Текст книги "Folie a Deux (СИ)"

Автор книги: Ксения Шишина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Кое-кто выглядит вспотевшим и взвинченным, да, Моника?

– Я ещё посмотрю на тебя, когда ты начнёшь изнывать от жары в этих брюках.

– Кто сказал, что я не привёз с собой шорты? – Андерсон чуть ли не бросает свою сумку на диван, который я заняла, и склоняется ко мне, шумно вдыхая воздух около моих губ и овевая их своим дыханием. – Я бы поцеловал тебя прямо здесь и сейчас, не будь вокруг всех этих людей, но поскольку они тут есть, то это вряд ли хорошая идея.

– Беспокоишься, что тебя узнают?

– Да кому я нужен, да ещё и в чужой стране? Из нас двоих это ты, кто вернее попадёт не только на обложку, но и на страницы светской хроники. Ты не надела лифчик.

– Эта блузка его не предполагает.

– Да уж, я заметил, – его голос становится хриплым и нуждающимся. Андерсон осматривает мою юбку длиной до середины бедра, украшенную спереди пуговицами, и верх из такой же белой ткани с цветочным рисунком, и прикасается к бретельке на моём левом плече. Она из розовой атласной ленты, завязанной на бантик, который так легко ослабить и развязать. Не здесь, но вообще. Чуть позже, как только мы поднимемся в номер. Я думаю, что мне, наверное, даже не придётся просить об этом. – Оставь вещи, и пошли. Я договорился, их принесут позже.

Райан смотрит на меня так, будто вот-вот не сдержится и всё-таки сорвётся. Но пока мы едем наверх, между нами возникает что-то, что я не могу описать, некоторая непонятная тишина, и по приходу в номер он просто садится на диван, кидая электронный ключ на журнальный столик. На нём стоят два стакана и тарелка с зелёными яблоками, на тумбе под висящим на стене телевизором я замечаю вазу с цветами, но после всё моё внимание концентрируется на панорамных окнах гостиной. За ними открывается потрясающий вид на просторную террасу по длине всего номера и бесконечный лазурный цвет океана. Пройдя через дверной проём, я миную коридор со стоящим в нём шкафом и оказываюсь в ванной комнате, граничащей со спальней. Комната с огромной кроватью и тумбочками по обе её стороны наполняется влажным океанским воздухом, шумом прибоя и ещё большим количеством света, как только я открываю раздвижные двери, ведущие на балкон. Деревянные кресла с мягкими подушками, создавая уют и комфорт, так и манят сесть, откинуться на спинку и просто ни о чём не думать, но вместе с тем всё это кажется мне слишком хорошим, чтобы быть правдой. То ли из-за ограниченного срока годности, то ли потому, что сама бы я здесь никогда не оказалась. Моё финансовое положение отнюдь не плачевное, но мне ни разу не хотелось остановиться именно в люксе пятизвёздочного отеля и опробовать на себе весь соответствующий сервис вроде завтрака или ужина в номер и прочие доступные блага. Модели не живут на широкую ногу. Не заселяются в двухкомнатные номера, когда зачастую это лишь на одну ночь. Я будто бы занимаю чужое место… место женщины, сделавшей Райана Андерсона таким, каким он является. За каждым великим мужчиной есть та, которая верила в него и любила по-настоящему. Возможно, переносила различные тяготы, лишения и материальные сложности. Он ведь не всегда был миллиардером.

Я не слышу его приближения из-за ветра, но об этом, изменяясь, сигнализирует моё дыхание. Оно замедляется и становится почти неслышным. Кажется, я даже перестаю чувствовать, как в груди бьётся сердце, настолько всё тело сосредоточено и желает узнать, что будет дальше. Что Андерсон скажет или сделает, подойдёт ли ближе или так и останется стоять где-то позади молчаливым силуэтом. Может быть, проходит всего лишь миг, а может быть, несколько минут, но, когда он дотрагивается до узкой полоски кожи между юбкой и блузкой, всё внутри меня уже изнывает от потребности стать ближе хотя бы так. Я стараюсь прижаться к широкой правой ладони ещё теснее, ещё плотнее, чтобы она вся соприкоснулась с моим животом, а не касалась лишь кончиками пальцев, дразня, но со мной явно по-прежнему играют, и я… я не понимаю, зачем всё это. Говорить остаться и при этом быть таким. Вероятно, моё психологическое напряжение становится очевидным, потому как Райан вдруг останавливается, перемещает руку на ткань моей одежды, и его подбородок оказывается приятно ощущающимся близ левого виска.

