закрашивая ними краски жизни, что осталась за колючей проволокой. Мы проходим по длинным коридорам, минуем металлические ступени. Офицер впереди высок и молчалив. Он не знает, почему я здесь. Он только выполняет указания. А я пришел убедиться, что все сделал правильно.
В тюремном морге – туман резких запахов, которые тут же вгрызаются в тело, проникают под кожу, – и я точно знаю, что буду еще полжизни отмываться от них. Полумрак прячет под своим покрывалом старуху смерть, что таится в темных углах, не жалуя в своем царстве живых. Я не запоминаю дорогу, полностью доверившись проводнику. Чем меньше я запомню, тем меньше шансов бродить здесь в ночных кошмарах.
В комнате, где на столе лежит тело, накрытое простыней, неожиданно светло. Яркий свет режет глаза, и я невольно щурюсь. Низкорослый доктор заботливо предлагает нашатырь, но я лишь качаю головой. Мне не нужно прятаться от запахов – и не такое нюхал. Доктор лишь кивает. Здесь говорить кажется излишним. И только когда мне открывают лицо, врач не удерживается от ремарки:
– Вздернулся…
У него обескровленное лицо с посиневшими губами, а на белой коже шеи темная борозда, тонкая, как от струны. Нет, этот человек не повесился. Ему перерезали горло, а потом инсценировали самоубийство. Сделали все чисто и правильно. Не забыв напомнить, за что он подыхает.
Я смотрю в мертвое лицо человека, убившего мою сестру, и ничего не чувствую. Даже демоны не радуются свершившейся мести. Не урчат удовлетворенные видом трупа Кирилла Погодина. А я…передаю привет от Славки и ухожу, заколачивая гвоздями старый сундук с прогнившим прошлым…
– Я ничего не понимаю, – голос Ксанки вытягивает из коридоров морга. Растираю лицо, отгоняя мрачные мысли. На этот раз оставляя прошлое прошлому теперь уже наверняка. Я сделал то, что должен был, и ни о чем не сожалею. Моя маленькая сестренка теперь может спокойно жить в своем раю, а ее дочь никогда не упрекнет меня в том, что я позволил этой твари жить, пусть и в тюрьме.
– Руслан, – она вскидывает на меня совершенно потерянный взгляд и я рвано выдыхаю, потому что сердце бешено лупит по ребрам. – Здесь…здесь написано, что мой ребенок…умер?
И в глазах – тайфун, едва сдерживаемый. И яркая зелень потемнела.
– Я ничего не понимаю. Ведь Богдана…она жива. Или…?
– Богдана – наша дочь, – говорю твердо, едва ли не по слогам. Но, кажется, мои слова ее не убеждают. Похоже, у Ксанки с верой ещё хуже, чем у меня. Значит, будем убеждать фактами. – Во-первых, она похожа на тебя, как две капли воды, – вынимаю из ее рук телефон, нахожу фотографию нашей девочки, пьющей молоко на крыльце моего дома. Ксанка берет телефон дрожащими ладошками и едва не роняет, но я переплетаю наши пальцы, укладываю ее голову себе на колени. Она не сопротивляется, не отрывая взгляда от дочки. – Во-вторых, по анализу ДНК Богдана точно моя дочь. И твоя.
Ксанка молчит, принимая мои аргументы. А я запутываю пальцы в ее растрепанных и еще влажных после душа волосах. Медленно расчесываю, наслаждаясь их мягкостью и тем, как они тут же скручиваются в тугие локоны, едва стоит убрать пальцы. Сейчас, смыв с себя грязь и налет косметики, она такая теплая, родная и…кудрявая. А я уж было подумал, что за столько лет ее волосы потеряли свою прежнюю форму. Оказалось, еще вьются. И зачем она их обрезает вечно? Пытается убежать от себя? Так и подмывает спросить, получилось ли?
Но в голове неожиданно вспыхивает совсем другая мысль: как ее придурок-муж так легко смог отказаться от нее? Почему ни разу не пришел к следаку и не потребовал свидания? Почему не явился к Алексу? Почему, черт возьми, не сделал ровным счетом ничего, чтобы вытащить свою жену из СИЗО?
