Текст книги "Перекрестки судеб. Леся и Рус (СИ)"
Автор книги: Лана Черная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
– Это Даша Крушинина, – говорит Алекс. Цепляюсь за знакомую фамилию. Крушинина. Точно не сестра, потому что сестру Игната зовут Ольга. Жена? – Она лучший детский врач, – тут же добавляет Алекс, словно пытается меня убедить в том, о чем я даже не пытаюсь возразить.
– Доброй ночи, – здоровается Даша, переступая порог моего дома. Кривлю губы в подобии улыбки. Мою ночь вряд ли назовешь доброй. Она все понимает без слов, но не тушуется под моим взглядом.
– Где девочка? Мне нужно ее осмотреть.
– В комнате, – указываю на дверь гостиной. Девчонка быстро сбрасывает обувь, блестящую каплями дождя куртку.
– А руки где можно помыть? – и снова внимательный и прямой взгляд на меня. Изучает, присматривается.
– На кухне, – еще один кивок в сторону кухни. Она быстро скрывается в кухне, я слышу журчание воды. А когда она снова появляется в коридоре, подхватывает сумку, я останавливаю ее. Алекс тоже разделся.
– Только со мной.
Она замирает как вкопанная, словно налетела на невидимую стену. Я и есть стена. И будь она трижды отличным специалистом, без меня она и на шаг не подойдет к моей девочке. Больше никто не подойдет.
– Рус, Даша… – делает попытку меня успокоить Алекс.
– Она моя дочь, – по слогам выдыхаю я. – И никто не подойдет к ней без меня. Никто.
– Дочь? – изумляется Алекс и явно ждет продолжения, но я сейчас не настроен на откровенные разговоры. Тем более моя история не понравится Алексу.
– Я доходчиво объяснил? – не отпуская внимательного темного взгляда девчонки.
– Без проблем, – пожимает плечом.
Когда мы входим в комнату, Богдана сидит на краю дивана: взгляд пустой, а руки методично гладят притихшую на ее коленях Кляксу. Она не реагирует на наше появление: не вздрагивает, не поворачивает головы. Не отзывается на приветствие Даши. Обхожу диван, присаживаюсь на корточки и ловлю зеленый расфокусированный взгляд малышки. Твою ж мать! Нельзя ее было оставлять одну. Она снова выпала из реальности и мне страшно до трясучки, потому что я ничерта не знаю, как ей помочь.
– Богдана, – зову осторожно. Никакой реакции. Тогда беру ее ладошку и прикасаюсь ею к своей щеке. Она вздрагивает, ловит меня взглядом. Клякса спрыгивает с ее колен и она обеими руками цепляется за меня.
– Па-па… – шепчет, запинаясь на каждой букве.
– Привет, звездочка моя, – тяну улыбку, но губы дрожат. Нет, блядь, это не слезы. Мужики не плачут. Это просто дождь, все еще стекающий с моих волос.
– Па-па… – повторяет, обнимая меня за шею и спустя удар сердца ныряет в мои объятия. Прижимаю ее к себе бережно, помня о ранах на ее худенькой спине, глажу по растрепавшимся волосам и закусываю губу, потому что боль дробит внутренности и отчаяние растекается по венам. Даже демоны и те заткнулись, усравшись того дикого, что росло и ширилось с каждым рваным вдохом.
– Я здесь, звездочка. Здесь. И я никому тебя не отдам, слышишь?
Богдана тихонько всхлипывает.
Сглатываю противный комок, отрываю от себя дочку и заглядываю в ее влажные зеленые глаза. Только в глаза, потому что видеть ее исцарапанное лицо выше моих сил. Сорвусь к чертям, и тогда даже чудо не спасет ублюдка Воронцова.
– Звездочка, знакомься, это Даша, – говорю, когда Крушинина обходит диван и приседает рядом с нами. Улыбается так тепло, словно моя девочка ей самая родная. Мысленно ставлю зарубку ее профессионализму. Богдана напрягается, еще сильнее льнет ко мне. – Не бойся, она хорошая. Даша врач и приехала, чтобы посмотреть…твои раны. Ей нужно их посмотреть. А я буду рядом, договорились?
