Текст книги "Алия 70-х..."

Автор книги: Л. Дымерская-Цигельман

Соавторы: Л. Уманская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Свои мысли и чувства я хочу выразить словами 16-летней девушки, приехавшей в Израиль из Москвы двенадцати лет, и побывавшей недавно в США в составе молодежной делегации: «Среди евреев США, самой богатой и свободной страны, разговоры галутские[19]19
  галут – проживание евреев в изгнании, вне Израиля.


[Закрыть] и дух галутский. Я уже отвыкла быть в меньшинстве, я привыкла быть в большинстве».

*****

Арон Борис, 1930 г. рождения, инженер.

Жена Виктория, логопед.

Дочь Элла, школьница.

Приехали из Москвы в 1972 г. Живут в Хайфе.

Казалось бы, устроенная, обжитая, благополучная жизнь. И все же...

– Когда и в связи с чем у вас в семье впервые появилась мысль о переезде в Израиль?

Вика: Мысль о переезде появилась у моего мужа очень давно. В 1965 г. приезжали наши родственники из Израиля. Мы об Израиле знали очень мало и даже как-то стеснялись спрашивать. Но уже тогда муж сказал, что он готов переехать сюда жить. Я колебалась, боялась, не представляла себе как будет на новом месте. Но в 1972 году мы вдруг поняли, что упускаем возможность, которая может больше не представиться, и решили ехать.

– Боря, откуда в вас было это желание – жить на еврейской земле?

Борис: В семье, где я вырос, всегда сохранялись национальные традиции. Я помню, что всю жизнь на еврейские праздники в доме у отца собирались все дети со своими семьями. Я всегда провожал отца в синагогу и забирал его оттуда. Идиш я слышал с детства. Правда, с нами родители говорили по-русски. Но когда они хотели, чтобы дети их не понимали, они переходили на идиш. Тогда я научился понимать идиш и понимаю до сих пор. Об иврите я не имел ни малейшего представления. Я знал, что это древнееврейский язык. Однако даже не представлял себе, как он звучит. И хоть все, что касалось еврейства, было мне близко, условия, в которых я рос (я имею в виду школу, институт и т.д.) отдаляли меня от него. И даже когда было образовано государство, мысль о переезде в Израиль казалась нереальной. Не то, что я не готов был это сделать. Но кто тогда, да еще в Москве думал об этом. В 1972 году я понял, что есть возможность выехать. И что есть люди, которые борются за это и для себя и для других. Контактов с ними у меня не было, так, шапочное знакомство по пути в ОВИР. И хоть я не был знаком с ними ни там, ни здесь, я им благодарен, так как понимаю, что мой сравнительно легкий отъезд – это результат и их усилий.

– Как вы оцениваете трудности, которые возникают при переезде в новую страну?

Борис: Они меня не очень пугали и не могли остановить. Я понимал, что оставляю и довольно высокую должность, и круг близких людей, и упорядоченную жизнь. Незнание языка, незнание местных условий должно было понизить и мой профессиональный статус. Скажу больше, я готов был к тому, что не смогу работать по специальности. Но не это для меня было главным. Я приобретал нечто такое, что с лихвой покрывало все потери. Я обретал свою страну, я становился гражданином своего государства – то, чего мне не хватало всю жизнь.

– Вас не пугали войны в Израиле?

Вика: Об этом я меньше всего думала. С нами будет то, что со всеми. Мы знали, что Израиль страна с большими трудностями. Мы имели это в виду и не рисовали себе райские кущи. И уже никак не думали, что все устроится так благополучно. Мы были готовы к трудностям и расчет наш был прост. Нас двое взрослых людей, способных работать. В любых условиях мы как-то справимся. На самом деле все получилось гораздо лучше, чем мы ожидали.

– А что вы ожидали найти в Израиле? Каким вы себе его представляли?

