Текст книги "Колокольников –Подколокольный"

Автор книги: Ксения Драгунская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Митька всегда позже всех сдавал деньги – на шторы, на цветы или на уборщиц.

– Корочкин, ты один деньги не сдал. Стыдно, Корочкин. Тебе школа бесплатные завтраки дает, ты бесплатник и никогда деньги на нужды класса сдать не можешь. Может, тебе в другую школу перейти? В сто четвертую?

В сто четвертой школе учились тормознутые в одинаковых куртках и с открытыми ртами.

Когда она так говорила, даже со спины (Митька сидел впереди) было видно, что он хотел бы умереть прямо сейчас. Митька вставал за партой и обещал, что принесет деньги в понедельник, когда маме дадут зарплату.

У Митьки была только мама, а кроссовки для физры были такие старые, что у нас дома их бы уже сто раз в помойку выкинули.

Сегодня Лидия Евгеньевна опять спросила про деньги, и Митька опять встал за партой и, опустив голову, стал говорить, что маме задерживают зарплату, а спина у него была такая ужасная, что мы втроем переглянулись – надо что-то делать.

– Надо родителям сказать, – решила Катя и встала с качелей.

– Надо, чтобы они деньги дали, за Митьку сдать, – согласился я.

– Он не возьмет. А от нас за него Лидия Евгеньевна тоже брать не захочет. Или мучить его еще хуже будет, – догадалась Катя.

– «Родителям, родителям»… – передразнил Дамир. – Работу найти надо – и нам, и Митьке. По одиннадцать лет всем, здоровые лоси…

– Не лоси, а лоси…

– Старикам в магаз или в аптеку сгонять можем? Можем! – стал придумывать Дамир. – С мелкими посидеть, если родичам оставить не с кем, а им в клуб там охота или с друзьями затусить? Можем с мелкими побыть? Можем! Если, например, кто с утряка в выходной поспать хочет, а у него, скажем, псина есть, псину на прогулку вывести можем? Можем!

– Это пока мы сколько надо насобираем, медленно очень получится.

– Ничего. Зато у нас будет свой фонд дружбы и помощи. А про Митьку надо еще придумать что-нибудь. Надо с родичами посоветоваться.

И мы пошли советоваться с родителями.

– Ай, стыд… – сказали папа, мама, тетя, двоюродный брат и бабушка Дамира. – Куда катимся?

– Они что, эти шторы жуют, что ли? – спросила Катина мама, хозяйка колбасного цеха. – Только что вроде собирали.

– Это не на шторы, а на уборщиц, – сказала Катя.

– Щас подарим ей моющий пылесос,– решил Катин папа, водитель «газели» с фирменным знаком маминого колбасного цеха. – А если дальше докапываться до пацана будет, мы ее саму пропылесосим по самое «не могу».

И Катины папа с мамой засмеялись.

А мой папа спросил:

– Ну и цена вопроса? Давайте сдадим за него деньги, и дело с концом.

Сделать кому-нибудь что-нибудь полезное за деньги в этот вечер ни у кого из нас не вышло.

Русский назавтра был вторым уроком. Нарядная и розовая, похожая на ветчину с красным накрашенным ртом, Лидия Евгеньевна ходила вдоль доски и диктовала красивые предложения про любовь к родине.

– Корочкин, – сказала Лидия Евгеньевна, и у меня опять стало тяжело и противно между горлом и животом.

– Ты деньги наконец принес?

Было очень тихо. Катя посмотрела на меня, и мы вместе посмотрели на Дамира.

В это время я услышал, как новенькая Женя Восьмерчук очень тихо сказала куда-то себе в воротник рубашки:

– Сто двадцать процентов.

– Корочкин, – сказала Лидия Евгеньевна. – Если мать не в состоянии сдать эти несчастные деньги, пусть приходит и сама моет полы. Понял, Корочкин? Что молчишь? Я кому говорю-то?

Стало еще тише. Мы переглядывались и не могли договориться взглядами, кому начинать заступаться за Митьку.

И тут я увидел, что Женя Восьмерчук опять нажала на железную кнопку своей джинсовой рубашки и чуть слышно сказала себе в воротник:

– Есть!

Потом она встала и сказала тихо, но четко:

– Лидия Евгеньевна, вам придется принести свои извинения ученику за систематически проявляемую в его адрес бестактность.