– Это всё-таки слишком для тебя? Всё вокруг?

– В значительной степени да. Но ты почти не преувеличил насчёт двух шагов. Не думала, что океан реально будет так близко. Может быть, теперь мне чуть более понятно, почему ты не можешь жить иначе. Вид здесь роскошный.

– Я могу жить иначе. И когда-то жил. Если интересно, можешь прочитать в гугле. В общих чертах там всё написано верно. Но никто, имея столько денег, не будет сознательно на себе экономить и загонять себя в тесные рамки какого-нибудь пространства, – Райан вдруг скользит правой ладонью немного под пояс моей юбки, а левой рукой сжимает ограждение, и мне в прямом смысле становится некуда деваться. Странным образом тело не только бросает в жар, но и знобит. Горячее дыхание рядом с лицом, да ещё и усиленное уличным пеклом, не должно так влиять. Не должно вызывать дрожь, как от холода, особенно когда мы говорим чуть ли не о смысле жизни. Я никогда и ни на кого так не реагировала. Ни один мужчина лишь одним своим присутствием не заставлял меня испытывать противоположные друг другу эмоции и страдать от невозможности как-то их уравновесить. Как же я отпущу его, когда придёт время, если даже от слов, лишённых всякого сексуального подтекста, веет страстью и желанием оказаться в кровати?

Я зажмуриваюсь, чтобы попытаться вернуть себе часть утраченного равновесия, но когда открываю глаза вновь спустя некоторое время, то тут же хочу моргнуть пару раз. Потому что моему взгляду предстаёт что-то странное. Невозможное. Немыслимое. Я ведь видела, как Андерсон стиснул перила почти до побелевших костяшек. Левая рука была у меня на виду. Я не заметила никаких отличий. Но теперь, когда она чуть вытянута вдоль конструкции, одно единственное отличие буквально бросается в глаза пустотой там, где её вообще не должно быть.

– Где твоё кольцо?

Он одёргивает руку, словно от огня. Отступает прочь и садится в одно из кресел, оставляя меня одну около перил. Уже тоскующую по прикосновениям и чувствующую неприятный привкус во рту от того, что не удалось дотронуться. Я хочу увидеть глаза, но их всё ещё скрывают очки.

– Всё, что тебе нужно знать, Моника, это то, что оно не здесь. Не порти этот день. И вообще не задавай вопросов, которые тебя не касаются.

– Так в твоём понимании выглядит отсутствие правил? То, что их сменяют условия? Для меня это одно и то же.

– Моника. Я сказал, что мы попробуем, но ничего не обещал. И предвосхищая твой, возможно, следующий вопрос, нет, я не уверен, что пойду гулять с тобой по городу, выключив телефон. Это всё иллюзия, что я перестану контролировать подчинённых и свою жизнь. Сладкая фантазия. Или сон. Называй, как хочешь, – он говорит, не прерываясь даже на секунду. Будто отрепетировал эту фразу, как какую-то речь. Написал её внутри своей головы на всякий случай. И теперь, когда он настал, решил, что это самое подходящее время, чтобы меня что, отрезвить? Поставить на место? Напомнить, что я забываюсь?

– То есть мне лучше проснуться?

– Пробуждение всегда неизбежно, – всё-таки сняв очки, он кладёт их на столик между креслами и впервые с того момента, как мы встретились в фойе, смотрит на меня без затемнённой преграды. Я отворачиваюсь к океану, не выдерживая тяжёлого взгляда. Мне стоило знать лучше. Быть готовой к тому, что, вероятно, не является ложью в общепринятом понимании, но всё же ощущается именно ею.

– Ты ведь не сделаешь то, о чём я попросила?

– Разве ты слышала, чтобы я что-то говорил об отрицательном ответе?

