Текст книги "На земле сингалов и тамилов"

Автор книги: Кумаран Велупиллаи

Соавторы: Кумаран Велупиллаи
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Для нас же важнее всего оставалось другое: привычное сияние светильника, залитого кокосовым маслом, мерцание фитиля свечи, изысканность бамбука и гирлянды из белой бумаги! Это казалось нам пределом совершенства и доставляло огромную радость от сознания того, что все это праздничное богатство – отражение собственных душевных устремлений, оно – наше собственное творение!

ПАРА САНДАЛИЙ

Разные люди стремятся к разным вещам, и желание иметь что-то меняется с возрастом и зависит от обстоятельств.

Совсем ребенком самым моим большим желанием было стать равным на качелях старшему брату. Под Новый год отец всегда сооружал качели. Он брал доску длиной около четырех футов и обвязывал ее с двух сторон прочными веревками, а затем петлей накидывал их на горизонтальную ветвь большого мангового дерева. Брат достиг совершенства в рукул-эдима — буквально «качание на доске» – так назывался рискованный трюк, который проделывал человек, стоя на одной стороне доски и раскачивая себя (с помощью или без помощи других) вперед и назад, делал при этом смелую амплитуду, которая могла быть зачтена в заслугу и артисту на трапеции. Это представление казалось мне верхом совершенства и храбрости.

После этого лишь физическая сила отца приводила меня в восторг. Я мечтал быть похожим на него – на эту скалу из мускулов. Я любил смотреть па обнаженное по пояс тело отца, когда он обливался водой из колодца, легко поднимался по лестнице или работал в саду, например таскал валуны. Однажды он принес домой на руках нашего молодого крепкого вола, который поранился. У отца складки на животе и мощная грудь излучали такую силу, что мне невольно хотелось поскорее вырасти и сравняться с ним.

Когда я немного подрос, у меня появились другие желания. Например, долгое время мне хотелось вытянуть на берег огромную рыбу, которая, как говорили, обитала в озере Дядюшкиной долины. Вероятно, данное существо было прародителем всех рыб. Мудрое и коварное, оно от своих предков унаследовало сноровку. Никому из наших мальчишек так и не удалось поймать монстра, хотя сотни крючков и огромное количество бечевки было на это потрачено. Но мое честолюбие страдало – мне хотелось перехитрить это древнее чудовище, которое успешно ускользало от каждого, кто покушался на его жизнь.

Шли годы, и настала пора, когда физическая доблесть уже не имела той цены, а рыболовство казалось детской забавой. Тогда мне больше всего захотелось академического могущества: знаний, которые возможно почерпнуть из множества книг, радости от путешествий по разным странам (в то время сын тетушки Тины только что вернулся из Англии, где получил образование и стал адвокатом), умения говорить на хорошем английском языке и вести увлекательные беседы.

Долгое время заветной мечтой моего брата было стать военным. Когда он учился в военной школе и был младшим курсантом, очень гордился, что носит защитного цвета форму и широкополую шляпу. И он никак не мог дождаться, когда же наконец станет старшим курсантом, чтобы получить из арсенала винтовку и показать всем, на что способен в качестве стрелка-снайпера. В ожидании этого счастливого дня брат оборудовал в саду что-то похожее на стрельбище: нарисовал на бумаге мишень и, приколов к листу фанеры, приставил ее к муравьиной куче, которая, по мысли брата, гасила пули. Я должен был следить за этими его действиями с определенной дистанции, гордый, что мне доверили такое занятие. Счастливый, я лежал на земле, прижав к груди духовое ружье, и в душе тоже готовил себя в солдаты.

Жил здесь один человек, который всю жизнь мечтал иметь сандалии, но так никогда и не решился надеть их. То была вовсе не банальная история, как может показаться некоторым. В то время находились еще такие люди, как Ленти Сильва, который навсегда был обречен ходить босым и стремиться к статусу обутого, для которого пара сандалий и право носить их даже дома – это путевка в заоблачный мир.