Все посмотрели на Женю.

Настала такая тишина, что стало слышно, как далеко от Москвы, на сочинских трассах идут тренировки по женскому многоборью.

– Что-что? – Лидия Евгеньевна поморщилась и огляделась, словно не могла понять, откуда звук.

– Извинитесь перед Корочкиным и в дальнейшем никогда не относитесь к ученикам по признакам их материальной обеспеченности, – негромким, каким-то бледно-железным голосом повторила Женя. – Такое поведение недостойно российского учителя, особенно учителя словесности.

У всех просто глаза разбежались, никто не знал, на кого смотреть – на Женю или на Лидию Евгеньевну.

А Женя прямо стояла за своей партой, маленькая, стриженая, похожая на мальчишку.

– Восьмерчук? Женя? – Лидия Евгеньевна посмотрела на нее так, будто Женя была говорящим насекомым. – Да ты что? Это что такое?

– Я не Женя Восьмерчук, я последняя разработка нашей военной промышленности, экспериментальный экземпляр. Скоро нас будет много, в каждом классе мы будем следить за поведением учителей. Ведь учитель в школе – это первый представитель государства, с которым встречается молодой гражданин нашей страны, и от поведения учителя, от его моральных качеств зависит очень многое в дальнейших отношениях молодого гражданина и государства, – очень четко и даже как-то занудно сказала Женя своим бледно-железным голосом.

– Так… Начитались, – усмехнулась Валерия Евгеньевна. – Насмотрелись, наслушались… Я сейчас же звоню твоим родителям…

– Научно-производственное объединение «Буран» мои родители, конструкторское бюро номер восемь, – поправила Женя. – А ваша вредность и опасность для детей составила уже сто двадцать процентов. Извинитесь перед Корочкиным и тогда, может быть, вам удастся остаться работать в школе уборщицей.

– Так, рот закрыла! – гаркнула Валерия Евгеньевна. – И к директору!

Женя Восьмерчук нажала на железную кнопку на рубашке и опять сказала туда тихо:

– Есть!

Потом она моргнула левым глазом и выпустила из него луч. Луч уперся в розовую и толстую Лидию Евгеньевну, и Лидиия Евгеньевна стала плоская, как диск, и прозрачная. Женя моргнула правым глазом, и плоская Лидия Евгеньевна стала сжиматься и испаряться, пока от нее не осталось одно маленькое серое облачко.

Женя села на свое место, как будто очень устала.

От облачка остались какие-то горелые лепестки вроде пепла.

Те, кто успел достать мобики, чтобы фоткать, разочарованно вздохнули, так быстро все случилось.

В класс вошли двое военных и дядька в белом халате.

Дядька собрал лепестки в пластиковую коробочку, а военные взяли Женю за руки.

– Живите дружно, ребята, – сказала Женя нам на прощанье. – Помогайте друг другу.

А сфоткаться вместе с Женей нам не разрешили, ведь она – военная тайна.

На следующий день нам прислали Никиту Егоровича по русскому. Он придумал, что вместо денег на уборщиц надо просто разбиться на несколько бригад и дежурить по очереди, самим убирать кабинет и мыть пол. Мы рассказали ему про фонд взаимопомощи, и он устроил целое родительское собрание про это. Теперь все в нашем классе выполняют разные поручения, а деньги собирают на карточку, чтобы было, если надо кого-то выручить.

Недавно директор пришел к нам в класс и показывал фотографии Лидии Евгеньевны – она где-то далеко, в джунглях, пасет макак.

Вот как ловко Женя Восьмерчук ее телепортировала.

Мы часто разговариваем про Женю и никак не можем понять, кто она? Правда, что ли, военный робот в виде маленькой бледной девочки, похожей на мальчика?

Дамиру бабушка сказала, что Женя, наверное, настоящий пионер. Они смелые и всегда заступаются за слабых. Дамир прикололся к этому слову – «пи-о-нер» и хочет тоже так называться.

А Катя говорит, что Женя – ангел. Теперь такие специальные ангелы, новые.

Вот бы спросить у отца Владислава… Но ему всегда некогда…

Развязка

С самого начала было ясно, что ничего не выйдет.

