Текст книги "Удар с небес"

Автор книги: Ксения Васильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Но и другое её тряхануло: Казиев не сомневается, что она – "девочка"!

Ладно, разберемся, сказала она себе, как всегда говорила в трудную минуту.

Казиев покачал головой.

– Разве можно так пить виски? Я только хотел приготовить лимон и принести лед... Неужели ваш седовласый спутник в Сан Тропе не научил вас правильно пить виски? Или это только сосед по пансиону?..

– Мой дедушка... – Еле выдавила она, глядя, как Казиев наполняет вторую рюмку, со всякими дополнительными ухищрениями.

... "Дедушка"! Не вешай мне лапшу на уши, детка, и не гони тюлю, как говорили мы в детстве, а вслух удивился.

– Дедушка? Он вас вывозит на такие курорты? Богат и знатен? – и не услышав ответа, Казиев рассыпался мелким серебром смеха, – теперь молодежь богаче нас, стариков.

– Совместно... – Безлико ответила Ангел, – ни он, ни я никогда не были ни в Ницце, ни в Сан-Тропе...

– Это курорты для дам возраста "элегантности", как теперь говорят про старушек. – Откликнулся Казиев, колдуя над напитком, – но если есть возможность и к тому же дела... – и явно ждал ответа Ангела.

Она промолчала, совершенно не желая говорить о Старике. а Казиев явно жмет на эту тему. Надо было сразу, как пришла, сказать о том, что она учениц Леонид Матвеича, а теперь неизвестно, как и влезть с этим. Но почему он понял, что Старик с ней? Они один раз вышли вместе и то не надолго... Тинка трепанулась, догадалась она с горечью. Да теперь ей плевать. Славинск!..

Казиев опять зажурчал.

– Дело в том, что ваш дедушка вел дела с моим другом... – Казиев состроил постную физиономию, – которого там же и убили. Вы слышали?

Она кивнула.

– Друг мой был крайне порядочный человек, ни в чем не замешанный ТАКОМ, вы понимаете? Мне сообщили, что уже нашли мелкого завистника, убийцу, соотечественника кстати. Так что вопрос закрыт. Хотя я не верю в эту версию нисколько. Там – по-моему, другое. – Казиев значительно посмотрел на Ангела.

В принципе, кто повинен в гибели близкого друга, как он определял Родю, его не интересовало. Другое интересовало Казиева! Расшибется, не выпустит никуда этого... а узнает!

– Я знаю, что у вашего дедушки находится масса интересного материала, за каковым мы, кинематографисты, гоняемся... Родя нас всех опередил. Во всем.

Казиев печально повесил голову.

Ангел металась.

Господи, да что же это он все о старике и старике! Что там за материалы? Она до сих пор не удосужилась просмотреть их, хотя у неё только часть... О чем хоть они!?

Н а д о с в о р а ч и в а т ь т е м у! У меня к нему другое. Вернусь домой, – просмотрю все до листочка! Не дура же я!

Пойму, в чем соль... И мы с Максом пойдем к старику.

Пускай разъяснит, в чем дело. На его бумаги ни она, ни Макс не претендуют!

– Милый мой Ангел, – по-новой завел Казиев, и вдруг как бы удивился. Как же красиво назвали вас родители! Верно вы и по характеру ангел?

– Нет, – почти грубо ответила Ангел, до того ей надоел этот Казиев со своими ужимками!

А он не унимался.

– Но я все не о том... – Улыбнулся он ей почти нежно, – я хотел бы спросить вас, что же это за материалы у Вашего дедушки? В конце концов, не один же Родя мог снять кино... Я – готов.

Она его не дослушала.

– Дедушка сейчас в Америке, в Нью-Йорке, у своих друзей, и когда вернется, я не знаю.

– А скорее вы – туда? – Хитро посмотрел на неё Казиев.

– Нет. – Как отрубила она. – Он звал, но мне Америка не нравится (она сказала тут правду).

Хватит лю-лю!

– Тимофей Михайлович...

Казиев поднял руки.

– Какой "Михайлович", что вы! В нашем мире, пока тебе не исполнилось сто пятьдесят лет, ты – Тим, Клара, Даша, Маша... Так что прошу вас, дорогой, или – дорогая Ангел, – без отчеств, фамилий, регалий и прочих официозов! Хотите ещё выпить, но уже как надо?

