Текст книги "Алия 70-х..."

Автор книги: Л. Дымерская-Цигельман

Соавторы: Л. Уманская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Как же встретил тебя Израиль? Как впервые «розовая хрустальная мечта» столкнулась с реальностью?

– Мои самые-самые первые впечатления об Израиле? Меня поразила бедность, грязь, даже убожество, как мне тогда показалось. Все показалось гораздо хуже, чем на самом деле, у меня просто был шок. Мне говорили в Москве мои русские приятели, что в Израиле нищета, убожество. Я этому нисколько не верила, отказывалась это слушать. Я была как-то в Москве у своей подружки и показала ей фотографию здания бриллиантов в Тель-Авиве – у меня была открытка. А ее папа, зам. министра, сказал, что это наверняка единственное здание в Израиле такой величины, вот его и сфотографировали. Меня это очень ранило. Когда я увидела, что не все здания вокруг – здания бриллиантов, я подумала, что вдруг они правы... Это была дорога от аэродрома в ульпан – первые впечатления...

А потом, когда я начала учиться в университете и стала ездить по стране, я влюбилась в страну, в пейзажи и во все, что меня окружает. Каждый день я молила, чтобы этот идеал мой, это мое очарование не разрушилось. Мне очень не хотелось потерять это чувство. И оно не прошло, до сегодняшнего дня осталось. Это ведь самое главное, что я очень люблю эту страну, очень люблю Израиль. Всем рассказываю, какой Израиль красивый. Он действительно очень красивый. Мне, может быть, не хватает лесов, озер. Но зато я очень люблю пустыню Синай, она вполне заменяет мне и леса, и озера, и речки.

– И у тебя никогда не возникало ностальгии?

– Ностальгия, мне кажется, есть у всех, особенно вначале, первые три года. Трудности, связанные с переездом, культурный шок, привыкание, депрессия, которая возникает на определенной стадии пребывания в Израиле – это есть у всех самостоятельно мыслящих людей. Затем это проходит. Первые полтора-два года, когда я слышала слово «Москва» или песни Окуджавы про Москву, я рыдала в три ручья – как это не банально и не смешно звучит сейчас. Сегодня этого уже нет. Сначала щемило из-за разлуки с близкими друзьями, теперь и это уже прошло: друзья остались далеко, появились новые. Круг людей другой, и личная жизнь уже здесь – а вот чего нельзя приобрести здесь: Арбат и Таганка и театры – это все еще щемит, несмотря на то, что я всегда помню главное – то, что я в России ощущала себя человеком второго сорта, что та страна была не моя. И хотя здесь многие в те годы спрашивали: а есть ли в России телевизоры, и москвичу на это тяжело отвечать, и тут же появляется между нами стена, но ощущение у меня – я дома. Потому что я считаю – не разумом, это не в голове у меня, а я чувствую так – что у меня есть право на эту страну такое же, как и у израильтян, которые здесь родились. Мы совершенно равны в нашем праве на это государство, на этот мой дом. Никто не может сказать – жиды, убирайтесь – или еще что-нибудь в этом роде. Я имею право жить здесь – я в душе ощущаю это право. Во всех трудных ситуациях это меня поддерживает. Я могу отключиться, абстрагироваться от тех израильтян, которые считают меня чужой, мне достаточно стен Иерусалима, потому что это стены моего дома.

– Стены родного дома – это много. Но внутри этого дома люди, израильтяне. Как складываются твои взаимоотношения с «ими? Как ты живешь в этом доме?

– То, что находится внутри этого дома – израильтяне – это, конечно, уже сложнее. Израильская жизнь, как и всякая человеческая жизнь – индивидуальна для каждого. Все зависит от человека. Насколько он может перестроиться, войти в новую жизнь, насколько он коммуникабелен для общения с израильтянами, с приехавшими из России, потому что это далеко не всегда тот круг, который был у него раньше.

Наконец, это зависит от того, насколько ему повезет.