– Нет, – качаю головой я, но всё равно не могу осознать, что человек, иногда говорящий жёсткие, пусть и правдивые вещи, это всё тот же мужчина, который накануне поздно вечером чуть ли не молил меня остаться тут. Перемены в настроении по идее уже не должны вызывать во мне удивление. Но почему-то ощущения каждый раз, как в первый. Непонятная обида. Глупая тоска. Разочарование?

– Тогда, поскольку мы, кажется, многое прояснили, давай закажем еду в номер. Что ты хочешь?

Я не уверена, что хочу что-либо в принципе. Но выбираю роллы и спустя некоторое время повторяю с ними одни и те же действия, несмотря на отсутствие должного аппетита. У Андерсона же с этим нет никаких проблем. Разрезая мраморную говядину на кусочки, нож так периодически и задевает тарелку. Этот звук сводит меня с ума. Нещадно проходится по нервам, раздражая их. Я не вегетарианка, но избегаю смотреть на мясо по соседству с рисом. Или просто не могу сейчас видеть самого Райана Андерсона, сидящего напротив меня за деревянным столом в гостиной. Но гнетущая тишина не совсем внятного происхождения подходит к концу посреди очередного раза, когда я окунаю ролл в соус прежде, чем достаю обратно.

– Я не подпускаю женщин настолько близко.

– Очень даже подпускаешь. Иначе у тебя бы не было детей, – отвечаю я, бесспорно понимая, о чём идёт речь. Она точно не касается того, чтобы позволять кому-то влезать в душу и копаться в ней. Только не с этим мужчиной. Для него опять-таки всё упирается в секс.

Желание есть исчезает окончательно. Я откладываю палочки на салфетку, чтобы не пачкать стол. И примерно представляю, как наверняка выглядят мои действия со стороны. Глупо и нелепо. Это, вероятно, то, что думает про них Райан Андерсон. Зачем поддерживать чистоту и вести себя культурно, когда за такие деньги после твоего отъезда весь номер всё равно приведут в порядок, не пропустив ни единого пятнышка где бы то ни было?

– Они и являются одной из причин, по которой я не выключаю телефон или звук на нём даже ночью. Но это было давно, Моника. И это другое.

– Да, другое… – я чуть не говорю, что, конечно же, всё иначе, когда, по крайней мере, первым ребёнком ты уж точно обзаводишься по банальному залёту, а потом, возможно, и женишься лишь из-за него. Но мне хватает времени прикусить себе язык в переносном смысле. Хотя я и знаю, что Грейс ничего не грозит. Даже в том случае, если бы я проболталась, у Райана Андерсона всё равно бы не получилось заткнуть рот родной сестре. Как бы он объяснил, откуда ему известно о том, что она слишком словоохотлива? Правильно, никак. Досталось бы только мне, и всё. За неосмотрительность или попросту глупость.

– Хорошо, я перефразирую. С тех пор я больше никого не впускаю так. Ты посмотришь на меня или нет? Я пока ещё прошу. Но ты же знаешь, что я могу и по-другому, Моника.

– Хочешь, чтобы я сначала проверилась? Предоставила тебе доказательства, что здорова и ничем тебя не заражу? Если проблема в этом, то я займусь всем сразу же, как только вернёмся в Нью-Йорк.

– Думаешь, я считаю, что раньше ты трахалась, с кем попало, и теперь можешь быть больна?

– Иначе я просто не знаю, зачем тебе так мучительно долго думать над моей просьбой.

– Да ты вообще ничего не знаешь, – сдёрнув салфетку со своих колен, он швыряет её на стол. И смотрит так, будто я хочу его уничтожить, а ему нужно любой ценой меня опередить. Не допустить, чтобы я сделала с ним что-то подобное. Вот же ерунда. Я ведь никто. Он не может бояться просто очередную женщину.

– А кто в этом виноват?

– Это может занять до хрена времени. Возможно, даже не один месяц, – и вот так после полного игнорирования моего вопроса я всё резко и быстро понимаю. Как будто кто-то прочистил мне затуманенные вожделением мозги и вернул способность ясно мыслить.