Богдана кивает и позволяет Даше себя осмотреть. Та все делает быстро и аккуратно, напевая под нос какую-то детскую песенку. И ее веселый мотивчик расслабляет Богдану. По крайней мере, она не шарахается от каждого прикосновения, пока Даша обрабатывает ссадины и царапины.
– Ну вот, – улыбается обескураживающе. И кажется не намного старше моей двенадцатилетней дочери. Такая светлая и открытая, словно кто-то щедро одарил ее нежностью. Не удивлюсь, если детишки ее просто обожают, а она таскает домой всяких бездомных котов и собак. И не замечаю, как сам улыбаюсь. – И совсем ничего страшного, правда?
Складывает сумку, из которой доставала вату и какую-то мазь.
– Ты не против, если я еще приду? – спрашивает у Богданы. Та качает головой – она не против. – Вот и славно, – подмигивает игриво, хотя ситуация совсем не располагает к веселью. Но она…детский врач и умело сглаживает острые углы повисшего над нами отчаяния. – А сейчас отдыхай, а мы с твоим папой чуток поболтаем. Отпустишь его?
Она отпускает нехотя, глядя на меня с такой надеждой, что сердце со всей дури врезается в ребра, разламывая их к чертям собачьим. Невольно тру грудь. Целую свою малышку в кончик носа, укутываю в одеяло, подсунув под бок урчащую Кляксу, и выхожу на кухню, где Алекс уже сварил всем кофе. Сам сидит на подоконнике. Даша устроилась за столом. А я подпираю плечом дверной откос, оставляя в поле зрения открытую в гостиную дверь.
– Девочку нужно везти в больницу, – нарушает тишину Даша. – И чем быстрее, тем лучше. Я не знаю, что произошло, но… – вскидывает голову, прожигая меня насквозь яростью в потемневшем взгляде. Такой чистой и разрушительной, что меня покачивает от силы тайфуна в ее глазах. – Как вы могли? Какой же вы отец? Убила бы…
– Даша, – обрывает ее Алекс.
А я принимаю каждое слово этой колючей девчонки. Такой искренней, живой и откровенной, что у меня внутри все леденеет. Она права. Сто тысяч раз права. И даже тот факт, что еще месяц назад я даже не подозревал о существовании дочки – меня не оправдывает. Я ее отец, даже если по закону – это не так. Отец и я позволил случиться всему этому дерьму.
– Мне нужно сообщить в соцслужбы…А вы…вас…
– Даша! – рявкает Алекс. – Рус, кто эта девочка?
– Я же сказал: моя дочь.
– Какая нахер дочь, Руслан? – не сдерживается Алекс. – Месяц назад не было никакой дочери, – отмечаю, как резко оборачивается на него Даша и смотрит растерянно.
– А теперь есть. Что нужно в больницу?
Даша перечисляет на автомате: тапочки, пижама, зубная паста, щетка, полотенце….
– Хорошо. Я все куплю.
– У вас нет ее вещей? – настораживается Крушинина.
Качаю головой. И документов нет, черт.
– Может, вы объясните, в чем дело?
– Сам хочу знать, – подливает масла в огонь Алекс.
Но я игнорирую их попытки меня допросить.
– Раны на теле Богданы, – говорю сухо, и горло нещадно дерет, потому что хочется орать и крушить все подряд, а я держу себя в кулаках спокойствия. Знаю, мой срыв никому не поможет. – Это от стекла?
– Скорее всего, – быстро соглашается Даша. – Она словно на что-то упала. Они неглубокие, но ее общее состояние очень поганое. И психолог ей бы не помешал. У нас в центре…
– Психолог будет, – перебиваю.
– У нас отличные специалисты, – возражает Даша.
– Да мне насрать. Будет так, как говорю я, или валите отсюда нахрен.
– Девочке нужна специализированная помощь…
– В вашем центре, я не против, – договариваю за нее. – Но психолог будет мой.
Крушинина сдается быстро, здраво рассудив, что спорить бессмысленно и чем быстрее придем к общему знаменателю, тем лучше для Богданы.
– Вот и славно. Дайте мне десять минут.
Глава восьмая: Рус
Я за тебя говорю «Спасибо!».
