Текст книги "Музыка перемен. Книга вторая"

Автор книги: Ксения Нихельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

На улице, где уже совсем стемнело, нас встретил снегопад. Пьеро накинул на голову капюшон куртки.

– Подожди! – Я ухватилась за капюшон и стянула его вниз, освобождая волосы. – Можно?

Сегодня был необычный день. Он незатейливо начался, впустил в мою жизнь нового друга, а теперь исполнил желание – на шоколадные волосы оседали пушистые комочки. Я взяла в ладони лицо Пьеро и, подтянувшись на носках, дотянулась до волос, целуя в белоснежные кристаллики и ощущая дурманящий запах прядей. Руки Пьеро обвили мою талию так крепко, что мне нечем стало дышать. Уткнувшись носом в мое плечо, он что-то невнятно забормотал. Его горячее дыхание, обжигающее кожу шеи, и прохлада таящих снежинок вызвали россыпь покалываний по телу, я трепетала, как листок на ветру, мысленно умоляя Пьеро не останавливаться. Внезапно мои ноги оторвались от земли, а тело стало легким-легким, – Пьеро приподнял меня и держал в сильных объятиях. Я бы отдала эту жизнь и другие последующие жизни, чтобы продлить счастливый миг и навсегда остаться в кольце его рук.

Отпустив меня, Пьеро со вздохом прижался лбом к моему, тогда я позволила себе вольность – снять очки. Он прикрыл глаза, и я смогла разглядеть какие густые и бархатные у него ресницы. Без очков его лицо казалось беззащитным и трогательным, а не авторитарным и серьезным. Приоткрытые тонкие губы так и манили к себе. Я проделала с Пьеро то же самое, что и он со мной в узком коридорчике театра: поцеловала в подрагивающие щеки, уголки губ, но тонкую линию рта мне не удалось разомкнуть.

– Пьеро, – тихо позвала его.

Он обрушился потоком поцелуев, целуя губы, глаза, лоб, виски, все крепче сжимая в своих руках. Да, он очкарик, но только мой очкарик и ничей больше.

Со звуком щелкнувшего затвора входной двери за спиной день окончательно подвел итог. В состоянии, близко схожим с полудремой, я кое-как провела остаток вечера с родителями, отбрехиваясь бессмысленными фразами, так как мало соображала, что они на самом деле требовали от меня.

Родители не ужинали, дожидаясь моего возвращения, поэтому за стол мы уселись поздно. Я вертела в руках столовые приборы, подперев рукой подбородок. Еда? Разве она была сейчас мне необходима, когда переполненное тело разрывало на части? Какая разница, что лежит на тарелке, набитой доверху или наполовину пустой? В какой-то момент я осознала, что сижу с закрытыми глазами и совершенно не вникаю в льющееся журчание родительского разговора, наверняка занимательного. Сейчас, находясь в своем уютном, теплом доме, мной овладевало чувство пустоты, растраченности и даже легкой печали. Мои родители, дымящийся вкусный ужин, стены родного дома, где обитало мое двадцатитрехлетнее существование, не возвращали интереса, а только усугубили самобичевание. После сегодняшнего вечера домой я вернулась совершенно иным человеком, не той глупой самовлюбленной девчонкой, размышляющей о бытие, о размерах Вселенной и о своей роли в мире.

Ответа на вопрос – кто я, тоже пока не намечалось. Но я твердо знала, что в один из прошедших дней, в понедельник, во вторник или, может быть, четверг моя жизнь поспешно оборвалась, не оставляя следов. И только с шагами уверенной царской походки по гримерке Макса она возродилась, восстала во всей красе, сверкая ярким пламенем. Я наконец узнала, какая она эта настоящая жизнь – какую имеет форму, очертания, какие у нее добрые, сильные и заботливые руки, и как жарко целует, покалывая жесткой щетиной щеки. Мое существо осталось жить, заключенным в объятия, посреди многолюдной улицы, упиваясь томительной минутой счастья, а на порог дома ступила опустошенная тень. Что я теперь без него? Без его объятий, без его тонких упрямых губ? Как я могу жить, не видя собственного отражения в темных глазах?

