Текст книги "Уходи! И точка... (СИ)"
Автор книги: Ксюша Иванова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
33 глава. Одиннадцать месяцев спустя
Вероника
Агния в легком домашнем платье сидит с Катюшкой на качелях. Сегодня малышке исполняется три месяца! Она уже держит головку и смешно морщит лобик, когда мы укладываем ее на живот. Я восхищаюсь! Как же здорово! Какие они классные! Так красиво смотрятся вместе – розовое платье Агнии в мелкий цветочек повторяется в наряде ее маленькой дочки – на малышке розовое боди с юбочкой из той же самой ткани, что и мамино платье. А повязка с большим цветком на маленькой головке, покрытой черным пушком, делает ее такой удивительно миленькой, такой мимишной, что хочется выхватить и потискать! Но нельзя – ребенок только что поел и сейчас под наши с Агнией тихие разговоры начинает засыпать.
Агния знает, ЧТО я хочу спросить. Мне кажется, каждый раз, приходя к ним в гости, уже в тот момент, когда я появляюсь на пороге, моя подруга знает, ЧТО именно я хочу у нее узнать. Но я не спрашиваю сразу – не хочу, чтобы она решила, что я ради одного этого вопроса только приезжаю к ней. И она не говорит сама… А не говорит потому, что ее муж, всегда очень ласковый с нею, заботливый с ребенком, недовольно хмурится, если ловит нас на разговоре о Захаре. И только если Антон уходит, Агния шепотом рассказывает мне то немногое, что ей удается узнать. Я подозреваю, что от нее тоже скрывается информация! Потому что фраза "Ему стало немного лучше", много-много раз слышанная мною от подруги, не позволяет понять, в чем заключается это улучшение, какие меры предприняты, вернулась ли к нему чувствительность в принципе и, если вернулась, на какие отделы позвоночника сейчас распространяется паралич.
Агния ничего не знает. Антон честно говорит, что обещал Захару ничего мне не рассказывать. Виталик и Елена Константиновна уже полгода не отвечают на мои звонки. И я обижалась! Поначалу я так обижалась на них всех! Я звонила в больницу! Я звонила лично доктору Шульцу! Узнала, что Захар Богданов через месяц после моего отъезда был выписан с незначительными улучшениями и отправился для дальнейшей реабилитации в другое медицинское заведение тоже в Германии. В какое, доктор Генрих Шульц не знал.
Спустя два месяца после приезда из Германии, я собиралась возвращаться туда, к нему! Я даже билет покупала. Дважды. И полетела бы! И нашла бы обязательно! Да только зачем? Понимание собственной ненужности появилось давно. Я не нужна ему. Ведь если бы нужна была, разве он поступал бы так со мною? Разве причинял бы мне столько боли? Разве так можно вообще?
Я до сих пор жила с этой болью в сердце. До сих пор любила. Все так же надеялась… И ждала.
– Так вот… Мы в воскресенье Катюшку крестить будем, хотим, чтобы ты крестной мамой была, – выхватываю я из рассказа Агнии, наверное, самое главное, оставив за пределами всё остальное. – Представляешь, это Антон предложил! Я, конечно, и сама собиралась тебя просить, но он взял и неожиданно предложил!
– Просто он тебя любит и, видимо, хотел сделать приятное, – и я очень рада за подругу! Они с Антоном – замечательная пара! В те дни, когда Агнии удается уговорить меня остаться у них на ужин, я, дико завидуя, весь вечер наблюдаю его заботу о жене, его возню с Катюшкой и Аликом – и этот контраст между внешностью грозного мощного мужика и поведением ласкового мужа и папочки просто завораживает!
– Ты согласна? – вижу, что Агнии приятны мои слова об Антоне – она прямо-такие трепещет вся – улыбается задумчиво и счастливо… Бывает же у людей счастье… И любовь бывает… По ним видно. Именно поэтому я стараюсь на ужин у них оставаться как можно реже – больно смотреть на то, как они воркуют, как обнимаются. Их взгляды влюбленные, жаркие, друг на друга украдкой бросаемые, ловить выше моих сил! У меня так никогда не было. У меня так никогда не будет…
Рев двигателя подъезжающей к дому машины заставил вынырнуть из моих грустных мыслей.