В Амбаватхе были маленькие магазинчики, где за несколько рупий можно купить сандалии. Однако Ленти Сильва никогда не покупал их. «Пусть сандалии носят другие», – думал он, потому что не хотел нарушать традиции. В отличие от жителей деревни, которые тоже не считали зазорным ходить босыми, он был одним из тех, кто имел крайние взгляды и стремился поддерживать определенный социальный статус, даже если для этого придется прибегнуть к безрассудным мерам. Ему казалось, что пара сандалий – это идеально короткий путь к достижению такого статуса. Но стоило ему лишь войти в магазин, чтобы приобрести сандалии, как мужество покидало его.

Ленти Сильва рассказал о своем желании отцу. Видимо, он комплексовал. Смолоду он был верным слугой, а после женитьбы на женщине из Синадхаи завладел земельным участком. Однако его, а скорее всего принадлежащие жене четверть акра садового участка и одна восьмая акра плантации корицы так и не дали ему права носить сандалии в том мире, где обувь указывает на достойное социальное положение. А лезть на рожон против традиций бывает довольно трудно.

– Вот у Эрика, который ходит в европейской одежде, все хорошо и прекрасно, – иногда ворчал Ленти Сильва. – Аптекарь тоже говорит, что он может ездить на велосипеде только в шортах и ботинках. Но он, считай, пришлый и не в счет. Дочь нотариуса носит теннисные тапочки, и никто не смеется над ней, хотя она страдает от них и натирает мозоли. Один я обречен ходить босиком!

– Что бы ты ни чувствовал, – в шутку отвечал ему отец, – никогда не покупай эти торгашеские сандалии со штрипками и сверкающими запонками: они так сильно скрипят, что тебя сразу примут за лавочника-мусульманина.

Ленти Сильва так никогда и не купил сандалий, но у него было одно утешение – его сын, теперь ученик старшего класса школы в Амбаватхе, носил носки и ботинки и даже имел галстук и рубашку с длинными рукавами, которую надевал по торжественным случаям.

– Пусть только приедет домой на каникулы, я ему покажу! – любил частенько повторять Ленти Сильва, прекрасно понимая, что все эти «шалости» он себе позволить не мог.

Вот они, плоды демократии!

ПУГАЛО

Довольно трогательной фигурой, но для нас ужасающей, в деревне был Валаму-Горемычный. Такое имя сначала дали ему в насмешку, но, прилепившись к нему, со временем оно потеряло свою остроту и не наводило на мысль о высокородном человеке, который поддался искушению дьявола. Все, даже его жена, которая рожала и растила его детей и стойко выносила его пьяные скандалы, называли его так.

Валаму имел прекрасное ружье, как говорят, остатки былой роскоши, и использовал его для своего удовольствия. Некоторые сельчане обрабатывали не принадлежавшие им клочки земли самовольно или договорившись с помощником старосты. Там они выращивали просо, а также менири — вид проса. Когда завершалась пора сева, эти земли превращались в пастбища для диких кабанов и дикобразов. И хотя крестьяне умудрялись сооружать хитроумные ловушки, тем не менее они прекрасно понимали, что ружье – самое верное средство против нашествий этих животных. Всякий раз, когда они шли к Валаму со своими тревогами, они находили понимание и готовность им помочь. За свою помощь он просил лишь несколько патронов, потом выпивал перед охотой, и дело кончалось тем, что убивал нескольких животных.

