Текст книги "Уходи! И точка... (СИ)"
Автор книги: Ксюша Иванова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
– Если хочешь, можешь уйти, я не буду принуждать, – говорит, а сам чертит подушечкой пальца линию по моему лицу, по нижней губе, по шее, ключице, ниже-ниже, едва касаясь… Притрагивается к груди под тонкой тканью пижамы, останавливается на напряженном соске, потирает вершинку еле ощутимо.
Смотрю в его лицо. Он следит за собственными действиями. Сосредоточенный взгляд, хмурая морщинка на лбу между широкими черными бровями, привычная щетина на скулах и подбородке, и эти губы… нижняя чувственная, резко очерченная, выпуклая… Я ее только что касалась своими губами! Не могу оторваться – смотрю на его рот, как завороженная, подрагивая от становящихся все более смелыми прикосновений.
18 глава.
Антон
Хочу эту девочку. Это не бешеная безумная страсть, которую испытал во время первого прикосновения к ней там, в прихожей, внизу, и которую с огромным трудом сумел сдержать, перебороть. Это желание-боль, ноющее не только в теле, а где-то под сердцем, в груди. Хочу ее трахать, вбиваться каменным членом в тугую влажную плоть. Хочу взять ее сейчас – такую трепетную, подрагивающую от прикосновения моего пальца к твердому камешку соска… Разорвать зубами тонкую ткань футболки и впиться, как животное, в мягкую розовую плоть, кусать, всасывать глубоко в рот сосок, всю грудку упругую, нежную… Хочу забыться с нею… Могу с нею забыться.
Но проглатываю стон вместе со своей похотью. Интуиция буквально вопит о том, что опыта у девчонки мало, что грубость и дикая, несдержанная страсть могут испугать ее! Замечаю взгляд, остановившийся на моих губах, не могу сдержать улыбку – целоваться хочет девочка! Оставляю в покое грудь. Медленно, глядя в глаза, наматываю ее косу, как мечтал уже давно, на кулак, чуть тяну, заставляя приподнять голову. Намекаю, что нежным и скромным любовником не умею быть и не буду. Даю шанс понять это и сбежать – предупредил ведь, что не стану принуждать, но если согласится, жалеть не буду! Но она то ли не понимает намека, то ли не хочет убегать. Она тянется к моим губам! Как мотылек на огонь, ей-Богу!
Языком обвожу контур губ, языком скольжу в приоткрывшийся ротик, языком потираюсь о ее зубки, трогаю шелковистую влажность. Целоваться с нею – это не прелюдия, нет! Целоваться с нею – это чистый кайф. Толкается в ответ своим язычком. Пытается повторить за мною. Впускаю, позволяю ей. Юркий язычок облизывает мою нижнюю губу, самым кончиком касается верхней. Открываю глаза. Смотрит! Наблюдает за мною. И тут же зажмуривается, встречаясь со мной взглядом.
Смешная девочка. Ни на кого не похожая. Чистая девочка. Но главное о ней я не понимаю ни в этот момент, ни тогда, когда оставляю в покое её рот и спускаюсь, покрывая легкими поцелуями нежную белую шейку, плечико, оголившееся в широкой горловине футболки. Не понимаю потому, что бывало уже в моей жизни, проходили, знаем – с виду девочка-цветочек, а на деле стольких через себя пропустила, что пособие можно писать. Это сейчас мода такая – неопытность демонстрировать, притворяться неискушенной… Злюсь на себя – какое мне до всего этого дело! Вот же она – считай, сама ко мне пришла! Бери и пользуйся! Но думаю даже сейчас! И, самое главное, убить ее готов за то, что уже кому-то принадлежала…
Резко задираю футболку, освобождая себе доступ к груди. Разглядываю, удивляюсь её смущению – надо же какая скромница, в первую секунду даже дергается, чтобы прикрыться! Стоячие упругие холмики с розовыми горошинками напоминают мне, что она молода, так безумно молода… а я нет! Не понимаю, зачем она сейчас со мною, почему не с кем-то из сверстников! И мысль эта царапает сознание – о сверстниках рядом с ней думать неприятно.