Время разлуки превратилось в бесконечность, отмеряя мучительные секунду за секундой. Пьеро… Это самое красивое имя.

Оставшись наедине в ванной комнате, стоя перед зеркалом во всю длину стены, я рассматривала зеркального двойника. Вглядывалась в каждую черточку, каждую линию своего нагого тела с любопытством фаната анатомии. Тело, это оболочка, клетка для запертой в ней души. Кто-то прячет его под толщей ткани, а кто-то выставляет напоказ, но, так или иначе, каждый вправе использовать его по своему усмотрению. О собственном теле я вспоминала не часто, когда оно сопротивлялось и отказывалось функционировать в нормальном режиме, заболевая или утомляясь. С поверхности стеклянной глади на меня взирало непривычное отражение: тощие длинные руки, костлявые ключицы, обтянутые тонкой кожей ребра, и, к сожалению, маленькая грудь. Единственное, что меня порадовало, так это стройные, как говорится, «от ушей», ноги, хоть чуть-чуть спасающие бедственное положение. Что я могу предложить Пьеро? Жалкое подобие анатомического анекдота?

Напротив, вспоминая тело Пьеро, его смуглую кожу, то, как напрягались его плечи, когда я вцеплялась в них, неистово хватая его губы. При мысли о губах жаркая волна прокатилась по мне, оставляя следы выпуклых мурашек. Эти ощущения завладевали сознанием, отключая и возвращая к образу Пьеро. Странным было то обстоятельство, что ранее такого со мной не приключалось: ни с мальчишками, с которыми я украдкой целовалась, ни тем более с Иваном Удальцовым, зрелым и опытным мужчиной. С Удальцовым я могла вообще зайти чересчур далеко, если бы вовремя не опомнилась.

Я фыркнула от мерзкого отвращения, воспроизводя в памяти отвратительные руки начальника, блуждающие по моей груди, развязно сжимающие соски пальцы, хриплое дыхание над ухом. Как он прислонил мои руки к себе, желая заставить делать для него гадости, как скользкий язык царапал кожу. Если тогда я не чувствовала ничего, будто не имела нервных окончаний и душевных переживаний, то сейчас спустя месяцы ощутила тошнотворное до боли чувство не только к Удальцову, но и к самой себе, к своей слабости. Оскверненная его похотью, пошлыми помыслами, я встала под горячие струи воды и принялась смывать с себя эту грязь. Как я могу думать о Пьеро, пока каждый сантиметр моей кожи кричит о помощи? Под обжигающим потоком натирала мочалкой тело до красных полос и остановилась, почувствовав пощипывание. Если бы было возможно смыть взгляды Удальцова и других мужчин, я бы непременно избавилась бы и от этого, как от проклятой блузки, выброшенной в мусорное ведро.

На следующий день Удальцов заявился в прокуратуру разряженный – в новеньком темно-синем костюме, белой рубашке и темном галстуке. Он позволил себе в честь первого дня отпуска поспать с утра подольше и навестить подчиненных ближе к обеду. Я приметила его еще из окна, когда автомобиль припарковался к крыльцу. Пока он задерживался, в моей душе теплился огонек надежды на то, что начальник не появится, но напрасно. Удальцов сдержал слово. До самой последней минуты я не показывала носа из кабинета, прислушиваясь к шагам в коридоре – не остановились ли рядом с дверью – и облегченно выдыхала, когда они уносились дальше по коридору. Пару раз доносился его голос совсем близко, он смеялся и радовался.

От внезапно распахнутой двери я окаменела, даже перестало биться сердце. Иван Николаевич прошелся по кабинету и встал у меня за спиной, наклоняясь слишком низко и касаясь щекой моих волос.

– Все в порядке? – чуя мое напряжение, почти прошептал начальник. – Как прошел вечер?

– Превосходно. – Холодно ответила я.

– Твой молодой человек остался доволен? Ты же его не разочаровала, как разочаровываешь в последнее время меня?