Мы через пять минут уже вдрызг разругались все. Дронова такая дура… Всегда дурой была, с первого сентября первого класса, а к старости такое ни у кого не улучшается. Илюху я вообще чуть не ушиб. Хорошо еще, по скайпуругались. Далеко тянуться, чтобы ушибить. А всё Сашич, обширный ум, это он запустил тему, что пора показать детям Россию.

Да и самим повидаться заодно.

Двадцать первая школа, дачки по Киевке, шахматный кружок или театральная студия, походы на байдарках – мы вместе росли, а теперь нас здорово пораскидало по свету. Дети, кстати, у нас очень разнокалиберные и у некоторых тоже разбросанные по разным концам земли, но после третьей «скайп-конференции» все же договорились: решено, этим летом показываем детям Россию.

Но сперва надо узнать, как там и что, давно не были, а средствам массовой информации верить нельзя. Так что вот пусть Сашич, раз он предложил, и едет на разведку, глянет, как там социально-политическая обстановка, не опасно ли туда соваться с детьми. К тому же Сашичу ближе всех, он живет в Австрии, это небось не мне из Вермонта переться и не Дроновой из Мексики.

Давно мы в России не были – родителей у кого-то уже не осталось, а чьи-то переехали к нам, так что ездить не к кому и незачем…

Не были давно.

Засылаем Сашича. Ну пусть Илюха тоже, для верности, а то Сашич такой разгильдяй… Присмотрит пусть за Сашичем… Но Илюху одного не захотела отпускать Чаусова, строгая жена из параллельного класса, типичная «бэшка», сказала, тоже поедет.

Готовились несколько месяцев, осень наступила, и выяснилось, что все хотят поехать сперва сами поглядеть.

Собрались почти все наши, кто уехал. Приперлись оттянуться в Россию, оттопыриться уже на все сто, а дальше видно будет. Может, и обойдутся дети, так и не увидят нашу родину-мать. Сашич умиляется, как много в Москве теперь разных сетей кофеен и кругом вай-фай. У Баглаенко вообще какой-то ошалевший вид, она запуталась в метро, замешкалась у турникета, и ей уже сказали «ух, понаехали…» У нее и правда вид растяпистый, как у лимиты, как у приезжих, которых мы называли лимитой, теперь такого слова нет. Баглаенко лет двадцать прожила в Южной Дакоте, та еще жопа мира, теперь шугается машин, не знает, как перейти улицу Горького возле Пушкинской…

Дронова и Сашич тайком держатся за руки – школьная любовь. Нет, это не лечится. «На старых дрожжах».

Послушайте, давайте съездим на Чернавку, как тогда, как в школе, как с Файнштейном? О, классно, точно, вот это да, вот это круто, вот это ностальгичненько, по местам боевой славы, на Чернавку, по которой на байдарках ходили с Файнштейном, нашим географом.

Ладно, едем! С Курского вокзала до платформы «Сто двадцать второй километр», там через лес до деревни Макушкино, до конца деревни, лугом вниз, и вот она, Чернавка. Мы помним! На фига только электричкой тащиться? Возьмем на прокат машины и поедем караваном до деревни Макушкино.

Мы берем три новеньких «хюндая» и рации. Договариваемся не пользоваться навигаторами и всякой такой хренью – ехать честно, как в детстве, как в поход с Файнштейном, по простой бумажной карте.

– Так вот, про Файнштейна, – грузит меня в машине Илюха. – Файнштейн в Чикаго. Дети уехали и его потом выписали к себе. Я ему звонил, когда в Чикаго по службе оказался. По справочнику нашел. Там Файнштейнов этих… Нашел его именно, звоню, так, мол, и так, здрасьте, Михал Ефимыч… А он мне не поверил.

– Как так – не поверил? Да ты что?!

– Ну да! Не поверил. Устроил испытание.

– Какое еще испытание?

– Говорит, докажите, что вы Илья Денисов, скажите, за какой партой сидела Черкизова. А думаешь, я помню? Я ему про поход, в деталях, а он мне про Черкизову… Не поверил…

– Кошмар… Старый, наверное, стал, из ума выжил…

– Да… Хорошо все-таки, что он в Чикаго. Летел же он туда как-то, добирался. Для географа хорошо путешествовать. Не может учитель географии не выезжать никуда дальше Мытищ.