Чтобы избавиться от этих мыслей, склоняюсь к её груди. Обхватываю ладонями обе, чуть сжимаю их и облизываю соски. Она не дышит. Совершенно! По очереди ласкаю грудки и все жду вдоха, даже боюсь, что задохнется… Прикусываю твердую вершинку и Агния, наконец, судорожно втягивает воздух. Хочет меня. Просто хочет, поэтому и ждала, когда вернусь… Секса всем надо – и мне, и ей, видимо, тоже…
Заставляю приподняться и стягиваю с неё футболку, отбрасываю её куда-то. Она не ложится, сидит, неловко уместив ладони на коленях. По очереди укладываю её руки к себе на грудь, тянусь к губам – стараюсь не торопиться, хотя самого уже трясет от желания! Трогает, исследует, словно впервые мужика перед собою видит, как будто никогда никого вот так… Чертит линии, особо останавливается на бицепсе, притворяясь, что гладит татуировку, а сама вдавливает подушечки в мышцу – понимаю, бабам нравятся мои мускулы… Но тот факт, что именно ей нравится – приводит меня в неистовство! И пугать не хочу, надо ей дать привыкнуть ко мне, и сдержаться уже не в состоянии, и так слишком долго терплю! Последний шанс ей даю, пока могу:
– Раздевайся сама, – голос неожиданно хрипит, удивляя меня самого и, наверное, пугая её.
Но она подчиняется! Неловко тянет вниз, просунув под резинку большие пальцы, шортики. Как зверь в охоте, затаив дыхание, напрягшись всем телом, слежу за тем, как оголяется белая нежная кожа, аккуратный треугольник русых волос между ног… Жмет в руке штанишки – не знает, что с ними дальше делать.
Опрокидываю на подушку, раскидываю стройные ножки широко в стороны. Открывается передо мной, как цветок – розовая, красивая… Притрагиваюсь к ней пальцами – влажная, скользкая… Целую соски, ласкаю горошинку клитора. Наблюдаю за ней. Лицо отвернуто в сторону, выбившиеся из косы волосы упали на щеку. Но мне все равно видно, как приоткрылся рот, как быстро и поверхностно она дышит. И плоть под моими пальцами – жаркая, скользкая от её соков, которые размазываю по бархатным складочкам. Не могу удержаться от пошлости:
– Течешь для меня, девочка…
И ей, похоже, эта пошлость нравится – прикусывает нижнюю губку, зажмуривается, подрагивает там внизу. Я и сам завожусь до предела – она такая горячая, такая отзывчивая.
Поглаживаю клитор, размазываю её влагу, а второй рукой нащупываю презерватив в тумбочке – защита прежде всего. Зубами разрываю фольгу и, оторвавшись от Агнии, раскатываю резинку по каменному члену. Ловлю её взгляд и улыбаюсь – она рассматривает мужской орган с удивлением и страхом. Боится, но смотрит! И глаз не отводит! Нравится то, что видит! Это срывает все мои предохранители! И я забываю о том, что собирался все делать медленно.
В пылу собственной страсти не замечаю её паники – устраиваюсь между ног, подвожу член и хочу одним толчком заполнить манящую женскую плоть, но… Где-то в самом начале пути она вскрикивает и я, вовремя остановившись, в шоке вглядываюсь в наполненные болью огромные синие глаза.
– Ты – девочка, что ли?
Глаза закрываются, подтверждая невозможное! Ресницы трепещут, губы дрожат! Да сука! Ты – идиот, Радулов! Какой же ты идиот!
И я бы, может, смог сейчас остановиться, чтобы не причинять ей боли. Может быть… Но пока я судорожно думал, как быть дальше, физиология – зараза сыграла со мною злую шутку! Агния дернулась, скорее всего, желая освободиться, а мой организм расценил её копошения по-своему. И я инстинктивно толкнулся внутрь неё. Она замерла. А потом, когда я повторил, буквально скрипя зубами от тесноты, зашипела и впилась ногтями в кожу моей спины!