Молча, намертво стиснув зубы, я через плечо всучила его идиотскую докладную записку. Пусть читает и радуется! Его глаза вспыхнули, а губы скривились в довольной ухмылке. Очень, очень сильно я надеялась, что совсем скоро его назначат прокурором в любую другую прокуратуру, и он исчезнет навсегда из моей жизни. Быстро пробежав глазами по документу, начальник одобрительно кивнул.

– Зайди ко мне через десять минут, – приказным тоном сказал Удальцов, крутанувшись вокруг себя.

Отсчитав пятнадцать минут, только тогда я поднялась и зашагала в ненавистный кабинет. Удальцов находился в кабинете не один, за столом расположился пожилой мужчина, тот самый карлик, который спас Удальцова от несчастного случая. Начальник представил меня и указал на место за столом, добавив:

– Дверь закрой.

Меня это насторожило. Закрываться? Что за тайное общество? И что тут делаю я? Осторожно присев на стул, я обратилась во внимание. Гость оказался начальником отдела кадров областной прокуратуры. Мужчины разговаривали о прокурорской деятельности, о знакомых коллегах, смеялись над профессиональными шутками. Было заметно, что Удальцова карлик уважал, а тот, наоборот, вел себя подчеркнуто расслабленно, будто перед ним находилась не большая шишка, а очередной рычажок для исполнения желаний, и только стоит щелкнуть пальцами, как карлик превратится в добрую фею-крестную. Я помалкивала, изредка вытягивая скованную спину, и не понимала смысла своего присутствия.

Через длительное время Удальцов поднялся со своего места и пересел рядом со мной, продвигая стул так близко, что коленями коснулся моих. Я инстинктивно отодвинулась, не акцентируя внимания сидящего напротив толстячка. Удальцов продолжал лепетать о том, о сем, когда без тени стеснения положил ладонь на мое колено. Мгновение я ошарашенно смотрела под стол, пока рука ласкала колено, поднимаясь выше. Удальцов, перехватив мою попытку дернуться, впился пальцами в бедро, что наверняка после такой хватки останутся приличные синяки. Его взгляд приказывал мне не дергаться и продолжать наслаждаться, после чего, по его мнению, очень чувственно принялся продлевать пытку с того места, на котором остановился. Пальцы по-хозяйски проникли под платье и резко надавили мне между ног.

С этим движением капли моего терпения испарились. Я спокойно поднялась, не задумываясь о его руке, успел он ее спрятать или она так и осталась висеть в воздухе, и на глазах карлика отвесила смачную пощечину Удальцову, что тот чуть не свалился со стула. Уходя, я громко хлопнула дверью, заставив рухнуть со стены от стыда портрет президента.

Как же меня бесило все происходящее вокруг! Эти люди, все и всех покупающие! Прекрасный спектакль, задуманный Удальцовым, разбился как деревянная лодка о мыс. Привести меня сюда, как на рынок перед начальником отдела кадров, наглядно показать, какой властью Удальцов наделен. Его пожелание и одно из рабочих мест мое, и за барскую милость он четко обозначил цену. Может быть, ранее произошедшее меня ввергло бы в ужас, накатила паническая атака, и я не смогла бы найти выход. Но сейчас я почувствовала облегчение, во-первых, что больше не ощущала слабости рядом с начальником, во-вторых, от горящей ладони, которой врезала по морде этого подонка. Никому не позволено распоряжаться человеческими судьбами, в частности, моей! Пусть Удальцов дорастет хоть до прокурора Вселенной, я с удовольствием плюну ему в лицо при встрече! С гордо поднятой головой, прошагала до кабинета, где с утра работала. Закрыв дверь, я казалась себе национальной героиней, только вот страх выдавали трясущиеся колени, трепыхающееся сердце и пересохшее горло.

Удальцов влетел в кабинет разъяренный, сокрушая и пиная расставленные столы и стулья. Безумным рывком он сорвал с себя галстук и отшвырнул его в сторону. Воздух в кабинете накалился до предела, черкани спичкой, как все взлетит к чертям. Я заходилась от дрожи, при этом лицом стараясь показать невозмутимое спокойствие или даже полное равнодушие к приступу ярости начальника. Смотрела на его перекошенное лицо, с какой ядовитой злобой сочились уста, произнося мерзкие оскорбления. Но чем его слово было крепче, тем крепче становилась моя сила духа.