Вика: Во-первых, я не представляла, что Израиль такая зеленая и красивая страна. Во-вторых, я не представляла, что это страна западного типа. Я не представляла, что мы так легко войдем в эту жизнь, и я не представляла, что мы будем работать по своей специальности. Так что все это для меня явилось приятной неожиданностью. Я знаю людей, которые ехали в Израиль, знали наперед какие блага их ждут – им сложнее. Мы же ехали, зная наперед какие трудности нас ждут. И мы несколько идеализировали эту страну. Не то, чтобы мы считали ее процветающей. Но мы ожидали встретить здесь идеальных людей. А эта страна, как все страны. Люди здесь разные – и хорошие и плохие. И не все нас ждали. И с недоброжелательностью мы столкнулись. Главное – отделять качества каждого отдельного человека от оценки народа и страны.

Я бы назвала это не разочарованием, а «посадкой в действительность».

– Элла, а ты знала, что вы готовитесь переехать в Израиль?

Элла: Родители говорили об этом. Но мне было только 12 лет, и я ничего не решала. Про себя я думала так: «В России мне не очень хорошо. Мне всегда дают понять, что я еврейка. То ли говорят, что я хорошая и непохожа на еврейку; то ли не прощают того, что у другого бы и не заметили». И мне не казалось странным, что и дети, и учителя относятся ко мне не так, как к другим. Я думала, что так и должно быть. И это самое плохое. Человек привыкает к тому, что он немножко хуже других и сам начинает о себе так думать. Поэтому я представляла, что в Израиле, в моей стране мне наверняка будет лучше.

– Вика, расскажите как начиналась ваша жизнь в Израиле?

Вика: Из Лода нас повезли в ульпан под Иерусалимом. Нам повезло, так как это один из лучших ульпанов в Израиле. Мы жили в отдельной вилле и учили язык. Ежедневно, помногу часов. В ульпане нам дали первые представления о стране. Нас много возили, рассказывали и показывали. Кроме того, в ульпане собрались евреи со всего мира и каждая группа устраивала вечера. Мы познакомились с жизнью евреев Америки и Бразилии, Румынии и Франции, таких непохожих ни на нас, ни друг на друга. Это было хорошее и спокойное время. Трудности начались позже.

– Трудности, связанные с поисками работы?

Вика: Как-то все вместе. После шести месяцев ульпана мы переехали в Хайфу. Муж устроился на работу в Израильский торговый флот и ушел в плавание. Мы думали, что не стоит мужу тратить силы и время на поиски работы по специальности, и он даже не искал работу инженера. Мы прочитали в газете, что торговый флот приглашает на работу инженеров-механиков. Обещали интересную работу и быстрое продвижение по службе. Я плохо представляла себе эту новую карьеру. К тому же он должен был сдать несколько экзаменов, в том числе экзамен по слесарному делу. Этим муж никогда не занимался. Поэтому после трех месяцев пребывания в ульпане он пошел в мастерскую к слесарю, чтобы работая там бесплатно, научиться что-то делать руками. Он сдал экзамены – и этот, и другие и через пять месяцев поднялся на танкер кадетом.

– Боря, как вам давалась морская служба?

Борис: Трудно давалась. Я поднялся на корабль с

элементарными знаниями иврита. Вся терминология была на иврите и на английском и приходилось осваивать много материала на этих двух языках. Английский я тоже раньше никогда не изучал. Так что о нагрузке можете судить сами. Отношения с командой и офицерами складывались нормально и естественно. Мне много помогали. Главный механик машинного отделения оказался хорошим человеком. Он терпеливо и доброжелательно обучал меня этому новому для меня делу. И через три месяца, т.е. самый минимальный срок, я получил офицерское звание. Не преувеличивая скажу, что в этом была наша общая заслуга – и моя, и моих коллег.

– Боря, в каких странах вы успели побывать?

Борис: Побывал я во многих странах. В Америке.

Италии и Испании, в Японии был недолго. Заходили в Панаму и на Тайвань. Почти весь мир изъездил. И надо признаться, что всегда скучал по Израилю. Поначалу я плавал на коротком рейсе и каждые 22 дня возвращался домой. Потом меня перевели на дальние рейсы, почти кругосветные. Каждый рейс длился около трех месяцев. И вот тут-то я заскучал. Может оттого, что надолго расставался с семьей, а может это чувство усиливалось тем, что я везде чувствовал себя чужим. Меня очень тянуло домой, и я даже подумывал о том, чтобы сойти на берег.