Перед глазами потемнело. С огромным трудом сдержался – несмотря на бешеное желание продолжить, ускориться, не позволял себе забыть об Агнии! В душе творилось какое-то безумство – она ни с кем никогда не спала! Ко мне пришла. Моя девочка. Только моя! Но и не двигаться уже не мог – зацеловывал её, ласкал грудки, потирал клитор, и медленно, осторожно толкался в её тело. Шум в ушах от подступающего оргазма глушил её стоны, но я чувствовал, знал, что это – стоны удовольствия, а не боли! И когда юное тело подо мною содрогнулось, а внутренние мышцы стали судорожно сжиматься, плотно обхватывая член, отпустил себя – пары сильных толчков хватило, чтобы взорваться бешеным удовольствием, от которого буквально вышибло дух…
Вероника
– Не могу. Сил нет! Терпения нету! За что мне? За что ему это? Не пойду больше! Ни за что! Видеть его не желаю! Знать его не хочу! Скотина! Идиот!
Открываю дверь в палату. Вхожу. Не спит. Лежит под простынкой. В потолок смотрит. Не моргает даже. Как же хочется обнять его, пожалеть, поцеловать в лоб – успокоить, сказать, что все наладится, что все будет хорошо! А может, он уже сам успокоился? Может, осознал, что я не враг ему, что помочь хочу? Может, дошло, наконец-то? В очередной раз обманываю себя. Взмах ресниц, короткий взгляд в мою сторону, и я слышу:
– Опять приперлась, дура? Я же сказал, чтобы уеб… ла на х. р!
На медсестру и врача он показательно не обращает внимания, игнорирует, словно их и нет, а меня гонит, орет, матерится, обзывает! Сжимаю зубы. Снова мечтаю убежать в коридор, но иду к его кровати.
– Захар, прошу тебя…
– Отвали от меня! Что тебе нужно? Гордость есть у тебя? Хоть капля гордости есть? Если есть, вспомни о ней и уходи! Вали! Уе. вай! Видеть тебя не желаю!
Сажусь на стул. Смотрю в окно. Молчу. Скриплю зубами. Терплю. Захар переходит с криков на методичное издевательство. Монотонно унижает:
– Пристала ко мне! Прицепилась, как будто других нет! Что, никто на такую красотку не клюет больше? Никому такая цаца не нужна? Ха! Так и мне не нужна тоже! Я нормальных баб люблю – чтобы себя уважали, чтобы ждали, когда их пригласят, а не вешались на шею каждому встречному-поперечному! А ты, как шалава последняя! Достала уже меня…
Стараюсь не вдумываться в его слова, не вслушиваться в них. Смотрю в окно. Скоро приедет Антон. Завтра… Или послезавтра… И я смогу отсюда уехать. Домой поеду. К маме и папе. Буду жить, как раньше. Буду учиться. В кино пойду. В театр на репетиции… Даже вспоминать обо всем этом ужасе не стану! Выброшу из головы и забуду! Никогда об этом идиоте думать не буду!
– … Найди себе другого дурочка, который будет терпеть твою навязчивость! Уходи, прошу тебя, – тон Захара заметно меняется. – Зачем тебе тут сидеть? Зачем тебе вот это все? Подумай! Я ж даже трахнуть тебя не смогу. Хотя, разве что на лицо мне сядешь…
Отчего-то именно от этой пошлости меня коробит. Но сейчас я не позволяю слезам пролиться, как много-много раз до этого. Сжимаю руки в кулаки, так, чтобы обломанные ногти (сломала там, на ринге, когда к нему, скоту, через канаты эти долбанные перепрыгивала) впились до боли в ладони. И пытаюсь изобразить на лице улыбку – актриса я или нет! А потом говорю почти спокойно и максимально правдиво:
– Знаешь что, Захар, если ты не заткнешься, я сама буду тебе клизмы делать и катетеры ставить. Поверь, мне разрешат – я ж врач! И практику, между прочим, именно в урологии проходила на третьем курсе…
Он давится слюной. Зажмуривается. И замолкает до самого вечера. Притворяется, что спит. Но ресницы дрожат иногда, выдавая его с головой!