– Антон приехал! – заулыбалась Агния.
– Давай подержу ляльку, беги встречай мужа! – предлагаю ей.
Агнии дважды повторять не нужно – глаза загорелись, щечки раскраснелись – рада, что Антон вернулся, сразу видно!
– Так садись тогда на мое место… Да, вот так! Руки вперед! И держи под головку осторожно! Поняла?
– Агния, я же не в первый раз! Ну, что ты со мной, как с маленькой!
Я прижала к себе пухленькое тельце, сладко пахнущее, теплое и стала разглядывать милое личико, безмятежное, белокожее, такое нежное, что аж дух захватывало! Смотреть на то, как побежавшая к воротам Агния встречает Антона мне было нельзя – зависть с ума сводила! Они так искренне радовались друг другу, что никаких сомнений в их чувствах у меня не было. И я даже догадывалась, что при мне они еще немного сдерживаются! А без меня, наверное, совсем целоваться не прекращают, несмотря на то, что у них полон дом мальчишек!
За воротами было слышно, как Антон что-то говорит Агнии, как хлопают дверцы машины, как она тихонько смеется и что-то, напоминающее по звуку обертку для цветов, шелестит в чьих-то руках. Снова цветы ей купил! Хм, вот ненормальный! Только что подруга показывала вчерашний букет, якобы подаренный без повода. И снова… Да-а, попробуй тут не позавидуй! Даже смотреть не буду – сейчас снова обниматься будут на пороге…
Сосредоточилась на девочке, погладила пальцем мягкую, покрытую белым пушком, щечку. Она тут же причмокнула и потянулась ротиком в сторону моего пальца! Смешная! Не наелась, что ли? Руки сами, хоть опыта у меня и не было, знали, что делать – я стала покачивать ее, легонько поглаживая по спинке. Боже мой! Какая же она классная! Вот бы мне такую! Я бы…
– Вероника!
Негромкий голос оглушил, заставил замереть, затаив дыхание. Нет-нет, это мне кажется! Потому что я столько раз представляла себе! Потому что каждый раз, приезжая в дом Агнии и Антона, я представляю себе это! И в каких только вариациях я это не продумывала! И на крыльце он стоял, зовя меня. И на качелях этих, недавно установленных, сидел. И из дома, приоткрыв двери, выглядывал! Да я и раньше, казалось, в своем воображении слышала его голос не раз! Потом больная и расстроенная приезжала домой…
Но сейчас отчего-то неожиданно затряслись руки и, видимо, увидев или почувствов это, рядом вдруг оказалась Агния.
– Вероночка, милая, давай, давай ее сюда, – ворковала она, забирая ребенка. – Беги к нему!
К кому? К кому я должна бежать? Мне не верилось. Да и не могло же так быть! Или могло? Находясь в какой-то прострации, словно наблюдая со стороны за собой, я медленно подняла голову, скользнула взглядом по Антону, уже понимая, уже краем глаза улавливая, что он не один стоит у ворот на входе во двор! А потом, чувствуя, как сошедшее с ума сердце бешено стучит в груди, так, что ни вздохнуть, ни выдохнуть – посмотрела на него!
Он стоял, оперевшись на два громоздких костыля, сильно похудевший, бледный… Антон страховал, придерживая сзади за спину. ОН СТОЯЛ сам!
Я вскочила с качелей… Только идти не смогла! Подумала только, что, к счастью, Агния успела забрать ребенка и безвольной куклой осела на тротуар…
Захар
В самолете я вспоминал тот Лёхин звонок…
… – Да, Лёха! Давай, вещай! Как там моя красавица? – Лёха звонил всегда ровно в восемь – у пацана бзик на пунктуальности. И это качество, конечно, само по себе классное, да только немного странное для шестнадцатилетнего парня. Впрочем, к восьми вечера я обычно освобождался и многочисленные процедуры тоже подходили к концу.
– Как договаривались, да, Дикий? Клянешься, что меня за правду не пришибешь потом? – и ведь не ржал, серьезно спрашивал! И что это значит, вообще? Как это понять?
– С ней всё в порядке? – испугался я.