– Сойти на берег – это означало снова искать работу?

Борис: Да, но к этому времени я понял, что найти работу по специальности не так уж сложно. Отказ от профессии был совсем необязателен. Ну и потом, на берегу была моя семья, дочка, которой к тому времени исполнилось 14 лет. Тот самый возраст, когда отец нужен дома. Да и поднялся я на корабль уже немолодым человеком – мне было 42 года. На корабле с командой я отметил свое сорокатрехлетие. Делать морскую карьеру было поздновато. Я начал искать работу инженера в Хайфе, где у меня уже были определенные связи и знакомства. Через них я и нашел работу инженера-конструктора в большой электрической компании. И хоть в основном работаю за доской, чего не делал в России уже лет десять, работой я очень доволен и с точки зрения оплаты, и с точки зрения профессиональной удовлетворенности.

– Вика, пока муж плавал, как вы себя чувствовали в новом городе без знакомых, без языка?

Вика: Вот в это-то время я чувствовала себя совсем нехорошо! Муж поднялся на пароход. До этого он никогда в жизни не плавал, и я не надеялась ни на какую морскую карьеру. Но мешать ему не хотелось. Материально нам тоже поначалу было трудно. Зарплата кадета небольшая, а я не работала. Муж перевез нас в Хайфу на временную квартиру и через три дня ушел в плавание. Я осталась одна с дочерью в доме, где жили только израильтяне, т.е. не было никого из русскоговорящих. Теперь-то я довольна, что так сложилось. Это помогло мне быстрей освоить иврит. Но тогда было тяжело. К тому же раз в 22 дня я ездила в Эйлат, куда приходил пароход мужа. Т.е. не ездила, а летала самолетом. Во-первых, это стоило денег, и кроме того, путешествовать без языка, без знания местных условий – это далеко не развлечение. Приходилось искать порт, выяснять, когда придет пароход и когда можно будет на него подняться. Часто случались недоразумения, которые сейчас вспоминаются с улыбкой, а тогда вызывали досаду. Кроме всего этого, меня угнетало, что я не могу найти работу.

– А почему у вас возникли сложности в этом вопросе?

Вика: Я очень трудно устраивалась на работу по ряду причин. Во-первых, я логопед и работа моя связана с языком. Для того, чтобы учить как правильно говорить, нужно, как минимум, хорошо знать язык. Хотя бы, чтобы вести получасовую беседу со своим пациентом. И я учила язык. Сначала пять месяцев в ульпане под Иерусалимом, потом в ульпане в Хайфе, затем ходила в вечерний ульпан. И уже работая, я продолжала учить язык. Была еще сложность: я была вторым логопедом, приехавшим из России. Раньше специалистов мой профессии поставляли англосаксонские страны. И здесь вообще не знали, что в России эта отрасль существует, в какой степени и в каком направлении она развита. Было сильное недоверие к моим способностям и возможностям. Но вот уже 4 года я работаю логопедом в школе и больнице. И сейчас мне говорят, что в Союзе хорошие специалисты. Из России приехали еще логопеды. Все они нашли работу, все устроились и, насколько я могу судить, ими довольны.

– Вика, а вы довольны своей работой?

Вика: Моя основная работа – это школа для слаборазвитых детей. Сначала меня пугала перспектива работы с больными детьми. Я помнила по России тяжелую нервную обстановку таких школ. Когда же я начала работать, меня поразила атмосфера терпимости и доброжелательности. Никогда в жизни я не встречала такой заботы, такой любви и преданности этим обездоленным детям, какую я встретила у своих коллег и у директора школы, человека одержимого заботой об этих детях. Я училась у них этой чисто израильской терпимости, которая не свойственна русским педагогам и русской школьной системе. Именно училась в самом прямом смысле этого слова. Не относиться свысока к этим несчастным детям. Понимаешь, что они тоже могут быть счастливы. Это очень важно. Я училась у своих коллег гуманизму без громких слов, ежедневному и ежечасному. На службе у меня сложились хорошие отношения, по вечерам мы ходили друг к другу в гости. По субботам вместе устраивали пикники. Наверное, это и называется дружбой.

