Текст книги "Музыка перемен. Книга вторая"

Автор книги: Ксения Нихельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Часть 7. КСЕНИЯ

«Во исполнение приказа Генерального прокурора Российской Федерации докладываю, что за запрашиваемый период…»

Я устроилась за свободным компьютером, пока работник на весь день уехал в суд, но на мониторе кроме худо-бедной строчки ничего не выходило. Набрав текст в сотый раз, я опять его удалила. Понятное дело, не направив докладную в областную прокуратуру в установленный срок, никто по голове не погладит. Но разве это мои заботы? Разве это не задание Удальцова? Во всем виноваты магнитные бури или я сошла с ума.

Сегодня с утра я зашла в кабинет Удальцова за новым заданием. Еще поднимаясь по высоким ступеням здания, меня не покидало чувство, что я совершаю ошибку, но в чем понять не смогла. Само здание, пролеты этажей, выкрашенные в бежевый цвет стены, низкие потолки – они встретили меня хмуро, с опаской. Даже работники, бегающие по коридорам и с которыми я привыкла здороваться, смотрели по-особенному. На некоторых я в недоумении обернулась, вспоминая имена. Я их словно не узнавала. Внутри поселилось ощущение, что я зашла в это мрачное здание просто что-то спросить и через десять минут навсегда его покину.

Я нерешительно постучала в дверь к Удальцову, хотя она была открыта.

– Здравствуйте!

– Привет! – подозрительно мягко сказал он. – Как дела?

– Спасибо, все хорошо.

– Как выходные?

Я помолчала, скосив глаза на свои руки. За меня ответила реакция лица, заливающегося краской; я почувствовала, как щеки вспыхнули адским огнем. Свежее воспоминание о сладком поцелуе с врагом с новой силой захлестнуло мой разум. Два дня я истязала себя страшными душевными мучениями: забыть и жить дальше или без конца вспоминать его тонкие губы? Второй вариант я боялась даже вообразить! Если высказать предположение вслух, казавшееся мне заклинанием, оно обязательно сбудется. Я крепко зажмурила глаза и прогнала прочь, прочь, прочь эти глаза. И как ни старалась, но сердце ускоренно забилось, отчего я сосчитала до десяти, чтобы немного прийти в себя.

– Как обычно. – Ответила я.

Разговор с начальником совершенно не клеился. Раньше наши беседы тоже не отличались высокопарными строфами, но в последнее время мы ограничились банальными фразами, от частоты применения которых уже тошнило.

– У меня для тебя сегодня вот какое задание. Необходимо очень быстренько написать докладную записку. Она довольно-таки содержательная, но ты справишься. Обрати внимание на эти пункты, – начальник обвел карандашом цифры. – Будут вопросы, обязательно подойди.

– Хорошо.

Я уже собралась идти, как он окликнул меня снова.

– Вот еще, парочка уголовных дел. Посмотри их тоже. – Удальцов улыбнулся и провел рукой по волосам, показывая, что такому красавчику невозможно отказать. В ответ я вопросительно вскинула бровь. – Я сегодня последний день. С завтрашнего дня ухожу в отпуск. Не хотелось бы уходить, оставляя хвосты на работе.

В отпуск. Как же я могла забыть. Девятый раз в Турцию. Турки наверняка ждут не дождутся вашего приезда.

– Я посмотрю, – и натянула на себя фальшивую улыбку, что свело челюсть.

– Можешь сесть у Михаила, его весь день не будет.

Бросив на стол задание, где была далеко не парочка уголовных дел, меня вдруг осенило. Его мягкий тон, ласковая улыбка. Точно также он встретил меня после нового года. Всем своим видом Удальцов показывал, что между нами все прекрасно, чтобы не случилось. Как он ловко разговаривает, тщательно подбирая слова, интересуется моей жизнью. Но так ли интересуется? Одни и те же вопросы, как заезженная пластинка, но какой-никакой интерес! Он по-настоящему не заводил разговоров о моей жизни: что я люблю, чем занимаюсь, что мне нравится, что терпеть не могу. Его интерес, проявленный к моей персоне, впервые насторожил меня иначе. Если раньше я опасливо встречала ухаживания (естественно, мне льстило внимание нравившегося мужчины), но красным сигналом «стоп» маячила его жена, то сейчас, особенно после того, как он высадил меня из своей машины в незнакомом дворе, ухаживания выглядели странновато. Или Удальцов не уступал в своем желании, или же здесь было примешано что-то еще, о чем пока я не догадывалась? Если Иван Николаевич так сильно жаждал меня, то почему едет в отпуск с женой? Куча вопросов без единого ответа.

