Текст книги "Ангел из авоськи"

Автор книги: Ксения Васильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

18.

Макс остановился в центре Славинска, на площади, чтобы отсюда начать поиски. Здесь все было как надо. Муниципалитет в бывшем здании горкома, бюст Ленина в самом центре скверика, вместо клумбы. С суровым лицом и хмурыми бровями – недоволен всем, что видит. Тут же расположился «Супермаркет» и свой «Макдоналдс».

Попал он в Славинск в конце рабочего дня, на площади мельтешило немало народу. Он помнил, что Ангел говорил ему как-то, со смехом, что у них аж две улицы Ленина. «Почему?» – удивился тогда Макс. «А одной видно мало оказалось. Одна – просто Ленина, другая – вторая Ленина. Я-то на второй, конечно, живу».

Итак, вторая Ленина! И вдруг удивился себе: с какой горы он свалился, что прибыл в этот занюханный город, к малознакомому парню, не к другу, и даже не к приятелю… А по сути – надо бы шарахнуться куда-нибудь за границу, далеко-далеко, за моря-океаны, и летать там на самолетах до одури… Зачем он здесь? Какой унылый городишко! Как тут можно жить? И как тут вырос Ангел?.. Умный, пытливый. Наверное, из-за этого учителя, как его там? Леонид Михайлович, кажется? Но приехал – ищи!

А там можно прихватить с собой Ангела и мотануть сначала в Москву, не видя Улиты. А потом еще куда-нибудь. Без женщин, вдвоем с Ангелом. Макс научит его управлять самолетом!

Он узнал, где находится вторая Ленина, и какая-то старушенция на вопрос, не знает ли она случайно, где здесь живет Ангел…

Он только-только хотел объяснить, какой и кто, как старушенция бойко зыркнула на него глазом и толково объяснила, как пройти.

Это оказалась старая, «хрущевская» пятиэтажка. Максу стало нехорошо, когда он поднимался по грязной темной лестнице на четвертый этаж, соответственно, без лифта. А родители Ангела? Что-то он говорил о пьянице-папаше?.. Но Макс тут же пресек себя – а у него родители? Вернее, родительница…

В это время у Ангела папаня, глава семьи, Владимир Васильевич, был не в духе. Сегодня на работе в обеденный перерыв отмечали день рождения старого мастера, которого через год этаким же макаром будут провожать на заслуженный (вечный уже) отдых. Хорошо, душевно посидели, но мало. Собирались после работы продолжить, но прибежала жена мастера и уволокла именинника домой. Развалилась компания. Хмель почти весь соскочил с главы семьи, и он был не в очень хорошем настроении, прямо скажем, в дурном. Надо бы взять в должок у кого-нибудь и самому продолжить «рождение» старика Потапыча… Но уже взято и перевзято до получки, жена слезу пустит, а дочь, которая приехала злая, как демон, из Москвы, могла бы дать папаше долларов сколько-то, в Славинске и обменный пункт есть, – так ведь не даст. Потому, глядя на Ангела в упор такими же, как у нее, синими-синими глазами, только у него с красноватой поволокой, папаша начал к дочери вязаться.

– Ты, я вижу, все возишься со старым пьяницей (себя Владимир Васильевич пьяницей не считал – он работает!). Прекрати это дело. Нечего тебе у него учиться, как водку пить.

Ангел молча ела суп.

– Ты слышала? – загремел папаня. – Я тебе говорю?

– Леонид Матвеич мой друг, – сообщила Ангел, так и не отрываясь от рассольника.

– Дру-уг? Во-она! – протянул смешливо папаня. – А я думал – собутыльщик! Чему он тебя научил, учитель твой? Как в койке цельными днями валяться?

Ангел молчала. Тогда папаня стукнул кулаком по столу. Тарелки слегка подпрыгнули, а матушка тихо ойкнула…

Оставим их на момент, потому что на общую кухню входил Макс. Проникнув в квартиру вместе с какой-то белобрысой толстой теткой, которая так от него сторонилась, что он подумал, что, наверное, его «Харли» стал «подтекать» и от него несет бензином.

А тетка, это была Нюра, напугалась, не террорист ли?

Войдя на кухню, растерялся. На него уставились шесть, а то и больше, пар глаз (время, не забывайте – обеденное!), и женщины замерли. К ним вошел принц не принц, но кто-то подозрительный… Они не могли бы определить точно, кто к ним вошел.