– Хочу, – заявила Ангел и почувствовала, что щеки у неё пылают, настроение боевое и она сейчас все может сказать и сделать.

Казиев со страстью набухал ей виски, льда и повесил кусочек лимона на край бокальца.

Ангел выпила все до капли, промакнула губы салфеткой и решилась.

– Тимофей Михайлович, простите, я пришла к вам из-за рукописи моего Учителя, Леонида Матвеевича Афонина. Он просил меня...

Злобный вопль он поглотил с трудом.

– Малышка, слушайте меня внимательно и не перебивайте. Я не единожды повторюсь, но делаю это ещё раз ради вас, вы мне симпатичны. Хотя у меня совершенно нет времени! А меня терзают и терзают!.. Теперь вот вы пришли... Ну, что такое, право? Ходят и ходят какие-то дети и, простите уж, пристают ко мне с рукописью этого человека, которого я, по правде, в нашей сутолоке жизни, совсем забыл! Леонид, давний мой знакомец, со студенческой скамьи, как говорится. Мальчик из знатной партийной семьи, но бездарен как топор. Пил по-черному уже тогда. Напьется – баешник, трезвый – ни в зуб ногой, извините. Я ему помогал, как мог. Но есть пределы!.. В очередной раз, когда на выходе был мой фильма "Росы...", я уж забыл все название, но тогда он прогремел...

– Я видела, – тихо влезла Ангел в его речь.

– Замечательно! – Откликнулся недовольным тоном Казиев. Его перебили! – Так вот, продолжаю, чтобы вы все поняли. Он пришел ко мне и... – Казиев вдруг остановился и как-то странно раздумчиво посмотрел на Ангела. Впрочем, вам все это неинтересно. Не буду загружать вашу головку. Короче, я сделал, все, что мог. привлекал его везде, где сам работал, а он пил. Почти беспробудно, и тогда я от него отказался! Что я мог? Скажите мне, что? Че ловек сам себя губит. Я, конечно, не добряк, но и не злодей, – сделал я для него немало. Но, но... И он вдруг исчез, испарился. Потом, лет через несколько, он прислал мне письмо из какого-то городка, не помню...

– Славинска, – прошептала Ангел.

– Что? – Переспросил опять чем-то недовольный Казиев, – ах, да, кажется так, – Славинск. Письмо было в обычном его духе, – жалобы и просьбы... Я не ответил. Все. Я сделал все, что мог. В

Славинск я ехать не собирался, уж простите. Жена, балерина Большого, с ним развелась. Вот такая история. И теперь появляется эта махинища – роман, который я же ему помогал вначале писать!

И через двадцать почти лет этот стареющий дурак засылает вас с этим идиотским романом и мне все морочат голову с ним! Это, поймите, невозможно, это наглость, в конце концов. – Казиев распалилися неожиданно, это, видно, созревало в нем по мере рассказа. – Вы хотите знать, каково произведение? Дрянь. Бездарно как сам его хозяин! Не одной живой строки! – Казиев бушевал. – И я должен был перечитать его! Я же честный человек! Чтобы не дай Бог не пропустить хотя бы какой-нибудь оригинальной мысли, идей – ки или слова живого! Так ведь нет их! А я трачу свое драгоценное время! да, время мое – драгоценно, уж извините! Я РАБОТАЮ! А мне мешают! Меня терзают всякие Ангелы... Черти. Не знаю, кто!

От злости, которая волной накрыла его, ему стало трудно дышать, он рванул галстук и заорал дурным плачущим голосом. Все-таки он всегда был истериком, но держался, а иногда... Но не будем о грустном.

– Ну, жить не дают! Работать не дают! Вон!

Вначале его речи Ангелу стало стыдно. Ей-то показался роман "переживательным", но ведь она простая девчонка из Славинска! Ей стало стыдно за своего Учителя. Конечно, он попивал и у них, но все равно – он умный и хороший!..

И её затопил гнев. Какого дьявола она тут торчит, а этот бешеный её гонит! И так дрянно говорил об Учителе! Стерпеть невозможно!

Она встала с кресла, вытащила из кармана куртки пистолет, все с теми же холостыми зарядами, поиграла им в руке и сказала хамски, – она это умела, в Славинске всему можно научиться!

– Не орите, как резаный, Тимофей Михайлович, плохо не будет? А материалы, которыми вы так интересуетесь, вы никогда не получите. Понятно? – позволила она себе под конец полный разгул.

