Текст книги "Ангел из авоськи"
Автор книги: Ксения Васильева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
6.
Улита решила пожить в Родиной квартире. Там центр, все близко, кто-то забежит, с кем-то хоть поговорит, посплетничает, глядишь, и развлечение-отвлечение… А здесь, почти на краю Москвы, одна-одинешенька. Набрала из маминого дома книг, каких-то памятных вещичек, напольную вазу, которую они обе любили, и вообще всякой всячины. Все это потянуло килограмм на десять. Пришлось брать крафтовый мешок. Его она тащила от своей старенькой «Шкоды», надрываясь. Вот идиотка! Неужели нельзя было в два раза?
Выйдя на выложенную плиткой дорожку к подъезду, она услышала позади себя «Пардон!», сказанное ломким голосом, и вмиг ее рука стала свободна от этого чудовищного крафтового мешка. Улита повернула голову и встретилась с ореховыми глазами и улыбкой с острыми, как у волчонка, зубами. Она почувствовала такое несказанное облегчение, потому что этот дурацкий мешок заставил бы ее в подъезде – лишь бы не на глазах! – заплакать от унижения и неимоверной тяжести, каковая уже не для нее. Но тут оказался тот юнец!
Она ждала, что он, пропустив ее в лифт, аккуратно поставит рядом мешок и с такой же ничего не значащей улыбкой умчится по своим неотложным юным делам. Нет. Никак Улита не может предугадать движения души человеческой! А ведь актриса…
Они доехали до ее этажа. Он быстро, так же ломко спросил:
– Седьмой?
Она кивнула.
На этаже он легко вынес мешок из лифта, прислонил его к стенке у двери и стоял, беспечно как-то. Ждал, когда она откроет дверь. Улита же возилась с ключами гораздо дольше, чем обычно. «Что же это? Мне надо будет ради вежливости сказать – заходите…» Если бы ему было лет тринадцать, она бы, конечно, зазвала его, включила видик с играми и накормила до отвала мороженым. Но тут?.. Довольно взрослый молодой человек. Тем более, она заметила, как остановилась в изумлении какая-то из здешних бабок, видимо, чья-то домработница, когда увидела, как они идут к подъезду: она налегке и он с ее мешком. Она обязана пригласить его. И ничего страшного тут нет! Он откажется, и вежливость будет соблюдена.
Улита повернулась к юнцу и приторно – ей так показалось – спросила:
– Хотите кофе? Правда, у меня растворимый.
Он серьезно ответил, глядя на нее сверху вниз какими-то ничего вроде бы не выражающими глазами:
– А я и пью только растворимый! – И вошел в квартиру, прислонил несносный мешок опять к стене и стал оглядывать холл, так, будто собрался эту квартиру покупать.
– Идемте, – сказала Улита и рукой повела в сторону столовой, где было красиво и прибрано.
Но он спросил коротко:
– А кухня там?
Она кивнула.
Он прошел туда, оглянувшись на нее и опять улыбнувшись победной волчьей улыбкой:
– Я люблю кухни…
«Капризный мальчишка», – с некоторой досадой подумала Улита.
На кухне у нее с прошлого еще прихода стояла немытая, уже, наверное, заплесневевшая чашка из-под кофе. Она увидела, что гость, задрав широкие рукава своего серого блузона, моет эту сволочную чашку… Улита онемела. Он был для нее слишком подвижен и быстр, и она не понимала, о чем он думает, и вообще не знала даже, как его зовут. С этого и надо было начинать, укорила она себя и представилась:
– Меня зовут Улита Алексеевна… Вас…
– Максимилиан, – насмешливо откликнулся он и добавил: – Наверное, более длинного имени родители не смогли разыскать…
Говорил он быстро, будто все время чуть посмеиваясь и над собой, и надо всеми. И говорил как-то слишком четко и немного книжно, что ли? Литературно.
«А надо мной, – подумала Улита, – он посмеивается».
Максимилиан, вытерев руки полотенцем, обернулся:
– Зовите меня Макс, это проще. А в школе меня звали Мак.
«…B школе… Господи Боже мой! Почему этот ребенок тут?..»
Ей захотелось зайти в душ, смыть хотя бы налет пыли и усталости, нельзя же представать такой перед этой сияющей юностью. Не для чего иного! Для собственного утверждения, чтобы не казаться чушкой с помойки! Сейчас она поставит чайник и… Улита встала, и тут же вскочил он.