В голове пронесся последний наш с ним диалог, когда я выбила мужчину из колеи спокойствия. Вот именно тогда он предстал передо мной настоящим Удальцовым! Завизжал на повышенных тонах, швырнул листами бумаги и прогнал вон! А за выходные успокоился и пожалел, что не сдержал себя в руках. Сегодня утром, увидев меня, снова надел маску дружелюбного, но авторитетного руководителя, для которого на первом месте работа, а не личные отношения. Выходит, что за неполный год его нахождения в прокуратуре, я имела дело с превосходным актером, легко ведущим свою роль. Что же Удальцов задумал?

Я уселась в кресло и взяла задание из генеральной. Наверное, просто день выдался неудачным, раз содержимое бумажного листа не усваивалось в голове. Какой-то набор букв! За окном вовсю светит солнце, а с сосулек, висящих на крыше, падают худенькие капельки. Я открыла окно, и кабинет залило весенним теплом. Снег постепенно оседал, кое-где сохранились небольшие сугробы, но и те почернели и провалились. Птицы шныряли по голым веткам рябины, гроздья которой подчистую растормошили еще зимой. Беззаботные птахи встречали весну громкой и веселой песней, перескакивали с ветки на ветку, толкались, чистили перышки и ковыряли носами в дереве. Как же им повезло! Не нужно думать о том, кто же есть на самом деле товарищ Удальцов, полгода назад волновавший меня, кто такой Пьеро, о котором я не знала ровным счетом ничего, кроме той фотографии, запечатлевшей его самодовольный вид, и того факта, что он превосходно целуется. Однако при одной мысли о Пьеро кровь бушевала, и мир сокращался до линии его глаз.

Под окнами дурачились школьники. Через месяц начнутся весенние каникулы, и на две недели я не увижу ребят. Мое внимание привлекли трое мальчишек. Сначала я решила, что они пихаются в шутку, но позже поняла, что двое подтрунивают над третьим. Один балбес схватил с последнего шапку и кинул в кусты, от своей смелости заливаясь смехом. Я присмотрелась получше, и когда легкое подтрунивание приняло форму жестокой насмешки, высунулась из окна и во все горло проорала:

– Эй, прекратите! Сейчас позову вашего учителя!

Малолетние преступники покосились на меня и с неохотой отступили. Я нарочно закрыла окно и скрылась из их вида, чтобы проверить. Действительно, стоило мне исчезнуть, как издевки посыпались с новой силой. Я накинула пальто и пустилась бегом по длинному коридору, на одном дыхании пролетев несколько этажей по лестнице и выскочив на улицу.

Поравнявшись с мальчишками, которые ростом едва доходили мне до пояса, самого отъявленного я схватила за воротник и оттащила. Не знаю, откуда взялись силы, но я подняла его над землей и потрясла.

– Ну что? Теперь тебе тоже весело?

Мальчик испуганно вытаращил глаза и отрицательно покачал головой. Второй забияка потихоньку пятился назад, он явно планировал бросить друга и сбежать, как последний предатель. Второй рукой я поймала его за шарф и притянула к себе.

– А ты? Бросаешь дружка и бежишь? Кто из вас смелый, чтобы отвечать за свой подлый поступок?

Они оба молчали, пока один из них не пустил в ход слезы.

– Чего ревешь? Ты же будущий мужик! В каком классе учитесь?

– В первом, – ответил тот, что был в шарфике, утирая слезы.

– В первом, а уже ведете себя как преступники! Знаете, что дальше случается с теми, кто не уважает других людей, смеется и издевается?

Я потратила минут пятнадцать, рассказывая в красках все «прелести» преступной жизни. О том, что существует Уголовный кодекс, запрещающий причинять физический и моральный вред человеку, а если кто-то нарушает закон, то его ждет страшное и суровое наказание. Объяснила, что если они и дальше будут продолжать себя вести подобным образом, то незамедлительно попадут в воспитательную колонию для несовершеннолетних преступников, перечисляя и на пальцах показывая, каких благ они лишатся. Впервые мне пригодились знания юриспруденции, которые я использовала в полной мере, вкладывая в объемную устрашающую лекцию. Когда я закончила свое выступление, мальчишки смотрели на меня, как на пришельца, говорившего с ними на инопланетном языке. Оказалось, все пролетело мимо их детских ушей. Поэтому напоследок я коротко бросила то, чего в детстве страшились, как самой ужасной кары, я и мои друзья:

– Короче, еще раз увижу подобное, скажу все вашим родителям! Поняли?

Мальчишки синхронно кивнули.

– А теперь брысь отсюда!

Они побежали, скрываясь во дворе. Я подошла к третьему мальчику, непосредственному объекту издевок; он все это время стоял в сторонке с непокрытой головой, без шапки. Опустившись перед ним на колени, стала расспрашивать, все ли с ним в порядке. Мальчик молчаливо покачался и заплакал, но по-мужски, выдавив одну скупую слезу.