Не ему же одному!

Казиев оторопел. Не нашелся, чем ответить.

... Бандитка или бандит. И может сделать все, подумал он со трахом.

Выйдя во двор, Ангел два или три раза завернула в какие-то проулки и, в каком-то дворике села на скамью и разрыдалась.

Ее ТАК никто ещё не унижал! Даже старик как-то по-другому. Не оскорблял. Чем она, Ангел, этому Казиеву так досадила? Под конец, он швырнул рукопись, она взяла её с пола и ушла, а хотелось врезать этому "Великому" по морде!

А вообще, – она глупая и гадкая девка. И ещё воровка. За это и получает от Судьбы.

* * *

Казиев лежал в полной прострации, – так разозлила его эта или этот... Он совершенно не собирался посвящать столько времени своему бывшему сотоварищу! И упустил то, что хотел от неё (?) выведать! Ах, дурак! Разъехался как баба! Ладно, ещё не вечер, встретится он ещё с этим "Ангелом" на узкой дорожке!

Это его немного успокоило.

Но тут же раздался звонок в дверь и появилась Тинатин, что привело его в полное умопомрачение. Ну, на ней он отыграется за все и всех!

Тинатин не дала ему сказать ни слова. Она со слезами на глазах затараторила как сорока.

– Как я эти бумажки верну? Алена дома... Она же подумает, что я украла, когда увидит, как я лезу в рюкзак! Что мне теперь делать? Это же я из-за тебя, Тим, ты попросил!

– Конечно, может так подумать, – как будто даже с удовольствием подтвердил Казиев. – Я просил тебя? Да, я говорил о записях Роди, которые могли оказаться у этого вашего девочки-мальчика... Бумажкам этим – копейка в базарный день, чистое фуфло, Родиного там ничего нет... Все, вопрос "исчерепан". Хочешь выпить?

Тинка, ничего пока не соображая, машинально кивнула. Алкоголь как-то видимо прочистил ей мозги и она сказала.

– Но, Тим, ты же попросил меня взять бумаги в рюкзаке у Ангела!...

– Я никакого рюкзака "Ангела" не видел и ни о чем таком ничего не знал, это так?

– Так, – прошептала Тинка, не поспевая за ерническими выкладками Казиева.

– Значит, прости уж, я тебя не мог просить ВЗЯТЬ что-то из ЧЬЕГО-ТО рюкзака, не зная и не предполагая об этом ни сном, как говорится, ни духом. Так или нет? Или я что-то выдумываю?

– Так, – эхом отозвалась Тинка. – Ты ничего не выдумываешь...

– Ну, наконец-то мы начинаем понимать друг друга. Подведем итоги. ТЫ мне сказала о рюкзаке, и о том, что там лежит. И ТЫ все это принесла сюда, исходя из того, что я очень абстрактно интересовался, – к сожалению в твоем присутствии, – материалами, которые мой друг Родя должен был взять для нас с ним. Поняла? Для него и МЕНЯ! Он – был лишь продюсер, не буду объяснять, что это такое, наверное, ты все-таки уже знаешь, а я – РЕЖИССЕР! Он должен был принести любой найденный материал МНЕ. Но его убили. Вот почему я поинтересовался, где же все это может находится?.. Тут ты мне и предложила...

– Нет, не я сама! Ты попросил меня! – Закричала Тинка, туманно понимая, что её обводят вкруг пальца, и она будет виновата во всем.

– Как это не ты? Мы же с тобой только что выяснили, что я и ЗНАТЬ НЕ ЗНАЛ, что есть какой-то рюкзак и что в нем ЧТО-ТО может быть... Выходит, я лазал по чужим вещам? Так, Тина? Скажи-ка.

Тинка замолчала, пытаясь обдумать то, что тут наговорил Казиев, и ей показалось, что, да, так все и было, – потому что ведь Тим и вправду не мог знать о рюкзаке...

– Я думаю, девочка моя, тебе следует сделать следующее, чтобы не выглядеть, если и не воровкой, то довольно-таки некрасиво. – нечестной подружкой, которая всем и каждому рассказывает, что и где лежит, что, примеру, находится в совершенно чужом рюкзаке!..

Он обожал такие вот беседы с молодежью, – не со всякой, конечно, – вот с такой, как Тинка, – когда можно расслабиться и нести всякое.