– Ну, он выезжал дальше Мытищ, он же ходил с нами в походы по речке Чернавке…

– Чернавка, Чернавка, скоро сворачивать, скажи всем по рации – третий экзит наш…

– Надо говорить «поворот», а не «экзит», – ржет надо мной Илюха. – Поворот или съезд. Ты в России, парень! Похоже, что поворот мы уже прошляпили. Где он? Тут все заставлено какими-то хозяйственными рынками, ангарами с вагонкой и бетонными кольцами для сортиров.

– Мы еще не доехали, – верещит в рацию рулящая следом Дронова, – сначала должно быть поле, на поле дерево посередине, вы забыли, что ли, всегда проходили мимо на байдарках и видели это дерево посреди поля…

Машина подпрыгивает. Асфальт кончается неожиданно, без предупреждения, а уже потом, метров через двести шершавой щелястой бетонки виднеются знаки «дорожные работы», «сужение дороги», «ограничение скорости сорок» и «прочие опасности».

Мы едем медленно и видим, что работа кипит – кругом загорелые дочерна работяги в зеленых жилетах, навороченная дорожная техника и катки. Улучшаются дороги, хорошеет родная страна… Вот только где наш поворот? Лады, если не можем найти поворот, давайте ориентироваться на речку – Чернавка пересекает трассу, всегда пересекала, такой был мостик, мостик, надо было низко пригнуться, когда шли на байдарках…

Никакого поля с деревом нет. Надо как-то развернуться, что ли? Но кругом знаки «только прямо» и «прочие опасности». Так, вон большая схема объезда на желтом щите. Мудрёно. Еще километров десять, и развязка, можно и в обратку, и в любую сторону, и федеральная дорожная служба в лице прораба Бердиченкова приносит нам свои извинения за доставленные неудобства.

Можно ему позвонить и орать матом: на щите указан мобильный телефон.

Илюха жадно фоткает все вокруг и инстаграмит с комментами типа – атас, ребята, в России началось масштабное строительство хороших дорог, и теперь уже вообще никуда не проехать.

И нам кажется, что все правильно, что не зря мы уезжали, мыкались на чужбине, совершали подвиг во имя детей, чтобы они жили по-другому, были гражданами свободных развитых стран. Мы сделали все ради детей.

Дети должны жить в нормальных странах, а не тут, среди коррупции, беззакония и оголтелого строительства дорог, в стране, которая в целом, кроме Москвы, представляет собой более или менее живописные развалины.

Мы добираемся до развязки, до въезда на роскошную эстакаду, но там можно только налево и красуется еще одна схема объезда, вот тут можно наконец направо и туннелем развернуться туда, куда нам надо. Эстакада сделана классно, асфальт гладкий, как стол, наши «хюндаи» резво бегут, навстречу мчатся рогатые олени, задумчивые коровы, веселые пешеходы, низколетящие самолеты и прочие представители населения дорожных знаков Российской Федерации… Мы едем очень быстро и уже довольно долго, но никакого съезда не предвидится, и указателей нет…

Не съехать с трассы, ничего не узнать, ничего похожего – речка, например, могла вообще пересохнуть, исчезнуть с лица земли.

Мы едем помедленнее, переговариваемся в рации. Вон каток и команда в жилетах рядом. Притормаживаем и задаем вопросы. Но темнолицые строители дорог смотрят недобро и не понимают по-русски. И мы едем дальше, никого, кроме нас, ни попутно, ни навстречу, дорога пуста, только мы – отчаянные головы, покорители вершин, завоеватели дальних стран, чудаки предпенсионного возраста, «чудаки из пятого “М”», как мы сами шутили в детстве, заплутавшие в новых автомобильных развязках, «понаехавшие», чужие что тут, что там...

На бликующем синем щите сияет белая надпись – Симферополь 972 километра. И мы сделаем эти километры к утру!

Но нам в другую сторону.

Вечереет. Темнеет быстро. Слушайте, давайте остановимся. Давайте все-таки по навигатору. Илюха включает навигацию на мобильном. У него голосовое управление – деревня Макушкино, важно велит он. И у нас начинается настоящая смеховая истерика, когда через несколько секунд приятный голос мудрой, способной все простить и, несомненно, очень красивой женщины спокойно отвечает:

– Маршрут построен. Дорог нет.