– Ты меня посмешищем решила выставить? Считаешь себя уникальной? Только не думай! До тех баб, которые подо мной были тебе расти и расти!

– Лучше подумайте о тех, под кем вы были! – плюнула вырвавшейся фразой я прямо ему в лицо. Удальцов тяжело вздохнул и лихорадочно потянулся к вороту рубашки, ослабляя пуговицы. На его лице одновременно отразился переливом российский триколор – от белизны до красноты. Он стал медленно надвигаться на меня, и только тогда я почувствовала реальную опасность, исходящую от мужчины.

– Ты бы прикусила свой поганый язычок, или это сделаю я! Забыла с кем имеешь дело?

– Лучше быть немой без языка, чем лизать им чужие задницы, а потом ею же и расплачиваться!

Я не успела и глазом моргнуть, как Удальцов подлетел и одним движением, навалившись всем весом, пригвоздил меня лицом вниз к поверхности стола. Рукой он намотал мои волосы, до сильной боли крепко стянув. Я тихо вскрикнула, ощущая, как защипало в глазах от накатывающих слез. До упора его бедра врезались в мои.

– За твой тощий зад я бы многое отдал! Посмотрим – насколько он у тебя дружелюбный и гостеприимный!

Наверное, нужно было кричать и звать на помощь, но я не могла, все силы растрачивая на борьбу за жизнь. Свободной рукой, что было мочи лупила Удальцова до чего дотягивалась, пока он не прижал ее к столешнице.

– Лучше прекрати дергаться и покорись мне! Другая бы благодарила за столь повышенное внимание, а ты же еще и противишься!

Я задыхалась в потоке слез и отчаяния. Но он ничего не получит, лучше умереть! Вдруг краем глаза я заметила рядом с рукой лежащие ножницы, возможно, это единственный способ на спасение. Едва я пыталась захватить их хоть одним пальцем, Удальцов продолжал:

– Тебе понравится, так понравится, что продолжения попросишь!

– Да пошел ты! – выдавила из себя я, зажимая ножницы в руке. Мужчина заметил острый предмет и неожиданно перевернул меня к себе лицом, выбивая ножницы, что те отлетели на пол за стол. В глотке скопился вопль, и я уже открыла рот, чтобы выпустить его наружу, но тяжелая мужская ладонь накрыла его. Наши глаза встретились друг с другом – в моих леденеющий ужас, в его горящая похоть.

– Глупо отказываться! Я предлагаю тебе не просто покровительство, а дружбу. Мы могли бы прекрасно существовать вдвоем, помогая друг другу. Твоя помощь, моя материальная поддержка, но и большим плюсом удовольствие. Ты даже не представляешь, какие я возлагал на тебя надежды! Как ты меня заводишь, особенно, когда сопротивляешься!

С последними словами Удальцов припал к моей шее и похотливо облизал, оставляя липкую дорожку слюны. Я задергалась из последних сил, поскуливая сквозь зажатый рот. От того, что широкой ладонью он зажимал половину лица вместе с носом, я по-настоящему стала задыхаться. В глазах замелькали белые точки, в ушах нарастал шум, и голова поплыла, захватывая с собой злобное лицо Удальцова, клочок окна и лампочку над его головой. В руках и ногах появилась сильная слабость, тело стало легче воздуха, а веки самостоятельно упали вниз. Что дальше проделывал со мной мужчина, его касания, слова – все это ускользало во тьму.

Наверняка почувствовав под собой почти безжизненное тело, Удальцов в конце концов сообразил, что натворил и отнял ладонь. Когда долгожданный воздух ударил в грудь, я закашлялась, как сумасшедшая, хватая воздух ртом. Никогда еще я не желала жить как сейчас! Ведь только недавно я почувствовала вкус жизни, мне было для кого жить, с кем делить горе и радость. Слезы жгли лицо, скатываясь по шее, промачивая одежду, немая боль сжимала грудь тисками.