И в мире нет ничего важнее…
Егор Крид «Папина дочка»
Широким шагом выхожу из дома, перехожу улицу, взбегаю на крыльцо дома напротив, который, как оказалось, не пустует уже больше года, и нажимаю на кнопку звонка. Затейливая мелодия тонет в грохоте музыки и женском смехе. А спустя пару минут на пороге появляется та самая моделька, что теперь числится новой женой Воронцова. Пьяная в хлам. Я никогда не бил женщин и всегда считал это низостью для мужчины, но сейчас, глядя на эту шалаву, облизывающую меня голодным взглядом, хочется сомкнуть пальцы на ее тощей шее, пока не протрезвеет. Отодвигаю ее плечом, игнорируя ее реплику о приехавшем стриптизере. Пересекаю огромный холл, безошибочно нахожу источник музыки и лишаю размалеванных девиц веселья.
– Пошли все нахер отсюда, – говорю почти шепотом, с трудом сдерживая рвущуюся наружу злость. Мне должно быть похрен, чем и кто тут занимается, но, представив, что в этом гадюшнике жила моя дочь, ярость рвет жилы и требует выхода: сломать что-нибудь, а лучше кого-нибудь. И, похоже, девицы понимают все без лишних объяснений, ретируются так быстро, что я даже не успеваю удивиться их скорости.
Хозяйка смотрит на меня так ошарашено, в один момент протрезвев. Отлично. Быстрее поймет, что мне нужно.
– Ты кто такой? – рычит она, со звоном поставив свой бокал на камин напротив дивана. Делаю шаг к девице…как же ее зовут? Да пофигу. Под ногой что-то хрустит и взгляд выцепляет россыпь осколков… Злость звенит в висках, когда я одним рывком прижимаю модельку к стенке, все-таки сомкнув пальцы на ее шее. Она взвизгивает, пытается вырваться, но куда ей: я на голову выше и раза в два тяжелее. Поняв, что в ловушке, пускает слезу и дрожащим голосом снова спрашивает, кто я и что мне нужно.
– Документы и вещи Богданы, – отвечаю, не ослабляя хватки. Девица не сразу понимает, что я хочу. Ее лицо с потекшей тушью вытягивается в изумлении. – Что-то неясно? Я сказал: мне нужны документы и вещи Богданы. Я надеюсь, ты ещё помнишь, кто такая Богдана?
Кивает, махнув куда-то рукой. Отлепляю ее от стены и толкаю перед собой. Она покачивается на высоких каблуках и со всего маху падает на пол, сдирая в кровь ладони об остатки осколков. За шкирку поднимаю ее на ноги. Мне не жаль ее, и мой правильный мужик сейчас крепко спит, позволяя дерьму во мне делать то, что делаю.
– Что, сука, больно? – цежу, толкая ее вперед. Она быстро перебирает ногами, ведя меня по коридору. – Это еще цветочки. Будь у меня больше времени, я бы тебя жрать стекло заставил.
Она всхлипывает и даже подвывает тихонько, когда мы входим в кабинет. Медленно сползает по стеночке.
– Кто ты? – шепчет и тут же добавляет: – Документы в сейфе.
Она называет код, и я даже не удивляюсь, что эта стерва знает его. Такие твари знают все. Как – одному Господу Богу известно, ведь зачем-то этот сукин сын творит таких…тварей.
Открываю сейф, перебираю папки, пролистывая, пока не нахожу необходимое: свидетельство о рождении Богданы, ее справки, медкарта. Забираю папку, разворачиваюсь и натыкаюсь на фотографию. На короткое мгновение перестаю дышать, потому что на снимке моя девочка обнимает красивую белокурую женщину и хохочет, запрокинув голову. Но…цепляет даже не счастливая Богдана, а взгляд блондинки…в нем столько любви, что, кажется, хватит на весь мир. Прихватываю со стола рамку, разбиваю и достаю лишь снимок.
–Теперь вещи, – командую, и моделька послушно ведёт меня на второй этаж. А я ловлю себя на мысли, что она не сделала ни единой попытки…хм…спасти свою падчерицу, ведь она понятия не имеет, кто я и зачем мне вещи девочки. Она просто спокойно отдает ее мне. И пока я иду к комнате дочери, паззл начинает складываться, а когда открываю шкаф, где нет ни одной нормальной вещи – недостающая деталь со звоном врезается в картинку под названием «полная жопа». И сам же морщусь от собственного заключения, потому что на тремпелях нет ничего достойного любимой дочери банкира. Мне даже в руки брать это противно: серое, поношенное, с чужого плеча. И комната мертвая какая-то, словно в ней и не живёт никто. Неужели это комната двенадцатилетней девочки?