– Сидите, Максимилиан, – почти по складам назвала она его и в первый раз улыбнулась.
У него засияло лицо.
– Я понял, где что, – быстро сказал он, – я поставлю чайник… А вы занимайтесь своими делами.
Они сидели на кухне и пили кофе.
Максимилиан либо упорно, как-то даже пристально смотрел ей в глаза, или же вставал и своей летящей пружинистой походкой выходил из кухни в комнаты. После второго из походов он сказал, что квартира ему не нравится, она безлика. То же чувствовала и Улита, но чтобы юнец… Так тонко отметил и точно.
Что происходит, она понять не могла и не пыталась, но ощущала за всем этим безобидным кофепитием что-то пугающее и начала болтать, чтобы стряхнуть странное наваждение. Она болтала о ВГИКе, об их розыгрышах, о смешном капустнике, который она почти весь, оказалось, помнила… Забыв как-то, с кем говорит, притащила курсовую фотографию, где посередине, как два голубка, сидели они с Казиевым будучи уже гражданской семейной парой… Максимилиан рассматривал фотографию, и она видела, что его взгляд устремлен именно на них: Казиева и Улиту. Потом он поднял на нее глаза, какие-то уже другие, то ли равнодушные, то ли – она побоялась признаться себе – злые.
– Это я, вы узнали? А рядом мой муж, Казиев, режиссер теперь… – зачем-то сообщила она. Защищалась именем Казиева? Словом «муж». От этого странного мальчика?.. А может, он – маньяк… Или идиотский поклонник, который будет теперь торчать у ее дверей. О Боже! Но он тут же, будто учуяв ее мысли, сказал также смешливо:
– Не бойтесь, я не буду засыпать вас миллионами роз и торчать под окнами. Я не тот, за кого вы меня чуть не приняли.
Максимилиан положил фотографию вниз лицом.
– Когда-то мы любили друг друга… – глупо заявила она.
– Это заметно на фотографии… – откликнулся Максимилиан и вдруг улыбнулся своей сверкающей улыбкой. – А сейчас все прошло? Простите…
Улита разозлилась. Как он смеет влезать в ее жизнь! И вообще, почему она разрешает сидеть этому мальчишке, развалясь на стуле, в ее кухне, и попивать кофеек!
«…Что ты знаешь о любви, мой маленький Максик! – подумала она и прямо взглянула в ореховые глаза… – Что ты знаешь!»
Он вдруг быстро поднялся со стула:
– Если вам надо еще что-то перевезти сюда, я могу помочь. Возьму машину, мамину или папы…
– А у вас разве нет своей? – удивилась она.
Он помотал шоколадными крутыми волнами волос:
– Нет. Я не люблю машины. У меня мотоцикл. «Харлей». Но я могу что хотите привезти на нем. И вообще, вы боитесь мотоцикла?
– Нет, нисколько, – почему-то твердо заявила Улита, хотя никогда не садилась на мотоцикл именно из-за страха. Но тут!.. Она ему еще покажет, этому нахаленку!
– Тогда мы поедем! – воскликнул он. – Когда?
Глаза его ожили, и в них все шире разгорался зеленоватый свет.
– Я вам свистну, – засмеялась она, стараясь шутливостью тона свести все на нет. И сегодняшнее кофепитие – тоже. Так, от скуки…
Они стояли уже в холле, и она не знала, прощаться с ним за руку или просто по-матерински похлопать по плечу… Пока она раздумывала, он махнул двумя пальцами, прощаясь, и исчез. Она закрыла дверь, прошла на кухню, увидела две чашки из-под кофе, села на стул и сжала руками горящие щеки. Ах, дура!
Но что это было?.. Откуда ей знать!
Пока счастливый Макс летел по городу на своем «Харли», его мама, Наталья Ашотовна, сидела дома, в своем кабинете, и размышляла над рекламным пакетом одной весомой компании… И размышляла вполне продуктивно!
Максимилиан сниматься в рекламе не желает, как она его ни просила. Она сама сделала его пробную фотографию и теперь, в десятый раз, а может, и тысячный, рассматривала своего сына. И сердце ее исходило любовью к нему и гордостью. Красивый, умный, серьезный.