Почему это произошло со мной? Я искренне не верила в происходящее, мозг не доверял глазам и ощущениям тела. Этого подонка я считала хорошим человеком, испытывала к нему романтические чувства, берегла его супружеское счастье, а в ответ получила боль и унижение. Как же я сразу не догадалась, чего он хотел от меня? Даже смысл фразы «существовать, помогая друг другу» дошел до меня не сразу, а постепенно заполняя разум. Удальцов оказался двуличным человеком, теперь я могла объяснить его странное поведение: от вспышки гнева до моментального контроля над собой. Он мечтал держать меня при себе, общественного помощника, который бы безропотно выполнял работу, прекрасно зная, что я не могла отказать. Ради ходатайства прокурора, этого заветного разрешения! Гневно вспыхивая, Удальцов подавлял в себе вспышки злости, чтобы не спугнуть меня; прикидывался добреньким начальником. И только похотливая натура вырывалась наружу чаще, чем он себе представлял, и которую было тяжелее скрывать. Долбаный Доктор Джекил и Мистер Хайд!

Пока я извивалась в приступе удушья, медленно возвращаясь к жизни, Удальцов стянул меня со стола и неистово покрывал поцелуями, повторяя слова извинений.

– Прости, прости меня. Я не хотел! Я не знаю, что на меня нашло! – твердил он, действительно испугавшись. – Я бы не причинил тебе вреда. Это все из-за твоего парня. Я просто схожу с ума, когда представляю тебя с другим. Это все ревность.

Я дивилась тому, как он виртуозно менял роли и маску на лице. Естественно, в его голове тревожным звонком прозвенели все возможные последствия поступка, пусть не запланированного, но вышедшего за рамки его эмоций.

– У нас все будет хорошо! Я обещаю тебе, все изменится, и я в первую очередь!

– Какая же ты мразь! Боишься, что напишу заявление на тебя? Да подавись ты своей свободой! – Я оттолкнула его от себя, не отрывая злобного взгляда. Удальцов молча повернулся к выходу, нерешительной походкой побрел к двери. Я заметила, как он дрожал. Не дойдя до двери, он обернулся и совсем тихим, но с ноткой мольбы, голосом произнес:

– Через несколько месяцев меня назначают прокурором другого района. Я тебя очень прошу забыть о произошедшем. Это необходимо сделать! Если мы оба будем помнить это происшествие, то оно для обоих обернется несчастьем. Я бы этого не хотел и не желаю для тебя. Не подумай, что я угрожаю, просто предупреждаю. Подумай хорошо.

Я заползла в уголок и обняла колени, липкий страх до сих пор не отпускал меня, потряхивая тело. Я ненавидела это место, работающих в нем людей, саму работу, которая давно перестала приносить удовольствие, если едва ли его приносила с первых дней. Как я оказалась здесь? Возможно ли то, что придя за должностью, я совершила ошибку? Разве такую высокую цену я обязана заплатить, еще ничего не успев нажить, но уже захлебнуться в грязи? Если ты маленький человечек, то невозможно вырваться из круга. За меня даже некому заступиться, защитить, заслонить от злодея! О том, что произошло, я буду вынуждена молчать, покрыть тайной и никогда никто не должен будет узнать. Рассказав хоть Максу или Косте, они попросту разобьют голову Удальцову, а если последний выживет, то отравит им жизнь навсегда. Максим пойдет петь в переходах, если ему останется чем петь. А Костя, как начальник юротдела, вообще, сможет загреметь в тюрьму за мошенничество со страховыми делами, если Удальцову удастся все тщательно продумать. А Пьеро? Пьеро вовсе еще мальчик, начинающий жить, как и я сама. Нет, я никому не смогу навредить. Просто выну воспоминание из памяти, заверну его в непроницаемую ткань, уложу в ящик и закрою на замок!

– Я не слышу ответа?

– Никто ничего не узнает.

– Тогда клянусь тебе, что и пальцем не трону. Будешь хорошей девочкой, окажу поддержку.