Если в Синадхае кто-то ел оленину (хотя каждый считал необходимым помалкивать об этом), значит, это было дело рук Валаму. Только главный правительственный чиновник (он тоже имел ружье) открыто одобрял его поведение. Может, то был своеобразный ход – таким образом выразить благодарность сельчанину за его подношение в виде задней ноги очередной добычи – или метод оправдать человека, который, как это ни досадно, нуждался в реабилитации. Говорили, что английские офицеры также пользовались услугами Валаму. В тех редких случаях, когда нужно было отправить в Амбаватху телеграмму, необходимость в его услугах возрастала. Если кто-то желал послать петицию (анонимно, конечно) к правительственному чиновнику, Валаму оказывался в своей стихии. Высоко держа в своей прекрасной, словно вылитой из меди, немного покачивающейся руке стакан с араком^[23], он обязательно рассказывал трогательную историю о том, как однажды к нему обратился с петицией некий человек, который «попал в еще более трудное положение после того, как у него родился в семье ребенок». Он умел правильно составить письмо-прошение: «Низко кланяюсь, припадаю к вашим драгоценным стопам со смиренной молитвой» и так далее. Он неизменно заканчивал свое сочинение таким цветастым выражением: «Остаюсь вашим вечным слугой».

У Валаму была большая семья. Моя мать всегда баловала его детей рождественскими подарками и одно время даже учила старшую дочь шитью, пока та не ушла в прислуги к состоятельным родственникам. Всего у Валаму было четыре дочери, которым он дал замысловатые имена: Мегилин, Джеслин, Эмилии и Террилин. Кроме дочерей у него было еще четыре сына. Старших звали Джеллед, Энман и Эддин. Что касается младшего, то здесь дело обстояло сложнее. Конечно, у него было имя, которое ему дали во время крещения, но мы его не знали. И хотя родители наделяли его такими амбициозными именами, как Марлборо, Альфреус или Регинтон, для нас он был просто Баба (Малыш).

Баба теперь уже далеко не ребенок. Тогда это был красивый парень с кудрявыми локонами и непредсказуемого поведения. Его искусство в ловле рыбы и храбрость, которую он проявлял в воде во время рыбалки, вызывали не зависть, а лишь восхищение. Обычно мы встречались у реки, и он нередко пользовался моей зависимостью от него, чтобы вовлечь меня в проделки, которые, если бы о них знали дома, не встретили бы одобрения. Как я уже говорил, он был человеком неуравновешенным, иногда добрым и дружелюбным, а порой пугливым и скрытным.

Думаю, это следовало отнести к процессу возмужания, когда подростку бывает трудно ориентироваться в окружающей жизни.

Если Валаму когда-то и носил брюки, то теперь он давно уже с ними расстался и надевал традиционный саронг, который поддерживался декоративным поясом, свисающим с громадного живота. Когда он шел, казалось, что на вас надвигается тяжелогруженая тачка. Его джемпер, словно детская распашонка, не мог прикрыть всего живота, и большой пупок нахально выглядывал наружу. Весь его внешний облик – это своеобразный вызов окружающему, свидетельством чему были озорные глаза. Его внешность настолько запечатлелась в моей детской памяти, что-я с ним ассоциировал всех плохих людей (к ним мы также относили многих из тех, кто проживал в южной части острова). Это впечатление подкреплялось, образами, почерпнутыми нами из историй наших сказочников.

Уверен, что Валаму вовсе не заслуживал такого «признания», но иногда взрослые выбирали самый легкий путь, чтобы оказать на нас давление. Например, когда нужно дать какие-то неприятные на вкус лекарства, они пугали нас его именем, называя его при этом страшным словом Билла (Похититель детей).

ПРАЧКА

В Синадхае было две семьи, принадлежавшие к касте прачек (дхоби). Одна семья жила на правом берегу реки, ближе к нашему дому. Странно, но эти люди не стирали для нас. Глава семьи умер рано, и его жена продолжала дело мужа. Правда, их сын – парень лет семнадцати – выглядел слишком ухоженным для человека, занятого таким трудом.

Этот парень рос возле грязного водоема, где тетушка Редхи демонстрировала еженедельное чудо, всегда стоящее того, чтобы понаблюдать со стороны. Меня и сейчас поражает, что отношение старой женщины к сыну даже наполовину не было таким серьезным, как к белью, которое она приводила в порядок. Люди уважали ее за аккуратность и трудолюбие.