Я перелопачиваю весь шкаф и всё-таки нахожу вещь Богданы: байковая пижама, белая с желтым мультяшным цыпленком. С шумом втягиваю воздух, каждым рецептором ощущая, как прошлое влезает сквозь пыльные щели комнаты.
…– Это не цыпленок, темнота ты моя дремучая, – смеётся Земляничка, хвастаясь своей обновкой, наивно полагая, что я не сумею вытряхнуть ее оттуда.
– Да? – наигранно удивляюсь я, крадучись подступая к моей красотке. – Жёлтое, с клювом. Желток ходячий, как есть.
Она смеётся, запрокинув голову, и я обнимаю ее за талию, притягиваю к себе, ловя губами ее заливистый смех.
У нашего поцелуя вкус ванили и спелой груши…
А у этой пижамы запах прошлого и я пропускаю его по венам, как наркотик, сразу убойную дозу, потому что никогда не хотел полумер.
Скручиваю пижаму мультяшной мордой наружу.
… – Это канарейка, мой нетерпеливый Пепел… – шепчет, когда я укладываю ее на кровать и забираюсь руками под ее мультяшку.
– Твити, я в курсе, – улыбаюсь ее неподдельному изумлению, в удар сердца затертому восхищением цвета первой весенней травы…
Спускаюсь по лестнице, вспоминая, как вместо крышесносного секса, мы смотрели мультфильмы и хохотали, как ненормальные даже над тем, что в принципе не смешно. И впервые за этот чертов вечер улыбаюсь, вдруг понимая, что нужна она мне, моя упрямая Земляничка. Ничерта ведь не отгорело, а тлеет и сводит с ума, с каждым вдохом распаляя дикий огонь.
Моделька плетется следом и уже в пороге задаёт набивший оскомину вопрос:
– Кто ты?
Останавливаюсь, вдыхая терпкий после дождя воздух.
– Ваш ночной кошмар, – скалюсь и на прощание вкладываю девице в руки свою визитку.
Я не намерен прятаться от Воронцова. Все гораздо проще: я собираюсь забрать у него свою дочь.
Когда я возвращаюсь, Крушинина больше не смотрит на меня волком, но и жалости или подобной чуши в ней тоже нет.
– Что? – ловлю ее долгий взгляд, когда закутываю свою Звёздочку. – Уже не хотите меня посадить?
Она лишь фыркает в ответ и помогает мне сесть на заднее сидение. Сама устраивается рядом с Алексом, который до сих пор даже не взглянул на Богдану. А ведь она точная копия его сестры.
…Она приходила на рассвете, приносила гулену Кляксу. Неделю. Усаживалась на крыльцо вместе со мной, пила молоко с вафлями, и ничего не говорила. Странно, но нам было уютно просто молчать, наблюдая за расцветающим алым небом. Встречать вместе новое утро. Она уходила, так же молча, чтобы следующим рассветом снова прийти в мою жизнь, усесться на крыльце и пить со мной молоко, которое странным образом усмиряло моих демонов.
Через неделю наших посиделок позвонил Рощин, огорошив информацией, а я украл у Богданы рыжий волосок и уехал на объект на три недели.
Богдана пришла снова три недели назад. Я только вернулся с объекта, злой после звонка Глеба, сообщившего об аресте Ксанки. И тут она…в сером поношенном платье, старых кроссовках и с Кляксой на руках.
Похоже, эта кошка полюбилась маленькой Богдане, как и мой дом. И вдруг остро захотелось, чтобы и я тоже…ей приглянулся.
– Привет, – сделал попытку улыбнуться, но, видимо, коряво вышло, потому что Богдана нахмурилась и отступила к калитке. И при этом не сводила с меня внимательного зелёного взгляда, глубокого с темными крапинками. – Извини, – вздохнул, взъерошив волосы, – тяжёлый день, настроение ни к черту. Пиццу будешь? Только привезли.
Она молчала и смотрела на меня, не переставая гладить Кляксу. И не двигалась с места. А из окон за ее спиной грохотала музыка. Теперь ясно, почему она сбежала, не дождавшись рассвета.