– Так вот, ты должна придти и незаметно, тихо, возможно, – ночью положить бумажки на место. Чтобы тебя не заподозрили в том, о чем я только что тебе толковал...

Казиев откинулся на спинку кресла и с удовольствием ел грушу, которая должна восполнить авитаминоз, наступивший после ухо – да этой ненормальной Ангелицы...

– Хочешь грушу? – Спросил он, увидев, какими голодными глазами смотрит Тинка на сочащуюся мякоть у него на блюдечке.

– Хочу... – Протянула она и добавила, – я есть очень хочу, бабки нет, Алена ничего не готовит. Мне даже нехорошо...

– Знаешь, я понял, что тоже безумно хочу есть, даже не есть, а жрать. Давай-ка мы сейчас хорошенечко подзаправимся.

– Давай, – обрадовалась Тинка, ожидая, что как всегда "приедет" сервировочный столик с разными вкусностями.

Но нет.

Казиев воодушевился.

– На кухне, в холодильнике, есть чудный кусок свинины, парной, я её даже в мороз не закладывал. И перцы красные, сладкие. Ну и конечно, самое любимое, – картошка. Она хороша тушеной, с грибами...

У Тинки текли слюнки, по-настоящему, она их только успевала сглатывать. Как славно они сейчас поедят, как вкусно!

– Чего ж ты сидишь, моя радость? – Удивился Казиев, – иди, готовь! Ты же моя будущая жена!

– А-а, я не умею... Яичницу – да, а мясо – нет...

– Неужели, милочка? – с преувеличенным удивлением откликнулся Казиев, – а кто же все это будет делать?

– Ты... – ответила Тинка и сразу же ощутила как летит куда-то в пространство.

Это Казиев скинул её с кресла и стоял над ней как Справедливейший судия.

– Ты, моя милая, мыслишь, как я понимаю, так: я, режиссер, мыслитель, буду стоять на кухне, при фартуке, и готовить ТЕБЕ, именно тебе, мясное-жаркое, чистить картошку, может быть, варить щи? Ты – в своем уме? Ты для чего мне нужна? Только для постели? Не-ет. Для этого у меня целый склад на кинофабрике и везде, где я появляюсь. Если ты чего-то хочешь со мной серьезного, – то тебе нужно уметь стирать...

Она продолжала неловко лежать на ковре, с подвернутой ногой, которая очень болела. Но её любимый человек как бы не видел этого.

– Убирать квартиру – он загибал пальцы, – все, кроме моего кабинета! Ходить за покупками, готовить, причем вкусно и РАЗНООБРАЗНО! Ну,там, мыть посуду, чтобы чистое белье было и прочие мелочи... И вот тогда!.. Тогда я возможно стану тебя любить. Не терплю это слово – затерли его, как... Ты встаешь или будешь валяться на ковре до завтра?

– Помоги мне, – пролепетала Тинка, – у меня нога подвернулась.

– Вот теперь у неё подвернулась нога! – Обратился как бы к аудитории Казиев. – Какая же слабая молодежь выросла!

Он рывком поднял её с пола и усадил в кресло. Нога и вправду вспухла в колене.

– Какая ты неприспособленная, изнеженная, что за жена из тебя выйдет! Не знаю...

– А можно нанять домработницу, вот у Алены...

– Домработницу! – Загремел Казиев, – да ты, золото мое, думаешь, что я – миллионер! А я – средний служащий. Вышел фильм – слава Богу, есть деньги на некоторое время, нет – на нет и суда нет. Ты идешь готовить отбивные?

– Нет, – подумав ответила Тинка. – Давай лучше поедим в ресторане...

Казиев устал играть и притворяться.

Он взял из вазы грушу и кинул её Тинке, – на, ешь, раз ничего не умеешь. А в ресторан мы не пойдем, потому что у меня сейчас слишком мало денег, чтобы платить бешеные бабки за какую-то дрянь, когда дома у меня лежит в холодильнике...

Он опять взорлил и ещё долго распространялся о чем-то подобном, а Тинка, съев грушу, и боясь взять вторую, решила, что надо уходить.

– Я пойду... – Прошелестела она, совершенно ослабевшая от голода, и нравоучений Казиева.

... Какой же Тим бывает злой, подумала она вдруг.

А он ущипнул её за сосок, отчего она уже готова была лечь на тахту и стягивать трусики. Но Казиев устал, и все же не тридцать ему, и даже не сорок... Он молча открыл ей входную дверь, сунув подмышку пакет с "бумажками". Фотографию оставив себе.