Вот сейчас, например, я страшно переживаю, потому что меня выживают с работы. И совсем не как приезжую – просто я им не подхожу. Ничего такого плохого я там не делаю, работаю средне, и мне трудно сказать, почему так происходит. Я думаю, что моей напарнице, которая решает, кто там останется, я просто несимпатична. Мне очень плохо, я совершенно не могу сориентироваться, я не могу ответить на ее наглость.

Я часто думаю, что я не могу приспособиться к жизни, что у меня нет хватки. И если бы я оказалась в такой ситуации пять лет назад, а не сейчас, когда я привыкла к Израилю и израильтянам, и когда я для себя уже раз и навсегда решила, что израильтяне бывают разные – хорошие и всякие – и нельзя делать скороспелые обобщения, и что Израиль хорошая страна – то я бы пришла в отчаяние. Мне тяжело, но у меня есть средства с этим бороться, и средства эти я выработала в себе уже здесь. А что чувствует в таких случаях новый эмигрант мне просто страшно представить.

– Я понимаю, что всегда и везде можно встретить дурного человека, и против такой случайности нет защиты. Но может быть дело все-таки не в случайности, а в особой израильской ментальности, которую невозможно понять и преодолеть? Есть ли у тебя друзья израильтяне?

– Мой самый близкий человек – израильтянин, правда, сейчас он далеко, в армии.

Самая близкая подруга, ближе нету – израильтянка. Мы два с половиной года прожили в одной комнате в общежитии. Благодаря этой девочке я, можно сказать, абсорбировалась в Израиле. Мне всегда как-то везло в дружбе, и на этот раз тоже. Она научила меня слушать классическую музыку, по-настоящему слушать и понимать – я до 21 года этого не умела; научила мыслить, чувствовать, разбираться во всем, что происходит вокруг. Ее интеллект, внутренняя организация – на гораздо более высоком уровне, чем у меня, скажем. Кроме того, это просто чудный человек, по-настоящему душевный. Отбросив какие-то специфически израильские черты, она мне, конечно, совершенно близкий родной человек. Бывают очень разные израильтяне, разумеется. И близких друзей не может быть много. Самое главное, чтобы повезло, как мне с Орен. Я вообще четыре года прожила прекрасной веселой беззаботной студенческой жизнью.

– Расскажи, пожалуйста, об этой жизни по-подробнее, об учебе, об университете, о развлечениях.

– Учиться в Израиле, мне кажется, легче, чем в России. Некоторые, правда, говорят, что сложнее – это, наверное, зависит от факультета, способностей, от очень многих вещей. Я считаю, что легче, потому что приятнее. В России совершенно другая система обучения – там есть программа, курс, есть какие-то предметы, которые ты обязан выучить и сдать. Здесь на любом факультете есть большой выбор. Я могу учить тот или другой предмет в рамках моего курса. Я могу делать программу в пять лет, я могу в двадцать – это мое личное дело.

В каком-то смысле в России мне было легче, я училась на гуманитарном факультете, для меня это было, что семечки щелкать. А здесь масса литературы на иврите и английском.

Студенческая жизнь для меня по сравнению с Россией – небо и земля. Во-первых, а Москве я училась на вечернем отделении и моей студенческой жизни у меня не было. Я жила студенческой жизнью своих подруг и друзей, которые учились в дневных институтах – ходила на их вечера, ездила в их походы. По сравнению с израильской студенческой жизнью, какая была у нас в Иерусалимском университете – советская студенческая жизнь – просто убожество.

Во-первых, здесь у студентов полная свобода. Живут они все в общежитии, т.е. постоянно находятся вместе, с утра до вечера. Живут совершенно самостоятельно, делают, что хотят. Студенческий городок – кампус – это настоящий городок: в нем все есть. Есть Кино повторного фильма, есть современные концерты, есть театры, есть масса всяких мероприятий, вечера постоянные, экскурсии бесконечные. Я очень много путешествовала по стране, в жизни столько не путешествовала, хотя походы любила и в Союзе. Но здесь – это и чаще, и интереснее, и организовано лучше. И, главное, дышится легче.

– Сейчас ты кончаешь университет. Какие у тебя планы? Собираешься ли ты работать по выбранной специальности?