Жадно вдохнул горячий воздух, вспомнив, что на кухонном столе лежит запечатанный конверт из лаборатории. И в нем ответ на самый главный вопрос.
– Ладно, царевна Несмеяна, – выдохнул, поймав ее настороженный взгляд. Надо же, какая гамма эмоций для аутистки. Странно. Но я не дал додумать себе, потому что на повестке дня совсем другой вопрос: кто подставил Ксанку? – Перестанешь трястись от страха, заходи, пиццы хватит на двоих. Кляксу тоже не мешало бы покормить, – добавил как бы невзначай, поднявшись на крыльцо родительского дома.
И ушел, уверенный, что упрямая малышка не заставит себя долго ждать…
Богдана спит, тихо сопя в коконе из одеяла, словно маленький ёжик, ещё не отрастивший колючки. И я чувствую, как под кожей вязкой карамелью растекается нежность.
…Она появилась со свистом закипевшего чайника, босая, уселась за стол, все так же сверля меня взглядом. Клякса спрыгнула с ее рук, прилипла к моим ногам, выпрашивая свой ужин. Насыпал корм, налил молоко, и рыжая бестия набросилась на еду с жадностью оголодавшей животинки. Усмехнулся. Заварил чай, поставил перед Богданой большую чашку, придвинул все ещё теплую пиццу. И наблюдал, как она ест: жадно, словно ничего вкуснее в жизни не пробовала или вообще не ела пару дней точно. Откусывала маленькие кусочки, но так быстро, что я всерьез начал подозревать о припрятанном в ее рукаве рое термитов. Но когда она зажмурилась, растягивая губы в полуулыбку, я выпал из реальности, теряясь в этой малышке и чувствуя странную щекотку в солнечном сплетении. А потом она распахнула свои невозможно-зеленые глаза, полные…восторга, и я понял, что даже если в эту минуту сам Всевышний потребует себе ее душу, я разнесу небеса к чертовой матери, но ее не отдам. Никому…
В глотке застряет противный комок, потому что отдал.
В тот день она впервые осталась ночевать в моем доме, на новом диване в гостиной, свернувшись клубком у меня под боком. А на рассвете мы снова пили молоко с вафлями. Так прошло ещё три дня, на четвертый – приехал Воронцов, и Богдана стала приходить только днём. Но мы все равно пили молоко, сидя на крыльце. После ее ухода, я с головой нырял в работу: перепроверял чертежи, правил расчеты, составлял сметы и ездил на объект; приходилось контролировать едва ли не каждый шаг строителей, сверяться с инженерами и самому пересчитывать технические характеристики. В общем, работа отвлекала, заставляла притихнуть распоясавшихся демонов и помогала настроиться на встречу с Ксанкой, пока Рощин собирал информацию про ее арест. Собрал, только нихрена это не облегчило задачу, как и наличие у Корзина ребенка. Я не должен был ей говорить, но то, как она не хотела детей от типа любимого, и рисунки Богданы, переполненные отчаянием и какой-то безысходностью, выкорчевали из меня все благие намерения. И потому вышло то, что вышло. Легче не стало…больнее…как будто с меня содрали кожу, медленно, пласт за пластом, до самой кости…И я знал точно, что это не моя боль…ее…Тогда я решил, что сделал все правильно, потому что меня она никогда так не любила… из-за меня ей никогда не было так больно. Ей было наплевать на меня, как и на нашу дочь…
Прикрываю глаза, мягко целуя свою девочку в кончик маленького носика, усеянного веснушками. Позволяю ее сладкому запаху заполнить лёгкие. Ей двенадцать, а она пахнет молоком, как младенец. Детством, которое у нее украли.
Глуша в себе всколыхнувшуюся злость, набираю номер старого друга. Мне нужен психолог, а Кот – лучший из лучших и единственный, кому я без раздумий доверю не только свою больную голову, но и жизнь. А сейчас и свою дочь.
– Две минуты, Руслан, – четко и быстро проговаривает Кот, но я успеваю услышать на заднем фоне клубную музыку и женский смех. А ровно через две минуты перезванивает и теперь лишь тишина задним фоном.
– Слушаю, – всего одно слово, и я точно знаю, что Кот больше ничего не скажет, пока я не выговорюсь. Но сегодня мне не нужен сеанс психоанализа. Сегодня мне нужен друг.