На пустой реверсивной полосе мальчик сидит около ведра. Сейчас у него спросим. Он русский. Он местный. Он знает тут все.

– Мальчик, это еще трасса или уже развязка? Это вообще куда дорога?

Он в резиновых сапогах, с ведром, полным непородистых грибов: сыроежек, лисичек, маслят. Мальчик лет двенадцати.

– А это никуда дорога. Ее не построили еще. Все через Яконово объезжают.

– Зачем же ты сидишь со своими поганками на дороге, которая не ведет никуда?

Мальчик улыбается. У него кривоватые зубы.

Мы чертыхаемся и переминаемся с ноги на ногу. Ругаемся между собой. Обзываемся, как в школе. Смотрим вдаль. Сашич и Дронова стоят в обнимку. Холодно на ветру. В глубоких колеях на обочине вода отражает бледное небо.

Русская осень, октябрь, багрец и золото, унылая пора, нивы сжаты, рощи голы – все то, что мы всосали с молоком матери, выучили по букварю, то, что во времена наших детств в осенних газетах торжественно называлось «родиной Октября»…

Сашич снимает бейсболку:

– Надень-ка, рыжий, шапку. – Он протягивает бейсболку мальчику.

Но мальчика нет, куда-то девался, его нет нигде, только развороченные края придорожного перелеска, пустая кривая изба у обочины, замерший тяжелый каток, огромное поле и далекий костер...

Где мальчик? Исчез… Когда он успел отойти так далеко?

Мы всегда знали, что наша родина – строгая женщина в платке, такой она смотрела на нас с плакатов, знакомых с детства. На плакате, в платке – к такой родине мы привыкли. «Это наша родина, сынок» – так мы приговаривали всегда. Но оказалось, что там уже давно тире, а не запятая. Пока нас не было, родина превратилась в озябшего мальчика на дороге в никуда.

Это наша родина – сынок.

Извини, мы не сразу узнали тебя.

        Народы

Действующие лица

Вадим Иванович, представитель местной  власти, председатель колхоза или сельсовета.

Надежда, сельская учительница.

ГОСТЬ.РАССКАЗЧИК.

Октябрь, в полях ветер и листья, и кажется, что октябрь везде, на всем белом свете, и листья летят по всей земле… В кабинете Вадима Ивановича, главы сельской администрации, уютно, натоплено, пахнет яблоками, печкой. На стене портрет президента, икона Николая Чудотворца и карта района.

Вадим Иванович сидит за столом и смотрит на своего Гостя – невысокого щуплого мужчину в кепочке, джинсах и пиджаке, смуглого, темноглазого, явно нездешнего, «неместной» наружности. Гость сидит на стуле перед столом председателя, с любопытством глядя по сторонам.

Входит Надежда, молодая учительница сельской школы.

Надежда. Звали, Вадим Иваныч?

Председатель. Давай, Надежда, помогай разбираться. Видишь, гость у нас.

Надежда смотрит на Гостя, и он молча приветливо улыбается ей.

Надежда вопросительно смотрит на председателя.

Председатель. Не пойму, кто такой. Хоть милицию вызывай.

Надежда. Может, Оли Мухиной родня, с Пеновского района? Они там, в Пено, все рехнутые маленько.

Председатель. Ты ксенофобию не разводи, пеновские нормальные ребята. Какой язык детишкам преподаешь?

Надежда. Английский.

Председатель.Вот и действуй. По-русски он не шарит, вот что. Мужики у колодца обнаружили. И сидит на корточках, и курит, совсем как наш. А по-русски-то не шарит.

Надежда поправляет косыночку на голове и строго, как на ученика, смотрит на Гостя.

Надежда. Инглиш?

Гость нерешительно кивает.

Надежда. Нид хелп?

Гость. Вайфай?

Председатель (усмехается, так как от детей своих и внуков знает, что такое вайфай). Вайфай, как же… «Макдональдс» еще… Суши-бар… Надя, скажи ему, у нас интернет только на кладбище. Кладбище на пригорке, на кладбище колокольня, на колокольне модем хорошо ловит.

Надежда. Что вы здесь делаете? Откуда вы?

Гость говорит по-английски, короткими предложениями.