Сразу же за воротами Тинка купила у уличного торговца жуткий пирожок с сосиской, наверное, недельной давности, и, запивая слезами, съела эту каменную гадость с таким счастьем, будто отбивную у Казиева. Который в этот момент именно это и делал, – ел отбивную. В микроволновке он моментально разогрел ресторанный обед, – иной раз он себе это позволял – заказывал, и сейчас, в одиночестве, наслаждался горячей, ароматной едой.

23. "СОШЛИСЯ ТЬМА И ПЛАМЕНЬ"...

Все девицы оказались дома.

Возвратилась из "той семейки" Алена,

Прибыла какая-то злобно-веселая Ангел.

И тихо вползла Тинка с пластиковым пакетом.

Алена зазвала подруг в гостиную, – почаевничать как раньше. том, что она побывала у Казиева, Ангел не рассказала, – не хотелось. Рукопись пока засунула в прихожей в комод почему-то.

Ангел, посмотрев на Тинку, удивленно спросила, – а что это ты с пакетом за стол?

Тинка покраснела и пробормотала, что совсем о нем забыла...

– Да брось ты его здесь, что там у тебя золото? – Рассмеялась Алена.

Тинка хихикнула, только Ангел даже не улыбнулась.

Никак не могла она пережить свой позорный поход к Казиеву.

А вообще, подумала она, чего я мельтешусь? Я же решила уехать? Решила. Вот и надо уезжать. Отнесу старику его бумажки, возьму паспорт, а если тот не захочет отдать, то и не надо...

И уеду. Хватит с меня всего.

В свой Славинск, к своим. А Леонид Матвеичу расскажет про его "друга", Великого Казиева!

Тинка вышла, чтобы отнести на кухню пакет и сделать все как было. Там достала рюкзак и всыпала на пол бумажки из пакета.

ФОТОГРАФИИ НЕ БЫЛО!

Тинка села на пол и перебрала все. Не было фотографии!

Ее прошиб холодный пот. Что она теперь скажет? А ничего. Положит сейчас все бумажки, а там пусть Ангел разбирается: может, это она сама потеряла фотку, когда бежала от старика. Она, Тинка, какое отношение имеет к рюкзаку Ангела? Никакого. Ведь какая Ангел хитрая! Ни-че-го не сказала им об этих листках и фотографии! Сама хороша!

Но все же Тинка расстроилась.

Всегда она виновата! Вечно её преследуют неприятности, а она? Да она ничего такого не делает! И вообще, пошли все они ( кто – "они"? Все!) к черту!

И слизывая языком слезы, появившиеся о жалости к себе, Тинка стала раскручивать тесьму.

Она жутко волновалась, хоть и уговаривала себя, что ни в чем не виновата, все – "они", которых, время от времени, она посылала, куда подальше, – но тесьма не раскручивалась.

И, когда перед ней выросла фигура Ангела, Тинка сидела на полу как кукла, раскинув ноги, с рюкзаком в руках...

По мокрым щекам шли грязные разводы, – рюкзак-то был давно пыльный.

Ангел же увидела перед собой страннейшую и удивительную картинку: Тинка что было сил разматывала её рюкзак, а на полу валялся пакет и лежали какие-то листы... Не какие-то! Нет! Те листы, которые она взяла у старика! (Имела на это право – он не отдавал ей паспорт и рукопись Леонид Матвеича. А что нужно Тинке?)

– Ты что делаешь? – Заорала Ангел.

Может быть, она так бы и не заорала, если бы не последнее событие, которое надорвали ей нервы.

– Ты зачем в мой рюкзак лезешь, а?

Ангел подняла с пола листки.

– Это мои листки, почему они у тебя?! Ну, ты, сучка мелкая! Давай, колись!

И схватила Тинку за удобную вещь – за волосы.

Тинка завизжала.

Появилась Алена. Ей не слышны были крики, но что-то как-то ей показалось неблагополучным и она пошла разыскивать исчезнувших подруг.

– Девочки, куда вы?.. – Начала было она, но увидев всю мизансцену, испуганно спросила, – что здесь происходит?

Тинка кинулась ей на грудь, обняла за шею, и заистерила.

– Алена, спаси меня от этой сумасшедшей! Я боюсь ее!

И спрятала замурзанное мокрое лицо на груди у Алены.