– Ее зовут Богдана, ей двенадцать лет. И ей нужен ты, Марк.
– Руслан, твою мать, – выдыхает Кот с явным облегчением: этой ночью ему не вытягивать меня из вязких кошмаров. – Ты же знаешь, я с детьми не работаю.
– Знаю, Кот. Но…это моя дочь.
В трубке виснет тишина, липкая, что паутина, и я совершенно точно не знаю, что буду делать, если Кот откажет.
– Утром буду, – разрывает противную паузу Кот, – говори адрес.
Называю ему адрес центра, во дворе которого как раз паркуется Алекс. Нас уже ждут: медсестра, дежурный врач, каталка. Но я не отдаю им свою девочку, хоть Даша пытается меня переубедить. Бросаю на нее короткий взгляд, и она все понимает, даёт отмашку своим коллегам. Те послушно идут следом за нами. Когда мы добираемся до палаты, я выжат, как лимон: в ногах нет силы, и от усталости дрожит каждая мышца. Но я не выпускаю из рук свою дочь, которая по-прежнему сопит мне в плечо, так безмятежно, словно не у нее все тело изрезано осколками. Даже тщательный осмотр на наличие в ранах стекла не потревожил сон моей звёздочки. Осколков нет и это первое, что радует, хоть немного распуская узел страха в солнечном сплетении.
Я укладываю Богдану на расстеленную кровать, сам опускаюсь рядом просто на пол, больше не в силах стоять. Запрокидываю голову на край кровати и прикрываю глаза, чувствуя, как нечеловечески устал за эти несколько часов, и не замечаю, как проваливаюсь в сон.
Мне снится Ксанка. Не та сумасбродная малолетка, что явилась ко мне ночью, промокшая и шарахающаяся от каждого «взрыва» грома, и предложила себя. Так откровенно и отчаянно, что устоять было практически нереально. До сих пор не знаю, как смог. Даже после ванной, где мне пришлось ее отогревать, а она уже тогда горела в болезненной лихорадке. Не та беспомощная и такая хрупкая девчонка, которую я отпаивал липовым чаем с медом и читал сказки. И которую так сильно полюбила моя маленькая Славка. Не та повзрослевшая, но по-прежнему невинная девушка, что гордо смотрела мне в глаза на перроне. Упрямая, готовая идти напролом через все преграды…к своей цели. Не та страстная дикарка, стонущая подо мной, такая мягкая, отзывчивая и…моя.
Мне снится она, запертая в одиночке СИЗО, потерянная, но такая сильная. Снятся ее светлые, словно выгоревшие глаза, в которых целый вулкан эмоций: вот-вот рванет и сотрёт с лица земли все живое, похоронит под слоем лавы и пепла. Снится ее запах…спелой груши и ванили. И голос…надрывный, злой, не верящий, что это я. Все это – я. А мне хочется схватить ее и хорошенько встряхнуть. Как она могла подумать, что это я? Что я мог так с ней поступить? После всего, что между нами было. После ада, из которого я все-таки выбрался. Потрёпанный, но живой. Выбрался ради нее.
Но сон расступается, спугнутый тихим голосом, зовущим откуда-то издалека.
Распахиваю глаза, чтобы уже наяву услышать шепот:
– Па-па…
– Привет, Звёздочка, – улыбаюсь, нащупывая ее тоненькие пальчики. Богдана тут же сжимает мою ладонь так крепко, словно всерьез боится, что я исчезну.
И боль снова подкрадывается противной крысой, вгрызается за ребрами. Делаю глубокий вдох, выдыхаю, по-прежнему улыбаясь открыто и поглаживая ее запястье большим пальцем.
– Все хорошо? – спрашиваю тоже шепотом, потому что голос подводит.
Богдана кивает и даже пытается улыбнуться, но тут же шипит от боли. И слезы застывают в ее ясных глазенках.
А я мысленно молюсь всем святым, чтобы ее недопапаша появился на горизонте и просто дал мне повод расхирачить его холеную рожу. Так хочется, что аж пальцы ломит.
– Па-па, – зовёт она и тянет меня на себя. Поднимаюсь на онемевших ногах и осторожно ложусь на край постели. Богдана тут же забирается на меня с руками и ногами, самой настоящей звездой распластавшись на мне. И я тихо смеюсь, гладя ее по кудрявым волосам.