– Да, я почти кончила университет и уже больше не могу называть себя студенткой, и мне, как и каждому человеку, просто необходимо определиться, и как-то себя назвать. Когда мне задают вопрос: какая у тебя специальность, мне нечего ответить. И чем больше я с этим сталкиваюсь, тем больше понимаю, что мой выбор был неверным.

У меня было два факультета: советологии и истории. Учительницей я не стала, и потому история для меня не специальность, а советология – это вообще не специальность. Сегодня я столкнулась с серьезной проблемой – мне 25 лет, и я в общем-то никто. Есть образование, но нет специальности.

Дело не в устройстве на работу. Устроиться, разумеется, можно, и за диплом будут платить лишние деньги. В Израиле очень большая сфера обслуживания, где нужны люди определенной интеллигентности, причем не требуется никакой специальности, кроме каких-то знаний. Может требоваться, например, знание языков или печатание на машинке или какие-то чисто индивидуальные качества, организационные способности, например, но специальности как таковой не требуется. Несложно найти такое место. Но работы, которая бы меня удовлетворила не в смысле материальном, а в духовном – у меня нет, и я боюсь, что не будет. Я очень боюсь. Я надеюсь, все время ищу, но пока в обозримом будущем – нет.

– А ты знаешь, чего бы тебе хотелось в идеальном случае?

– Нет, не знаю. Я никогда ни к чему конкретно не стремилась. Меня воспитывали так, что я должна проучиться определенное количество лет в высшем учебном заведении, получить, диплом и после этого быть кем-то. В России я училась на юридическом, хотела быть адвокатом, но понимала, что для девочки-еврейки это невозможно также, как и быть судьей. Но я могла и уже даже начала работать арбитром, и это было довольно симпатично. Мои родители, например, считают, что они погубили мою жизнь переездом в Израиль, в России я была бы со специальностью хоть и не мной выбранной, а здесь я никто.

– А у тебя такого чувства не появляется? Бывают моменты, когда ты жалеешь, что уехала из России, или что уехала именно в Израиль?

– Никогда. Об этом и речи быть не может. Я ни на секунду не жалею и Россию вспоминаю, как страшный сон. Здесь мне несравненно легче, я себя спокойно чувствую. Несмотря на то, что мое будущее очень зыбко, неясно. Может быть в конечном итоге моя жизнь будет неудачной, но о том, что я уехала из России, я ни разу не пожалела. Россия или Израиль – для меня не может быть двух мнений. Мне хочется стать совсем израильтянкой. Я даже немного комплексую, когда оказываюсь в кругу незнакомых израильтян. Это потому, что я говорю с акцентом на иврите и иногда делаю ошибки в словах. А мне хочется быть совсем израильтянкой, потому что в своей ментальности я уж точно на треть израильтянка...

И по Европе я ездила, меня специально родители послали, чтобы я там осталась, если мне нравится.

Я посмотрела, мне очень понравилось. Прекрасно гулять по Парижу, сидеть в кафе, тратить деньги. Но, конечно, жить я бы нигде не могла, потому что главное для меня то, что в Израиле я дома. Я была лишена этого чувства 20 лет, и второй раз терять это сознательно – ни за что, я от этого добровольно никогда не откажусь.

– Это звучит как чистая пропаганда!

– Пропаганда? Но ведь я действительно чувствую именно так!

*****

Гиль Пинхас, 1952 г. рождения. Студент Иерусалимского университета.

Приехал из Москвы в 1971 г. Живет в Иерусалиме.

– Я приехал 21 июля 1971 года из Москвы: приехал один, а родители остались в Москве. Родители и две сестры. Отец по специальности график, мать – инженер-строитель. Сестры учатся в институте. Я с ними переписываюсь, но не очень регулярно.

– Трудно сказать, когда появилась идея выезда, но она реализовываться стала в начале 70-го года.

– Ты можешь объяснить, почему ты приехал в Израиль? Это пришло из твоей семьи?