– Вам кого? – спросила самая смелая, молодая и симпатичная Ленка-холостячка.

– Простите, – сказал Макс, – не здесь ли живет Ангел?..

Холостячка заскучнела лицом и ткнула половником в даль коридорчика – налево, там на двери пять написано.

– Спасибо, – сказал Макс, уже не добавляя «мадам», как он привык в этой трахнутой Франции. Здесь это не играло.

Макс стукнул в дверь, услышал громовое – открыто, вошел и… Ангел сорвался из-за стола так, что Макс, не успев даже как следует увидеть его, остался наедине с папой и мамой, видимо. «Почему он убежал?» – думал Макс, мило улыбаясь и произнося всякие слова: «Здравствуйте, простите, что нарушил ваш обед…» Ангел же сорвался потому, что был одет в свой старенький ситцевый халатик, подпоясанный тонким пояском. Не потому, что халат был ветх, а потому, что халат – женский, и тут уж ни взять ни дать. Она внеслась к Леонид Матвеичу. Тот как обычно возлежал на тахте, курил и пил пиво. Ангел бросилась к нему, при этом бормоча:

– Леонид Матвеич, миленький, Макс приехал, он у нас, спрячьте меня, я не хочу… Спрячьте!

Сначала Леонид Матвеич не мог понять, кто такой Макс и почему Ангел прячется от него под плед. Он просто молча смотрел на нее и сделал только одно – перестал отхлебывать из банки пиво.

– Что такое? Какой Макс? Что с тобой, моя девочка? Зачем ты сгоняешь старого дедушку с его ложа?

Ангел быстро напомнила ему историю, которую рассказала по приезде из Москвы.

– Ах вот в чем дело! – вскричал Леонид Матвеич. – Голубок прилетел за своей горлицей!

– Да что вы говорите, Леонид Матвеич, вы сильно выпили? – с досадой отозвалась Ангел, – какая горлица! Он ничего не знает, просто я, наверное, там кому-то понадобилась. А я не хочу… Не хочу, чтобы он знал!.. Не хочу его видеть!

– Но он-то знает, потому и приехал! – безапелляционно заявил Матвеич. – Ему рассказали твои девчонки и сказали, где ты. Женщины болтливы, ты что, не знаешь? Вот он и примчался, потому что захотел увидеть тебя, и никого другого. Иди-ка ты к нему, и все.

В его рассуждении была логика. Конечно, кто-то из девчонок не утерпел и рассказал ему, а он… Значит, может быть… То, что говорит Леонид Матвеич, – правда?..

– Мне правда идти? – переспросила его Ангел.

– Конечно, правда, – ответил Леонид Матвеич, – после мне все в подробностях расскажешь, как я был прав.

Да, к этому моменту Макс знал, что приехал не к милому парнишке Ангелу, а к девице-Ангелице, то есть юной девушке по имени Ангелина, которая так сорвалась из-за стола, потому что не хотела показаться ему в истинном облике.

Произошло это так. Мама Зоя Николаевна, видя, что дочь упрыгнула в своем драненьком халатике, пригласила молодого человека присесть и спросила, кого он ищет (она ни сном ни духом не могла предположить, что этот красавчик и богатый, сразу видно, приехал аж из Москвы к ее дочери)?

– Мне нужен Ангел, – пояснил Макс, проклиная себя за свой срыв, который приобретает комические черты.

– Ангел? – переспросила озабоченно Зоя Николаевна. – А, ну да, я ее Ангелом прозвала, и все так и зовут. Ангелина вам нужна, правильно? Имя ее настоящее – Ангелина.

Макс был крепкий мальчик, скажем так, очень крепкий, но тут он остолбенел и красные круги поплыли перед его глазами! Девчонки водили его за нос, выдавая Ангелину за парня! А зачем? А затем, чтобы нацепить его на крючок таким вот образом. Но что, бежать? Наплевать на эту простую семью, хлопнуть дверью? Не увидеть эту Ангел…ину? А ему захотелось посмотреть на нее в девичьем облике.

Поэтому он ответил:

– Да, конечно, Ангелину. Мы тоже звали ее Ангел… Я пойду, пусть она выйдет ко мне. Я буду у дома. У меня мало времени.

Это он сказал на всякий случай, если она не выйдет через полчаса самое большее или если она вдруг станет ему не симпатична в своем истинном виде.

– До свидания, – вежливо попрощался он и вышел, оставив удивленных родителей.

Даже папаня молчал. Вбежала Ангелина.