–Ты у меня красавица, знаешь?
Она поднимает голову, хмурится. Долго смотрит, ища подвох. Но я серьёзен и в ответ любуюсь своей красоткой даже в паутине царапин и ссадин. Она действительно красивая: солнечная, теплая, сияющая изнутри чем-то волшебным, притягивающим, как магнит. И так смешно морщит свой курносый носик, что я тяну губы в улыбку. Она трогает ее кончиками пальчиков, запоминая, как слепец наощупь изучает этот мир.
– Самая красивая на свете, – чмокаю в самый кончик. – И я люблю тебя, Звёздочка. И никому не отдам.
– Люб-лю… – запинаясь, повторяет она с совершенно серьезным видом и крепко-крепко обнимает меня.
А я смотрю в сереющее за окном небо и впервые за прорву лет шепчу шутнику Господу: «Спасибо».
Глава девятая: Леся
Я пойду за тобой, за твоею рукой…
Всё отдам за тебя…
Юлия Савичева «Прости»
Я лежу на узких нарах, уставившись в серый потолок. Мой взгляд блуждает по узким трещинам, повторяя их извилистые повороты. Они разбегаются причудливым узором, и черная тень в самом центре напоминает хищного тарантула, уснувшего в своей паутине.
Нервно выдыхаю, растрепав волосы, на автомате отмечая, что они довольно отрасли и сейчас наверняка длиной ниже лопаток и если их намочить, они станут похожи на маленькие змейки. Огненные и такие же обжигающие.
Какие-то странные ассоциации, ей-богу.
Но больше ничего не идет на ум. Только воспоминания, которые я прячу за семью замками. Например, что одному мужчине они точно жгли пальцы, хоть он упрямо зарывал их в мои кудри, жмурясь от удовольствия, и выбрасывал все мои заколки. Горько улыбаюсь. Вот и замки моего ящика Пандоры натужно скрипят под мощью не желающей успокаиваться памяти. А я не хочу вспоминать, потому что каждое путешествие в прошлое вызывает только жгучую боль и неистребимое чувство вины. А ведь я думала, что пережила, переболела, выжгла из души все, что связано с тем временем. Одним поступком перечеркнула все хорошее, что связано с прошлым. С Русланом. А он упрямо напоминал о себе открытками в крафтовых конвертах семь лет. Семь лет я прятала открытки в картонный ящик на самую верхнюю полку самой темной комнаты. И оставила на пороге дома его мечты: большого, светлого, с огромными окнами. Дома для большой семьи, которой он грезил.
Только это были не просто открытки, а фрагменты его жизни, застывшие на цветных фотокадрах, замершие в отражениях окон зданий, в их острых углах или текучих линиях. За эти семь лет он был везде. Сейчас мне даже кажется, что на планете не осталось места, где бы ни побывал Руслан. Разве что Северный полюс и Антарктика, хотя не удивлюсь, если он и там отметился. Это как раз в духе того Руслана Огнева, которого я знала тринадцать лет назад. И это самое главное, что я должна помнить: последние десять лет он жил, а не умирал в мягких стенах психушки. Даже если за это мне пришлось заплатить непомерную цену.
Вздыхаю, переворачиваюсь на бок, подтягиваю колени к груди. Нельзя! Думать нельзя! Не хочу. Хочу просто спрятаться от всего мира и, похоже, по чьей-то глупой прихоти я сейчас как никогда лучше спрятана от всех. Правду говорят, что мысли материальны. Вот и мои обрели реальность. И я совершенно не знаю, кому это нужно. Завистливых компаньонов у меня нет. Есть только Леонов, но Олегу незачем меня подставлять. Мы, хоть и числимся партнерами, давно уже самостоятельные, ничем не связанные профессионалы своего дела. И даже если я лишусь карьеры, это никак не добавит бонусов карме Леонова, потому что мы давно живем в разных водах. Он – адвокат по бракоразводным делам, один из лучших. Я занимаюсь только уголовщиной и семейное право для меня – темный лес, страшный и дремучий.
Можно, конечно, поискать среди своих клиентов или тех, кто выступал обвинителем вместе с прокурорами, но на это могут уйти недели, а у меня их нет. Я не хочу сидеть тут за то, чего не совершала.
И сердце с силой врезается в ребра, заставляя резко сесть.