Не то чтобы меня беспокоит такая легкая капитуляция, но я видел взгляд Ксанки, когда она увидела подпись мужа на документах о разводе. Видел ее боль, притаившуюся на дне зеленых омутов. И не хотел, чтобы это сломало ее. А значит, придется встретиться с Корзиным снова и расставить все точки. Возможно, это прольет хоть какой-то свет на то, кто подставил Ксанку. Потому что пока в этом направлении глухо со всех сторон. И если ее бывший муж имеет хотя бы косвенное отношение к этой подставе, сама лично позабочусь, чтобы его жизнь превратилась в ад.
– Руслан, – погруженный в мысли, не замечаю, что Ксанка снова сидит и пытливо смотрит на меня.
Растираю ладонью лицо и тихо ругаюсь, потому что на ладони ее запах: немного мяты и ваниль. Она пахнет моим шампунем и собой. Той девчонкой, которая ворвалась в мою жизнь вместе с летней грозой. И так прочно в ней обосновалась, что выдрать ее из нее равно самоубийству. Я знаю точно, потому что пытался не раз.
Кажется, я снова выпадаю из реальности, потому что на плечо ложится холодная ладошка. Перевожу взгляд на настороженную Ксанку, кусающую губы.
– Расскажи мне… – она шепчет, прижимая к груди мой смартфон. – Пожалуйста.
Я понимаю, о чем она просит, без лишних вопросов. И не пытаюсь ни о чем спрашивать, как и забрать из ее рук телефон. В нем, как оказалось, вся ее жизнь. Я чувствую это, как и ее волнение, страх и даже панику.
Но я совершенно не знаю, с чего начать. Наверное, с главного. С того, что мучило ее столько лет.
– Меня реабилитировали десять лет назад.
Она рвано выдыхает. Совсем растерянная, как потерявшийся в супермаркете ребенок. Черт! Хочется прижать ее к себе, успокоить, забрав все страхи. Я вынесу даже ее боль, что ширится на дне зеленых глаз, влажных от слез.
– Как? – все-таки срывается с ее искусанных губ.
– Твой брат, – и вижу, как она вздрагивает, словно от удара. Стояла бы – упала и разбилась к чертовой матери. Потому что именно сейчас я понимаю, что сломал ее своим признанием. Она закрывает глаза. Из-под дрожащих ресниц скатываются слезы. Две такие крупные, как в идиотских мелодрамах, вот только сейчас я верю каждой, и мои демоны скулят вместе с ней. – Он вытащил меня из психушки и дал…свободу. Только я совершенно в ней потерялся. Я свихнулся. Не мог жить среди людей. Пока однажды не обнаружил себя ночью на улице с разбитыми в кровь руками. Рядом сплевывал кровь какой-то пацан.
– Боже… – едва слышное в ответ.
Понимаю, да. У самого тогда такая паника была внутри, что хотелось трусливо сбежать. И, наверное, я бы так и сделал, если бы не наткнулся на шальной взгляд и абсолютно сумасшедшую улыбку.
– Его звали Стас. Много лет спустя выяснилось, что этот Стас – лучший и единственный друг Кота. А тогда мы напились вдрызг и разбежались после. А я сам пришел к Алексу и попросил вернуть меня обратно. Он вернул, а потом злился, что я семь лет отказывался от его помощи.
А три года назад пришел и потребовал вернуть долг.
– А открытки? – она забирается на диван с ногами, садится на колени.
– Открытки мне привозил Сварог. Некоторые присылал, а я… – придумывал сказку, где только ты и я. – Я хотел, чтобы ты была счастлива.
– Врешь, – неожиданно легко парирует она. – Если бы ты действительно этого хотел, то просто исчез бы из моей жизни раз и навсегда.
Бьет наотмашь словами и злостью, взвинтившейся в ней до запредельных цифр. Да, она права. Но я не мог исчезнуть, потому что слишком сильно нуждался в ней.
Тогда, когда я написал первую открытку, я понял чувства Стаса, который безумно любил чужую женщину. Я тоже любил чужую женщину. И сейчас люблю. И она по-прежнему не моя, хоть и носит вот уже несколько часов мою фамилию.
– Я этого хотела, очень сильно, – признается она. – И я боялась, что если ты вернешься, моя жизнь развалится.
И она развалилась, а я приложил к этому руку. Но, сожри меня все демоны ада, ни о чем не жалею.
– Зря боялась, – на ее дрожащих губах расцветает улыбка. Едва заметная, мечтательная. Она снова перевернула мой мир. Неужели она…рада?