Со следующего дня в прокуратуре ни я, ни Удальцов не появились. Я слегла с высоченной температурой от нервного срыва, а начальник улетел в Турцию.

Часть 9. МАКСИМ

Когда в моей жизни наступал тихий момент, наполненный счастливыми минутами, в груди затаивалось чувство тревоги. Это не было напускным волнением или маниакальным предчувствием опасности. Вот-вот что-то или кто-то ворвется и украдет мое спокойствие, как внезапный порыв предвесеннего ветра, застигнувший нас с сестрой, когда я был у родителей. Ксения соскочила, пытаясь одновременно справиться с разлетающейся во все стороны занавеской и створкой окна. Я представил, как сильный воздух разрывает окно, ударяет по стеклам, и они вдребезги разлетаются по гостиной. Я вздрогнул, и меня перекосило от липкого страха.

Артем погрузился в работу. Он наотрез отказался даже целоваться в рабочем помещении. Иначе силой гарантировал вытолкать меня за дверь. Из-за загруженности ролей в спектаклях (с началом весны обострились простудные заболевания, поэтому многие из артистов слегли, поддавшись хвори) я нечасто виделся с ним там. Но, несмотря на плотный график, между репетициями бегал к нему, как мальчишка на первое свидание. Артем показал мне проект будущего ресторана, сначала нарисованный на бумаге, – цветочный принт: бело-розовые огромные шапки пионов на пыльно-розовом фоне. Это было очень красиво! Повертев лист в руках, я сказал, что цветы мне напоминают шарики ванильного и клубничного мороженого. Он рассмеялся и заверил, что это лучший комплимент его творчеству.

Иногда Артем разрешал целовать себя, но это непременно должен был быть пристойный, почти целомудренный, поцелуй, а не бесстыдство, которое я любил вытворять с его губами. Он больше не казался мне худым, скорее изящным. Не позволяя дотрагиваться, он наделил полным правом глазеть исподтишка. Бывали минуты, когда я волей-неволей, но сравнивал его с Владом, с его могучей фигурой. Толкнув Артема, он мог запросто сломать ему ребра. Но ни Влад, ни Артем не проигрывали и не выигрывали друг у друга. Они совершенно разные, с разных планет, и меня пугало, что внутренний мир каждого мне приходится по душе.

На сцене я выкладывался еще больше, работая за двоих, что изредка успевал переводить дух в гримерке. В отражении глядело измотанное лицо; я наспех приводил себя в порядок и снова выходил радовать голодную публику. Однако награда была столь приятна, что от сладости сводило зубы. Когда в зале под грохот аплодисментов загорался свет, я не мог оторвать глаза от одной точки вдали бархатных рядов. Зрительская любовь, окрики, хлопки все меркло по сравнению с его сияющим влюбленным взглядом. В эти минуты по моему телу растекалось согревающее тепло: проскакивала искра в области сердца, как от электрического удара, теплым пятном разливаясь по груди, опускалось по животу, стягивая внутренности в комок, затем охватывало руки и ноги, что приходилось в бессилье опускать руки вдоль тела и переминаться, чтобы устоять во время длительных оваций. Моментально забывались смертельная усталость, измученное горло, и я готов был снова петь, пусть и хрипя во всю глотку. Я боялся этих минут за то, что они имели такое влияние на меня, за то, что прожив их единожды, жаждал еще. Один раз я представил на месте Артема Влада, долго силился, воображая невозможное. Как он накаченными руками хлопает в ладоши, мешая соседям, гордо озирается по сторонам, радуется также как, если бы выиграла его команда. Но сценический туман рассеивался, и я встречался взглядом с другим мужчиной, от которого перехватывало дыхание. Пугала наводящая мысль, а разве нормально чувствовать счастье с одним и любить другого?

В противовес моим сомнениям, я получил в один вечер от анонимного поклонника большой букет белых и розовых пионов. Я посмеялся изобретательности анонимного дарителя с его наитончайшим намеком. По дороге домой купил несколько порций клубничного и ванильного мороженого и наградил им своего тайного обожателя. Мы много смеялись, поедая его, кормили друг друга, шутливо стараясь измазать нос и щеки, а потом слились в жарком поцелуе клубничного вкуса.