« – Я никого не убивал, Ксанка…» – хриплый голос рвет барабанные перепонки. Сжимаю ладонями виски, выгоняя из своей головы этот завораживающий тембр, в ту минуту такой сломленный и безжизненный. Оказывается, я все помню. И мой ящик Пандоры всегда был распахнут настежь.
« – Почему ты мне не веришь?
– Я верю только фактам, а все они против тебя, Рус…»
Факты. Эти долбаные факты, которые, как выяснилось спустя годы адвокатуры, легко подтасовать или же просто повернуть под нужным углом. И тогда убийца вдруг становится жертвой, а пострадавший не такой уж невинной овечкой.
Но тогда, тринадцать лет назад, я была глупой девчонкой, верящей в торжество справедливости, чистоту правоохранительных органов. Дура, что тут скажешь.
А сейчас вот оказалась по ту сторону баррикад. И теперь никто не верит мне, потому что факты против меня. Это могло быть смешным, если бы от этого не зависела не только моя жизнь, но и карьера. И если второе уже рухнуло, погребя под собой десять лет торжества справедливости, о котором я так грезила в двадцать пять. То за первое стоило побороться. Но сперва – выйти отсюда. И единственный, кому под силу вытащить меня отсюда – тот, о ком я постоянно думаю последние пару месяцев; тот, у кого больше всего мотивов запереть меня здесь.
Рывком встаю на ноги и не успеваю дойти до двери, как та открывается, и на пороге появляется охранник. Меня снова ведут в допросную, где уже ждет майор в компании моего прошлого.
– Здравствуйте, Александра Михайловна, – слишком официально заводит разговор мой давний коллега и даже в некоторой степени напарник.
Но мой взгляд намертво прилип к Руслану, что замер в темном углу комнаты. Руки в карманах темных брюк с идеально наглаженными «стрелками». Настолько острыми, что у меня щемит в груди, потому что в его жизни есть кто-то, кто мастерски пользуется утюгом. И вряд ли этот «кто-то» – мужчина.
На нем нет пиджака, и я невольно вспоминаю, что он всю жизнь игнорировал дресс-код и никогда не носил пиджаков и галстуков, даже когда не одеть это считалось дурным тоном. Темно-синяя рубашка идеально оттеняет его чернильные глаза, всегда кажущиеся черными. Но если присмотреться, если позволить себе утонуть в их глубине, если…
– Александра Михайловна, вы совсем меня не слушаете, – укоряет майор. – Не хотите на свободу?
– Нашли виновного? – не разрывая зрительного контакта, возвращаю вопрос.
– Нет, нашли выгодное предложение, – вместо майора отвечает Руслан и во мне просыпается глупая шестнадцатилетняя девчонка, трясущаяся от страха при одном взгляде на грозу всех девчонок, кем тогда был Огнев.
От него сходили с ума все старшеклассницы, в его постели не переводились красотки, а его сестра могла с легкостью получить титул королевы школы, если бы не была отъявленной хулиганкой. В общем, Руслан Огнев был недостижимой мечтой, циником и редкостной сволочью, меняющей пассий чаще, чем они нижнее белье. И единственным, к кому я могла придти со своим сумасшедшим предложением сделать из замухрышки Золушку.
И сейчас, стоя под его внимательным взглядом, я чувствую себя той самой замухрышкой, которую Руслан с присущим только ему упорством убеждал в обратном.
– Предложение? – все-таки нахожу в себе силы удивиться. И мысленно ставлю себя «пятерку», потому что голос звучит намного увереннее, чем я чувствую себя на самом деле.
– Тебе нужно всего лишь подписать документы.
– Какие документы, майор? Чистосердечное? Явку с повинной? – намеренно перевожу внимание на Роднянского.
– Ты просто взгляни, Саша, – голос Роднянского теплеет, а я, наоборот, зверею.
– И с каких пор, Миша, ты подружился с тем, кого посадил тринадцать лет назад? – на одном дыхании, злясь на саму себя и ситуацию в целом. А ведь просто хотела все рассказать. Положить голову на плаху и ждать приговора. Хотела. А теперь…ничерта не понимаю.
Майор резко поднимается, упирается кулаками в металлическую столешницу и с не меньшей злостью отвечает:
– С тех пор, как Руслан спас мою сестру.