Алена как-то и сама побаивалась этого Ангела, и сразу, и теперь тем более. Непонятная её история со стариком...

В ней есть какая-то тайна.

И чего она налетела на Тинку?..

Алена обратила внимание на бумаги, разбросанные по полу, рюкзак, снятый с крючка...

И она повторила, – что здесь произошло? Мне, как хозяйке дома, кто-нибудь расскажет?

Она сделала строгий вид, какой бывал у мамы, когда она собиралась наказать Алену. Но какой у неё строгий вид! Кто её боится! Нет у Алены защиты.

– Рассказывай, – грубо сказала Ангел Тинке и, обращаясь к Алене, пояснила, – я знаю столько же, сколько и ты, Алена...

Тинка молчала, только всхлипывала и не отрывалась от Алены. Надо было брать ситуацию в руки. Не милицию же вызывать?

– Девочки, мы, – не чужие друг другу люди, мы – друзья и надо во всем разобраться.

Ангел хмыкнула.

– Да, друзья. – Повторила Алена, – идемте в гостиную. А ты, Тинка, перестань реветь и отлепись от меня. Ангел тебя бить не собирается, да и я не позволю. Ты – такой же мой гость, как и она.

Она оторвала руки Тинки от своей шеи, вытерла ей лицо платком и, обняв за плечи, повела в гостиную. Ангел секундно подумала, а пошли вы все!.. Взять рюкзак, рукопись, и уйти. Пусть что хотят, то и делают со всем этим стариковым барахлом.

Но Алена прихватила с пола листки.

Вздохнув, Ангел пошла за ними.

Там они расселись как прежде, для чаепития.

– Тинка, – обратилась Алена к подружке, которую несмотря ни на что, любила, – скажи, зачем ты лазила к Ангелу в рюкзак?

Меж тем, Ангел развязала тесемку рюкзака и вытащила оттуда свернутую "Комсомолку".

Тинка со страхом смотрела на это.

– Вот, – сказала Ангел, – видишь, Алена, это она всунула вместо того, что там лежало, а сегодня хотела все подложить на место... Я помешала. Зачем это ей? Объяснить-то можно? Или нельзя?

Тинка была из тех трусих, у которых никогда не возникает даже болезненное "безумство храбрости", она была из тех, – у кого от страха заходит "ум за разум" и человек может впасть в истерику или войти в ступор, или находиться в состояние бреда.

У Тинки наличествовало, пожалуй, все.

– Это Родины документы! Мне Тимоша сказал! Он велел мне взять их и принести ему! – Начала она на крике, – чтоб посмотреть! И сказал, что это ты их взяла... – тут Тинка полными слез глазами, огромными от ужаса, глянула на Ангела, – та только усмехнулась.

Тинка дрожащим пальцем показала на бумаги, лежащие на столе, – они яйца выеденного не стоят, сказал Тимоша, и это совсем не то.

Последнее она прошептала и замолчала, казалось, навеки. Ангелу очень хотелось посмотреть что же в этих бумагах, но ведь она как бы должна знать, – что?..

А она – не знает, потому что дура и расхлебайка и только тем и занималась, что страдала по Максу.

Алена, принявшая на себя роль третейского судьи, взяла бумаги, сложила их ровненько и стала читать.

Она читала, Тинка подвизгивала с плачем, которого, по правде,

– уже не было, Ангел со скрытым интересом следила за Аленой, у которой, по мере чтения менялось лицо.

Из равнодушного – в заинтересованное, потом в жалостливое и вдруг у неё из глаз потекли слезы.

Алена неожиданно зло посмотрела на Тинку, – и это твой придурок Казиев назвал дерьмом? – она задумалась на минуту... – нет, он не придурок! Он решил тихо-тихо прибрать все к своим рукам, я думаю... А ты, Тинка, дурочка, и твой Казиев отлично это знает и знает, что ты разнесешь его мнение о рукописи – на весь свет... А он поставит фильм и это уже будет ЕГО фильм. Подумаешь, какой-то старик там что-то... Да он этого старика купит-перекупит!

– Не купит и не перекупит, – обронила Ангел.

– Ты знаешь, что здесь? – Спросила Алена и Ангел честно покачала головой.