– Макс где? – крикнула она.

Папаня начал было хвалить ее за то, что она там их здорово надула, и он обалдел, этот Макс, и так ему и надо, поганцу!

Но матушка, всегда тихая, покорная молчунья, вдруг перебила его, обратившись к Ангелу:

– Быстро переоденься и выйди. Он тебя на улице ждет. У нас, сама видишь, не для таких молодых людей место, да и нет его, места-то.

Веря Леонид Матвеичу, Ангел надела все, что носила в Москве и что здесь как-то не привилось, и вышла на улицу.

Макс сидел боком на своем «Харли» и курил.

– Привет, – сказала она так, как сказал бы Ангел.

– Привет, – откликнулся Макс. И – молчание.

Ангела начало слегка потряхивать. Если Макс знал и примчался сюда, как сказал Матвеич, «за горлицей», то встреча явно не та. Слишком странный вид у Макса, и он как будто не собирается ей ничего такого особенного говорить. Ну что ж. Тогда и она поведет себя по-прежнему. Пусть думает, что она – трансвестит, в конце концов! Наплевать.

А Макс искоса рассматривал ее. Это явный Ангел, тот, с которым он сдружился в Москве! Зачем эти превращения? Или может быть… Тут он подумал о том, что она и предположила.

– Короче, – сказала она сурово, – если ты по делу, давай говори. Если просто так, можем расстаться. Или покатаемся, у нас в городе воздух не очень. – Явно пахло застарелой химией. – А дальше есть места красивые…

– Нет, – честно ответил Макс, – я не по делу. Мне стало плохо в Москве и захотелось тебя увидеть.

– А теперь – расхотелось? – смело спросила Ангел.

– Н-нет, – ответил он медленно, изучающе глядя на нее.

Это ей надоело, и она сказала:

– Знай, я не парень и не полупарень. Я – девчонка. Так что не раздумывай, какой я ориентации или еще что-нибудь подобное. Мне так удобно ходить. Особенно в Москве. А ты сразу же признал во мне парня. Ну мы и не стали разуверять тебя. Я знаю, что девчонок ты не очень ценишь… А мне хотелось с тобой дружить.

Она выговорилась. Теперь его черед. И он сказал неожиданное:

– Давай показывай, где тут ваши красивые места.

У нее екнуло и покатилось сердце. Она еле забралась на сиденье за его спиной и обхватила руками. И вдруг такая тоска хлынула Максу в сердце! Такая! Он вспомнил вдруг Улиту… «Молчи! Не смей о ней вспоминать! Там все кончено. А здесь начинается? – спросил он себя и ответил: – Это было бы к лучшему».

Он как-то странно относился к Ангелу. Не отошло его восприятие ее как парня и вместе с тем прибавилось то, что она – девушка. Но не такая, как все эти… Которых он знал-перезнал и знать не хочет. Посмотрим. Он не спешит. И они понеслись. Она спрятала от ветра голову за его спину, которая сразу потеплела… Это его насторожило, и он решил, что пора сделать остановку. Начинался сумрачный вечер, а ночью… «Ночью надо быть в Москве?..» – подумал он. Ангел показала какой-то пригорок с юным подлеском рядом, и они пошли туда, таща «Харли» за собой по траве. Макс постелил куртку, и они сели. Ангел опять казался парнем, и Макс сказал в сгущающихся сумерках:

– Ангел, ты прости, но мне там так тяжело! Ты не понимаешь, просто поверь.

– Я понимаю, Макс, – услышал он в темноте незнакомый голос Ангела. – Очень хорошо. Потому что давно люблю тебя. Но это ничего не значит. Ты можешь умчаться сейчас на своем «Харли», и я не буду рыдать или тащиться за тобой в Москву… Нет. Мы всегда будем только дружить.

– Ты любишь меня?!

– Да, – ответила она и попросила, – давай больше никогда об этом не говорить.

– Как скажешь… – безнадежно произнес он.

И вдруг схватил ее за плечи, уткнулся куда-то в шею, грудь, и она почувствовала, как его слезы прожигают ей кожу. Он поднял голову. В глазах стояли слезы, – по сути, он еще тоже был ребенком, как и она. И Ангел не удержалась. Она губами стала осушать его щеки, подбородок, губы… Он притих, а потом сказал или спросил:

– А может так надо?

– Что? – не поняла она.

– Мы с тобой… – шепнул он.