В кабинет тихонько стукнули. Кто там еще?
– Я это, Ашотовна, баба Паша…
Наталья рассмеялась облегченно, ей почему-то показалось, что весть, идущая от стука, нехороша. А что может сказать плохого баба Паша, их давняя домработница, перешедшая в наследство от уехавших в Америку приятелей. Жилплощадь, как называла свою комнату в коммуналке баба Паша, к счастью, имела свою.
– Что, Пашенька?! – ласково и радостно воскликнула Наталья, понимая, что рекламный проект можно на неопределенное время отодвинуть.
Баба Паша протиснулась в дверь. Габариты у нее были огромны: большого роста, толстая, с большой головой и толстой седой косой, накрученной на макушке, она выглядела бойцом японской национальной борьбы толстяков. Наталья рядом с ней смотрелась маленьким мышонком, но мышонком очень бойким и веселеньким.
– Присаживайся, расскажи мне что-нибудь смешное, а то я так устала, – откинулась в кресле Наталья, а Паша взгромоздилась на стул и печально покачала головой.
– Может, и посмешу я тебя, Ашотовна, только смех тот плохой.
– И что же ты мне скажешь? – уже без всякого энтузиазма спросила Наталья.
Паша была человек прямой и простой, потому и брякнула сразу то, что видела и что сразу же по-своему восприняла.
– А то скажу, что как седни переехала эта красавица…
– Кто это? – удивилась Наталья.
– Как «кто»? Не знаешь, что ли? Мадама эта, того, ну которого в заграницах погубили, артистка погорелого теятра.
Паша не признавала актеров, а уж старых баб, которые кривляются по телевизору, накрашенные и размалеванные, как куклы, и вовсе на дух не переносила.
– А-а, – засмеялась и догадалась Наталья, – Улита Ильина, да? Так что с ней?
– С ней – не ведаю, а вот наш-то Максимушка ее встречал, вещи ей таскал и сидел там… – Паша посмотрела на подаренные хозяевами часы, – боле часу. А потом как сумасшедший на своем этом помчался, куда не знаю. Вот так-то, Ашотовна. Все диву дались, я спрошала людей.
«…Так. И людей уже «спрошала»! Значит, сплетни в три раза более зловещие ей еще придется услышать! Но зачем Максику нужна эта очень красивая, но в возрасте дама? Из-за ее славы? Возможно… Но ведь неизвестно, может, он просто помог донести вещи и она, как светский человек, предложила ему что-то выпить… Максик почти не пьет и поехал на своем «Харли», значит, чашечку кофе, – прозорливо подумала Наталья и успокоилась. – Вот только «люди», которые уже обсуждают это происшествие… Надо бы тонко намекнуть об этом Максу. Хотя он такой своенравный и самостоятельный!»
– Панечка, дружочек, – начала она опять прежним ласковым голосом, – так ведь Улита Ильина – наша давняя подруга! Она только-только въезжает в квартиру! Макс ей поднес вещи и выпил чашку кофе, он мне сказал, – врала Наталья.
Баба Паша приутихла.
– Во-она что… – протянула она поскучневшим голосом. – А я и то думаю, чего это надо старой-то бабе от такого прынца заморского? А ему чего? Вот и подумала, что тебе надо сказать.
– И правильно сделала, – подбодрила ее Наталья, – в следующий раз тоже говори про всех, кого с Максом увидишь! Улита – это наша, это так, чистая помощь… А вот что другое – тут же говори!
«…Да и про нее – тоже, – не утерпела было Наталья, так как в голову ее пришли совсем не успокоительные мысли. – Боже, неужели их мальчик!..» Потом она сказала себе, что Улита конечно же не старуха, но!.. И красотка еще какая! Конечно, со всякими ухищрениями, которых мальчик не понимает. И знаменита! И всяких вокруг нее крутится историй! Мог! Мог Максик увлечься! Вполне! И надо этому поставить преграду, но так тонко и незаметно, чтобы комарик носиком не учуял. А это Наталья умеет. Если б не она с ее дипломатичностью и нежным воркованием, никогда бы у них не было никакого рекламного агентства, с ее-то грубятиной-мужем, прямолинейным, как рельс!
Итак, сигнал получен и должен быть «отработан»!