– Может, где болит? Они били тебя?

– Нет.

– Точно? Не бойся рассказать. Я ничего никому не скажу, но если у тебя что-то болит лучше обратиться к врачу.

– Все хорошо.

Я посмотрела на его красивенькое личико и подумала: «Неужели даже маленькие мужчины завидуют зарождающейся красоте?» Пухлые губки, розовые щечки, большие темные глаза, копна темных волос.

– Так, пойдем – поищем твою шапку, а то ты простудишься. Кажется, я знаю, где ее искать. – Я двинулась в сторону кустов и с легкостью отыскала шапку, которая успела насквозь промокнуть. Все это время мальчик стоял на месте, не двигаясь и слегка прищурившись, следил за моими движениями. – Слушай, она промокла. Ее нельзя надевать.

– Меня родители наругают. – Он наклонил голову и по щекам потекли слезы.

– За шапку? Это ерунда! Мы ее сейчас высушим. Тебя как зовут?

– Саша.

– А меня Ксюша. Мы сейчас с тобой поднимемся ко мне на работу, постираем шапку, положим ее на батарею, она высохнет, и родители даже не узнают, что случилось!

– Не из-за шапки. Из-за очков. Их скинули, а я ничего без них не вижу.

– А, так вот в чем дело. Я сейчас их найду.

Я бросилась на поиски очков. Они лежали неподалеку, но с треснутыми стеклами, причем сразу две линзы. Я протерла их и подала мальчику. Саша надел разбитые очки. Глядя на его милое личико, обезображенное не оправой, а красноватыми глазами от нанесенной обиды, у меня защемило сердце, что к горлу подступил ком.

– Из-за очков дразнят? – спросила я.

– Да.

– Вот гаденыши! Ладно, пойдем. Мы сейчас что-нибудь придумаем.

Вместе, держась за руки, мы зашагали по направлению к прокуратуре. Поднялись ко мне на этаж. Я усадила Сашу в приемную к Наде, и пока та развлекала его смешными историями, прошла в туалет. Под горячей водой постирала маленькую шапочку и почти просушила ее под автоматической сушилкой для рук. Вернувшись в приемную, я разложила ее на горячей батарее. А затем с Надей опустошили все шкафы, найдя печенье, конфеты и прочие вкусности, чтобы хоть как-то успокоить нашего подопечного. Саша мелкими глотками пил горячий чай и скромно пожевывал печенье.

Я позвала Надю в коридор.

– Я предлагаю купить ему новые очки! Но у меня с собой нет подходящей суммы. Можешь занять? – выпалила я.

– Без вопросов. И вообще, какого ты мнения обо мне? Что значит занять? Мы скидываемся!

Я улыбнулась и обняла ее.

– Спасибо.

– Сейчас приедет прокурор с совещания из администрации. Можно попросить его водителя съездить в магазин оптики.

– Ты отлично придумала.

Дожидаясь водителя прокурора, я помогала с домашним заданием Саше. Он сильно волновался, что ему пришлось задержаться у нас, – из-за этого будет беспокоиться его бабушка. Родители работают каждый день, поэтому им занимается бабушка. И сейчас она не находит себе места от переживаний за внука, ведь занятия давно закончились. Я пообещала Саше, что все объясню ей.

К нам заглянул Удальцов.

– Это кто? – удивленно спросил он, указывая на ребенка. – Это еще что за хрень?

– Может, при ребенке не стоит так высказываться? – мгновенно осекла его я.

– Это чей я спрашиваю?

– Мой, – серьезно ответила я.

– Я оценил уровень твоего юмора. Заканчивайте это дело. Надя! Кто за тебя работать будет?

Надя недовольно буркнула, что она работает. Мне пришлось в двух словах пересказать случившееся. На лице Удальцова не дрогнул ни один нерв. Он равнодушно выслушал мой рассказ, ни разу не вступившись за мальчика. Он вообще не обращал внимания на Сашу, тихо сидевшего в уголочке и болтавшего ножками с высокого стула. Я надеялась, что вот-вот он проявит сочувствие, жалость, подойдет к нему, потреплет по голове и как взрослый мужчина поддержит его. Но вместо этого Удальцов приобнял меня за талию и повел к кабинету, где я работала.

– Как у тебя дела с докладной запиской? – он непринужденно провел рукой по моему плечу, делая вид, будто убирал волос или другую соринку, потом кончиками пальцев провел по шее и коснулся большим пальцем моей щеки. – Я могу ее проверить уже?

– Нет, я ничего не сделала.

– Как? – начальник пискнул, сорвавшись в голосе.

– Молча. Когда бы я делала?

– Я сегодня последний день работаю, а записку нужно отправить в область сегодня!