Руки его каким-то – или ей так показалось? – профессиональным жестом стали расстегивать пуговицы на ее майке, а она была без лифчика, она их вообще не носила. И тут она поняла, что если не остановит его, то… И все будет кончено. Она это знала!

И отвела его руку:

– Не надо, Макс. Как… со всеми. Я – девушка, и для меня все не так просто.

У Макса никогда не было девственниц, он остановился и пришел в себя.

«Какая же я скотина, – подумал он. – Скот!»

– Простишь меня, Ангел? – спросил он. – Прости… От одиночества звереешь…

– Простила. Не надо больше об этом. Кто знает, что с нами будет. Может, завтра нам не захочется видеть друг друга…

– Или захочется… – сказал он и вдруг сорвался, – ты должна знать, Ангел, именно ты. Я – убийца.

– Ты? Не может быть, – откликнулась она.

Макс вскочил.

– Может! Я хотел убить! Хотел! Я ждал момента и даже вытащил пистолет! Я навел его на Родерика! Ты понимаешь это? Просто… Трусость или остатки разума, или что-то иное остановило меня… Я – потенциальный убийца! А если бы ты знала, как я отделал Казиева! Но за дело! Не уговаривай меня, я – чудовище!

– Хорошо, я тебя не уговариваю, успокойся! – произнесла Ангел, и Максу стало стыдно за свою истерику. Но ему так давно хотелось перед кем-то покаяться!

– Прости, – сказал он, – но это все мучает меня. Во мне вдруг может возникнуть такая ненависть!..

– И мне тебя надо бояться, – усмехнулась Ангел, но, почувствовав налет женского кокетства в своих словах, перешла снова на дружески-суровый тон, – Родерика убил другой…

– Но я хотел убить!..

– Не убил же. И никак бы у тебя не получилось, – окна бронированные… А кто-то знал, как надо. Ты заметил, как Родя упал? Не рухнул от выстрела?

– Я ничего не видел, – тихо ответил Макс, – как только понял, что не смогу выстрелить, умчался и вообще ничего не знал до Москвы. Ночью улетел… Только потом узнал, что его в тот вечер убили, и понял, что все равно кто-то наказал Родерика!

– Врач сказал, что это острая сердечная недостаточность, картина ясная, почти классическая. Я сама слышала. Его убили не из пистолета… Вот почему картина приступа, наверное… Но после пошли разговоры, что, мол, это убийство, а вот как совершено? И кем? А теперь новые слухи появились: убил мелкий завистник-мафиози, из наших. Но это фуфло для того, чтобы закрыть тему. Настоящего убийцу они ни в жизнь не найдут.

– А ты что, знаешь?

– Точно я ничего не знаю и не предполагаю. И ты не думай об этом. Хватит!

– Ты все же думаешь – старик? Но зачем ему?

– А зачем тебе, Макс?

– Я узнал, что этот Родерик гадко отзывается об Улите и что женитьба на ней – это трюк, из-за каких-то денег! Она, мол, слишком высокомерна, а еще квартиру от Роди поимела. Но и квартиру у нее бы отобрали. Как, кстати, отобрали сейчас… И денег никаких у нее нет. Я не мог стерпеть тогда все это и решился, но, как видишь, с негодными средствами.

– Откуда ты все это знаешь? – поразилась Ангел.

Макс усмехнулся.

– Я же ляпнул тебе, думая, что ты – парень, что один раз… с этой дурой Тинкой… Вот она, перепив и «ужасно любя» меня, мне выложила, что знала.

– Дрянь она! – с чувством произнесла Ангел. – Но хватит, хватит. Только еще одно. Возможно, старик из-за того же, что и ты.

– Какое он имеет отношение к Улите? – спросил Макс как бы себя.

– Этого я не знаю… – задумчиво ответила Ангел. – Родя – дурак, конечно, трепанулся где-то как-то, похвастался, может… Он не понимал, с кем имеет дело! А ведь старик и материал какой-то ему хотел то ли продать, то ли отдать… Для фильма. И все пошло прахом. Материал, наверное, пропадет, да и старик, мне кажется, тоже… Плюнет на все и на всех и исчезнет.

Она замолчала, вспомнив, что старик, когда она отдала ему уведенные ею отрывки, небрежно бросил их на стул. Значит, больше не нужны?..

Они с Максом говорят уже долго, а ни слова о них самих. Плохо это.

– Послушай, а кто он, этот старик? – продолжал с любопытством Макс.