– Элла, а как ты себя чувствуешь в израильской школе, с новыми друзьями?

Элла: Когда я пошла в школу, мне было очень трудно. Иврит я знала плохо и стеснялась говорить. Поэтому я всегда молчала и сторонилась остальных ребят. В школе из-за того, что я стеснялась говорить, не могли определить мои способности. Но постепенно я заговорила, дети поправляли меня, подсказывали слова и стало легче. Когда с языком стало лучше, меня перевели в более высокий класс. Учиться стало интересней, но подруг я по-прежнему выбирала себе среди приехавших из России. Сейчас для меня не имеет значения на каком языке говорить, и новые мои друзья – в большинстве сабры[20]20
  сабры – евреи, родившиеся в Израиле.


[Закрыть]. Я вообще думаю, что язык – это не главное. В Москве я говорила со всеми на одном языке, а чувствовала себя чужой. И вообще не представляла себе, что отношения в школе могут быть такими близкими.

– А как ты относишься к тому, что тебе предстоит идти в армию?

Элла: Ну как можно к этому относиться? С одной стороны, жалко прерывать занятия на два года. Но с другой стороны, это нужно делать. Если нужно идти в армию, то почему кто-то, а не я. Я отношусь к этому спокойно, так нужно.

– Я знаю, что вы любите природу. Не возникло ли у вас чувство психологического непринятия израильской природы, такой непохожей на русскую?

Вика: Нет, не только не возникло, а наоборот, было чувство самого открытого ее приятия. С самого начала страна поразила меня своей зеленью. А потом мы много ездили и ездим, и чем больше узнаем, тем сильнее привязываемся к израильской природе. Я часто встречаю у приехавших из России желание найти в природе Израиля что-то похожее на русскую природу. То им кажется, что Верхняя Галилея похожа на Подмосковье, то Иудейская пустыня напоминает Среднюю Азию. Такой подход мне кажется порочным и разочаровывающим. Я никогда в этом плане не искала ассоциаций с Россией. Я узнала и полюбила природу этой страны, такую богатую, интересную и разнообразную. И еще одно мне кажется стоит упомянуть. В России для меня природа была возможностью уйти от многих явлений жизни и от людей. Мы всегда проводили отпуск то на море, то в лесу, то в байдарке на реке, но всегда одни. Без людей. Здесь же мне ни от чего уходить не хочется: ни от событий, ни от людей. Отсюда и отношение к природе несколько иное.

– Насколько вам понятна и близка израильская культура?

Вика: Нам очень хотелось приобщиться к ней, и мы многое для этого делали. Мы начали ходить в театр на спектакли с ивритом более простым, я бы сказала, будничным. Это не так уж страшно, просто нужно решиться один раз пойти. Мы решились и теперь уже ходим на спектакли со сложным и красивым ивритом и все понятно, так как не только слушаешь, но и смотришь. Поначалу мы ходили на фильмы, озвученные русским переводом. Сейчас это уже немного раздражает, так как слушаем сразу два языка. И предпочитаем ходить на фильмы, где просто говорят на иврите без перевода. Мы полюбили израильские песни и часто ходим на концерты. Бываем на различных выставках. Но главное – это приобщение не к отдельным сторонам жизни, а то чувство сопричастности со своим народом, которое я испытала здесь. Оно настолько глубоко и радостно, что прожить без него, мне кажется, было бы так же обидно, как прожить без любви, без дружбы, без счастья.

*****

Каменковская Ольга, филолог, дефектолог.

Каменковский Мирон, 1942 г. рождения, инженер.

Дочери Анна и Елизавета, близнецы 1969 г. рождения.