В детстве мы развлекались тем, что пытались разглядеть свое белье среди остального, – стоило только прачке расстелить с помощью сына постиранные вещи на стриженую траву у реки.

Тут были и наволочки, окаймленные кружевами, и покрывала с заплатами, и майки, и пестрые детские платьица шестерых дочерей Анногохами (похожие друг на друга, они отличались лишь размерами), а также лифчики и нижние юбки с многочисленными оборочками великой модницы – жены нотариуса, двухцветные (белые сверху и серые внизу) брюки ее супруга и кипа хлопчатобумажных и шелковых носков двух цветов – белых и черных.

Нашим дхоби был Сидхириса. Его семья жила в некотором отдалении от нашего дома. Он трудился возле небольшого, но чистого ручья. Мы так гордились Сидхирисой, что называли его между собой Драгоценным камнем, и не только потому, что он всегда был безупречно одет, но и за удивительную честность. Он никогда не терял белья и не подменял его, что многие его собратья по профессии частенько делали. Он не забывал вернуть какие-нибудь пуговицы, заколки и другие вещицы, то есть все то, что случайно попадало к нему вместе с бельем. Если же какие-то предметы возвращались с обтрепанными краями, мы знали (и не ворчали), что кто-то пользовался им для свадебной церемонии (верхняя одежда) или по случаю похорон (нижнее белье). Подобное использование белья было предусмотрено одним из пунктов нашего с ним соглашения.

Мы отдавали Сидхирису не все белье. Например, отец любил сам приводить в порядок свои рубашки, а я тоже регулярно стирал свою школьную форму. Эта работа не обременяла меня. Затем я тщательно ее гладил, аккуратно складывал и клал под подушку на ночь.

Чтобы хорошо выгладить белье, приходилось приложить немало усилий. Ведь печь, как правило, находится в доме, а ее дверца открывается со двора. Поэтому требовалось большое искусство, чтобы быстро преодолеть это расстояние и при этом не погасить горящие древесные угли. Они должны были помочь разжечь уголь из скорлупы кокосовых орехов, который мог дать достаточно жара только в течение определенного времени. Затем, когда начинаешь двигать утюгом, всегда есть опасность, что угли выпадут и подпалят одежду. Со мной такое случалось не раз.

Но для Сидхириса все это не составляло большого труда, хотя ему приходилось гладить более тяжелым утюгом, рассчитанным на древесный уголь. Он был мастер своего дела. Не прибегая к помощи разных гладильных приспособлений, которыми пользовались другие, он великолепно справлялся даже с воротничками и оборочками, с широкими рукавами и фестонами, то есть со всеми теми хитростями, которые в наши дни специально изобрели модельеры, чтобы как-то удивить любителей модной одежды.

Нельзя было не залюбоваться результатами его труда, когда он выкладывал на столе сложенное в стопки безупречно чистое, благоухающее белье, вполне достойное самих богов. Тут были и салфеточки, и тряпочки для стирания пыли, и покрывала на спинки кресел, и женские сорочки, и ночные рубашки, и подгузники и много-много других сверкающих чистотой предметов.

СЕЛЬСКАЯ ЛАВКА

Магазин в нашей деревне держал мусульманин по имени Сигу Мегдан, с которым вы уже знакомы. Для нас он был Сигу-мудалали – Сигу-лавочник. Такого обращения требовали правила вежливости. Но за глаза все называли его Тхамби, а лавку – Тхамби-ге-каде. Мавры^[24] более сообразительны в бизнесе, чем мы, сингалы, и никто не сомневался, что в этой уединенной деревне есть лишь один крупный капиталист, кроме, конечно, нотариуса, – мусульманин Сигу Мегдан.