Гость. Нуй-Вэм. Остров. Океан. Плохой прогноз. Ураган. Опасно. Эвакуация. Россия. Места много.

Надежда. Ничего не пойму… Это что, телепередача «Программа “Розыгрыш”»?(Смотрит по сторонам, словно пытаясь разглядеть где-то скрытую камеру или другие признаки телепередачи.)

Гость. Живем на острове. Нуй-Вэм. Остров-страна. Моя страна. Кругом океан. Обещают сильный ураган. Надо готовиться к эвакуации. У вас много места. Мы к вам. Переждать ураган. Нас больше тысячи человек. Я первый.

Надежда (председателю). Пляшите, Вадим Иванович. К нам от урагана эвакуироваться приехали.

Председатель. Это чье же распоряжение? Телефонограмма была? Мне ничего не спускали.

Гостьдостает из кармана пиджака портмоне, бережно вынимает сложенный вчетверо листок, показываетНадежде.

Надежда. Тверская область, Торжокский район, деревня Пирогово, дом тридцать. Орехов Николай.

Председатель. Это с Питера, что ли, бородатый такой, на «Лексусе» убитом?

Надежда. Он дачник.

Гость. Что-то плохое?

Надежда. Дачники, понимаете? Летние люди. Живут здесь только летом. А осенью уезжают в свои города. Работают там, все такое. Сюда – только летом. Дачники.

Гость. Николай. Русский. Загорал всю прошлую зиму. Всегда обедал у меня. Руку жал. Прощались, говорит, если что, приезжай к нам, друг, у нас земли много. Адрес дал.

Пауза.

Надежда. Нет, все-таки это программа «Розыгрыш»…

Председатель. Садись на велосипед, сгоняй до этого Николая, разбираться будем.

Надежда. Он уж в Питере давно, октябрь на дворе, Вадим Иванович.

Гость. Я стучал, закрыто.

Председатель. Ничего, я его теперь из-под земли достану. Загорал он… Нормально… Он загорал, а мы разгребай…

Надежда (Гостю). Произошло недоразумение. Вы с Николаем друг друга не поняли. Понимаете, когда он сказал: «Приезжай, друг, всегда рады», это были просто вежливые слова. Как «спасибо, до свидания». Вежливые слова. Он совершенно не думал, что вы приедете.

Гость. Обманул?

Надежда. Нет… Он не хотел обмануть. Но это просто вежливые слова. Не надо было понимать их так серьезно.

Гость. У нас много русских. Приезжают надолго. Загорают. У нас всегда лето. А еще музыканты были. Красиво… Музыка… Русские веселые, добрые, хорошо платят…

Гость умолкает, вспоминая солнечный парк на набережной, открытую сцену, на которой оркестр молодых, красивых русских играл невыносимо прекрасную музыку. Председатель задумывается. За окном проходит бабуся в ватнике и трениках, с помощью большой палки руководя рослым козлом. Слышно, как поет ветер и трещат поленья в печке.

Председатель. Нельзя им сюда. Во-первых, холодно зимой, акклиматизация, все такое… Во-вторых...

Надежда (терпеливо, по-учительски). Послушайте. Вы видели русских, которые приезжают к вам, загорают, тратят деньги или играют красивую музыку. Но здесь, в деревне, живут другие русские. Они почти не пользуются деньгами, потому что у них вообще их нет. Едят то, что выросло на огороде. Иногда крепко выпивают, дерутся и гоняются друг за другом с топорами. Они тоже русские, но другие, понимаете?

Гость. Нет.

Надежда. Страна большая. Народу много. По-разному люди живут. Например, в нашей столице, в Москве, люди живут в двадцать первом веке. В остальных городах – в двадцатом. А в деревнях – в девятнадцатом.

Гость.Интересно…

Надежда.Очень!

Председатель. Спроси, их же все равно эвакуировать будут? Не оставят же посреди урагана?

Гость. Переселят к соседям, на материк. Но и там опасно. Соседние страны тоже маленькие, не получится весь народ в одно место. Так и потеряться можно. Мало нас… Нам всем вместе надо.

Председатель. Сто раз просил: обеспечьте сельсовет вайфаем… Счас бы щелк-щелк, и политическая карта мира… Звони географичке, пусть берет в школе глобус и бежит сюда, хоть глянем, где этот Нуй-Вэм…

Надежда. Петрова по географии сегодня свинью режет.