Старик сидел посреди своей комнаты и не злился, а безмерно удивлялся. Как? Как эта деревенская дуреха могла так обвести его вокруг пальца? Его! Который обводил вокруг своего пальца дипломатов и священников, банкиров и наихитрющих старух-наследниц… А уж о светских людях и прочей мелюзге и говорить нечего. Просто надо признаться самому себе, что он стал стар, сдает. Даже не стар – древен. И вот отсюда все промашки. А их – не счесть. Слава богу, что теперь их считает только он один.
Без паспорта, без денег фактически, ну что она взяла у него – сотню долларов, все постеснялась. Балда! Но ведь обманула. И какая силища! Он должен себя сберечь до определенного часа. Вот только дура умотала. Без нее сложнее. Пугал, пугал девчонку, она и перепугалась насмерть. Старая калоша, дурень, списывать пора. Да уж скоро. Чего жаль, так это его записей. Слямзила их частично… Самую середину. А из серой папочки взяла несколько писем, важных для него. Стервоза! Но никто ни в чем не разберется, да она не для этого взяла. Как защиту себе или шантаж?.. И все же надо торопиться. Выходить напрямую. Сейчас можно. Время подстегивает…
7.
Наконец я добралась до Новожиловых. Прошла через консьержку, которой наплела кучу ерунды насчет родства и прочего и даже слезу пустила… Та оказалась доброжелательной и поверила. От нее же я узнала, а потом вспомнила, имя-отчество бабки – Клавдия Егоровна.
В дверь позвонила звонко, не буду трястись перед ними. Мы из одного города! Ну выскочили они раньше, так что, теперь я должна им в ножки кланяться? Попробую остаться у них на день-два, а там… Как судьба повернется.
За дверью зашлепали шажки, и старческий голос громко пробормотал:
– Счас, счас, кто там?
– Здравствуйте! – прокричала я. – Я из Славинска, вашей внучки подруга! Ангел я!
Правда, она всегда лучше действует.
Дверь приоткрылась. Через цепочку на меня смотрела маленькая старушонка. Да, это она, Клавдия Егоровна! Но как же она состарилась! Но и она меня не сразу узнала, я ведь тоже изменилась, особенно в последнее время – во Франции побывала, все ж таки. Ха-ха!
Клавдия присматривалась ко мне, присматривалась и наконец-то запричитала, скинув цепочку.
– Никак Володьки и Зойки дочка, из авоськи! – И расхохоталась.
– Она, Клавдия Егоровна, – ответила я уже не так сладко. Далась ей эта авоська!
Клавдия – старуха была добрая и хорошо ко мне относилась. Алена, конечно, воображала из себя невесть что, как же, папаша – главный в городе. Но как-то так получилось – я придумщица, проще, врушка была отменная – меня к ним пускали, думаю, из-за моих россказней, которым бабка верила истово, а отец Алены и ее мамаша потешались.
Я стояла в холле огромной квартиры, а Егоровна все вспоминала и вспоминала Славинск и никуда меня не звала. И вдруг заплакала и сказала:
– Одни мы с Аленкой, бросили нас Надежда с Сашкой, уехали в Африку какую-то деньги заколачивать. Опять секретное что-то… – Тут Егоровна спохватилась: – Ой, да что это я гостюшку в прихожей держу. Идем, Ангелинка, идем, я тебя чаем напою. У тебя и вещей-то нет, одна сумочка заплечная? Проездом куда?
Так она бормотала, пока мы шли по длинному коридору, в самый его конец. А про вещички и «проездом» старая хитрая мышь спросила не так просто, надо было ей узнать, надолго ли гостьюшка? Не знает бедная старушенция, что я к ним вообще – подселиться.
Егоровна провела меня в свою епархию. Но и на кухне было так, будто здесь происходят приемы. Пол плиточный, красоты несказанной. Кухонная мебель – хоть сейчас на выставку. Все в светло-бежевых тонах с вставками темного дерева. Вазоны с цветами, запах такой, что можно одуреть от его сладости. Егоровна стащила с меня куртку, рюкзак я сняла сама и повесила на ручку двери – слишком он был драгоценный. Старуха потрясла мою куртку и сказала:
– Ишь, теперь в Славинске одеваются, как у нас в Москве? Маманя небось скопила?
Я разозлилась чертовски и ответила:
– Сама купила, заработала. Теперь секретарем у писателя работаю, – тут же, не запнувшись, соврала я.