Это был приятный на вид человек, который легко сходился с людьми и бегло говорил по-сингальски, Правда, у него имелись трудности с произнесением гласного звука «е». Мы старались извлечь максимум из его мусульманского происхождения. Однажды Баба и я пришли в его лавку за дюжиной учебников Сигу подал нам их и сказал:

– Хета^[25].

Баба, притворившись, что не понял его, ответил:

– Хорошо, тогда мы заплатим вам завтра!

И, взяв сверток, сделал вид, что уходит. Лавочник удивленно посмотрел на нас, а затем неожиданно расплылся в улыбке:

– Не надо смеяться над моим сингальским, юные: джентльмены. Я ничего не сказал насчет завтра. Эти книги стоят 60 центов.

И он пальцем в воздухе начертил число «60».

Как говорил Баба, который был большим охотником собирать всякие сплетни, лавочник был замешан в нескольких неблаговидных делах, но мы твердо знали о нем лишь одно – то, что он дает взаймы деньги под большие проценты. Так он приобрел небольшой земельный участок в горах, спекулировал драгоценностями, играл роль домашнего ангела, окружая жену всевозможным комфортом, и раз в году увозил к ее родственникам в Хамбантоту рожать.

Польза от Сигу Мегдана была вне всякого сомнения. Его лавка была единственной в Синадхае, если не считать еще одной, представлявшей собой, по сути, киоск, в котором ничего, кроме чая, не купишь. Он снабжал нас всеми товарами, в которых нуждались жители деревни и ради которых они были бы вынуждены в противном случае отправляться в дальнюю поездку на лодке – в Амбаватху. Этими предметами первой необходимости были рис и сахар, стручковый перец, тамаринд, свечи, нитки и ткани, а также различные безделушки, сладости и хорошего качества сушеная рыба для приправы. Многие годы я думал, что его зовут Сигу-мудалали из-за того, что он продает саго!

Ингредиенты для карри хранились в его магазине в полупустых коробках на поворачивающейся этажерке, в то время как вдоль стен в банках и упаковках находились специально припрятанные на случай необходимости различные заблаговременно купленные товары. На двух подвижных рамах, чтобы привлечь внимание посетителей и прохожих, размещались ряды банок с бисквитами и конфетами, а также бутылки с газированной водой.

Безалкогольные напитки в Синадхае стоили довольно дорого. Думаю, что привлекали людей они более цветом, нежели вкусом, и, конечно, значительно повышали статус тех, кто их употреблял; вне всякого сомнения, все они были на один вкус, хотя имели разные этикетки. На одних – от крем-соды, а на других – от шипучего напитка из колы. В обиходе же их называли одним словом – «лимонад».

Не будем говорить о сегодняшней таре, но все же заметим, раньше газированную воду держали в бутылках из толстого стекла, закрытых большими стеклянными пробками с шарообразным дозатором. Поэтому, прежде чем открыть бутылку, следовало ее встряхнуть, чтобы содержимое устремилось к горлышку, с одной стороны которого находился дозатор. Он и выдавал определенные порции искрящегося напитка, стоило только наклонить бутылку. Неся позвякивающую пустую посуду в лавку, я обычно ломал голову над загадкой, как люди умудряются наполнять такие бутылки снова; до сих пор мне это кажется делом невозможным.

Аччи, жена Сигу, носила вышитое сари, краем которого она покрывала голову. Очень бледная, всегда пользующаяся стойкими духами, эта женщина казалась мне прекрасной феей. Она была красива, начиная от глаз и почти правильного носа до грациозных рук с чуть подкрашенными ногтями. Она избегала обслуживать покупателей-мужчин, но с удовольствием помогала мне найти бумажного змея, крючок для рыбной ловли или тетради, никогда не забывая добавить к этому сладостей из заветной коробки (неизвестной даже ее мужу, который, пожалуй, не стал бы поощрять такое своеволие). Она всегда интересовалась, как идут дела у моего отца, к которому оба они, Сигу Мегдан и она, относились с большим уважением.