– Тебе нужно поспать, – заталкивая поглубже собственную неконтролируемую радость, такую дикую и обжигающую. Окатываю самого себя простыми словами и мыслями, что не мне она рада, а дочери. Только тому, что я вернул Богдану в ее жизнь. И хоть я понятия не имею, чем обернется их встреча, я знаю одно: у нашей дочери огромное сердце и она найдет в нем место для своей матери, наделавшей кучу ошибок.
Мы оба их наделали. А теперь лихорадочно пытаемся исправить. Глупо, потому что прошлого не изменить. Зато в наших руках сотворить будущее. И я не упущу этот шанс. Даже если Ксанка никогда не полюбит меня. В конце концов, я давно научился любить за двоих.
– Мы не договорили, – упрямится моя рыжая Земляничка. – А я больше не хочу возвращаться к этому.
Что ж, я с тобой согласен, моя девочка.
– Ладно, – тру переносицу, пытаясь вернуть разговор в прежнее русло, где факты и только факты. – У ребенка Воронцовых была врожденная патология, несовместимая с жизнью.
– Я знаю. Воронцов поэтому искал ребенка. Я тогда у него спросила, почему он не возьмет ребенка из детдома, там же столько брошенных.
– Полагаю, он ничего не ответил?
– Да, мастерски сменил тему. А я не стала вдаваться в подробности. Тогда я решила, что он не хочет травмировать жену.
– Ты правильно решила, – киваю. – Только усыновление никак не прошло бы мимо Виктории. Поэтому он просто поменял детей, а врачи – заключение. И вышло, что ты родила мертвого мальчика, а Виктория – живую и здоровую девочку. Все просто.
– Просто, – эхом отзывается Ксанка. – У Воронцова уже тогда были деньги и связи. И я думала, он поможет мне. Он мог. Ведь мог?
– Мог, но не стал. Он получил свое, а потом сделал так, что ты поверила, что он выполнил свою часть сделки.
– Боже, – в который раз за этот разговор выдыхает Ксанка, – какая же я была дура, – отрывает от груди телефон, смотрит на фото, оглаживает его большим пальцем. – Прости меня, – поднимает на меня глаза, налитые слезами. – Прости. Я так перед тобой виновата. Я…
Я не даю ей договорить. Просто сгребаю ее в охапку, глажу спину, успокаивая, и мягко целую макушку.
– Тебе нужно поспать. И это не обсуждается.
– Вряд ли я смогу заснуть.
Хмурюсь. Мне совершенно не нравится ее настрой. Ей нужно отдохнуть, иначе к утру она будет похожа на зомби.
– Могу спеть колыбельную. Хочешь?
Она вскидывается и смотрит с таким удивлением, точно чудо увидела. Смеюсь тихо, наслаждаясь палитрой чувств на ее лице. Любуясь ее откровенностью.
– Давай, ложись.
Укладываю ее на зеленые подушки, которые я скинул с дивана, когда усаживался на него. Укрываю пледом, притащенным из спальни минуту назад. Беру гитару.
– Ты все-таки играешь, – улыбается.
У меня внутри все переворачивается от этой улыбки. Тает теплом по венам и нежностью впрыскивается в самое сердце. Точный удар и я снова живу. Пусть недолго, но сейчас я нужен ей.
Пальцы касаются струн. Неуверенно. Привыкая после долгой разлуки. Гитару приволок Кот в очередной из моих ночных кошмаров.
– Не хочешь рисовать – играй, – заявил он семь лет назад, когда я наотрез отказался рисовать. Он же и научил играть, восхищаясь, как быстро я схватываю.
– У тебя абсолютный слух, – изумлялся друг. – Какой же ты идиот, Пепел.
– Нет, я псих. У меня и справка есть, – ухмылялся я в ответ.
И играл…
На удивление меня затянуло. Ноты, аккорды, трепет струн. Это была не просто игра…магия. И если раньше моей магией были кисти и краски, то тогда ими стали голоса струн.
Голос звучит тихо, убаюкивая. Ксанка прячет под щеку ладошки, жмурится от удовольствия, а потом расслабляется, засыпая.
Откладываю гитару. Пальцы дрожат, когда я укрываю ее плечи, а тихий шепот окончательно усмиряет демонов.
– Спасибо, что ты вернулся…
И они покорно ложатся у ее ног, безнадежно прирученные простыми словами.
Сажусь на пол у дивана и ловлю себя на мысли, что подобное мое положение уже входит в привычку. Сперва у кровати Богданы, теперь вот с Ксанкой. Определенно, эти женщины вьют из меня веревки. Впрочем, я ничего не имею против.