Приехали из Москвы в 1976 г. Живут в Хайфе.

Я родилась и выросла в Москве в семье, которая мало чем отличалась от остальных московских семей. Кроме обсуждения антисемитизма и степени его влияния на нашу жизнь, других еврейских тем в семье не затрагивалось. Теперь я уже изредка вспоминаю рассказы бабушки о ее детстве, об еврейских традициях в доме ее родителей. В свою семью она этого уже не внесла и, естественно, в доме, где я выросла, никаких национальных традиций не поддерживали.

Мама до 1937 г. училась в Куйбышеве в еврейской школе. В 1937 г. школу закрыли, но со многими своими соученицами она дружила всю жизнь. Это были люди близкие ей по духу и, видимо, этот еврейский дух жил в нашей семье, не проявляясь в конкретных действиях и традиционных обрядах. Думаю, что не случайно я вышла замуж за еврея. С детства из разговоров в семье у меня сложилось мнение, что в жизни есть много трудностей и одна из них – браки людей разных национальностей. И в то же время я знала, что это не было определяющим и если бы я полюбила человека другой национальности, это не помешало бы нам быть вместе. Хотя в семье это было бы встречено без удовольствия.

Мой муж рос в традиционной еврейской религиозной семье, каких в Москве мало. Отец его был постоянным и активным прихожанином синагоги. В 13 лет муж прошел обряд Бар-Мицвы. Когда мы с ним познакомились, он успел позабыть многое из того, чему учился в детстве. Но по своему восприятию мира он оставался евреем. Его отец мечтал, что мы когда-нибудь уедем в Израиль, он считал, что это единственное место, где могут жить евреи и где они должны жить. Мы же относились к перспективе жить в Израиле скептически и никогда об этом не думали.

Началось все с рождения детей. Когда мы оценивали свою жизнь, становилось страшно за их будущее. Положение осложнялось тем, что наши девочки-двойняшки, которым сегодня по 8 лет, глухие.

Все это накапливалось годами – неудовлетворенность, сознание своей никчемности, как граждан, как специалистов, как людей.

Долгие годы я не видела никакого выхода. Я наблюдала, как в России честные, умные люди губят себя: спиваются, уходят из жизни. Это вызывало чувство безнадежности, безвыходности и безысходности. Как-то мы узнали, что одни из наших знакомых уехали в Америку и устроились там. Мы увидели просвет в нашем положении и стали думать о выезде из Союза. Но наши планы ориентировались на Америку. Об Израиле мы вообще не думали, плохо себе представляли что это за государство. От борющейся еврейской молодежи мы были далеки и, в силу своей неосведомленности, ни о чем, кроме Америки, не думали. Мы знали, что в Америке найдем самую совершенную аппаратуру и самую развитую систему для обучения детей. Случайно я узнала, что учреждения для глухих есть и в Израиле и что они не хуже, чем в США. И тогда наши планы изменились, мы решили ехать в Израиль. Надо сказать, что это решение я восприняла с большим облегчением. Почему это было так, я не знаю. У меня было мало общего с Израилем, с еврейством, с еврейской культурой. Но чувство облегчения я отчетливо помню. Я думала, что наверняка в Израиле будут люди, которые нас поймут и примут, и что я еду не в чужой лом.

Я знала, что дети мои будут расти и жить в своей стране, что уйдет навсегда проблема антисемитизма. Из всей нашей большой семьи, из всех знакомых, близких и родных мы первые уезжали из Союза, и я чувствовала, что обязана приехать в Израиль не только ради себя и своих детей, но ради всей нашей большой семьи. Они будут получать информацию отсюда и им проще будет решиться на отъезд. Мы подали документы на выезд и меньше чем за два месяца получили разрешение.

26 апреля 1976 г. мы поднялись на самолет в Москве и в тот же день, вернее, уже ночью ступили на землю Израиля. Так за сутки мы не только перелетели из одной страны в другую, но и перешли из одного мира в другой. Хотя тогда мы этого не ощутили – так молниеносно все свершилось. Ведь граница на самолете пересекается не очень конкретно. Садишься в самолет и летишь. И надо было утром, проснувшись, заставить себя поверить, что это другая страна и все другое.