…Мне тогда казалось, что всё остальное, что не касается здоровья и жизни Вероники, я смогу пережить… А оказалось, что ревность, сука, это такое мерзкое чувство, которое душу рвет на части, покоя не дает ни днем, ни ночью, в подкорке зудит безостановочно! И ни хрена не помогали уговоры, что права на Веронику у меня нет! И не работали убеждения, что сам прогнал, что сам дал ей шанс найти себе другого! А ведь мог просто держать ее рядом! Ведь мог вернуть ее тогда, через месяц после того, как она улетела домой, в тот момент, когда проснулся от боли в руке! Рука дико ныла, а я хохотал от счастья – болит, значит, есть! Значит, чувствую ее! Болит, значит, не отмерла совсем, не чужая – моя!
Потом организм, словно опомнившись, словно придя в себя после спячки, начал восстанавливаться так быстро, что я буквально каждый час ощущал изменения! Правда, встать и пойти не получилось ни через месяц, ни через два. И только через полгода, потратив хренову кучу Антоновых денег, сменив три реабилитационных центра с помощью Виталика, оказавшегося нормальным мужиком, и Елены Константиновны, я впервые встал на костыли.
Потом были еще две сложнейшие операции, потому что для ставших теперь хрупкими костей позвоночника был нужен специальный поддерживающий корсет. А потом этот корсет было нужно снять. Но в итоге сейчас, спустя одиннадцать месяцев, я уверенно стоял. Ходил не так уверенно, но с поддержкой уже мог преодолеть пару метров…
Долгими ночами я мечтал. Да, выматывался бесконечными тренировками (наверное, год назад, когда к чемпионату готовился, я бы эти свои действия "тренировками" и не назвал – так взмахи ногами и руками, подтягивания тела с помощью установленной на кровати специальной перекладины) – мышцы практически атрофировались за месяцы лежания, нужно было нарабатывать каркас. Уставал дико, а заснуть не получалось… Потому что рука тянулась к телефону. У меня была куча ее фоток. Из соцсетей – старые, те, которые еще до нашего знакомства были загружены. Сейчас, после прилета, она в инсте ничего не выкладывала. Но были у меня и новые ее изображения – Лёха по моей просьбе нафоткал. Правда, в основном издалека и в компании Агнии с Антоном или однокурсников.
Рассматривал каждую деталь часами. Она грустная везде. Нет, на старых фотках такая, какой я запомнил ее в первые дни нашего знакомства – озорная, игривая, беспечная, безумно красивая и знающая об этом! А на последних… Сердце сжималось от желания позвонить. Услышать ее голос. Обрадовать ее, сказав, что сам могу телефон в руке держать! Хотелось сделать так, как я обещал. Но я не делал. И Антону запрещал. Потому что очень хотел прийти к ней, если не совершенно здоровым, то хотя бы на своих ногах!
И если в первый месяц моего возвращения к жизни я просто боялся, что однажды проснусь вновь недвижимым, что все может утратиться так же внезапно, как появилось, а потом ждал то одну операцию, то другую… То не позвонил, когда встал на ноги, потому, что… приставленный к Веронике в качестве невидимого сопровождающего, Лёха в тот раз рассказал мне одну неприятную вещь о ней…
… – Да тебя-то я чего пришибить должен? – выхожу из себя, чувствуя реальный страх за нее – вдруг под машину попала или обидел кто-то…
– Ну, смотри! Ты обещал. Короче, братан, сегодня у нее машина сломалась – не смогла завести возле института своего. Так вот ее чувачок один склеить решил. И склеил.