За несколько дней до наступления Нового года Сигу Мегдан обычно доставлял из Амбаватхи большую партию фейерверков и продавал их за определенную цену, конечно не без выгоды для себя, и бедным и богатым. В новогодний праздник запускать фейерверки – самое любимое детское развлечение. Мы поджигали их то по одному, то сразу всю пачку, выбирая наиболее удачный момент, когда, по местным поверьям, заканчивалось неблагоприятное время и солнце вновь возвещало благополучие. Часы шли как обычно, но их не так много в Синадхае, и фейерверки в деревне начинали запускать отнюдь не в одно время. Однако вскоре треск от фейерверков сливался в единую какофонию, сопровождавшую триумфальный салют.

КОЛОДЕЦ

Когда вода течет в реке или ручье, стоит в колодце или выпадает в виде дождя – это явление закономерное. Но пустить воду в наш дом по трубам, как это делают в городах, – значит испортить ее естественное качество и вкус. Несомненно, водопровод – величайшее изобретение человечества. Правда, тогда возникает проблема с распространением микробов, да и рыба с потоком воды часто засасывается в трубы. Но в Синадхае у нас прекрасный запас воды благодаря нашему колодцу.

С утра люди шли к колодцу целыми семьями для совершения утреннего омовения. Обычно мы брали с собой мелкую соль, чтобы почистить зубы, или порошок из ореха арековой пальмы. Мы несли с собой также чистую тряпку, мыло и полотенце и еще один или два ковша. Если в селении имеется мелкий и необустроенный колодец, то детям разрешают прихватить с собой кети^[26], чтобы набрать небольшое количество воды и не утруждать взрослых. Но если колодец глубокий, ребенок должен стоять за спиной взрослого и делить с ним около пятидесяти черпаков воды, которые обычно используют для омовения.

В нашем саду колодец был, как мне помнится, глубиной около шести футов. Он всегда был наполнен чистой, ледяной водой, и мы, дети, в кети не нуждались. Нам очень нравился звук шлепка, который издавал упавший по нашей небрежности на дно наполненный водой кети. В таком случае мы не придавали этому большого значения, считая, что пропало лишь три четверти кокосового ореха. В конце концов позднее кто-нибудь вылавливал наши кети.

Стоило нам приблизиться к колодцу, как деревянный круг, который отец положил на воду (он сказал, что таким образом вода лучше сохраняется чистой), словно подплывал к нам, а затем исчезал, как только мы начинали ставить на него наши сосуды. Помнится, именно в этот колодец однажды упала сестра, когда наблюдала за движением круга. В тот момент никого поблизости, кроме меня, не оказалось, а я был еще так мал, что ей не мог помочь. Я готов был броситься вслед за ней в колодец, но, к счастью, мимо проходил сосед. Он схватил сестру за волосы и вытащил. Отец наказал нас обоих и решил вырыть другой колодец, обнести его стеной, а воду доставать воротом.

В деревне был лишь один общественный колодец. Кажется, никто из жителей деревни толком и не знал, как он перешел в общественную собственность. Говорили, что колодец – дар одного благодетеля в память о его умершей жене. Такое часто случается, но поблизости не стояло памятного камня и не имелось какой-нибудь надписи. Скорее всего некогда колодец принадлежал какому-то хозяину, а позднее оказался на территории, через которую прошла дорога.

Мне часто приходилось наблюдать, с какой ритуальной торжественностью моются люди возле общественного колодца, словно нанна («мытье») – это своего рода церемония, а не одно из явлений повседневной жизни. Южане острова часто оставляли здесь целую гору волос. Женщины и многие мужчины обычно отращивали очень длинные волосы и завязывали их сзади узлом. Делали они это весьма быстрым и сноровистым жестом. В свою очередь, женщины любили придавать волосам форму пучка и носили его ниже шеи. Им также нравилось мыть голову мылом, чаще всего дешевым. Его доставляли из города, но и оно считалось предметом роскоши, на котором наживались разные дельцы. Поэтому для гигиенических целей еще чаще пользовались смесью из извести и глины.