– Разумеется, нет, это не из семьи. Семья у меня совершенно ассимилированная. В общем могу сказать, что пришел я к этому интеллектуальным путем. Назовем это так. В ходе размышлений... Скажем, поиски самоопределения. Человек должен сознавать, к какой группе, коллективу он относится. Человек сам по себе не живет. Он должен сознавать, пусть даже ничего не делая, к какой группе он относится. Естественно, следуя правде, еврею, живущему в России, следует признать, что он принадлежит к еврейскому народу. Осознав этот момент, делают конкретные выводы... или не делают. Либо ты член еврейского коллектива в России, что в общем-то, невозможно, так как коллектив этот распадается и умирает. Либо присоединяешься к еврейскому коллективу в каком-либо другом месте. Ясно, что если уезжать из России и присоединяться к какому-либо другому коллективу, то, разумеется, в Израиль, так как зачем же переезжать, скажем, из России в Америку, хотя там, конечно, легче быть евреем, чем в России. То есть, менять одну деревню на другую, когда можно жить, скажем, в городе Иерусалиме.

– Этот процесс самоопределения, о котором ты говоришь, проходил под влиянием каких-то факторов. Ты страдал от антисемитизма?

– Не особенно. Были, в общем-то, как у любого еврея некоторые... контакты с антисемитским миром, но это не было главным поводом. Я, конечно, знал, что я еврей – это никогда не было секретом, но из этого биологического факта не делалось никаких выводов, не вытекало никаких конкретных действий.

– Может быть, ты помнишь какое-то событие, повлиявшее на тебя?

– События не было. Где-то к годам 15-16 меня стали интересовать вопросы: что значит быть евреем, где еврей должен жить, чем заниматься, т.е., что нужно делать для того, чтобы быть евреем. Стал накапливать информацию об Израиле. Читал также Дубнова, но конкретной заинтересованности не было. Просто меня интересовала история, в частности, еврейская.

– Почему же все-таки тебе захотелось определиться как еврею?

– Затрудняюсь найти точный ответ на этот вопрос. Уже в Израиле я пришел к выводу, который может показаться несколько надуманным, что все это промысел Божий. В это я верю совершенно бесповоротно. В данный момент, глядя на весь этот процесс, – иногда я на него осматриваюсь и от этого становится хорошо на душе, – я понимаю, что не просто так я здесь очутился и не от одного меня это зависело, даже, скажем, вообще от меня не зависело. Разумеется, нам еврейство дается намного труднее, чем тому, кто родился в настоящей еврейской семье; гораздо труднее постоянно делать такие вещи, которых в жизни никогда не делал. А для того, чтобы быть евреем хорошим, необходимо делать массу разных вещей. В частности, уехать из России, так как там невозможно оставаться евреем. Естественный вывод для тех, кто хочет остаться евреем, – приехать в Израиль. Но к такому выводу не приходишь сразу. Еще в России наряду с пробуждением еврейского самосознания были десятки разных прочих процессов. Скажем, пробуждение (такой марксистский термин) социального самосознания, т.е. интерес к тому, как должно быть устроено общество. Это привело меня к демократическим кругам. Это было параллельно. Но потом я от них отошел, так как их дела были далеки от моих целей. Доминирующим в моей жизни стало еврейское. Сложнее было то, что многие из демократов были евреи. Потом многие из них тоже приехали в Израиль.

– Контакты с демократами повлияли на твое решение уехать из России?

– Это никак не связано. Это совершенно другая область человеческих интересов. Израиль их, т.е. демократов, почти не интересует. У демократов-евреев интерес к Израилю повышен на одну ступеньку по сравнению с демократами неевреями. И все. То, что человек еврей, не делает его обладателем еврейского самосознания.

– Что ты делал для реализации решения о выезде?

– Делать что-то приходилось. Иначе и выехать было нельзя. Хотя бы сбор всех этих «тугоментов» и подача их в ОВИР. Это тоже действия, причем все построено так, что заставляет человека тысячу раз подумать, прежде чем он на это идет.