– Всё, можешь не продолжать. Ты не только не подпускаешь к себе, но ещё и твоё время слишком дорого стоит, чтобы отдавать его кому-то в таком количестве, когда это, возможно, будет совершенно впустую. Не говоря уже о том, что скоро ты наверняка всё-таки насытишься и захочешь оставить это позади. Забудь. Я всё равно не особо и надеялась.

– Куда ты, чёрт возьми, направляешься?

– Найти себе другой номер. А вообще не твоё дело.

Я выхожу из люкса, но вопреки своим словам иду вовсе не на ресепшен, а спускаюсь на улицу, к бассейну. Около него совершенно пустынно и тихо. Разумеется, за исключением шума волн, обрушивающихся на берег. Отсюда тоже можно видеть океан. Конечно, не так хорошо, как с балкона верхнего этажа, но воздух везде одинаков.

Вскоре заходит солнце, и повсюду включаются напольные светильники. Несколько ламп начинают свою работу и в сотворённом человеческими руками водоёме. Визуально их сияние постоянно колеблется из-за системы фильтрации воды, перемещающей её во избежание застаивания. По крайней мере, я думаю, что и тут она тоже непременно должна быть. Спустя некоторое время я ложусь на бок в занятом шезлонге и укрываюсь захваченным полотенцем. Становится немного прохладно и зябко. Но не из-за понижения температуры, хотя и это имеет место быть, а из-за мыслей о мерзавце. Даже не будучи непосредственно рядом со мной, он заставляет меня чувствовать себя жалкой, замёрзшей и особенно несчастной. Я могла контролировать своё сокровенное желание, не думая о нём постоянно и круглосуточно, но, доверившись и открывшись тому, кто, возможно, так никогда и не поймёт, чего мне это стоило, создала ситуацию, при которой уже почти представляла себя беременной. Воображала, как убеждаюсь в зарождении жизни внутри меня. Говорю своему агенту, что ухожу из профессии на как минимум год. Замечаю рост живота, а потом и чувствую первые шевеления и толчки. Обустраиваю детскую и, может быть, узнаю пол. Или решаю сохранить это втайне даже от самой себя и люблю этого ребёнка просто потому, что он есть. Таким, каким его задумал Бог или судьба. Но она жестока. Ведь порой отбирает что-то, даже не успев это действительно дать. Но частично я виновата сама. Не стоило верить мужчине, в некотором смысле прожигающем свою жизнь в погоне за плотским удовольствием.

– Чего тебе? – я безошибочно чувствую появление Андерсона. Осознаю его присутствие ещё до того, как он садится на шезлонг около моих полусогнутых ног и дотрагивается до моего правого плеча. Горячая кожа поверх холодной. Полотенце позволило укрыться лишь по грудь, да и то не совсем. Оно оказалось слишком коротким и узким. За такие деньги и при пятизвёздочном уровне сервиса этот отель мог бы выбрать размер и побольше.

– Пожалуйста, Моника, давай вернёмся в номер. Я закажу тебе торт и горячий чай. Так ты вся совсем продрогнешь.

– Будто тебя это хоть сколько-то беспокоит. Снова хочешь показать мне, что ты всё равно что денежный мешок, и так или иначе меня задобрить?

– Прежде, чем опять начать говорить про то, что я по-прежнему считаю возможным купить твоё расположение, посмотри сначала на себя. Разве со своим желанием использовать ты сильно отличаешься?

– Да мне всё уже ясно. Считай нас одинаковыми сколько твоей душе угодно. Хотя о чём это я? У тебя же её нет, – я ещё сильнее сгибаю ноги, чтобы не чувствовать ими Райана Андерсона, но моё эмоциональное спасение от него, пожалуй, уже утрачено. Он придвигается ближе, словно и не слышал того, что я сказала и как о нём отозвалась. И говорит то, из-за чего я зажмуриваю глаза, будто это способно заткнуть мне уши.

– Я люблю своих детей, какими бы ни были твои мысли на этот счёт, и мои… мои сыновья знают, что у них, несмотря ни на что, всегда будет их отец, который любит их безоговорочно и сделает для них всё в пределах разумного, а ты фактически просишь меня заранее отказаться от собственного ребёнка. Ты не задумывалась о том, что, может быть, я не могу этого сделать? Оставить его, даже не узнав о его существовании?