Егоровна вдруг вскочила, залезла в сверкающий белизной высоченный, но какой-то узкий холодильник и достала оттуда разные нарезки: рыбу, ветчину, колбасу копченую… Тут же объяснила свою щедрость:
– Аленушка их, эти резки, не любит. Я накупила, удобно, все изделано, нарезано, вкуснятина… А она не хочет, вот все и лежит. Ты ешь, ешь, вкусно. И я с тобой поем за компанию, одной-то – тоска. – И две слезинки выкатились из ее старых обесцвеченных годами глаз.
Мне стало жаль Егоровну. Не сладкая, видно, у нее жизнь. Теперь получается, Алена – хозяйка и к тому же, видно, крепкий орешек. Ну нет, я не дамся. Что-нибудь да придумаю. Да и придумывать много не надо.
И полился мой рассказ и о Ницце, где я только что отдыхала с дедом, который меня разыскал на старости лет в Славинске, и что… теперь дед улетел в Америку на неделю, а я решила, пока его нет, поискать старых знакомых, погулять и осмотреться.
Моя благодарная слушательница вскочила со стула и сказала:
– Я счас, ты подожди тут… – И убежала.
Как я поняла, к Алене. Проняла я старую. И осталась ждать своей участи. Буду держаться нагло, жизнь меня уже многому научила.
И вот в кухонном дверном проеме появляется бабкина седая голова, и глаза ее мне подмигивают, подмаргивают:
– Я девчонкам про тебя сказала, они хотят на тебя посмотреть. Там еще подружка Аленкина.
У бабки наморщилось личико, видно, подружка не из ее любимиц…
Я нахально шагнула в комнату, куда мне приоткрыла дверь бабка, сама тут же испарившись. Рюкзак! Он остался на кухне, но не думаю, что старуху заинтересуют какие-то папки с бумагами, а уж что она в рюкзак полезет – к гадалке не ходи!
В огромной комнате на ковре и подушках сидели две девицы. Одну из них я признала. Это была Алена, повзрослевшая, но не похорошевшая, зато вторая – красавица. Да ведь я ее видела, в Ницце, вернее, в том местечке, куда ездила письмо передавать! С тем мужиком, которого потом убили и с которым «мой двоюродный дедушка» имел какие-то тайные дела, но убийство все испортило! Да вот она, эта девица, и убила! Скорее всего, она только-только приехала с… цинковым гробиком своего любовника. Бедная девка!
По глазам ее я увидела, что и она меня узнала! Наконец я первая заставила себя улыбнуться и сказала:
– Мы все, кажется, знакомы…
Алена вскинулась:
– Как это? Я тебя еле-еле вспомнила, но откуда тебе знать Тинатин?
Она была возмущена моим нахальством! Но Тинатин не собиралась ссориться.
– Да, я вас помню, – томно и гортанно произнесла она, – по Сан-Максим… – она явно что-то хотела добавить, но остановила себя и обернулась к обалдевшей Алене: – Представь, мы виделись с этой дамой (Тинатин была до такой степени светской, что у меня скулы свело, ну ничего, я научу их «родину любить!» – как говаривал мой папаня, когда собирался кого-нибудь «тронуть») во Франции, совсем недавно…
Тут вступила я:
– Я была там с дедом, который давно обещал мне показать Лазурный Берег. И так сложилось, что у него были там дела и он взял меня с собой.
Алена не произносила ни слова, только водила глазами – с меня на Тинатин и обратно.
– Ваш дедушка, – медленно, видимо, все еще раздумывая, сказать или нет, произнесла Тинатин, – ваш дедушка имел некоторое отношение к моему приятелю? Которого… – тут ее прекрасные глаза наполнились слезами, и она замолчала, подавляя их. Наконец она справилась с собой и продолжила: – Мой Родик что-то был должен то ли взять у вашего дедушки, то ли отдать, он как-то неясно выразился.
(«Ага, подслушивала, – подумала я, – или Родя твой проболтался. Я-то знаю, что они, старик и Родя, не встречались. Я была посыльным».) Но что старый потрох собирался что-то этому Роде продать, это, по-моему, так! Он торопил меня договориться с Родей и обещал денег и отправить куда-нибудь, чтобы никогда меня не видеть! Но дело лопнуло из-за неожиданной гибели Роди. Старик был зол и молчал всю дорогу. И в Москве молчал, только запирал меня и хотел наверняка поскорее от меня избавиться, понятно – как.