– Чего? Ты ничего не путаешь, братан? Может, просто подвез? Или машину помог починить? – Вероника – девушка красивая, ничего удивительного в том, что к ней пристают всякие там козлы, я не видел. И бывало пару раз, случалось уже подобное на Лёхиных глазах. Но до этого пацан четко описывал, как она отшивала зарвавшихся. А тут…
– Нет, Дикий. В том-то все и дело, что нет. Во-первых, они сели в его тачку (а у этого мажорчика тачка, кстати, закачаешься!) и поехали в кафешку. Потом он ее в ночной клуб повез. Потом танцевал ее… Я сам не видел, правда, там фейс-контроль, несовершеннолетних не пускают… Но вышла она подшофе, и он ее обнимал за плечи…
Лёха замолчал. Но мне показалось, что не договорил до конца, что это еще не все! А мне вдруг и этого, им рассказанного, стало слишком много! Вот тебе, девочка моя, и вся "любовь до гроба"! Вот и все твои чувства! Но еще больше, чем на нее, я вдруг разозлился на себя самого! Ты ж, сука, сам этого хотел! Ты ж сам ей давал шанс на нормальную жизнь, на нормального мужика! Прогнал ее! А потом все звонок откладывал – хотел приехать к ней в полной боевой готовности, вылечившись, встав нормально на ноги! И казалось, что чуть-чуть уже осталось – пара недель каких-то, месяцок… А какой-то ушлый хмырь воспользовался твоим отсутствием и прибрал к рукам Веронику! А теперь что?
– Лёха? – зверея от своих мыслей, прорычал в трубку. – Дальше что было?
– А дальше… Нет, Дикий, ты меня прости, но дальше я смотреть не стал…
– Врешь, скотина! Я ж послезавтра вылетаю уже! Я ж тебя урою!
– Да не кипятись! Ладно… Он ее домой повез. Тачка у него спортивная. Я еле догнал на своем мотыке… И к ней поднялся в квартиру. И до ночи был там.
– А ночью?
– А я до двенадцати только досидел. И так от Семёныча влетело по самые не балуй. Антон на губу посадил. Неделю из-за тебя, как Золушка, бля, вкалываю – полы мою, толчок тру…
– Ладно, не ной. Я тебе кроссы свои обещал найковские. Забирай.
– Шлем?
– Бери.
– Дикий, а…
– Всё! Я приеду, поговорим еще…
34 глава.
Вероника
Приснилось мне, что ли? Открываю глаза, резко, как от толчка сажусь на кровати. Я в обморок упала? Или что это было? Стоп! Захар приехал же! Захар стоял у ворот! Сам!
– Боже! Быстрее! – командую сама себе и пытаюсь сползти с кровати в гостевой комнате Радуловых, чтобы срочно бежать туда, к нему!
По сторонам не смотрю, поэтому когда от окна раздается негромкое: "Не спеши!", от неожиданности сажусь обратно.
Захар сидит в кресле и смотрит на меня.
Одиннадцать месяцев боли и одиночества испаряются из моей памяти под натиском сумасшедшей мысли – он жив, он ходит, он двигается! И, задыхаясь от счастья, потеряв дар речи, снова сползаю с кровати и на дрожащих ногах, держась рукой за стену, со вскипающими на глазах слезами иду к нему.
В полуметре, когда уже можно дотронуться, останавливаюсь. Мне хочется кинуться к нему в объятья, но вдруг причиню боль? Вдруг поврежу ему что-то нечаянно!
Всматриваюсь в его лицо. Серьезный такой. Губы сжаты в тонкую полоску. А глаза… Такие странные, пытливые… Как будто спросить хочет о чем-то, как будто узнать у меня… про меня что-то! Это пугает почему-то. И мне бы сказать, выплеснуть ему все свои страхи… Но я слов не помню. Я сформулировать не могу. Стою. Смотрю. И от счастья кружится… кружится голова…
Помню только одно-единственное слово. Его и шепчу:
– Захар…
Уголок его губ вдруг дергается, и он шепчет в ответ:
– Ты все ещё моя, Вероника? – и в словах этих нет насмешки, нет веселья – только страх! Я чувствую его! Это не шутка? Чего ему бояться? Того, что я у него все еще есть или того, что я уже стала чужой за эти долгие месяцы? И я спешу ответить, головой киваю быстро-быстро – не хочу, чтобы ему было плохо, какова бы ни была причина этому:
– Да-да-да! Твоя! Твоя, конечно! А ты? Ты, наконец… мой? – выдыхаю и мне становится дико страшно – вдруг я так и не стала ему нужной! Вдруг тогда, в больнице, когда прекратил меня гнать и ругаться со мной, это не чувства у него ко мне проснулись, а просто он на время смирился с моим наличием рядом. В любви он мне не признавался…
Не отвечает. Протягивает руку. Что? Что я должна? Смотрит на мою ладонь. А я торможу. В своей эйфории, в безумии своём не понимаю совершенно, чего он от меня хочет.