Я чуть переворачиваюсь на спину, чтобы увидеть хотя бы профиль Райана Андерсона. У меня нет ни малейшего ощущения, что он смотрит прямо на меня или, по крайней мере, близок к этому. И поэтому его глаза, тут же находящие мой взгляд, фактически захлопывают ловушку вокруг моего тела.

– Я не уверена, что понимаю тебя или то, что ты хочешь всем этим сказать, – всё-таки выдавливаю из себя я. Направленный на меня взор словно смягчается, возможно, проникшись тем, как тихо и сипло звучит мой голос. Это всё будто не я. Я никогда не ощущала себя настолько уязвимой и зависящей не от кого-то, но от решения этого человека уж точно.

– Если ты хочешь этого именно со мной, то приготовься к тому, что я никуда не денусь.

– В каком смысле?

– В прямом. Я буду его полноправным отцом и пройду через всё вместе с тобой. У тебя не выйдет меня отстранить и сделать так, чтобы я исчез. И это не подлежит обсуждению. Либо так, либо никак.

– А если я… согласна?

Я не уверена, что действительно согласна. Потенциально ребёнок может дать Андерсону ещё больше власти надо мной. Негласное разрешение приезжать, когда вздумается, и звонить хоть каждый час, чтобы знать, всё ли в порядке, право претендовать на фото и видео в неограниченном количестве и, может быть, даже на меня в физическом смысле. Если в какой-то момент Райан Андерсон захочет и этого в том числе. А я ни в чём не смогу отказать. Знаю, что не смогу. По собственным эмоциональным причинам. Пока я думаю обо всём этом, Райан перемещает свою левую руку с моего плеча мне на подбородок. Смотрит на меня с непонятным выражением в зрачках, или же всё это просто обман зрения, вызванный тёмным временем суток и тем, что за мужской спиной слишком много ночного освещения, тогда как лицо преимущественно сокрыто в тени. Я не знаю, чем именно объяснить собственные странные ощущения. Но моя внутренняя спутанность идеально гармонирует со словами, сказанными чуть ли не шёпотом.

– Тогда вставай, пойдём наверх, и займись со мной любовью, Моника.

Глава девятая

Он развязывает ленты, служащие бретельками на моей блузке. Когда те спадают вниз, повисая вдоль моего тела, она остаётся удерживаемой, кажется, лишь за счёт груди. Или же посредством того, что Райан Андерсон находится невероятно близко. Прижимает меня к себе сильными, уверенными в своих действиях руками, сжимающими мою попу через ткань юбки. Поцелуй оказывается нежнее, чем я думала, что он будет. Почти медленным. И потому будто новым. Между нами словно что-то меняется. Хотя многое остаётся знакомым и уже известным. Нетерпение, желание, потребность, страсть. Я выдёргиваю рубашку из-за пояса брюк, начиная борьбу с пуговицами, едва по ставшему громче шуму волн снаружи террасы определяю, что мы наконец оказываемся в комнате. Возможно, Райан улыбается, когда чувствует мои руки рядом со своей одеждой. Нечто, что напоминает его ухмылку, ощущается в том, как он чуть отстраняется прежде, чем целует с ещё большей отдачей. Вероятно, его это забавляет. То, как я хочу как можно скорее добраться до всего, что скрыто вещами. Но мне всё равно. Я просто должна успеть. На случай, если он возьмёт и передумает.

Будто после прочтения мыслей мои запястья оказываются в плену сжатых вокруг них пальцев. И всё это, едва меня притягивают на колени, чему я невероятно радуюсь из-за получения ещё большего доступа. Но ликование в груди успевает лишь зародиться, но не укрепиться. Я только начинаю тянуться к ремню, как Райан останавливает это в мгновение ока и качает головой. Мне недоступны ни глаза, ни эмоции или мысли, содержащиеся в них. Возможно, они были бы сокрыты от меня и при свете множества ламп, но так, как сейчас, Андерсон и тем более словно сливается с чёрной мглой вокруг нас. Потому что, не считая подсветки фасада отеля, чуть разбавляющей окружающий мрак, в спальне совершенно темно. В значительной степени я вижу исключительно силуэт и общий облик, а обо всём остальном мне остаётся только догадываться.