Меня до сегодняшнего дня удивляет, что я сам пришел к выводу ехать. Я не знал ни одного человека, который тоже собирался в Израиль. Узнал я о них, когда сам уже был готов к отъезду... Как-то в «Комсомольской правде» прочитал я статью, где ругали фашистов, шовинистов и сионистов тоже. Среди сионистов, в частности, упоминались три имени, одно из них – Яша Казаков, других не помню. Тогда я впервые узнал, что есть люди, которые в открытую – и это имеет соответствующий резонанс, если об этом пишет газета, заявляют о своем желании уехать в Израиль – причем, эти люди находятся в Москве. Мне захотелось их найти. Где их можно найти – конечно, в синагоге. Я пошел в синагогу – я туда и раньше ходил по праздникам, и действительно нашел их там. Т.е. не Казакова, а других таких же. С тех пор я постоянно ходил в синагогу по субботам и по будням тоже.

– Ты подписывал письма?

Письма подписывал. Не все, конечно, до меня доходило. Сначала я боялся подписывать те письма, которые мне казались крайними, но потом... Нас посадили на 15 суток. Это была, кстати, первая посадка евреев.

– За что же вас посадили?

– Было написано письмо Руденко, вернее, задан вопрос в письменной форме о том, что ожидает евреев, арестованных в Ленинграде. Их потом судили на втором Ленинградском процессе. Нам назначили день, пригласили придти – мы должны были получить ответ. Нас было человек 30. Мы тихо ждали в приемной Руденко своей очереди, вдруг захлопнулись двери и нас поволокли. После этой посадки многое стало ясно, и я, будучи готов ко всему, отказался от гражданства. Все это было.

– Ты ходил в кружки, учил иврит?

– Сначала я попал в ульпан к Декатову. Это был первый официальный зарегистрированный ульпан в Москве. У Декатова я проучился около месяца, потом Декатов уехал, а ульпан перешел к Шинкарю. У Шинкаря я, собственно, получил основные знания. Учил он хорошо. После Шинкаря – он месяца через 4 уехал, был в кружке такого Авигдора Левита. У него я учился, в основном, произношению и разговорному языку. Учить ему было нетрудно, так как иврит для него – родной язык. Когда я приехал в Лод, я, в общем-то понимал, о чем говорили вокруг.

– Раз ты уже заговорил о Лоде, расскажи, пожалуйста, какое было твое первое впечатление?

– Приехали мы утром 21 июля 1971 года, даже не утром, а ночью. Жара была такая, что мне показалось, что мы приземлились в Габоне где-то. Лод, вообще, самое жаркое место в Израиле, т.е. не самое жаркое, а самое влажное. Мне было не по себе, – что ж тогда днем-то будет. Разговаривал со мной кибуцник, причем, религиозный. Первый и единственный раз я видел религиозного кибуцника. Он мне сказал: «Вы человек молодой, к тому же студент, вам нужно поехать в кибуц». Я сказал, ну, если нужно, поеду. Делать нечего. И меня тут же, еще с одним человеком, скрипачом из Тбилиси, повезли в кибуц, принадлежащий партии Мапам – все там коммунисты. Начальник нас принял и сказал, что сегодня мы можем отдохнуть, он понимает, что мы долго ехали, устали, а завтра в пять утра начинаем работать. Собирать подсолнухи. Я сказал: «Ладно». Скрипач удивился, ему как-то странно работать на поле, так как руки – его профессия.

Утром вышли мы на поле. Два дня там работали. Чуть не померли оба. Жара 40 градусов, собирать подсолнухи сложно. Потом нас перевели на фабрику, где мы доработали до конца обучения: 4 часа работали, 4 часа учились.

– Тебе понравилось в кибуце? Сколько ты там пробыл?

– Как потом оказалось, в Лоде я подписал обязательство пребывать в кибуце полгода. Когда подписывал, я об этом, конечно, не знал. Очень неприятное впечатление производил этот кибуц. И другие кибуцы тоже, т.е. добровольно я в них никогда не ездил, но судьба иногда заносила. Полное отсутствие всякого еврейства, т.е. отношение к нему кибуцники имеют чисто биологическое. Сознательно стараются всячески изжить все, что в них осталось еврейского. Мне это было дико. Я, наоборот, от их идеалов возвращаюсь к еврейству с пейсами и субботой. Как можно жить в Израиле и выращивать свиней, и еще есть их.