– Руку дай! – командует хмуро.
Протягиваю. Обхватывает кисть своими пальцами, тянет ближе. И усаживает к себе на колени! Ещё успеваю посопротивляться немного:
– Нет-нет! Тебе точно так нельзя! – а сердце уже трепещет от близости любимого, от нереальности всего происходящего!
– Мне сейчас все можно! – смеется он!
Смеётся! Глаза искрятся радостью! И такой он красивый при этом! Ещё красивее, чем до травмы был! И волосы его снова отрасли и пострижены, как раньше… И глаза все те же – красивые, голубые…
А потом вдруг резко хмурится, словно вспомнил что-то плохое и мне становится страшно!
– И да, Вероника! Я понимаю все… Я сам тебя домой отправил… Не осуждаю тебя… Постараюсь не осуждать…
– Ты о чем? – не понимаю совершенно.
– Я о том хмыре, который тебя на учёбу возит, в клуб сопровождает…
– Ванечка, что ли? Не смеши меня! – но хохочу – от радости, от облегчения, от понимания, что ревнует, а значит, небезразличен ко мне! – Ничего у нас с ним не было и быть не могло!
– "Ванечка"? – копирует мою интонацию Захар, сжимая мою талию сильнее, а в глазах его – злость и обида! – Никаких Ванечек! Поняла? Иначе… Если узнаю, что соврала, я ж его убью просто! Своим костылем нахрен замочу! Я, когда узнал, что он крутится рядом, чуть с ума не сошел…
А я пропускаю мимо ушей все его слова – разве важны они сейчас, когда мы, наконец, вместе? Пусть что хочет с Ванькой делает… потом! Сейчас вот же он, наконец! Со мной! Ко мне вернулся! Накрываю его губы своими, заглушая ревнивые угрозы в адрес моего брата, которого отец приставил ко мне в последние дни в качестве личного водителя – пока моя тачка в ремонте. Потом все объясню! Сейчас у меня есть дела поважнее!
Целую. Целую. Целую! От волнения трясусь вся, как ненормальная! Смеюсь в его теплые губы! Глажу лицо пальцами. Боже мой! Неужели?
– Я сплю, Захар?
– Хочешь ущипну, чтобы поверила? – его рука сползает мне на ягодицу для убедительности.
– Нет! Я не хочу проснуться! Я здесь, с тобой хочу!
– Как же я соскучился по тебе, моя белочка! Как же я мечтал о нашей встрече! А ты? Ты ждала меня?
И кажется мне, что в сказанное о Ваньке он не поверил! Смотрит с такой надеждой в глазах, что язык не поворачивается пошутить. Говорю правду:
– Ванечка – мой родной брат. И вообще-то я тебе о брате рассказывала… Стой! А откуда знаешь о том, что он сейчас… – Агнии я не рассказывала ни о походах в клуб, ни о поломке машины – сюда приехала на такси, а уж о Ванечке, так тем более не рассказывала, потому что ничего удивительного в его наличии рядом с собой не видела! Папа к поступлению в университет подарил брату машину, как и мне когда-то! Вот он и рад катать кого угодно, лишь бы иметь возможность покрасоваться. И в клуб мы ходили с ним один раз, но об этом, конечно, лучше не рассказывать в подробностях, потому как ничего красивого в том, что я напилась, заливая свою тоску и горе, и еле доплелась до машины брата, не было…
– Следил за тобой. У меня есть собственный шпион, – Захар пожимает плечами, словно и должно быть так и никак иначе!
– Следил? Как это? Зачем? Кто тебе позволил? – удивленно поднимаю брови я.