Но в отличие от Ксанки, мне не удается заснуть. Что-то тревожит, холодом пересчитывает позвонки, превращает в хаос мысли. Встаю, подхожу к окну, всматриваясь в огни ночного города. Ищу в темных улицах ответ на свое предчувствие.
Он находится в телефонном звонке. Осторожно забираю телефон, который Ксанка спрятала под подушку, и отвечаю, чтобы через мгновение сойти с ума от короткой фразы:
– Рус, Богдану пытались похитить.
____
*Кирилл Погодин – персонаж книги “Перекрестки судеб. Стася и Тим”
Глава восемнадцатая: Леся
– Я для тебя ничего не значу!
– Но почему тогда я плачу?
Кукрыниксы «Ты для меня»
Я просыпаюсь в одно мгновение. Сажусь на диване, растираю лицо и встречаюсь с напряженным взглядом Руслана. Он только закончил говорить по телефону, бросает трубку в карман. И я вдруг остро ощущаю: что-то случилось, страшное, непоправимое, потому что в черной бездне больше нет того Руслана, что убаюкивал меня тихой песней. И мое сердце, чертово сердце, что ожило рядом с этим мужчиной, рвется к нему, как чокнутое. И я рвусь вместе с ним. Запутываюсь в халате, чуть не падаю, но влетаю в такие желанные и крепкие объятия. Вцепляюсь в ткань его рубашки, чувствуя, как заполошно бьется его сердце.
– Рус, – голоса снова не хватает, но он понимает меня без слов, прижимает так сильно, словно хочет стать со мной одним целым. Я точно хочу и вжимаюсь в его сильное тело, не расцепляя пальцы.
Он гладит меня по спутанным волосам, которые я так и не расчесала после душа и теперь там наверняка гнездо глухаря вместо гладких прядей, но…Руса это нисколько не волнует.
– Мне нужно ехать, – говорит сипло. Ему…больно?
Задираю голову, пытаясь отыскать в его глазах хоть намек на ответ, хотя бы одну эмоцию, но их просто нет. Ни одной. Но я чувствую, что ему больно и страшно. Он напряжен и должен уехать среди ночи. Куда? Что-то случилось с Богданой? Осознание, что с нашей девочкой случилась беда, подкашивает ноги и размывает реальность. Только сильная рука на талии не позволяет позорно бухнуться в обморок. Елки-палки, что со мной стало? Превратилась в какую-то размазню. А ну, Сашка, соберись! Взять себя в руки, когда рядом холодный айсберг, решивший все за меня?! Черта с два!
– Не смей, – шиплю, плавясь от злости. – Не смей быть со мной таким! Да, я виновата перед тобой! И вряд ли заслужила прощения, да и не прошу, но ты не можешь быть такой скотиной!
Он встряхивает головой, выпускает меня из объятий, и я только чудом остаюсь в вертикальном положении, потому что меня все-таки штормит: голод и нервное перенапряжение делают свое дело.
А когда снова смотрит на меня, я снова вижу не усыпанную пеплом пустоту, а чернильные омуты живого Руслана. Того, что всегда бы рядом. Всегда…
– Богдану пытались выкрасть из больницы, – огорошивает, подтверждая все страхи и предчувствия. Покачиваясь, прикрываю рот ладошкой и снова оказываюсь прижата к груди, в которой бьётся сильное мужское сердце. Втягиваю носом его аромат: пряный, дразнящий и успокаивающий лучше любого лекарства. – С ней сейчас Алекс. Она в безопасности. Все хорошо, Саш, – вдруг говорит так тепло, нежно гладит спину. А я снова ищу его взгляд. Он улыбается и повторяет, большим пальцем оглаживая скулу: – Саша… Сашка… Сашенька… Мне нравится, – и целует кончик носа, вышибая почву из-под и без того дрожащих ног. Невинное прикосновение, но от него огонь разносится по телу, змейкой скользит между позвонков и скручивается тугим комком в солнечном сплетении. Невольно жмурюсь от удовольствия, пропитавшего каждую молекулу.
– Ты улыбаешься, – шепчет Рус. И я соглашаюсь. Да, я улыбаюсь, чтобы в очередной раз не разреветься, потому что он снова перевернул мою реальность.
– Я поеду с тобой, – говорю твердо и так же твердо смотрю в его сияющие глаза. Я готова к тому, что он откажет.