– Мне кажется, я почти уверена, что ваш дед ничего не отдал и не взял… Потому что Родя говорил – после вечеринки… Она только началась и…
Тинатин опять было пустилась в слезы, но быстро их стерла, они явно мешали ей. Наконец прорезалась Алена:
– Как бы то ни было, но все очень увлекательно и таинственно. Верно, Тин?
А я не знала, как быть мне – я должна, обязана остаться у них ночевать! И никаких гвоздей! Но как? Ведь есть же квартира «деда»? Который, хотя и улетел в Америку, но внучку-то из дома не выкинул? Так? Вот это и надо объяснить, а остальное – потом, после.
– В крайнем случае, – встряла я, – прилетит мой дед из Сан-Франциско и можно у него напрямую спросить, что должен был передать ему ваш (поклон в сторону Тинки) Родя. Дед-то пока жив и уж не такой злодей…
Я по-доброму рассмеялась, показывая тем, что характер у старикана моего – дерьмо, но сам по себе он человек хороший.
Девицы замерли. И только Алена прорвалась все-таки с вопросом:
– А зачем он в Америку полетел?..
– Да кто ж его знает, думаете, он мне все говорит? – беспечно откликнулась я. – Нужда какая-то, так он сам сказал. Я просилась, он не взял, сказал – еще сто раз там побудешь, надоест. Велел мне ехать к какому-то его приятелю и пожить у того, такого же древнюги, как и он. А я вот… – И развела руками. – Я ведь давно, Алена, нашла твой адрес и телефон, хотелось все прийти посмотреть, как вы тут живете, да все с дедом и с дедом… Он меня в Славинске разыскал. Двоюродный. Но лучше родного!
Я почувствовала, что вот теперь надо замолчать и никаких просьб, типа «а можно я у вас переночую, а можно мне, а можно»… Нельзя. Нельзя мне теперь, после всего что я наворотила, клянчить.
Я заметила, как Тинка легонько коснулась Алениной руки и пошла к двери, сказав:
– Что это мы сидим на сухую?
Алена вскочила. Ясное дело – пошли советоваться насчет меня! Вполне естественно, я ведь свалилась как снег на голову и сильно их заинтересовала! Я же соображаю.
Они прикатили столик с напитками и фруктами, и Алена, садясь на подушку, сказала:
– А сейчас мы выпьем. За что?
– За нашу встречу! – взвизгнула темпераментная грузинская княжна, и я усмехнулась, как самый старший и мудрый товарищ.
Мы выпили, и Алена сказала:
– Знаешь, мы с Тинкой решили, нечего тебе до приезда деда одной быть. У нас большая квартира, ну как, поместимся? И Тинка у меня живет.
Тинка что-то забормотала недовольным голосом.
– Ну ладно, Тин, ладно, все знают, что все у тебя есть, но ведь так веселее?
Алена явно лебезила перед красивой подружкой, а та принимала это как должное.
И вдруг Алена захохотала:
– Ой, я только сейчас вспомнила, как тебя интересно зовут и какое у тебя прозвище в детстве было.
Теперь настал мой черед хмуриться, но я, наоборот, скроила восхищенную рожу и тоже засмеялась.
– Тинка, ее зовут Ангел! То есть, конечно, имя-то ее Ангелина, но мама ее только Ангелом и называла, и все стали так звать. Ангел из авоськи…
И в который раз я услышала осточертевшую мне историю моих давних прогулок в авоське.
– Девушка, можно вас на секундочку!
Наталья Ашотовна остановила свою «Мазду». Сегодня она была не в себе. Медленно вела машину чуть ли не по кромке тротуара. Обычно она мчалась как на пожар, ей казалось, что за ночь что-то произошло в агентстве и… Ну и так далее. А вот сегодня плелась, как старая лошадь. Вчерашняя сплетня домработницы Паши ее насторожила, оказалось, куда больше, чем она думала. Наталья искала решение. И… Пожалуйста! Как на заказ.