Читаю вслух в телефоне сначала учебник по хирургии, потом статью о компрессионных травмах позвоночника, потом стихи Юлии Друниной. Когда голос начинает хрипнуть, просто стою у окна и смотрю вдаль – там, за больничной оградой, парк. По дорожкам гуляют собачники, бродят пожилые парочки и гоняют малолетние велосипедисты.
Во время процедур выхожу в коридор. Понимаю, что нужно бы остаться – скоро ведь придется, на самом деле, это все делать самой – нет смысла при наличии меня нанимать для перевозки Захара ещё и медсестру. Элементарно нужно научиться. Но оттягиваю этот момент до последнего. Не потому, что мне неприятно или нет желания. Не хочу его унижать. Даже представить боюсь, как Захар переживет то, чем я его пугала! А ведь придется пережить… И мне, и ему. Потому что при всей моей злости на него, при всей усталости и страхе перед будущим я знаю… что не уйду, не брошу его… Я очень хочу уйти, но не могу!
Снова звонит мама.
– Да, мам! Как отдыхаете? Как море? Как солнце? "Всё включено" работает или отменили? – вымученно шучу в трубку.
Но мама меня слишком хорошо знает:
– Вероничка, доченька, ты дома? – вкрадчиво начинает надоевший мне разговор.
Вру:
– Да, мамочка, я утром приехала.
Уже наперед знает, что вру:
– А Евдокия Петровна мне сказала, что ты всё ещё в больнице…
Выхожу из себя – соседка уже донесла на меня!
– Так какого хрена тогда ты мне звонишь и задаешь бессмысленный вопрос, если знаешь и без меня все! Ума пытаешь?
Характер у меня мамин. Поэтому она выходит из себя вслед за мною:
– А такого хрена, Вероника, что тебе там не место! Чего ты сидишь неделю у его постели? Тебя нанимали на время соревнования? Так соревнование прошло. Всё! Закончилось! Дальше ты быть при нём, при этом мальчике, не обязана! Я понять хочу, что ты там делаешь вообще? Врачей в больнице этой недостаточно? – и резко переходит на уговоры. – Папа сказал, что шансов у мальчика нет. Там напрочь все отбито…
– Папа – кардиолог, он не хирург!
– Пусть так, но он звонил и советовался…
– Ой, мама, меня зовут! Все, пока! До связи!
Снова вру и отключаюсь. И иду, как на эшафот, в его палату.
19 глава.
Вероника
Сегодня Захаром была придумана новая тактика борьбы со мною. Сегодня, когда разрешили его покормить перетертым супом, этот мерзавец отказался от еды.
– Не буду. Убери это от меня!
Уговоры не помогали, да и быстро надоели мне – я замечала, что стала чересчур раздражительной, и если в начале чаще плакала от обиды, жалости, унижения и безысходности, то теперь слез почти не было – теперь я психовала и повышала на него голос.
– Не будешь? Окей! Внутривенное питание усваивается лучше и быстрее, чем обычное. Ты все равно поешь, чего бы мне это ни стоило! Сдохнуть от голода не удастся.
– Пошла отсюда, – вяло хамит он.
– Не дождешься, – не глядя на Захара, отвечаю я. – Будешь есть или звать медсестру?
Молчит. Злится. Потом, с ненавистью глядя на меня, бурчит:
– Буду.
Усаживаюсь поближе. Под предлогом того, что нужно приподнять голову, касаюсь его – обычно он кричит и матерится, если я просто приближаюсь на расстояние вытянутой руки. Но сегодня позволяет.
Захар осунулся и похудел. Но синяки немного сошли, уменьшились круги под глазами. Подкладываю подушку ему под затылок, и… не могу удержаться – скольжу, якобы нечаянно, по татуировке у него на шее.
Молчит. Смотрит в потолок. Знаю, что здесь чувствительность у него не утрачена. Каждую секунду жду крика и ругани, но он терпит. Забываю о супе – такая возможность! Мне нужно… Я умираю от желания его трогать! Я умираю от желания его приласкать, пожалеть, прижаться к нему – пусть он не может меня успокоить и обнять в ответ, я просто хочу почувствовать его!