Когда я уже понадеялся, что опасность миновала, она во всей красе предстала передо мной, заключенная в одной фразе «посидим с пацанами, попьем пивка, расслабимся». От этих слов я не только расслабился, а, наоборот, стянулся до посинения. На горизонте замаячил Костин день рождения, и брат решил отметить его сугубо мужской компанией. Раньше с этим проблем не возникало – разница в возрасте между мной и Костей составляла шесть лет. До определенного момента я был мал для компании Кости, ему было скучно возиться с младшим братом на собственных именинах. А когда возмужавший я стал интересен Косте, то Влад укатил в Питер. Сперва я отказался от Костиного приглашения, ссылаясь на выбитых театральных бойцов с фронта, мол, детские спектакли по утрам, взрослые по вечерам, изнурительные репетиции, разучивание нового материала, сил нет, мозг кипит. «Ну вот, и отдохнешь заодно!» – отрезал Костя и не стал больше слушать мои жалобы. Наверняка устав от самого занудного брата на свете, он подошел и огорошил меня своим признанием. «Максим, – так мягко он никогда не называл меня, даже когда намекал убраться вон из нашей общей комнаты, чтобы затащить в постель девчонку, – мы так давно не виделись, пропадаем круглыми сутками на работе. Эти проклятущие бабы мне осточертели, хочу отдохнуть в кругу близких друзей и собственного брата. Брат ты мне или не брат!» Потом себе под нос добавил, что он скучает и имеет на это полное право, так как тоже человек, если мы позабыли об этом. Я сдался под его напором.

Перед тем, как выйти из дома и направиться в место вечеринки брата, я так сильно захотел услышать голос Артема, ощутить его поддержку, чтобы он оказался рядом, что еще раз упрекнул себя за то, что не настоял на совместном проживании. Я понимал – встреча с Владом неизбежна, и как она пройдет известно только Богу. Если я ему настолько противен, у него есть два варианта: свалить и провести шикарную ночь с той пышной блондинкой или держать себя в руках и помалкивать, не портя праздничное настроение имениннику и гостям.

Я набрал Артему. Мой голос звучал напряженно, я ходил вокруг да около своего терзания, что не ускользнуло от него. И как под гипнозом я рассказал ему, что у меня совсем нет желания идти на чертов праздник.

– Макс, день рождения брата бывает раз в году. Ты не умрешь за вечер и ночь. Вы с ним не настолько близки, чтобы разбрасываться совместным временем.

Я хотел закричать ему, что он сошел с ума, раз посылает меня на сущий ад! Во-первых, Артем с благоговением советчика наказывал мне вести себя хорошо с братом. Конечно, узнав об Артеме, Костя тоже проявит вежливость. Совершенно вежливо изваляет его в грязном потоке нецензурной лексики, это в лучшем случае. Для него гей, вне зависимости брат или друг брата, жалкое насекомое, подлежащее размазыванию. А во-вторых, Артем сам не зная, толкал меня к другому мужчине, пусть это и невозможно, но я был богат на фантазию. Однако я продолжал слушать переливистый голос Артема, тем самым пытаясь заглушить сомнения.

С тошнотворным привкусом я последним добрался до загородного дома. Зайдя в дом, окинул обстановку. Типичный съемный домик для увеселений с сауной, бильярдом, бассейном и еще каким-то хламом. От предстоящей посиделки меня затошнило. В большой комнате сидела заждавшаяся последнего гостя компания. Костя и некоторые из парней были уже слегка подпитые.

– Штрафную! – кто-то проорал, видимо подразумевая меня. Замечательно, как же я ненавидел пьяные компании. Это был еще один серьезный повод не приходить сюда.

– Не в этот раз! – вступился за меня Костя. Его друг не расслышал ответа и повторился еще раз, надрывая горло. Костя несвойственно рявкнул на него: – Заткнись!