По тротуару, легко помахивая изысканной сумочкой «клатч», шла девушка, могущая присниться лишь во сне. Скромненькое на вид шифоновое платьице в мелкий синий цветочек не закрывало коленей, в роли обруча – широкая голубая лента на темных тяжелых волосах. Тонкий бледный профиль. Лунный, сказала бы эстетка Наталья, но ей было некогда.
Девушка обернулась и уставилась на Наталью черными огромными глазищами с мохнатыми ненакрашенными ресницами, и алый ротик-бутон пролепетал:
– Вы меня?
– Да, да, именно вас! Вы могли бы сесть ко мне в машину?
Девушка замялась, и Наталья разглядела еще, как тонка у нее талия и как зрелы груди, и ножки длинные, сколько надо, не до лошадиной стати. Наталья улыбнулась как можно более мило и открыла дверцу. Девушка еще постояла и села в машину.
Чем хороша была Ашотовна, она никогда не тянула никаких котов за хвосты. Задумано – тут же сделано. Она сразу спросила:
– Дорогая, как вас зовут, сколько вам лет и откуда вы появились в нашем сером городе.
И Тинка отвечала, как на экзамене:
– Тинатин, восемнадцать лет, из Тбилиси, приехала к родным и у них живу…
– На что живете? – спросила Наталья, уже желая, чтобы девочка была из гордых, но бедных грузин.
– Я иногда зарабатываю в журналах… – немного увяла Тинка. Чего к ней привязалась эта тетка? – Присылают мама с папой. Хочу поступать во ВГИК.
– Тинатин, не удивляйтесь, что я вас так вот затащила, я директор рекламного агентства «НАТТА». Вы нам нужны. Сейчас мы работаем над заказом одной внушительной фирмы… Будет плакат со слоганом… Вы замужем? – вдруг озабоченно спросила Наталья, казалось, что нет, но кто знает.
– Я была помолвлена, но… – У Тинки в глазах засверкали слезы… – Его не стало.
– Бедная, бедная девочка! – чуть не завопила Наталья от счастья. Ей везло. И везуху эту отпускать нельзя. А связана она с девочкой-красавицей Тинатин.
– За фотосессию, – тараторила Наталья, уже вовсю разгоняя «Мазду», – я заплачу вам… Впрочем, мы все оформим договором. Думаю, сумма вас устроит.
Наталья усмехнулась. Вот так надо ловить миг удачи, во всем. Ничего не жалеть и никого! Главное – не жалеть денег! А потом… Наталья аж содрогнулась от удовольствия – пусть баба Паша рассказывает всей округе, какая девочка у Максика! Не отреагировать он не сможет на такое чудо! А если еще у нее приличные родители!..
Тинка немного побаивалась эту сумасшедшую тетку. Ну не тетку, конечно, а богатую даму – как она одета стильно, какие у нее туфли и сумка из черепахи! Тинка знает в этом толк.
Скоро они входили в небольшой, отреставрированный особняк, и все охры буквально в пояс кланялись этой даме, которая вдруг обернулась и сказала скороговоркой:
– Ой, я забыла обо всем с вами… Меня зовут Наталья Ашотовна. – И они прошли по мраморной лестнице на второй этаж.
Как только они вошли в элегантную приемную с немыслимой красоткой за столиком с факсами, компьютером, телефонами, Наталья Ашотовна, поздоровавшись, сразу же сказала совсем другим тоном, чем говорила с ней, с Тинкой:
– Леночка, прошу вас немедленно связать меня с Максимилианом.
Леночка вспыхнула и четко ответила:
– Сию минуту, Наталья Ашотовна.
«Боятся, ой, как они ее боятся!» – подумала Тинка, и ей вдруг расхотелось работать здесь. Она уже и сейчас тряслась, но старалась изо всех сил сдерживаться.
Как только они вошли в деловой кабинет мадам – цветы, фотографии актеров, писателей, все в свободных позах и все с главой агентства – заиграла мелодия, и Ашотовна (так Тинка сразу окрестила ее) схватила телефонную трубку и уже третьим за это утро голосом заговорила, этот голос был чем-то средним между откровенным сюсюканьем и товарищеским разговором. Что ей отвечали, Тинка, конечно, не слышала, но по кисловатому выражению лица Ашотовны, ясно становилось, что ее планам не рады. Тогда в голос вошло что-то железненькое.