– Ты мне позволила. Когда сказала, что любишь меня. Зачем? Затем, что я тебя люблю…
Захар
Удивленно рассматриваю стол. Мать Вероники, Людмила Ивановна, поправляет посуду на нем. А у меня четкое понимание, что здесь все расставлено в соответствии с каким-то чертежом, со схемой! Хотя на кипенно белой скатерти я никакого чертежа, конечно, не вижу. Тарелочки персональные стоят четко в центре более глубоких тарелок, смысла наличия которых я не понимаю. Вилки, ложки, ножи – в определенном порядке строго параллельно друг другу справа от тарелок. По три разномастных бокала – строго по перпендикуляру к приборам… Блюдца с закусками расставлены тоже определенным образом и она, эта красивая, яркая женщина, чуть полноватая, но не растратившая своей привлекательности, сейчас подправляет их узор, сдвигая на пару миллиметров то влево, то вправо…
Я не привык так есть. У нас… У Антона все просто – пацаны, обычные тарелки, ложки, без ножей там, без вилок всяких особенных. Я чувствую свою неуместность в этом красивом небедном доме. И эта женщина чувствует ее тоже. Белые шторы, дорогая мебель, тонкий хрусталь бокалов, ее наряд… всё это совершенно не сочетается с моими татуировками… Да и со мной самим не сочетается тоже.
– Чем вы, Захар, планируете заниматься теперь? – расправляя салфетку, засунутую в специальную белую подставку, спрашивает она.
– Буду тренировать мальчишек в "Востоке".
– Это если здоровье позволит. А если нет? – тактичность, это явно не одно из ее положительных качеств.
– Оно позволит, – уверенно заявляю я и прямо-таки всем телом непослушным своим ощущаю, что ей, этой холеной женщине, не понравился мой ответ. Хотя на лице ее не дрогнул ни один мускул. Ну, понятно! Она не считает профессию детского тренера достойной для будущего мужа своей дочери…
– Моей дочери еще полтора года учиться. Диплом защищать. Потом интернатура. Конечно, она сможет подрабатывать в больнице, но на первых порах, а это, на минуточку, несколько долгих лет, зарплата у нее будет копейки! На какие средства вы планируете жить?
Это трудный вопрос. На самом деле трудный. Потому что жить на средства Антона я больше не могу. И так обязан ему по гроб жизни! А еще больше этот вопрос осложняется моей бесполезностью сейчас, как тренера для мальчишек, как бойца. По сути, все, что я умею… умел, связано с владением своим телом, с бойцовскими навыками. Только сейчас телом своим я владею, прямо скажем, на плохонькую троечку.
– Богатую жизнь на данный момент пообещать Веронике я не смогу. Но нуждаться в самом необходимом она не будет. Сейчас я веду бумажную работу в "Востоке". И готовлю документы для поступления на эконом факультет колледжа коммерции, технологии и сервиса, чтобы вести эту бумажную работу на… более высоком уровне.
– Та-ак, это уже чуть лучше звучит…
Я слышу, как в прихожей открывается дверь, и в квартиру входят, судя по голосам, три человека – сама Вероника, ее отец и еще кто-то, кого я пока не знаю. Людмила Ивановна бросается к двери, но неожиданно, словно поддавшись какому-то порыву, останавливается возле меня и шепотом произносит:
– Вот эту версию про учебу и работу с бумажками озвучь ему, – осторожный и быстрый кивок на дверь, словно она боится безмерно этого "ЕГО".
Я киваю. Я ЕГО не боюсь. И ЕЁ не боюсь тоже. Я боюсь разочаровать свою очаровательную белочку. Они – ее родители, они важны ей. А мне, оказывается, теперь важно всё, что важно ей…
– Он уже здесь? – слышу ее радостный голосок в холле, а потом быстрый цокот каблучков по дорогому паркету в направлении столовой.
– Вероника, переобуйся! – голос Людмилы Ивановны.
– Потом! Я должна быть самой красивой!
Ты и так самая красивая… Не могу сдержать улыбку. Медленно поворачиваю голову ей навстречу. И вот она врывается! Словно маленький вихрь – волосы развеваются от бега, юбка-колокольчик жмется к стройным ножкам. А лицо… на лице счастье… Счастье мое! Хочется встать и броситься к ней, схватить на руки, потому что моя! Потому что её радость – она обо мне, для меня! Закружить по этой чопорной столовой, чтобы стулья, расставленные строго по одной линии, попадали на пол! Нет! Этот дом – не для нее! У нас будет совсем другой дом – маленький, ассиметричный, беспорядочно счастливый дом! Она не смотрится здесь!
Не встаю. Не могу позволить, чтобы ноги подвели. Они на это способны. Бывало уже. А хлопнуться на пол перед ее отцом я сейчас совершенно не хочу! Знаю, что она поймет. Она не обидится!