Компания молодых людей частично была знакома мне. Пара старых друзей, пара друзей на каждый день и несколько незнакомых личностей. В углу мрачной тенью, подобно предводителю заговорщического кружка, сидел Влад, насупившись и сверкая глазами. Я пожал руки каждому, когда дошла очередь до него, он не протянул руки, плотно сцепив их на груди. Пару секунд я вопрошающе постоял с протянутой ладонью, как привокзальная побирушка, а потом отдернул ее назад, не дожидаясь рычания и следовавшего за ним укуса. Вечер предстоял быть невероятно занимательным!

Алкоголь лился рекой, его заедали уже тем, что находили на столе, под столом. Кто-то разболтанной походкой шнырял в одном полотенце из сауны до бассейна, чтобы «топориком» упасть в воду. Я подумал, что все эти люди могли стать космонавтами без многолетней подготовки: напиться до свинского состояния, потом сидеть потеть в жаре, выйти добрать пивка, снова попариться и в конце концов удариться башкой об холодную воду. Я скрещивал пальцы и посылал в воздух молитву, чтобы очередная попытка изобразить Майкла Фелпса не закончилась лужей кровищи на плитке. С другой стороны проносились бессвязные тосты за здравие именинника. Говоря, парень держал рюмку и расплескивал белую жидкость на скатерть. Он повторял имя брата, привлекая Костино внимание, но изо рта вываливались несчастные пять букв и не всегда в правильной последовательности. Их великой мужской дружбе завидуют многие, уверял парень присутствующих, и готов назвать имена, но не станет этого делать, потому что злые завистники сдохнут, а они останутся. При этих словах он повернулся в мою сторону, и, сощурив глаза до узких опухших щелочек, с ухмылкой посмотрел на меня. Я отвел от парня взгляд, чтобы не разразиться смехом, но когда вернулся к нему, то парень продолжал таращиться. Болтаясь, он икнул и пролил жидкость себе на штаны. Скрючившись, принялся разглядывать промокшую ширинку и, потеряв равновесие, свалился под стол. Костя не заметил унижения друга – также изрядно набравшись – он кому-то изливал свое душевное горе. Делясь подробностями страстного секса, имени девушки брату не удалось припомнить, он неожиданно сильно ударил кулаком по столу, что подпрыгнула посуда:

– А эта сука! Я столько бабла на нее потратил! Цацки, театры, привези-увези! Она еще вспомнит, будет просить и умолять! На коленях будет ползать с открытым ртом!

Но пока что с открытым ртом его слушали дружки. Скорее всего, речь шла уже о другой женщине, не о той, с которой или которыми Костя проводил приятно время. Новыми друзьями брата оказались люди из верхушки страховой компании, в которой они все работали. Тот, что валялся под столом с мокрыми штанами, был исполнительным директором, и о какой великой дружбе шла речь, наверняка сам не понимал. Мужчины слушали сексуальные истории брата, как будто сами участвовали в игре соблазнения, а я опасался, что Костя проболтается, назовет имя или откроет тайное местонахождение родинки своей партнерши, в которой кто-нибудь из гостей узнает свою жену или подружку.

Влад, не двигаясь, сидел в своем темном углу и, не обращая внимания на окружающих, откровенно напивался. Он опрокидывал рюмку за рюмкой мимо тостов. У него был явно свой праздник. Я первый раз видел его таким: обросшим, с небритой щетиной, с черными кругами под глазами. Весь его вид напоминал неопрятного, не следящего за собой человека. Влад выпивал отвратительную жидкость, не морщась, и тянулся за следующей порцией. Что у него случилось? Не ладилось на работе? Не находил общего языка с командой? Или, может быть, мечта о детской площадке провалилась? Ответов на вопросы я все равно не получил бы – даже при малейшей попытке спросить, встретился бы с его увесистым кулаком. Он ни разу не посмотрел на меня, полностью игнорируя мое присутствие. Когда я бросал скорые взгляды на него, то он все также сидел, не меняя позы и ведя безмолвный разговор с собственными коленями, на которые смотрел неотрывно.