– Не торопись, Моника. Я всё равно никуда тебя не отпущу. Это будет долгая ночь. Нам некуда спешить, – не ослабляя своей хватки, он толкает меня на спину и только после предоставляет мне свободу. Потому что ему, очевидно, требуются обе руки. Для удивительно трепетных прикосновений и поглаживаний будто всюду одновременно. Волосы, бока, бёдра. И особенно грудь. Будучи и так заведённой словами о целой ночи, я пропадаю окончательно и бесповоротно, когда чувствую первые касания и усилившуюся нужду избавиться от одежды.

Несмотря на услышанное обещание, я хватаюсь за рубашку ещё более одержимо. Просто не могу себя обуздать. Да и не хочу. Пользуясь тем, что Райан приподнимается, стягиваю её через его голову, устав выдёргивать пуговицы из петель. Моё дыхание почти останавливается. Я думаю, что, пожалуй, забыла то, как он выглядит, когда обнажён. Хотя и видела его голым в собственной ванне всего несколько дней тому назад. Но теперь всё по-другому. Более интимно и лично. Одно лишь видение груди, подтянутого живота и дорожки волос, исчезающей под брюками, делает меня возбуждённой почти до боли. Можно списать всё на то, что, расставшись с ним, я даже и не пыталась никем его заменить, и во мне просто скопилась масса нерастраченной сексуальной энергии, но в действительности она вся принадлежит ему. Вызвана им и не может быть реализована с кем-то другим. И ещё это, пожалуй, впервые лишь мы. В этой комнате, в этой кровати, без мыслей о реальности, оставшейся где-то далеко. По крайней мере, я о ней не думаю.

Он возвращается ко мне и дотрагивается до моей левой щеки прежде, чем вновь целует. Трепетно, но непоколебимо. Я обнимаю его руками и ногами. Немного страшусь, что он попытается избавиться от этого, от меня в таком количестве, но в ответ ощущаю левую руку, оголяющую правую грудь тянущим ткань движением. Блузка собирается в складки на талии. Мешает мне чувствовать соприкосновения в полной мере. Я хочу её снять. И вообще избавиться от всей одежды, ещё остающейся на нас. Ладони проникают под пояс брюк, и, чуть отстранившись, я фактически молю:

– Разденься… Пожалуйста, разденься. Сейчас. Немедленно. Пожалуйста.

– Ты можешь сделать всё сама, – почти шепча, отвечает он. Давая разрешение делать, возможно, всё, что только заблагорассудится. Влезть к нему в душу, остаться там жить. Сломать нынешнего Райана Андерсона. Или даже попытаться изменить. Или лишить всего, что ему дорого. Но я просто хочу его внутри. В себе и рядом с собой. Может быть, всегда.

Пряжка поддаётся без особых усилий. То же самое касается и пуговицы с молнией. А потом вес тела всё-таки исчезает. Я смотрю на то, как Райан покидает кровать и исполняет мою просьбу, вслед за чем хватается за юбку и необузданным, агрессивным движением стягивает её вниз вместе с нижним бельём. Когда он оказывается между моих ног спустя несколько мгновений, то выглядит едва сдерживающимся, чтобы не сделать всё так, как ему наиболее привычно. Но я не думаю, что против. Мне, пожалуй, всё равно. Я просто желаю обладать и принадлежать. Почувствовать его после всех этих недель. Неважно, если всё опять закончится быстрым и скоропалительным трахом.

– Ты нервничаешь?

– Нет.

– Тогда почему медлишь?

– Потому что это свяжет тебя со мной на всю оставшуюся жизнь. Я не шучу, Моника. Пути назад не будет. Если это сработает, и всё закончится так, как ты хочешь, впереди как минимум девятнадцать совместных лет. Потом он или она станет уже достаточно взрослым, чтобы управлять своей жизнью относительно самостоятельно, но до тех пор… Ты уверена, что не хочешь подождать и сделать это с кем-то, кого полюбишь, и кто полюбит тебя?

– Не хочу, – лишь бы не задумываться о причинах такого своего ответа, я прикасаюсь к твёрдости ниже живота. Сжимаю свою руку вокруг члена прежде, чем в самый последний момент позволяю отнять почти проявленную инициативу.