– Ну и дура?! – Удивилась Алена, – Ну, вы, девки, и дуры! Если б я хоть что-то знала! Но ведь ты, Ангелица, ничего нам про это не сказала! Уничтожающе посмотрела она на Ангела. – Чье это, вообще? Кто это написал?.. Я не о письмах, я о сцене (в это время Ангел схватила листки и стала читать, к ней пристроилась Тинка, боязливо поглядывая из-за её плеча)... Кто-нибудь из вас знает?

– Я знаю... – ответила замедленно Ангел, – только наверное не все... Я это взяла у старика, когда он отнял у меня паспорт и рукопись Леонид Матвеича!...

– Так это не Леонид Матвеич написал?

– Нет...

Тинка пискнула, – прочти, Ален, вслух. Я не разбираю, мелко... Алена прочла им сцену в загоне у Хуана, и коротенькое письмо, последнее, видимо.

Ангел и Тинка сидели пришибленные.

Потом Алена сказала, – надо вернуть это старику. Он-то знает, чье это. Больше мы сделать ничего не можем.

– Но как же... – пролепетала Тинка, – а Тим сказал...

– Молчи о своем Тиме ! Он ещё тот хитрован! Я думаю, что он в самом скором времени разыщет старика и заберет у него все остальное... Девочки, это такой фильм! Все будут плакать!

– Этот материал или роман, или как там, – сценарий, старик хотел продать Роде, – начала Ангел, – я понимаю теперь. Меня взял для прикрытия... Кого-то он боялся! И боится до сих пор.

Теперь, что ему продавать без этих листков и писем. А где фото?

– Заорала она снова на Тинку.

Та захныкала, – я не знаю...

– Такое фото! Два молодых мужика и девушка, такая красавица!.. И все на берегу моря. Смеются... – Ангел говорила так, будто сама побывала там, на этом берегу. А она просто представила, что та дама – она, а один из мужчин – Макс. Старик сказал, что там на снимке он сам...

– Да ты что? – Потрясенно вскрикнула Алена.

– Такой дряхлый гриб? Не может быть! – Заявила Тинка, воспринимая любого старого человека вечно таким, какой он сейчас. Не хватало у бедолаги воображения на другое.

Затрещал мобильник.

Алена взяла трубку. – Тину? Сейчас.

Передавая Тинке телефон Алена просипела, – Этот, твой... Соглашайся на все, а там будем думать. Может, поборемся с ним, а? Девчонки? Жаль, если такому попадет это.

Что умела делать Тинка, – то умела: мгновенно преображаться.

Сейчас сидела, зареванная, жалкая, и вот уже стряхнула с себя все в одну секунду и томной красавицей протянула, – да-а, я слушаю вас...

24. РАЗГОВОР "ПО ДУШАМ".

Улита Ильина пребывала в некоторой панике.

Вчера Главный режиссер театра, – с названием простеньким и миленьким "НУ!", извиваясь от благожелательности и восхищения этой своей такой явной благожелательностью, пригласил Улиту к себе в кабинет. Она знала – зачем. Догадывалась.

Главреж, которого звали Март ( не Марк, не путайте!) Владиленович, вперясь своими синими глазами в её лицо, горестно сказал.

– Дорогая, любимая наша Улитушка!..

... Давай, не тяни резину, подумала Улита с отвращением, – она знала, сколько ещё всякой мути придется ей выслушать, прежде чем Март произнесет фразу, ради которой и проделывается вся эта интермедия.

– Любимая Улита! – Продолжал меж тем Март, – М-м, я запамятовал, какая у вас последняя роль?

– Сиделка с тремя словами, – ответила Улита.

– А-а, да, да... – Март как-то засмущался, – как вам в в этой роли?

– Прекрасно, – ответила Улита, – весьма комфортно. Никто не замечает.

– Конечно, это не для вас, я понимаю, – заохал, чуть не зарыдал Март, – но вы сами видите, что за зритель у нас, – наш театр мало, кто понимает, и ы переживаем сейчас не лучшие дни. Надо что-то придумывать...

Улита почувствовала, что изнемогает, что готова вцепиться в остатки когда-то пышной шевелюры Марта и заорать, как торговка: да не жуй ты, блин, жвачку, давай, говори – увольняешь? Ну и отлично! В таком театре, с таким Главрежем, такими пьесами и постановками служить стыдно!

Стыдно, однако пришлось. Никуда не брали даму в возрасте с амплуа иолодой красавицы-героини. Да ещё потому, что Март носился за ней со скоростью бешеной собаки, умоляя пойти в театр на все роли, какие она захочет. Теперь вот – "сиделка"...