– Я не знаю, но думаю, очень крупный бывший чин КГБ… Или авторитет воровской… Он чего-то и кого-то боится. Потому он меня и взял, я ведь договаривалась…

– Давай все забудем, Ангел. Я становлюсь… нет, пытаюсь стать другим, поверь, – попросил он и прошептал: – Хорошо, что ты со мной…

Улита еще не пришла в себя после разговора со стариком (не могла она называть его – Андрей Андреевич!), а тут этот безумец с выпученными глазами.

– Я так и знал! Ах, я дурак, дурак! Я забыл, какая ты подлая! Ты доказывала мне это не раз!

Улите было неприятно поднимать на него руку, давать пощечину, но этого и не потребовалось. Из комнаты вышел старик, и Казиев приутих, сел на стул, будто не он только что орал как резаный. Старик усмехнулся и попросил Улиту, вдруг назвав ее испанским именем (наверное, чтобы легче и быстрее было разобраться с Казиевым):

– Соледад, девочка моя, будь так добра, дай мне воды, простой воды…

Улита вышла, а Казиев еще больше вылупил глаза и опять на повышенных тонах, но много ниже, произнес:

– К чему этот театр? Думаете замутить мне голову? Она – не она, вы – не вы, я – не я… и хата не моя?

– Вы все определили очень точно, не зная ситуации. Вот что значит талантливый человек! – рассмеялся старик и стал жадно пить воду.

Казиев был хоть и зол, как вепрь, но понял, что произошло нечто из ряда вон… И хорошо бы ему все узнать точно и тогда уже решать, какую применять тактику. Кстати, про себя он отметил, что на столе лежит тетрадь, сильно напоминающая стариков сценарий… Немного вроде бы другая… Но это они могли сделать специально, Улита не успела убрать! Об этом тебе, Тимофей, забывать не надо! Они – так! И ты – так. Пусть будет не театр, а цирк с фокусами! А Соледад – это Улиткина роль. Он чуть не зарыдал от беспомощности, но взял себя в руки и выглядел просто несколько взволнованным. И сказал Улите:

– Я тебя не буду называть столь сложным именем, назову привычным – Улита, а мне дай выпить.

– Но сначала следует извиниться перед дамой, – укоризненно покачал старик головой, – а уж потом отдавать распоряжения.

– Извини, – пробормотал Казиев и, поняв, что этого мало, добавил голосом, в котором дрожала обида. – Меня простить можно, ведь я первым заинтересовался вашим…

– Андрей Андреевич, – подсказал старик.

– Спасибо, – кивнул Казиев, – вашим материалом и, думается, вправе знать все, что тут произошло… Сначала вы связались с Родей…

Старик помрачнел и тихо, но доходчиво сказал:

– А вот о Роде, пожалуйста, больше ни слова. Он не достоин, чтобы его поминали.

Казиев чуть не хлопнулся в обморок, ну дают эти двое! Да кто он такой, этот полубомж?

– Вот как? Теперь Родя не в чести! – воскликнул он.

– Давайте не будем ничего выяснять. Я кратко введу вас в курс дела, и, полагаю, на этом закончим.

Казиев чуял, что услышит нечто весьма удивительное и для него – не сильно приятное. Улите тоже было не по себе. Она не знала, что и как расскажет старик, а ей бы не хотелось, чтобы Казиев хоть что-то узнал. Но, посмотрев на старика, поняла, что зря беспокоится: он человек оттуда, и этим все сказано.

Будет сообщено столько, сколько нужно.

Старик сидел, чуть развалясь, в кресле и каким-то сожалеюще насмешливым взглядом смотрел на Казиева. А тому хотелось заорать на весь дом, двор, Москву: «Давай, не тяни, старый опенок! Чего ты мотаешь мне душу, которая и так измотана вдрызг!» Но сидел он тоже вроде бы вольготно и попивал коньячок.

– Дорогой мой, Тимофей Михайлович, – начал старик то ли торжественно, то ли как-то очень доброжелательно, с долей сожаления, – я вам должен открыть одну тайну, которая и удивит вас и, скорее всего, огорчит. Этот сценарий, как вы называете, не сценарий вовсе, а некоторые фантазии, которые иногда приходят в голову. Эта чепуховинка принадлежит мне лично, типа записной книжки… Как, простите, костюм, зонт, или шляпа, или, к примеру, запонки… То есть я могу отдать эти вещи, если их от меня примут, только самому близкому человеку… А уж если нет близкого, тогда – кому я захочу. Улите Алексеевне, например, великой актрисе, а может, моей родственнице, которую я разыскал… – пояснил старик, увидев вываливающиеся из орбит глаза Казиева, – так что все мои личные вещи, как и мои записи, она может взять, а может выкинуть в мусорник. Как ей заблагорассудится. Вам понятно? И если она захочет сделать кино… Если из моих записок хоть что-то можно вытянуть… Я буду только приветствовать и помогать по мере моих небольших сил.