Обвожу кончиками пальцев узор – похоже на солнце с извилистыми лучами. Он сглатывает – кадык дергается прямо под моими пальцами. Испуганно вскидываюсь – его глаза закрыты, длинные ресницы лежат на щеках. Какой же он красивый! Хочу погладить лицо – коснуться высоких скул, прочертить линию носа, потрогать едва заметную горбинку на нём – видимо, был сломан когда-то, притронуться к губам – память тут же подсовывает в мою голову наш единственный поцелуй! Разве можно сейчас о таком думать? Но стоит моим глазам скользнуть по его губам – думаю, вспоминаю, умираю от своей глупой любви…
Ничего не могу с собой поделать – медленно склоняюсь к его губам, до безумия желая поцеловать… И почти касаюсь… Миллиметр, не больше, остаётся!
– Сдурела? – ошарашенная и униженная, я отлетаю, наверное, на метр от него. – У тебя какая-то необъяснимая тяга к… инвалидам? Или тебе нравится, когда тебя отталкивают и унижают?
Хочу убежать в коридор, чтобы поплакать там у окошка, как уже привыкла делать, но сдерживаюсь, перебарываю себя. Молча придвигаю обратно отодвинутый стул, усаживаюсь, беру тарелку с супом, в котором за неимением блендера, ложкой растолкла пару кусков картошки, морковки и несколько тонких серого цвета вермишелин, и начинаю кормить.
Жаль, некому приготовить для него нормальный бульон, хороший суп… Может, в ресторане заказать? Дома я бы еще попыталась сама… Хотя, может быть, больничный лучше, чем то, что сумела бы изобразить такая "великая" хозяйка, как я.
Специально отвлекаю себя мыслями, чтобы механически выполнять свою работу. Надо держаться, надо терпеть, тем более, что у Антона никак не получается добыть денег. Отец, которому я позвонила, денег "не пойми кому и не пойми зачем" дать отказался, аргументировав тем, что средства у него есть, но они нужны для поступления моему брату, заканчивающему в этом году школу. Но, собственно говоря, сбережений моих родителей все равно бы не хватило… Там миллионы нужны! Миллионы! Страшно даже подумать сколько…
Но на отца я была обижена до глубины души за отказ. И, конечно, обижалась на Захара за его грубость, за оскорбления – я ведь не виновата в том, что случилось! Только если по отношению к отцу обида усиливалась и крепла с каждым днем, то на Захара я долго обижаться не могла – он молчит, и я через полчаса после очередного его хамского заявления, уже забываю обо всех гадких словах!
О чем с ним разговаривать? Что рассказывать? Какую бы тему ни затронула, о чем бы ни хотела порассуждать, все казалось сейчас мелким и ненужным, все чудилось ни к месту, и не всерьез как-то. Да и меня вдруг перестали интересовать интернет-магазины с модными тряпками, сериалы и веселенькие бессмысленные попсовые песенки. Стало казаться, что я неправильно жила, не о том мечтала, не к тому стремилась.
Я ловила себя на мысли, что обзавелась в палате Захара любимым местом. Мне нравилось стоять у окна. С этой точки можно было видеть парк и людей, смотреть на них и думать, кто они, чем занимаются, где живут, работают, что ели на завтрак – развлекать себя таким вот нехитрым способом. А можно было, лишь слегка повернув в сторону голову, любоваться Захаром. Что, собственно, я и делала, стоило ему только закрыть глаза…
Смотрела и думала: Сможет ли он восстановиться? Сделают ли ему операцию? Что с ним будет дальше, а точнее, что дальше будет с нами… Отделить себя от него я уже не могла…
Агния
Проснулась в полутемной комнате. Одна. Память тут же услужливо подсунула картинки недавнего прошлого. Сердце совершило невероятный кульбит в груди, стоило только вспомнить – Антон надо мной, мои широко раскинутые ноги, согнутые в коленях, капельки пота на его лбу, и болезненное чувство наполненности, переходящее с каждым его движением в ожидание, в наслаждение, в чистое удовольствие…
Но его не было. Он не лег спать рядом. Не остался со мной! Он ушёл, использовав подвернувшееся тело! Не захотел обнимать… Не захотел даже просто лежать рядом. Я ничего не значу для Антона Радулова! Просто так сложилось. Просто сама захотела. А он не отказал… Только и всего.