– Я тебя так редко прошу о чем-то. Да, помню. Ты и не снимаешься. Макс… Мне это очень важно…
Тинка перестала слушать. Ашотовна еще долго мусолила что-то, но наконец вроде бы обрадованная положила трубку, посмотрела на Тинку ласковыми глазами:
– Тинатин, моя душечка, садись в кресло, сейчас тебе принесут кофе… – Она приостановилась и сказала: – Я сейчас, возможно, делаю ошибку, но у меня, пожалуй, нет выхода. – Выхода у нее, она считала, не было, так как Максик только что сказал ей, что она нарушает его планы. Но сделает одолжение и заскочит на минутку. – Тинатин, вы девушка явно неглупая.
Тинка встрепенулась и гордо выпрямилась: она-то так всегда считала!
– И поймете меня. Мой сын, вы сейчас увидите его, красив как Бог. Я не преувеличиваю. Он увлекся… Знаете, бывает так – женщиной много старше. Пусть, пожалуйста! Я современная женщина! Но у него зреют какие-то планы, вы понимаете меня?
Тинка понимала.
– И что мне, скажите, делать? Как поступить? – Ашотовна горестно посмотрела на Тинку, вовсе не ожидая ответа. Она вытащила платок и прижала его к глазам. – Я прошу тебя, Тиночка! Ты – необыкновенная и должна ему понравиться! – Она порылась в сумке и, шмыгая носом, достала пачечку долларов, сказав: – Возьми и без всяких слов! Приручи его. Больше мне ничего на этом свете не нужно – только счастье моего ребенка! Ни агентство, ничего, лишь бы у него сложилось нормальное человеческое счастье! А ты такая красавица! – Наталья всхлипнула. – Я бы сделала для вас все! Те, что у него были, дуры. Одну ты видела – Леночка. До сих пор страдает! А он любит сам завоевывать. И знаешь, Тина, ты не кокетничай с ним, но и не отталкивай…
Но наконец Наталья поняла, что почти свела с ума бедную девку своими проблемами, а та ведь ждет разговора о ЕЕ работе, не догадываясь, что главное для Натальи – Максик. Силы у нее кончились, и она вышла из кабинета. Тинка встала, чтобы размяться. Через какое-то – недолгое – время в кабинет влетел… тот самый «самолетчик», который болтался в небе над Лазурным побережьем! Красавчик, который плюнул ей в душу своим безразличием к ее достоинствам! Тот самый… Это Максик?! Ну и повезло! Как утопленнице! Они в упор смотрели друг на друга: Максимилиан с невероятным удивлением, Тинка, пытаясь сделать безразлично-презрительный вид.
– Простите, – спросил он удивленно, – а где же мама… – спохватился и добавил довольно сердито: – Наталья Ашотовна?
– Она вышла, – ответила Тинка, совершенно не зная, как вести себя с этим говнюком, который предназначен ей Ашотовной в женихи…
Она гордо спросила:
– У вас есть сигареты?
Макс достал из кармана куртки пачку «Парламента» и подал ей вместе с обыкновенной одноразовой зажигалкой.
«Мог хотя бы “Зиппо” иметь. Жадный», – решила она и совсем расстроилась. Пошла к креслу, споткнулась о край ковра и грохнулась! От злости и боли полились слезы. Ну надо же, при «этом»! Вошла Ашотовна, и началась кутерьма вокруг Тинки. Содранное колено намазали йодом, забинтовали, и мадам попросила Макса отвезти Тинку к ним домой. Но та забунтовала – что ей там вдвоем с этим Макси ком делать? – и заявила, что поедет к своим друзьям сама. На что Макс довольно хмуро сказал, что довезет ее. Они удалились. Макс поддерживал Тинку под локоть – она хромала. Наталья смотрела им вслед и злорадно думала: «Не будет мой мальчик таскать вам вещи, мадам Улита!»
Перед дверью квартиры Макс, до этого молчавший, как глухонемой, вдруг сказал:
– Надеюсь, мы познакомились только сегодня.
Тинка вспыхнула:
– Конечно!
«Надо было бы сказать – как получится, дорогой Максик! Или что-нибудь такое же ехидное. Видите ли, он не хочет, чтобы знали об их знакомстве! Ладно, но к девицам она его затащит. Пусть знают, кто ее враг. Урод моральный, придурок!» Он даже показался ей не таким уж и красавчиком!