Впрочем, нанна – не просто мытье, с ней связаны также представления об очищающем воздействии воды на человека. Честно признаться, когда у колодца собирались люди, чтобы помыться, я был склонен считать это поводом, чтобы как-то провести время и продемонстрировать окружающим свою фигуру.

У общественного колодца лежал большой гладкий камень, на котором намыливали и отбивали белье – техника, которая стала предметом грубого комментирования для посторонних. Рядом росло дерево, ствол которого был округлен и отполирован и даже лоснился из-за привычки некоторых мужчин тереть спины о него, чтобы соскрести грязь. Глядя на этих людей, я с ужасом думал о том, что может произойти с их кожей, что от нее останется.

Общественный колодец был не только местом омовения, но и своеобразным клубом, где собирались сельчане, чтобы узнать последние сплетни, отсюда новости быстро распространялись далеко вокруг. Нередко у колодца вспыхивали жаркие споры. Оппоненты выбрасывали руки к лицам своих противников и издавали при этом уничижительные возгласы «Ха!» и «Хо!». Без сомнения, у колодца договаривались о свадьбах, а также обсуждали вопросы, связанные с приданым. Мне известно, что именно у колодца начался роман между двумя молодыми людьми, но об этом мы расскажем ниже.

РОМАН

После смерти старого управляющего гостиницы никто из местных не хотел занимать его место. Поэтому дорожное управление, в ведении которого находилась гостиница, назначило на эту должность Сиянириса, молодого человека лет двадцати четырех – двадцати пяти, бывшего до того помощником повара в доме окружного начальника и положительно рекомендованного также директором школы.

Сначала деревня игнорировала его. Подобная реакция понятна, ведь человек пришел со стороны. Но по мере знакомства с Сиянирисом отношение к нему стало меняться к лучшему. Первым в его пользу высказался Сигу-лавочник, который обычно был весьма скуп на похвалу. Он сказал отцу:

– Конечно, этот человек получает почти все необходимое обычным путем, то есть продукты ему доставляют на лодке, но я все же снабжаю его яйцами и фруктами. Удивительно, но платит он аккуратно.

Затем, как бы взвешивая слова, которые он мог бы добавить в его адрес, заметил:

– Он знает также и цены.

Дхоби-прачка тоже был поражен действиями Сиянириса. Тот потребовал, чтобы дхоби приходил в гостиницу в две недели раз и забирал в стирку занавески и шнуры, в то время как прежний администратор обычно посылал за ним раз в два или три месяца.

Сиянирис вовсе не стремился попасть в какую-нибудь компанию, но, живя в квартире за зданием гостиницы, большую часть свободного времени тратил на то, что приводил в порядок мебель и работал в саду, который пришел в сильное запустение.

Действительно, при старом управляющем в гостиницу редко кто заглядывал. Произошло это потому, что, став управляющим, тот потерял всякий интерес к своим обязанностям. Он ничего не делал, чтобы как-то привлечь сюда туристов. На самом деле место для гостиницы было выбрано весьма удачно. Из ее окон открывался великолепный вид на водопад – свидетельство того, что колониальная администрация уделяла большое внимание строительству дорог и соответствующих зданий и сооружений.

В гостиничном саду пышно цвели розовые олеандры и ракитник – золотой дождь – настоящий водопад из желтых цветов в апреле. Тот же самый цвет преобладал в течение всего года в живой изгороди из аламанды, ветви которой раскинулись над дорогой. Теперь неухоженная, эта изгородь вместе с разными сорняками представляла собой барьер, мешающий движению машин.