В Лоде первое, что согрело мне душу, был огромный транспарант: «Поздравляем с возвращением на Родину». Это было первым впечатлением. А потом началось длительное объяснение с чиновниками, заполнение каких-то бумаг, взаимное непонимание и раздражение. Мы просили только Хайфу, так как точно знали, что там есть детский сад для глухих детей. Нам не давали, мотивируя отсутствием мест в Хайфском ульпане. В конце концов мы согласились поехать в Пардес Хану, так как это все же Хайфский район.

В Пардес-Хане директор ульпана сразу понял, в чем наша проблема, и через три дня мы были переведены в Хайфу. Места оказались, были они, видимо, и в день нашего прибытия. Просто на месте, определяющем судьбу людей, сидел равнодушный человек.

В Хайфе мы начали обживаться, устраивать детей и учить иврит.

Первым делом нужно было устроить девочек. И муж ходил по различным инстанциям, добиваясь для детей немедленного определения в группу. Мы очень боялись, что всякий перерыв в занятиях может погубить те успехи в речи, которых мы добились. Нам было абсолютно ясно, что для них вреден всякий перерыв в занятиях. У чиновников Министерства просвещения была другая точка зрения. Они предлагали подождать до начала следующего учебного года, т.е. до сентября. Но мы не уступали, и девочки пошли в детский сад. Все это время муж иврита не учил. И не только потому, что был очень занят, но и потому что он не слышал языка, а воспринимал его, как чужой набор звуков. На него в ульпане уже рукой махнули – парень хороший, но языка не учит. Меня волновало, что незнание языка затруднит для него устройство на работу. Кроме того, он человек очень активный, его интересуют проблемы экономики, политики. Без языка он не чувствовал бы себя полноценным человеком. Он же ко всему относился спокойно и считал, что «созревает» для языка. В какой-то день он решил поехать на недельку в кибуц, поработать, пожить среди израильтян, и уехал. И, действительно, в кибуце произошло чудо. Он стал понимать разговорную речь. Тот хаос звуков, который он слышал раньше, вдруг упорядочился, он стал слышать отдельные слова и понимать их значение. Через 10 дней он вернулся в ульпан и стал учить иврит, все больше и больше увлекаясь им. Глядя на успехи, которых он достиг в короткое время, можно было предположить, что язык жил в нем, что он его знал когда-то, а теперь вспоминает. Он даже говорил без всякого акцента, как люди, родившиеся в Израиле.

Мне тоже язык давался без особого труда, и через четыре с половиной месяца я попала на практику в детский сад для глухих детей. В этом саду я работаю по утрам, а по вечерам хожу на курс для учителей, чтобы получить право на работу в Израиле. В Москве я тоже работала с глухими детьми дошкольного возраста в детском саду. Это моя специальность. Мне хотелось бы и в Израиле продолжать работать по этому профилю. Сады такие есть, и методика работы с детьми во многом похожа. Перед педагогами стоят те же проблемы. Так что профессиональной ломки практически никакой. Конечно, трудности с языком большие, но для обучения глухих детей двухлетнего возраста моего иврита на первых порах хватает. Сложности здесь другие, совершенно неожиданные для меня. В Израиле, к счастью, несравнимо меньший процент глухих детей. И так как мало садов и школ, то и нет четкого разделения на педагога дошкольного, педагога школы, дефектолога по работе с глухими детьми, логопеда и т.д. Здесь готовят педагогов-дефектологов широкого профиля. Менять свою специальность мне очень не хотелось. Я хотела остаться работать в детском саду с глухими детьми. Когда я в саду занимаюсь с детьми, мне иногда трудно поверить, что я нахожусь в другой стране. Это та же привычная обстановка, только немножко другие дети, немножко другой климат, немножко другая группа. Так что ни к детям, ни к работе мне привыкать не приходилось. Взрослые же израильтяне для меня сначала были непонятными и загадочными, но никогда не были чужими. Ощущение, что это «свое», у меня было с первого момента. В Союзе у меня были друзья, сотрудники, которые говорили на том же языке и выросли в тех же условиях, что и я, но я постоянно чувствовала себя «чужой». При обсуждении любых вопросов в любом коллективе – в институте, на работе, когда кто-то критиковал существующие порядки или кто-то хвалил их, я не считала себя вправе в полный голос вступить в этот разговор. Для меня это означало вмешиваться в чужие дела. Это чувство не зависело ни от характера отношений, ни от состава коллектива. Сказать, что у нас плохо, я себе позволить не могла. Я думаю, страшного ничего бы в этом не было, если бы я так сказала, но все-таки какая-то грань всегда оставалась. Здесь же я постоянно испытываю противоположное чувство – «все мое». Это дает радость, силы и уверенность. Я ощущаю, что я у себя дома, что я здесь такая же, как все, все такие же, как я. Я вправе и обсуждать, и вмешиваться, и решать, насколько это возможно, все вопросы. В этом и состоит для меня понятие «дома». В том, что у нас у всех одни заботы, одни проблемы, общие радости, общие огорчения. Я не хочу уходить ни от каких сторон жизни. Очень важно еще то, что здесь мы не абстрактно рассуждаем о каких-то проблемах, а непосредственно принимаем участие в их решении.