– Что ты делал после кибуца?

– Я записался во все три университета и во все три меня, как ни странно, приняли. Но из них я выбрал, разумеется, Иерусалимский университет. Стал учить еврейскую историю, к чему стремился долгие годы. На факультете мне сказали, что так как иврит я не знаю и об еврейской истории не имею никакого понятия, то я должен сначала пойти на подготовительный курс. Я был человеком послушным поначалу, пошел на эти курсы. После курсов сдал общий экзамен – тест – сдал я его хорошо и меня приняли на историю. Записался я еще на советологию – на гуманитарном отделении положено учиться на двух факультетах.

– На какие средства ты жил, учась в университете?

– За учебу платило Еврейское Агентство. Я получал стипендию. Не очень большую, но ее хватало на жизнь. Кроме того, есть много разных работ для студентов. И для них особая зарплата. Намного выше, чем для нестудентов. Скажем, если студент работает на 1/3 ставки или 1/2, то этого вполне достаточно для того, чтобы жить. Все четыре года учебы я работал неполный рабочий день. И довольно неплохо материально жил. Сейчас я работаю полный рабочий день и денег с трудом хватает. Ну, это явление израильской экономики.

– Сколько лет ты проучился в университете?

– 4 года плюс подготовительные курсы. Во время учебы прошел тиронут – курс молодого бойца. Это было за две недели до войны. Во время самой войны в армию нас не взяли, поскольку мы не были готовы для этого. В 1975 г. почти закончил университет – осталось написать одну работу. Пошел на год в армию – это тоже необходимо. Освободился в 1976 году. Работаю в частной фирме по оптовой продаже алюминия на должности с громким названием генеральный директор. Кроме меня и хозяина там еще три работника ................ Все это время жил в Иерусалиме, где и .................. до конца дней своих.

– Ты не смог найти работу по специальности? – Когда я шел учиться на факультет еврейской истории, я более или менее знал, на что я иду, т.е. что есть громадное количество людей, которые хотят и могут работать в этой области. При этом мест работы мало. Поэтому, кому повезет или кто действительно выделяется талантом, у того есть шанс работать по специальности. О себе я был не слишком высокого мнения, поэтому знал, что после университета работу не найду. Так оно и получилось. Но я надеюсь, тем не менее, найти с течением времени работу историка.

– Зачем же ты выбрал предмет, который не дает тебе специальности?

– Я учил то, что мне нравится. А зарабатывать деньги, так сказать, на жизнь можно где угодно. Кроме некоторых отделений, например, медицинского, юридического и т.п. университет дает образование, а не специальность.

– Соответствует ли твоя жизнь в Израиле представлениям, которые были у тебя в России?

– Я знал, что такое Израиль еще до того, как приехал: и то, чего не знал, об этом догадывался. Были не кие мелкие сюрпризы, но на серьезные вещи они не повлияли.

– Какие это были сюрпризы? Помнишь ли ты свои первые впечатления в Израиле?

– Неприятным впечатлением был кибуц. Кроме того, я приехал в тот момент, когда было в разгаре движение «Черных пантер». Выходцы из Марокко, которые работать не хотят, да и не умеют, требуют для себя особых прав. Мне это было странно поначалу, но через некоторое время все встало на свои места – мое отношение к ним и их отношение ко мне. Но главным было другое.

Во-первых, Иерусалим. Очень символичен этот день, когда я впервые приехал в Иерусалим – девятое Ава – день траура по разрушенному Храму. Первое место, куда мы пошли был Котель[25]25
  котель – Котель Маарави (Западная Стена). Единственная уцелевшая стена Храма в Иерусалиме. В русских источниках – Стена Плача.