Казиев, который вначале хотел встать и уйти и не слушать больше этот псевдочестный рассказ ни о чем. Ну, что действительно унижаться, когда все меж ними решено. Родственница она или ведьма в ступе, теперь не угадаешь! И за какие доблести старик ей все отдает? Может, за ордена? А что! Вполне! Старому бесу надо представиться где-то кем-то, вполне!.. Теперь все у нее. Старик настолько хитер, что, наверное, и в «родственницы» ее официально оформил. Вот и Родя был нужен как адвокат, а привлекал дурака-Родьку материалами, чтобы меньше платить! Как он Улитку назвал? Черт, забыл… A-а, испанское имя Соледад. Ну, едрен корень, авантюристы! А она-то, тихоня, глазки – долу, «монашка» на цыпочках! Как уделали его! Казиева! Как уделали! Что ж, молодцы, ничего не скажешь!.. Ну тогда хрен, как говорится, с вами, и с нами – тоже. Но пусть не думают, что он может купиться на такую фальш. Хотят, чтобы он ушел. Надо достойно уйти. Слезы кипели у Казиева в горле, так проколоться! Но есть кое-что: старик не богатей, только выпендривается. Вот если бы деньги достать на сам фильм! Конечно, он – Казиев! Но последнее время ему почему-то, как-то смущаясь, отказывают на самом киношном верху. Проворовались совсем? Или считают, что он выходит в тираж? После римейков ни одного фильма? Молчание? Нехорошо, сто тысяч раз – нехорошо. Со стариком и Улиткой – Соледадкой надо что-то делать! Иначе… Он боялся даже думать, что – «иначе»… Бедность. Забвение. Самое страшное для Казиева.

Тинка! Тинатин – грузинская княжна! Пусть-ка раскошелит своих папу-маму, пусть-ка они торганут своих баранов, а он, так и быть, женится на ней. Ничего страшного, страшнее, чем с Улиткой не будет! Казиев почувствовал, что просвет есть! Пролезть вроде бы можно. И надо взять и нахально посмотреть, что за тетрадь лежит на столе… Ничего себе – записная книжка! Наглый как танк этот старик! Увести?.. Нет. Кроме него, никого нету, если бы хоть один человечек! А что, если попросить почитать, так жаждется, мол? И потом – затерялся, простите-извините! А там – ищи, свищи… Нет, не солидно, не сопляк же он двадцатилетний, который так бы и сделал… Он встал. Вскочила и Улита, ей стало его жаль. Она быстро заговорила.

– Тим, если мы будем что-то ставить, я не знаю… То может быть… Ты?

Тут он допустил оплошку, ответил гордо:

– Зачем же я, если от меня так скрывали и отделывались (вот пусть попросят, поползают! Кто будет снимать-то? Соледад? Шиш! Тогда он может и согласится, если не найдет другого пути… И вздохнул: увы, такого больше нет нигде.)! Всего вам доброго. Прощайте.

Казиев удалился, даже не глянув на тетрадь, лежащую на столе.

– Ну, – сказал старик, – и что же вы надумали, моя дорогая Соледад-Улита?

Улита пожала плечами, она сейчас ничего не могла сказать. Старик вздохнул:

– Думайте скорее, дорогая. Я уже стар и, как говорят в России, неровен час… А без меня вы пока обойтись не сможете. Я же не сказал вам еще того, что вы имеете энную сумму, которую я не хочу называть вам сейчас – дабы не пугать. И что вас ждет не дождется ваша мать Дагмар, которая проплакала все эти годы о вас… Но многое еще – потом, после. А я, пожалуй, пойду. Не буду больше тебе, Солли, надоедать. Тебе надо остаться одной. Подумать.

Вдруг Улита решила, что старику не нужно возвращаться к себе. Не Казиев, нет! Вообще… И она предложила ему остаться. Он с благодарностью посмотрел на нее.

– Ты – добрая девочка, но, думаю, мне еще можно пожить там.