Председатель. Нашла время… Привыкли жить в медвежьем углу, а мир, между прочим, меняется, стираются границы…

Снова пауза, слышен ветер и треск поленьев и отдаленный нестройный хор, похожий на визг и вой.

Надежда (председателю). Луковы свадьбу догуливают. Третью неделю уже. (Гостю.) Поют люди. Настроение хорошее.

Председатель. Ладно, переведи ему: счас пойдем ко мне, пообедаем по полной и я его до райцентра доброшу, до станции. Посмотри, что там у него с обратным билетом, напиши подробно, как ему, куда… И это, кстати… Он как вообще в страну попал? Не нарушал ли?

Надежда. Покажите, пожалуйста, паспорт.

Гость.(с укором в голосе). У нас с вами безвизовый режим. Дружба. Взаимопонимание. Вы у нас зимой загораете…(Он встает и закидывает за плечо свой рюкзачок, маленький, детский, ярких цветов.)

Трое выходят на крыльцо. Вадим Иванович смотрит в узкую, как у подростка, спину Гостя и думает о далеком острове в Тихом океане, где в ожидании урагана сидит тысяча человек с доверчивыми темно-карими глазами и надеется только на них, на Вадима Ивановича, на дачника Николая, на весь их полуразвалившийся колхоз «Победа Октября». Вадиму Ивановичу вдруг становится интересно и весело, как не бывало уже давно, с детства, когда отец брал его на ночную рыбалку со старшими. Словно десятилетний мальчишка, он думает, как удивятся другие сельские округа, а председатель соседнего колхоза «Первое Мая» в запой уйдет от зависти…

Председатель. А знаешь, брат… Давай! Переведи, Надя. Пусть едут!

Надежда. Вадим Иванович, да вы что?!

Председатель. А в войну как жили? Поместимся! Россия – щедрая душа! Люди посреди океана в тесноте болтаются, не сегодня-завтра сдует к чертям собачьим, а у нас вон места сколько, поля березками зарастают… Они пока ехать будут, мы турбазу заброшенную подготовим…

Надежда. Да тут что ни день – пьяная драка, поджог, поножовщина…

Председатель. Правильно. Одичали совсем одни сидеть. А при гостях подтянуться придется, в руках себя держать…

Надежда. А миграционный контроль?

Председатель. Ты что, Курочкина из миграционки не знаешь? Нормальный мужик. С ним посидеть, выпить по-человечески – любой вопрос решит.

Надежда. Ну, Вадим Иванович, смотрите…

Председатель. Шутка ли – тыщща человек, рук рабочих… Да мы с вами горы свернем! Водокачку починим, мост… Давай, брат, собирай своих и двигайте к нам! И для детишек наших полезно, пусть видят – велик мир, разные люди бывают, долой ксенофобию! Гут! Нормал! Вэлком!

Надежда качает головой и уезжает на велосипеде. Дует ветер; стоя на крыльце, председатель оглядывает бескрайний русский простор, ему приятно, что земля его так велика и может легко приютить далекий незнакомый народ, попавший в беду. Председатель приобнимает Гостя за плечо и приглашает полюбоваться красотой осенней округи.

Председатель. Зашибись, листья летят… Как в детстве…

                   Ирга

ТЕАТР – ЮНОШЕСТВУ

А если у них лазерные указки?

Я стою за кулисами. Уже начинаем. Сейчас погасят свет, пройдет еще секунд двадцать пять – тридцать, не больше, и Лена выйдет, вернее, войдет в боковую зрительскую дверь, как с улицы, как будто случайно – шла вот мимо, – остановится перед сценой, поправит волосы, начнет говорить…

А если у них с собой лазерные указки или еще что похуже?

Мы приехали со спектаклем в рамках проекта «Театр – юношеству». Чем-то пахнет… Почему так тихо в зале? Нет, что ли, никого? Директор клялся, что все выкуплено. Чем это пахнет так, елки?..

Мало ли что на уме у здешнего юношества…

Я смотрю в зал.

Там старухи. У них удивленные лица. Зал полон удивленных старух.