Как теперь быть? Как жить теперь, когда понимаешь, что мужчина, который стал для тебя всем, не нуждается в тебе! Идти к Алику не имело смысла – скорее всего, отец сейчас спит с мальчиком. А я не нужна. Меня использовали и забыли, оставили…
Я не буду плакать! Я очень сильная. Ну и пусть! Ну и ладно! Но слезы все равно обожгли глаза. Нет! Я не буду лежать здесь, жалеть себя и оплакивать то, что не сбылось и не могло сбыться!
Села в постели, укуталась в одеяло… Это он меня, укрыл? Совершенно не помнила, чтобы укрывалась сама…
В голове вяло переворачивались мысли. Переспал со мной. И ушёл… Использовал и вычеркнул из своей жизни. Не нужна ему.
Так думать было больно. И мне бы свернуться калачиком и спать, проглотив слезы унижения и обиды, но я зачем-то встала и начала поправлять сбившуюся кровать, на которой совсем недавно Антон Радулов сделал из меня женщину… В свете ночника на простыне было хорошо видно небольшое бурое пятно. Моя кровь. Содрала ее с кровати, аккуратно свернула, пряча следы. Положила на кресло, надеясь утром как-нибудь, незаметно для Свята… и Антона постирать ее в стоящей в ванной стиральной машине. Стыдно-то как! Ведь все догадаются!
На часах было пол третьего…
На полу валялась скомканная майка. Надела её. Смущаясь, потрогала саднящее место между ног, удивившись тому, что крови нигде на теле нет и я сухая и чистая, и, натянув шортики, найденные на полу возле окна, вышла из комнаты.
В темном доме я уже давно легко ориентировалась – иногда ночами приходилось для Алика приносить что-нибудь, например, бывало, что мальчик просил молока, и я спускалась в кухню, грела в микроволновке и несла стакан.
В кухне тоже было темно. На ощупь дошла до чайника, потрогала его, ища кнопку включения и, нажав, решила постоять у окна, пока закипает.
Встала сбоку, чуть отодвинув в сторону штору, вгляделась в едва освещаемое тонким серпом луны пространство. Не так я хотела бы провести эту ночь. А как? Хотелось бы, чтобы он был рядом, целовал, обнимал, чтобы я для него что-то значила! Хотелось нежности его, каких-то слов… Признаний… Хотелось быть нужной этому мужчине. Потому что он был нужен мне. Это было трудно осознать и принять, ведь мы с Антоном знакомы совсем недавно, но я уже не могла представить себе, как уйду из его дома! Я боялась даже думать о том, что очень скоро наступит осень, бабушка или мама заберут Алика, и Антон Радулов больше не будет нуждаться в няньке для сына! Представилось, как я с чемоданом ухожу отсюда – одинокая, несчастная, с разбитым сердцем…
В тишине комнаты мой неожиданный всхлип прозвучал оглушительно громко. Почему-то вдруг подумалось, что кто-нибудь мог меня услышать! Я испуганно обернулась. Чужое присутствие почувствовала очень поздно, наверное, в тот момент, когда человек появился за спиной. И тут же сильные руки обхватили и уткнули носом в горячую мужскую грудь! Антон! Его запах я не могла бы спутать ни с чьим!
– Что случилось? Ты плохо себя чувствуешь? – спросил и в его голосе я явно слышала беспокойство! А мне уже было хорошо! Всё, что напридумывала себе, всё, что обижало и расстраивало, исчезло, испарилось, и следа не оставив. Подумалось, что я, глупая, не увидев его, не поговорив, уже сделала выводы, заранее определив для себя, что все плохо… А теперь он рядом! Теперь он обнимает меня и большего счастья мне не нужно! – Агния?
Антон попытался отодвинуться, чтобы заглянуть мне в лицо, но я только плотнее прижалась к нему, обвивая руками талию. И мне не было видно, конечно, но почему-то мне казалось, что Антон улыбается!
Чайник, закипев, отключился, громко щелкнув, а мы все стояли и стояли, крепко обнявшись, у окна в темной кухне и не было на свете человека, счастливее меня!