Недавно мы сменили правящую партию. Это были для меня первые выборы в Израиле. Сам процесс выборов был настолько интересен, что мы всю ночь просидели перед телевизором и «болели» за Ликуд[5]5
  Ликуд (сплочение) – правящая коалиция нескольких партий. До выборов 1977 г. составляла оппозицию объединению социалистических партий.


[Закрыть]. Впервые я в полной мере поняла, что мы находимся в демократической стране. После выборов мы ждем серьезных перемен и в государственном устройстве страны, и во внешней политике, и в экономике. От нового правительства я жду, что будет налажено хозяйство, уменьшится бюрократический аппарат, постепенно изменится отношение к труду. Я жду заявления во весь голос, что право нашего народа на эту землю неоспоримо, что мы перестанем обсуждать проблему палестинцев, которая меньше всего заключена в судьбах палестинцев. Это большой политический вопрос, который, на мой взгляд, решится в переговорах между США и Советским Союзом. Может это звучит некрасиво, экстремистски, но я считаю, что в свое время было ошибкой оставлять здесь в таком большом количестве арабское население. Американцы когда-то вели себя более решительно. Прошло всего двести лет и уже никто не помнит кому земля Америки принадлежала прежде. Мне кажется, если бы мы – евреи более жестко в свое время решили этот вопрос, сегодня было бы проблем меньше и у нас, и у палестинцев. В общем, у меня такое ощущение, что в недалеком будущем нас ждут перемены.

В нашей семье тоже еще не все проблемы решены. Даже более того, многие не решены. Муж еще не работает по специальности, я еще пока тоже учусь. Еще не решился вопрос, где мы будем жить. Кому уже хорошо, так это нашим девочкам. Они, на мой взгляд, чувствуют себя в Израиле превосходно. За год они сделали огромные успехи в языке. Очень сложно для глухих детей осваивать новый язык, это требует огромных усилий. Я ожидала больших сложностей в этом вопросе, но дети попали в руки к прекрасным педагогам, которые сделали на мой взгляд невозможное. Сейчас девочки понимают иврит, у них большой словарный запас, более активная речь. Дети с радостью участвуют в праздниках, в детском саду танцуют вместе со всеми, пытаются подпевать и чувствуют себя совершенно свободно, раскованно. Здесь, в Израиле, как и во всех западных странах, будущее глухого ребенка определяется всей системой воспитания и обучения. В Советском Союзе такой ребенок с двух лет попадает в микромир глухих. Дети всю неделю находятся в специальных детских садах, затем переходят в школу-интернат. Когда в 17-18 лет они выходят из закрытого общества в мир, общение со слышащими людьми их пугает, они к нему не привыкли, не готовы. Здесь же глухие дети с пятилетнего возраста находятся в обычных садах с обычными детьми, затем в обычных школах. На некоторые уроки их собирают по четыре, шесть или восемь человек и специальные педагоги-дефектологи занимаются с ними речью и помогают в остальных предметах. Дети с самого начала находятся в нормальной, слышащей среде. Это огромный плюс для общего развития ребенка, для развития речи, для развития личности, для осознания себя полноценным человеком.