Улита встала, одернула пиджак, как солдат старослужащий – кителек, – и сообщила: все мне ясно, господин режиссер, я уволь – няюсь. Но заметьте, Я увольняюсь сама. Увольняюсь, потому что собиралась это сделать. Немыслимо, чтобы Заслуженная актриса, звезда экрана, в помоешном театре , в помоешных тряпках, "играла" сиделку с тремя словами! Пока, привет всем.

Март остался сидеть с полуоткрытым ртом, а она уже шла по коридору, даря сияющие улыбки направо и налево.

И вслед слышала шип: чего Он её не выгонит? Ведь играть ей нечего, а она все ходит и ходит...

И вот теперь она сидит и рассуждает на тему, есть ли что-нибудь, что можно продать, за более-менее приличные деньги, чтобы запереться в дому, никого не впускать и прожить автономно хотя бы месяц. Отмокнуть.

У неё осталось рублей триста.

Но при наличии того, что она курит "Кэмел", иногда выпивает, – и не тридцатирублевую водку, – покупает апельсины и кофе...

Мадам, вы скоро с рукой пойдете! Подумала она совершенно серьезно. Родных – никого. Подружки такие, у которых спросить в долг можно, а вот взять – нельзя. Столько отговорок, – и все, как говорится, настоящие.

Она обвела комнату глазами, на прикид, что может хоть что-то стоить? Ничего. Все мелочи, ерунда, дешевка... Так они с мамой жили, так потом жила мама. Когда они с Казиевым получали хорошие деньги за фильмы, то шел гулеж на неделю, и к нему пристегивался каждый, кто хоть каким-то боком был на съемках или ещё как-то.

Казиев, – она сильно подозревает, – не такой как она. Он вечно что-то нес на книжку и загашник у него всегда был.

У него-то сохранились денежки на жизнь, но сейчас творческие дела его плохи, – сценария нет и видимо не будет. Исписался... Она засмеялась.

Если попросить у него? Нет, дорогуша, об этом даже во сне не дай Бог увидеть!

А мальчик Макс отдал бы все.

Но он ни на секунду не должен усомниться в её благополучии.

Нельзя.

Уж если она ЗВЕЗДА Первой Величины в его глазах, должна такой и оставаться.

... До какого времени оставаться-то? Спросила она.

И ответила с грустью, – срок подошел, надо закругляться... А дальше? Пустота, которая потихоньку начнет наползать, и вдруг хлынет как наводнение, и поглотит это прекрасное, как она назы – вает, "нежно-паралитическое" – чувство любви. Небесной любви.

Чистая правда.

Такого она не встречала никогда и ни у кого и до сих пор, каждый раз, когда Макс входит и садится по привычке на ковер у её кресла, она обмирает и стынет от изумления.

... Так что же продать?...

И тут в её разболевшуюся, – "возраста элегантности" – голову пришла совершенно крамольная мысль.

Отца она своего не знала.

Знала только, что он "где-то далеко работает" и потому не может их навестить, и все друзья у него там же, поэтому к ним никто не приходит, только иногда мама ездит за какими-то посылками, но очень редко.

У них даже не было его фотографий...

И однажды мама, на нудные приставучие Улитины вопросы о папе, сказала: папы давно нет, он погиб, летел на самолете, самолет разбился... Так что ты его не жди.

А на вопрос, кто он был, ответила коротко: летчик.

Мама как-то не грустила по нему, никогда не вспоминала. Не говорила, к примеру, – а вот папа бы сейчас был тобой недоволен, (или наоборот доволен). Так что его как бы никогда и не было. И Улита по нему не грустила, потому что не знала его и не любила.

Один раз Улита видела, как мама плакала. Это было, когда она сама была уже довольно взрослая девица, лет двенадцати.

Пришли какие-то двое военных, закрылись с мамой в комнате и потом позвали её.

И они вместе – и военные тоже – пили чай с конфетами, каких она никогда не видела в магазине, не то, чтобы пробовала, с тортом и ещё чем-то вкусным, она уже по правде, не помнит, что это было.

Один из военных, черный, с бородкой, ей пару раз подмигнул. Улита расстроилась, потому что считала, что она уже вполне взрослая, чтобы ей так подмигивать. И старалась от него отворачивать – ся, не признаваясь себе, что он ей понравился, хотя был совсем не такой молодой.