Бросается ко мне. Становится сзади, за спинкой стула и, забыв о родителях, голоса которых сейчас мне слышатся так, как будто они где-то далеко от нас, где-то за пределами дома, а не в соседней комнате, обнимает за плечи, прикладываясь губами к моей щеке.
– Спасибо, что пришел, – шепчет на ухо, дыханием своим запуская в моем теле чуть подзабытый за полгода и только-только восстанавливаемый мною импульс. И мне жарко от ее дыхания, от ее ласковых рук, гладящих плечи через тонкую ткань рубашки, от тонкого цветочного запаха ее духов, от волос ее, касающихся моей щеки! Как мог я не чувствовать это всё тогда, при нашей первой встрече? Как мог не разглядеть её?
Поворачиваю к ней лицо. Не собираюсь целовать! Сейчас же ее родители войдут и начнется мой экзамен! Но непроизвольно тянусь к ее губам – они так близко, они так нужны мне сейчас. Ловлю ее взгляд. Он расфокусирован. А губы уже чуть приоткрылись, так близко ко мне… И я приникаю к ним, еле сдерживая стон! И мне уже всё равно, одни мы в комнате или нет! Тянусь к ней руками, чтобы прижать поближе, чтобы притянуть к себе на колени, чтобы взять больше, чем она мне сейчас дает! Мне вообще-то она вся нужна! Моя сладкая девочка!
– Кхм, – недовольное покашливание сзади словно набатом бьет по моему сознанию. Отрываюсь от нее. И вижу, как ее ведет в сторону! "Такая чувствительная у меня девочка, – думаю с восторгом, вопреки здравому смыслу – от одного поцелуя так…" И мысленно чертыхнувшись, хватаю ее и усаживаю на руки – пофиг, что подумают, главное, чтобы не повредила себе чего-нибудь. Она благодарно жмется к груди. И как же мне хочется сейчас, чтобы мы вдвоем остались! Как же мне хочется оказаться там, в моей комнате, где вот уже три ночи она спит рядом…
Вероника
– Вероника! – папин недовольный тон приводит меня в состояние паники – очень хочется, чтобы Захар понравился отцу! Очень хочется, чтобы очаровал моих родителей, так же, как очаровал меня! Очень хочется, чтобы меня поняли и… отпустили к нему без войны, без конфликта! И не то, чтобы я не смогла бы уйти без их одобрения – уйду по-любому! Но хочется все-таки по-человечески, честно и с возможностью звонить, приезжать, участвовать в их настоящем – все-таки и они тоже моя семья!
Но я явно зря кинулась к нему обниматься – останавливаться я еще не научилась. И в этом виноват Захар. Три ночи рядом, но… под разными одеялами. Он боится разочаровать меня, как мужчина. Я боюсь, что он будет разочарован в своих возможностях. Мне так мало ЕГО! Мне хочется его до безобразия! Поэтому крышу сносит от малейшего касания. Интересно, как ЭТО происходит, когда любишь по-настоящему?
Немного успокаиваюсь на его коленях. Ноги, вроде бы, перестают трястись. Встаю, опираясь на руку Захара. Медленно встает тоже, хотя я и предупреждала, что отец в курсе его состояния, и не нужно с ним расшаркиваться! Но встает! Потому что есть в нем это вот уважение к моей семье, к людям, в принципе. А я до сих пор помню, как умоляла отца помочь и дать денег на операцию, и он не дал… В отце этого уважения нет. Поэтому он не проглатывает наши обнимашки, как сделал бы Антон, а делает замечание:
– Постеснялись бы при посторонних людях!
За его спиной доносится насмешливое:
– Посторонние, идите мыть руки. Позвольте пройти своим.
Это брат. Подмигивает мне, подает руку Захару. Ну, один союзник у нас уже есть!