И вот пришел новый человек и начал атаковывать этот барьер в одиночку. А то, что он старался обновить старые вещи и придать им блеск, создавало хорошее впечатление. И люди стали поговаривать, что вышестоящая администрация обязательно отметит его старания.

Однажды я встретил Сиянириса у реки. Он мыл большую рыжеватую собаку, которая держалась словно лорд. Так состоялось мое первое знакомство с этой немецкой овчаркой. Сиянирис разрешил мне погладить собаку. Ее хозяин оказался большим знатоком в области собаководства. Он не спросил ни моего имени, ни возраста, ни профессии. Когда мы расставались, Сиянирис пригласил меня посетить гостиницу и поиграть с Рексом. Сиянирис мне понравился.

Однажды бедную Писси стали преследовать двое ребятишек, которые вообще обращались с ней плохо. У Писси случались приступы сумасшествия, и она жила за счет людской доброты. Дети пристали к ней, когда она, грязная и неопрятная, с охапкой какого-то хлама под мышкой брела по улице, никому не мешая. В тот момент там оказался Сиянирис. Он схватил двух юных негодяев за шиворот, столкнул их лбами, а затем успокоил женщину, сказав, что она может спокойно идти своей дорогой. Об этом случае вскоре узнали все жители деревни, и его поступок закрепил за ним репутацию сильного человека, который действовал в старых добрых традициях. Вскоре Сиянирис стал самой популярной личностью в Синадхае. И не было ничего странного в том, что матери уже начали планировать, а отцы вести беседы, и каждый брал на себя роль свата или свахи.

Только я один знаю, как Сиянирис нашел себе невесту. Случилось это так. Однажды я оказался у общественного колодца. Я заострял палку, когда Сварнамали и ее мать пришли сюда из своей расположенной невдалеке маленькой хижины. Девушке только что исполнилось шестнадцать лет. Сварнамали была единственным ребенком у пожилой женщины, и она стала ее постоянным спутником. Обе женщины были бедны, но происходили из хорошей семьи, а девушка отличалась еще и трудолюбием, и добрым характером. Она умела хорошо готовить и шить. Сварнамали продолжила бы учебу в школе, если бы не безвременная смерть отца-земледельца. Женщины жили вместе, и теперь главной заботой старой матери было, как получше выдать замуж дочь. Конечно, она не могла обеспечить дочери приданое.

Купальное платье^[27] Сварнамали, стянутое под мышками, свисало до лодыжек. Когда она поднимала руки над головой, вода стекала с ее гладких волос, немного смачивая спину, и на одежде образовывались прелестные складки. Вскоре мокрое платье уже облегало ее грациозную фигуру, подчеркивая девичью красоту. И тут я заметил, что Сиянирис тоже подошел к источнику. Сняв одежду, он обнажил свое гибкое, атлетического сложения тело, мускулы которого двигались. Затем он подоткнул саронг и с ковшом в руке приблизился к колодцу. Я увидел быстрый пристальный взгляд, который соединил на миг – как потом оказалось, на вечность – этих двух молодых людей – элегантного, холодного на вид Сиянириса и простую, такую домашнюю Сварнамали.

Мгновение, и они отвели глаза в сторону. Мы вели тривиальную беседу, и после некоторой паузы мать и дочь, кивнув в знак расставания, ушли домой. Через месяц распространился слух, будто Сиянирис ухаживает за девушкой; обменялись посланиями, и начались переговоры о формальностях. Они были подходящей парой и получили добрые пожелания от всех. Свадьба состоялась ранним майским утром в благоприятный по показаниям гороскопа день. Концы свадебных одежд жениха и невесты были связаны крепким узлом в знак нерасторжимости брачных уз, на головы молодым посыпали рис – символ семейного благосостояния, и настойчивый молодой человек увел невесту к себе в дом, расположенный среди золотистых цветов ракитницы и олеандров. Этому событию вместе с молодоженами радовались и жители деревни. Они долго судачили по этому поводу, как обычно это делают сельские жители.