Проблема глухих решается в Израиле в плане общественной реабилитации. Здесь глухой может свободно водить машину. Мы уже знакомы с такими людьми. Сейчас родители добиваются для глухих детей права служить в армии, и мы сделаем все, чтобы наши дети почувствовали, что эта страна их дом, наш общий дом.

Сколько времени нужно прожить в стране, чтобы чувствовать ее своим домом, я не знаю. И не думаю, что это только вопрос времени. Я после года с небольшим жизни здесь знаю, что это моя Хайфа, мой район. Я у себя. А когда это началось?.. Может вчера, а может тысячелетия назад...

*****

Векслер Ицхак, 1938 г. рождения, инженер

Жена Мила, техник

Дочь Лея, сын Михаил, школьники

Приехали из Киева в 1974 г. Живут в Хайфе

Семья Векслеров живет в Израиле с 1974 г. Их четверо – Ицик Векслер, его жена Мила и двое детей – дочка Лея и сын Миха.

ЭТОТ ДЕНЬ Я ПОМНЮ ТОЧНО...

Мила: Это не был какой-то определенный день, когда я сказала себе, что надо ехать. Но день, когда мы впервые вспомнили об Израиле, я знаю точно. Это был день, когда началась Шестидневная война. Сначала мы волновались, так как трудно было понять, что там происходит, а потом радовались, потому что даже из советских газет ясно было, что Израиль на высоте. Мы не считали тогда, что победа Израиля это и наша победа. Мы просто чувствовали себя евреями и гордились, что где-то евреи сильнее тех, кто их окружает.

Я УВЕЗУ ДЕТЕЙ В ИЗРАИЛЬ

Мила: С тех пор я стала думать об Израиле, о судьбах евреев, о судьбе нашей семьи и постепенно пришла к мысли, что мы должны уехать. Если у евреев есть своя страна, то это место для нас. И уж ни в коем случае не Советский Союз, где еврей несет свое еврейство как тяжелую и неудобную ношу, мешающую ему на каждом шагу. Я решила, что рано или поздно, но я увезу детей в Израиль. С мужем говорить на эту тему было невозможно, он даже слушать не хотел. Он говорил, что это нереально и даже не чувствовал необходимости в этом. Несмотря на то, что решение мое было твердым, я считала что уговаривать его не следует. Это очень серьезный шаг и никто не должен ехать только потому что за него кто-то решил. Поэтому, когда муж впервые спросил меня не передумала ли я уезжать в Израиль, я была счастлива.

ЧАСТЬ ЖИЗНИ УЖЕ БЫЛА ПРОЖИТА В РОССИИ...

Ицик: Сначала я думал, что оставаясь евреем, можно жить в Советском Союзе. У меня долгое время было такое чувство, что евреи несколько преувеличивают антисемитизм в России. Это случается, когда люди свои личные неудачи, связанные с характером, способностями, объясняют антисемитизмом. Я всегда старался разобраться в причинах собственных неудач, отметая такое удобное объяснение, как «антисемитизм». К тому же значительная часть жизни была уже прожита в России. У нас была интересная работа и привычная среда, прекрасные друзья и знакомая культура. Страшновато было все это менять на другой образ жизни, другой язык, другую культуру – все другое. Однако мысль о будущем детей перевешивала все сомнения и страхи. Ведь как ни старайся быть объективным, но антисемитизм в России всегда был и будет. И детям придется как-то приспосабливаться к этому явлению, то ли кулаками завоевывать свое место, то ли ловчить и хитрить. И та, и другая перспектива их будущего меня не устраивала.