Брат у меня необычный парень. И первое, что бросается в глаза – его одежда. Ванечка обожает шмотки. Ему бы девочкой родиться! Весь в маму – она тоже неравнодушна к нарядам. Она же и поддерживает в нем эту страсть. Бросаю взгляд на Захара – приподняв в легком недоумении бровь, он разглядывает Ванечку. Ванечка сегодня словно из английской аристократической школы прибыл – в дорогущем костюме с галстуком, с прической, весь напомаженный, рукава пиджака закатаны, чтобы татухи, по поводу которых полгода назад была настоящая война с отцом, видны были… Вроде бы просто с учебы явился, а смотрится, как будто со светского раута сбежал…
… – Я всё понял, – говорит отец так, словно уже все решил и сейчас вынесет свой вердикт.
– И готов вынести приговор? – вторит моим мыслям бесстрашный младший брат. Ванечка – был лучшим учеником в школе, победителем всех мыслимых олимпиад, сейчас он учится в университете на юридическом, а еще он спортсмен – увлекается легкой атлетикой и шахматами. Ванечка – папина гордость, в отличие от посредственной меня. Ванечке ничего за дерзость не будет…
Мама ласково улыбается отцу. А я вижу, что ему ничего из услышанного и увиденного не понравилось. Не устраивает его ни место работы Захара, ни рассказ о том, что жить мы будем в съемной однокомнатной квартире, ни сам Захар, ни его внешний вид, ни наше общее поведение (особенно оно) при встрече. Он отмахивается от Ванечки, как от надоедливой мухи. Сейчас у папы есть другая жертва и он желает ее добить!
– Давай так. По-мужски решим. Будете жить здесь, в нашем доме. Комнат у нас достаточно. Места много. Позволить своей дочери прозябать в клоповнике я не могу. Да еще и не факт, что вы сами сможете себя прокормить.
Я теряю дар речи. Зачем так? При чем здесь это?
– Мы уже взрослые и сами… – начинаю я.
– Молчи, Вероника, – почему-то говорят Захар и отец одновременно и встречаются взглядами. И между ними чувствуется напряжение – так и кажется, что сейчас кто-то из них не выдержит и кинется на другого.
И мне становится страшно. Вижу, что Захар не сможет промолчать – обязательно ответит! Догадываюсь, как именно. И… получаю толчок по ноге под скатертью. Ванечка показывает мне взглядом на чуть приподнятый над скатертью большой палец – потешаешься, развлекаешься происходящим, засранец? Потом взгляд его скользит на кувшин с соком. Брови вопросительно поднимаются. "Ты предлагаешь спасти ситуацию с помощью потопа?" – спрашиваю его глазами. Он чуть прикрывает ресницами возбужденно-довольные карие глаза. Захар тем временем твердо говорит:
– Спасибо за предложение, но жить в вашем доме мы не будем.
– Почему сейчас ты за двоих решаешь? Может, с Вероникой обсудите, поговорите на эту тему, обдумаете… – папа с отвращением кривит губы. Атмосфера накаляется до предела. Я стараюсь не смотреть в сторону Ванечки, но замечаю краем глаза, как он тянется к блюду с фруктами, стоящему рядом с соком…
– Ой, – раздается за секунду до грохота – кувшин падает ровно в центр хрустальной тарелки с мясной нарезкой. – Мамочка, прости!
И начинается Армагеддон! Папа бежит в ванную, потому что брызги долетели до его белой рубахи. Закусивший губу, отчаянно сверкающий глазами в попытке не рассмеяться, Ванечка достает из кухонного шкафчика полотенца и закидывает их прямо поверх мясной нарезки в лужу апельсинового сока. Мама, выведенная из равновесия тем, что нетронутая красота и четкость ее стола нарушены, мечется по столовой, хватаясь то за полотенца, то за салфетки, то в ужасе вскидывая вверх руки.
– Бегите, – командует сквозь зубы брат.
И я понимаю, что выхода нет. Что выбора нет тоже! А, впрочем, нас же не выгнали? Мы же так и не разругались? Просто случайность. Просто Армагеддон вдруг случился. А нам пора уже… Но Захар реагирует первым:
– Людмила Ивановна, все было очень вкусно. Спасибо вам за гостеприимство, нам пора! – и тянет меня за руку из-за стола.
Целую маму в щеку, пока он устраивает подмышкой свой костыль, хватаю с нетронутого, но раскуроченного стола, пару бутербродов и, взявшись за руки, мы быстро уходим, пока из ванной не вернулся отец.