Андерсон проникает в меня с гортанным стоном. Этот звук оседает на моих губах. Дыхания смешиваются, когда, задев своим носом мой, Райан целует меня, особенно мучая верхнюю губу. Я хочу прикасаться сразу везде, и осознание необходимости сделать выбор почти разрывает меня на части. Мои руки отдают предпочтение лицу. Потому что Райан Андерсон, с которым я познакомилась на благотворительном вечере, никогда не смотрел на меня так, как сейчас. Словно его реально тянет ко мне. Словно прямо в эту самую минуту происходит что-то особенное и сокровенное. Значительное. Важное. То, что он никогда не сможет выкинуть из головы и забыть. Сколько бы кроватей и других женщин не ждало его впереди. Я почти не удивляюсь, когда он замирает, прекращая двигаться. Мне странно хорошо от мысли, что, может быть, ему надо привыкнуть к ощущениям. Разложить их по полочкам в своей голове, учитывая, как всё это ново. Быть друг с другом без всяких преград и защиты. Чувствовать всё так, как задумано природой. Промедление почти сводит меня с ума. Да, оно томительно прекрасно, но я изнываю от нетерпения. Чуть шевельнувшись, насколько это позволяет вес тела надо мной, пытаюсь всё изменить и тут же чувствую частичную потерю контакта. Различаю лукавую улыбку, которая содержит в себе не только будто насмешку, но и что-то ещё. Что-то вроде неуверенности. Или же беспокойства.

– Не двигайся, Моника. Я серьёзно. Если продолжишь, я долго не продержусь. Ты очень влажная. Я не думал, что всё будет так интенсивно, – он сжимает подушку по обеим сторонам от меня. Зажмуривает глаза так, что это вызывает складки на лбу и переносице. Я уже достаточно привыкла к преобладающей темноте, чтобы видеть то, как он так или иначе пытается вернуть контроль. Если бы я только знала, зачем это делать. Но я не имею ни малейшего понятия. И, не сдержавшись, скольжу руками от прекрасного в своей почти агонии лица к мускулистой и чуть влажной спине.

Это действие сказывается на Райане в мгновение ока. Он сильнее стискивает постельное бельё прежде, чем, распахнув глаза, совершает неистовый толчок. Слишком скоро всё вокруг словно начинает вращаться. Жар заполняет без преувеличения каждую клеточку моего тела. От этих ощущений, излучаемых взглядом, кожей, движениями, прикосновениями и ласками, совершенно невозможно отгородиться. Ни эмоционально, ни физически. Я и не пытаюсь. Лишь стараюсь не забыть о необходимости дышать. Но это тоже тяжело. Вдохи застревают по пути в лёгкие, кислород встаёт комом в горле, и оно горит от нехватки воздуха. А может, это сгораю я. Ведь всё более, чем просто интенсивно. Всё… незабываемо. Каждая секунда в отдельности. И я хочу и не хочу кульминации. Часть меня желает остаться в этом моменте навсегда.

Я чувствую скользящее касание левой руки. От колена вверх по ноге. Перемещаясь по коже, пальцы словно задевают нервные окончания. Душу. Сердце. Не просто часть моего тела, а мой внутренний мир. Учащённое, прерывистое дыхание не оставляет меня равнодушной. Кто-то из нас двоих издаёт стон. Я? Он? Я не знаю. Лишь понимаю, что всё принимает неистовый характер. Буквально всё. Проникновение, хрипы, звуки. Это хаос. Безумие. Но оно идеально. Совершенно. Божественно.

– Ты захочешь так ещё? – утратив контроль над разумом, еле спрашиваю я между вдохом и стоном. В нижней части живота концентрируется жар. Зарождается фактически пожар. Райан дрожит внутри меня. Надо мной. Явно близкий к тому, чтобы достичь грани и перейти через неё.