[Закрыть]. Там были тысячи постящихся евреев, скорбящих о разрушенном Храме. Это производит громадное впечатление. На следующий день траура не было, но оставался Иерусалим с 300 тыс. евреев в нем. Поначалу обращаешь внимание на солдат, т.е. евреев с оружием, а потом на религиозных евреев со всеми необходимыми традиционными вещами – одеждой, поведением, образом жизни, громадным количеством детей у каждого. Я приехал из такого места, где еврейства как коллектива нет, а тут ты видишь перед собой очень живое, деятельное еврейство. То, о чем мечталось.

– После этих первых впечатлений не появилось ли у тебя чувство одиночества, изоляции в новом для тебя обществе? Ты испытывал ностальгию по России?

– Ни в коем случае. Можно сказать, что я скучаю по своим родственникам – у меня в России остались все. Скучаю по некоторым друзьям, которые там остались. Большинство моих друзей уже в Израиле. А по русской водке, икре, березкам никогда не скучал, хотя у многих моих знакомых это важная тема. Я этих людей не совсем понимаю, т.е. тело их здесь, а душа там. Зачем было переносить тогда свое тело с каких-нибудь Валдайских возвышенностей в Иерусалим? Не было никакого смысла. Евреи отличаются от прочих народов тем, что считают нужным исправлять исторические ошибки. То, что я родился на Украине, а пятьдесят поколений предков – в Европе. Азии и прочих местах – это трагическая историческая ошибка и катастрофа. Мне посчастливилось ее исправить. Почему в таком случае я должен питать какую-то ностальгию по Украине или России? Ошибки нужно и должно исправлять.

– Было ли для тебя проблемой приспособиться к израильскому образу жизни? Как конкретно это происходило?

– Перед репатриантом целая палитра возможностей, поскольку израильское общество не представляет из себя нечто однородное – разные уровни, сферы, круги. При некоторой консервативности, эти круги – общественные и духовные – в общем-то, принимают в себя новых репатриантов. Естественно, каждый должен выбрать для себя подходящий круг. Меня привлекают религиозные люди, и я близок к националистическим кругам.

– А с самими израильтянами ты лично сблизился? У тебя есть друзья среди них?

– Человек ограничен природой в выборе друзей. Их может быть не более 5-10. У меня много друзей из России, с которыми я подружился еще там. Из менее близких есть сабры и приехавшие из других стран. Среди израильтян близких друзей нет, когда я приехал в Израиль, эти должности у меня уже были заняты.

– Тебе близка еврейская культура? Насколько ты в ней абсорбировался?

– Для человека, который знает иврит и хочет жить еврейской культурой, никаких проблем нет. На мой взгляд, еврейская культура – это культура религиозная. Как объективный факт следует признать, что есть оркестры, кино, театры. Я этим не особенно интересуюсь, но для тех, кто стремится жить жизнью западного мира, все это есть. В смысле еврейской культуры – Израиль мировой центр без всякого сомнения, причем еврейская культура здесь живая и обильная. Для человека, который этим интересуется, целое море возможностей. Не традиционная культура, т.е. культура, не связанная с еврейством и религией, мне чужда. Но она проста и понятна даже ребенку пяти лет, если он знает иврит. С еврейской культурой сложнее. Тут требуется иврит на очень высоком уровне плюс знание арамейского, знание талмуда. Все это намного сложнее, но в этом и заключен вызов. Тут я пытаюсь углубляться.

– Значит иврит ты все-таки знаешь в достаточной степени. А на русском языке ты читаешь что-нибудь?

– Очень мало. Первый год читал газету «Наша страна» и разные книжки. Но поскольку интересующие меня вещи чаще всего переводы с иврита или английского, то я предпочитаю читать то же на иврите. Проблем с ивритом нет.

– Ты знаком с политической жизнью страны?

– Эта область меня очень интересует и ознакомлен я с ней, пожалуй, в максимальной степени. К тому же я организационно принадлежу к движению Херут – свободы, принимал участие в различных мероприятиях «Гуш Эмуним»[26]26
  Гуш Эмуним – (блок верующих) национально-религиозное движение за заселение Эрец-Исраэль.


[Закрыть].

– Какие политические проблемы тебя больше всего волнуют?