Они подрисовывали брови, надев очки, и брови получились высоко. Старухи с изумленно поднятыми бровями пришли смотреть спектакль в рамках проекта «Театр – юношеству». Вместо юношества. Его тут, похоже, вообще нет. А пахнет – шкафами, старой одеждой, они наряжались, вынимали одежду из шкафов.

Как нас примут старухи? Вдруг не поверят, скажут, что было не так, что они помнят. Нет, не помнят они. Те, что помнили, уже кончились, они были в моем детстве. Это другие. Поколение, даже два поколения старух, всю жизнь проживших без войны, но много читавших и видевших фильмы. Раньше, когда старухи были маленькими, за этим очень следили, называлось – «патриотическое воспитание».

Начинаем!

Гасят свет, короткая тишина, скрипит тяжелая старая боковая дверь, отодвигается портьера…

Лена угловата, и это очень здорово. Робея и комкая перчатки, она начинает говорить о давней, почти забытой войне, о далеком, белом от балканского солнца городе… Город удивленно привыкает к бомбежкам, черному рынку и карточкам, а в императорских оранжереях уже разворачивают госпиталь…

Лена смотрит в зал доверчиво и близоруко. Ее старомодное пальто должно пахнуть дождем. Хотелось бы, чтобы пахло. Но здесь нет дождя, тепло, сухо, всюду опавшие листья, их не убирает никто. В городе нет дворников и юношества.

Старухи слушают молча. Когда спектакль кончается, они вежливо хлопают, встают и уходят, поддерживая друг друга. На некоторых бусы. В фойе люди в униформе раздают старухам гречку. «Граждане, посещавшие социальное мероприятие, быстро проходим в автобусы!» – зовут люди в униформе, и старухи с пачками гречки семенят к выходу.

А где старики? Не любят театр? Старики давно умерли, так всегда. Старики умерли, а старухи остались смотреть спектакль про войну в рамках проекта «Театр – юношеству» и получать гречку.

Город завален осенними листьями, их не убирают. Темнеет. Очень темно, фонарей почти нет… Вот так город – ни фонарей, ни стариков, ни юношества, ни дворников... Фуршет в кабинете директора – белый хлеб с толстыми кругами колбасы, местный коньяк не сразу проглатывается, шершаво застревает в горле и больно стоит в груди, а шоколадные конфеты пахнут подсолнечным маслом. Мы тут в гостях. У нас в гостях московские актеры… В рамках проекта «Театр – юношеству». Директор обнимает меня с ненавистью, а худрук вообще не пришел. Мы зажравшиеся, успешные столичные актеры, и с нами Лена – звезда сериала по третьему каналу, и все у нас впереди… Директор, похоже, думает, что у нас что-то там впереди, а ему остался задушенный осенней листвой город, где старухи идут в театр за крупой. Какая-то девушка в уголку молча смотрит то на меня, то на Лену сияющими глазами, и никто не представляет ее нам.

Садимся в микрик у служебного входа. Темнота, и ветер пахнет огромной рекой, она тут, поблизости, еще километров двадцать – и она.

Девушка, та, что молчала весь вечер, вдруг начинает говорить – это такой спектакль, такой спектакль, никогда не забуду, я тоже актриса, в этом театре, и даже в кино снималась, тут летом снимал режиссер Пырываев, и я снималась, и он мне дал визитку, только он недоступен всегда по мобильному, наверное, я не так набираю…

Водитель Юра садится за руль. Девушка прощается с нами за руки.

Нет, это не рукопожатие – она хватает нас за руки, за одежду, вцепляется в нас: приезжайте, здесь летом очень, очень красиво, тут есть святой источник, у нас такие рассветы…

Я боюсь, что она упадет на колени…

Когда-то и Лена выкарабкивалась так же из своего поселка, которого нет ни на одной, даже самой подробной карте.

По чудовищным ухабам в кромешной тьме микрик выбирается на федеральную трассу номер четыре. Тут еще темней. Юра врубает дальний. Наши гомонят, засыпая, и Лена с гримершей Катей обсуждают тоник для лица… Под утро мы будем в Москве. Лена засыпает, прильнув ко мне, ее детское лицо из тех, что минуют зрелость, сразу становятся старыми. Поэтому Лене предстоит как можно дольше оставаться девочкой, иначе не найти работу…