– Я уже хочу. А теперь ты должна кончить, Моника. Прямо сейчас, – чуть ли не умоляя, настолько просительными и взывающими ко мне звучат слова, он совершает ещё один глубокий толчок, и я подчиняюсь. Растворяюсь в обоюдном удовольствии. Чувствую тепло и приятную невесомость в ногах. Умиротворение. Голову Райана, уткнувшуюся в подушку рядом с моим левым ухом. Горячее дыхание, овевающее ушную раковину. Тяжесть тела вдавливает меня в матрац. Но я не желаю отказываться от её умопомрачительного ощущения столь скоро и касаюсь немного спутанных волос правой рукой. Слышу вздох в ответ на это, будто протест, но, когда больше ничего не происходит, автоматически расслабляюсь. Несмотря на то, что пока не могу поверить в случившееся. В то, что мы, и правда, сделали это и, может быть, проделаем всё снова, если не выйдет с первого раза.

– Тебе ведь понравилось?

Райан приподнимает голову и устанавливает между нами зрительный контакт. Смотрит словно с вопросом в глазах. Недоумением?

– Ты же шутишь, да? Я всё ещё в тебе. И мне, правда, тебя не хватало. Именно тебя, – он целует меня в… лоб. Чуть помедлив, покидает моё тело будто неохотно. Но лишь ложится на правый бок, не отодвигаясь куда-то прочь. И опускает свою левую руку мне на живот. – Тебя не беспокоит то, что ты можешь поправиться и измениться фигурой?

– Нет. Это будет стоить того.

– А если бы на моём месте был кто-то другой, ты бы тоже попросила его об этом?

– Я так не думаю, – я не понимаю, зачем он спрашивает об этом. Мне хочется максимально уйти от ответа. Я искренне надеюсь, что подобных вопросов больше не будет. Пульсация сердца в груди почему-то ускоряется. Если бы я только могла быть полностью открытой и честной… Но это бессмысленно. Ни к чему. Чревато эмоциями, которые никогда не будут разделены. – Так что там с тортом?

– Мне казалось, ты не хочешь.

– Я передумала. Давай съедим сразу половину. Хотя не факт, что у них остался хоть кусочек. А сейчас уже поздно.

Спустя некоторое время я понимаю, что переборщила со сладким. Нам принесли четверть полноценного десерта и ещё нескольких пирожных. Всё шоколадное и невероятно вкусное. Мы ели прямо из общей тарелки, хотя вместе с ней нам предоставили и блюдца с ножом, но мы едва ли обратили на них своё внимание.

– Всё, я больше не могу. Доешь это пирожное сам.

– Я тоже не могу. Мне известен один способ быстро избавиться от части калорий, но я даже не в состоянии пошевелиться. Выключи, пожалуйста, лампу.

– Ты что, собираешься спать?

– Всего пару часов, Моника. Я плохо спал в предыдущие несколько ночей. Разбуди меня где-нибудь в начале двенадцатого, и мы продолжим с того места, на котором остановились. Если, конечно, сама до тех пор не заснёшь.

Я дотягиваюсь до кнопки и погружаю комнату в темноту. Прислонившись к изголовью всё ещё с ложкой и тарелкой в руках, слушаю шум волн и звук, с которым происходит замедление мужского дыхания. И к собственному ужасу по прошествии нескольких минут неподвижного сидения ощущаю не слёзы, но что-то близкое к ним и олицетворяющее их. Приступ непонятной боли, возникающий в грудной клетке. В наших отношениях я его ещё ни разу не чувствовала. Так бывает, когда люди занимаются именно любовью? Если делают всё нежно, мягко и неспешно? И если мужчина соглашается дать тебе ребёнка, а после ведёт себя не так, как ты привыкла, да и до того в принципе тоже? Я чувствую себя… сумасшедшей. Или больной. Потому что все, кого я знаю, услышав о моих действиях, сказали бы, что мы утратили рассудок. Каждый по-своему. Или в то же время совершенно одинаково. Я, когда осмелилась попросить у женатого мужчины фактически меня оплодотворить, а он, когда совершил этот шаг. Планировать чуть ли не семью с другой женщиной, в то время как у тебя уже есть законная жена и дети… мои родители поседеют, если узнают. Грейс возненавидит за ложь. И лишь Ребекка, возможно, произнесёт что-то ободряющее. Поинтересуется, какой он в постели. Но и это не гарантировано. Она просто смотрит и фантазирует, но сама никогда не изменит человеку, с которым состоит в отношениях в настоящий момент.