– Ну, проблем в Израиле столько, что их хватило бы на десяток других народов. Во-первых, арабская проблема. Исходя из моих националистических принципов, я считаю, что разделение – наилучший выход.

Проблема ашкеназим[27]27
  ашкеназим – евреи, выходцы из европейских стран.


[Закрыть] и сфарадим[28]28
  сфарадим – евреи, выходцы из мусульманских стран.


[Закрыть] – тоже очень сложная. В Иерусалиме около 70% сфарадим, так что это для меня вопрос повседневной жизни. В поколении, родившемся уже в Израиле, чувствуется явное сближение между ашкеназим и сфарадим. Сефарды – это люди, которые привезли с собой восточный взгляд на жизнь, т.е. ты или раб, или господин. Поскольку в Израиле они вполне чувствуют себя господами, то и ведут себя соответственно. Это выражается во всем. Поел – бросил, крики в автобусах, в кинотеатрах, полнейшая распущенность в поведении. При этом они в большинстве прекрасные люди. Просто их понятия о том, как надо вести себя, отличны от наших. В новом поколении это во многом стерто, особенно у студентов и академаим.

Существует мнение, что в среде евреев образуются два разных народа. Я так не считаю. Вселяет надежду, что есть браки между двумя этими общинами. Я полагаю, что через 5-6 поколений образуется нечто общее, израильский народ.

– Как ты относишься к проблеме атеизма в Израиле?

– Я считаю, что государство относится к атеизму слишком терпимо. Здесь никаких проблем в общем-то нет. Есть крайне нетерпимые группы, которые ведут борьбу с миссионерами. Но их мало. В основном религиозные нейтральны к иноверцам – если ты мусульманин, или христианин, или буддист – это твоя проблема. Я считаю, что в конфликтах между религиозными и атеистами нужна некая доля терпимости с обеих сторон. Не стоит религиозным людям забрасывать камнями машины по субботам, но и этим машинам не нужно проезжать по религиозным кварталам в субботу и праздники.

– Это главные проблемы на твой взгляд?

– Ну, главная проблема Израиля – будет ли он вообще и каким он будет. То есть, я-то уверен, что Израиль станет продолжением и частью еврейской истории и еврейского народа. В настоящий момент он таким не является. Естественно, возникает вопрос – какова тенденция развития. Я считаю, что в Израиле на протяжении последних двух поколений происходит очень медленное, болезненное возвращение к еврейству. Я вижу, хочу видеть, во всяком случае, такую тенденцию.

– В чем выражается эта тенденция?

– Одно из конкретных проявлений этой тенденции – движение «Гуш Эмуним». Движение религиозной молодежи, средний возраст которой 25 лет, т.е. будущее Израиля. Их лейтмотив – не оставлять на произвол судьбы освобожденные в 67 году территории и по возможности заселять их. Эта молодежь, несмотря на сопротивление прошлого правительства, уже создала пять поселений на освобожденных территориях. Движение растет и крепнет. Молодежь страны хочет вернуться к еврейству. Около 70% ее голосовало на последних выборах либо за Ликуд, либо за религиозные партии. 70% – это очень существенно.

– Ты считаешь, что олим из России как коллектив могут изменить картину Израиля?

– На мой взгляд, как коллектив – нет, т.е. я даже не считаю нужным, чтобы они действовали как коллектив. Люди возвращаются к своему народу, в котором и без того десятки разных групп. Еще одну группу, я считаю, создавать не нужно, а, напротив, стараться влиться в достаточно раздробленное израильское общество. Так оно и получается на самом деле. Индивидуально, конечно, олим вносят свой вклад, хотя бы численный – чем нас здесь больше, тем лучше. Т.е. приехало около 100 тыс. евреев – прекрасно. В области духовной, по-моему, они никакого влияния не оказывают, так как нет среди приехавших из России людей, способных творить в еврейском духе. Есть несколько раввинов. Вот, скажем, рав Зевен из Бобруйска. Его считают одним из пяти крупнейших раввинов в Иерусалиме. Но основной массы приехавших это не касается.