– Разве это мои проблемы? – грозно проговорила я, сама не веря в сказанное. Удальцов перекосился, и у него заходили желваки от злости. Я отступила в испуге, что он ударит. Его пальцы сжались в кулаки, а в глазах сверкнуло недоброе. Но тут же, как по взмаху волшебной палочки, он расслабился и взял меня за руку. Похлопав по ней, ласково произнес:

– Завтра до обеда успей сделать, пожалуйста. Я приду, и мы вместе ее проверим. Ты меня так выручишь, я буду тебе очень признателен. Даже не знаю, как отблагодарить тебя за всю помощь мне.

Иван Николаевич приблизился ко мне, но я выдернула ладонь и зашагала мимо, пробурчав, что ему не стоит заморачиваться с благодарностью.

К докладной записке я вернулась только под конец рабочего дня. Расставшись со своим новым маленьким другом, по которому я буду скучать и за которым стану наблюдать из окна Мишиного кабинета, меня охватило поганое чувство. Я вспомнила, как мы примеряли разные формы очков, чтобы придать лицу Саши неотразимый вид. Он стеснялся и боялся сказать, как ему ужасно понравились модные очки в темной оправе, которые были дорогостоящие. Я прочитала детское желание по глазам, заблестевшим из-под стекол. И, заняв деньги у водителя, купила именно эти очки. Точно такие же я разбила два дня назад.

«Во исполнение приказа Генерального прокурора Российской Федерации докладываю, что за запрашиваемый период…» Это единственное, что сохранилось в электронном документе. Время подошло к концу рабочего дня, поэтому оставив все так, я оделась и направилась домой. Да, сегодня домой. Не в театр. Как смогу смотреть в эти бездонные шоколадные глаза? Я поступила как эти глупые мальчишки, обидев человека. Надо бы извиниться перед Пьеро, только подобрать нужные слова всегда нелегко. Трудно объяснить, что раскаиваешься в том, что нагадил специально.

– Ты уже домой? – Удальцов обогнал меня и прервал мысли. – На остановку?

– Да.

– Тебе далеко ехать до дома?

– Прилично.

Я невольно подумала, не решил ли он подвезти меня. За все наше знакомство от него не поступало такого рода предложений, никогда. Никогда Удальцов не проявлял ко мне заботы. Предложил посодействовать с трудоустройством после перевода Павла в область и только потискал за грудь, получив поворот от ворот. Вот и в этот раз никакой заботы.

Мы вышли из здания. Удальцов вытащил из кармана сигареты и зажигалку. Закуривая, выпустил необъятное облако густого вонючего дыма прямо мне под нос. Я указала рукой, что мне направо, на остановку. Удальцов также кивнул, поясняя, что его машина припаркована дальше.

Сначала мне показалось, словно меня окликнули, но не придала большего значения. Имя повторилось настойчивее, меня звал мужской красивый голос, от тембра которого мое сердце пропустило удар. Я обернулась и увидела его. Пьеро. Как и обычно, с иголочки одетый, на зависть любому мужчине из прокуратуры. В новых очках в коричневой оправе, которые делали его взгляд еще томнее.

Часть 8. КСЕНИЯ

Удальцов смачно выпустил клуб дыма, задирая голову повыше. Он завел мотор своего шикарного автомобиля и стоял на улице, дожидаясь пока двигатель прогреется, и краем глаза рассматривал приближающегося Пьеро. На лице начальника застыла смесь надменности и любопытства. Пьеро скорым шагом пересек тротуар и поравнялся со мной, стоящей, разинув рот.

– Привет!

– Привет, – почти беззвучно, одними губами пробормотала я. Звук его голоса и аромат одеколона пробили электрический разряд во мне. Я слегка качнулась, теряя равновесие. Лучшим вариантом было найти подходящие слова, перестать раскачиваться и хоть что-то выдавить из себя. Но меня замкнуло как физически, так и морально. Я боялась поднять на Пьеро глаза, снова увидеть тонкие губы и легкую усмешку. Только третьей или четвертой огромной капле с крыши, упавшей мне на макушку, удалось вывести меня из состояния комы. – Ты как тут оказался?

– К счастью, твой брат разговорчивее тебя. Он мне оказал помощь, вот я и жду тебя.

– Зачем?

Пьеро смазанным движением поправил очки и немного поджал губы. Что же это? Всегда все знающий, ко всему готовый Пьеро волновался? От слегка промороженного воздуха изо рта вырывался пар, а смуглое лицо чуть приняло розоватый окрас, – он, вероятно, очень долгое время находился на улице. Я пожалела, что сейчас ярко светит солнце, пусть день и близится к концу, и не валит крупными хлопьями снег. Потому что мне настойчиво захотелось увидеть рыхлые снежинки на его шоколадных волосах, и как прошлый раз, запустить в них пальцы и собрать снег губами.

– Я думаю о тебе, хотел увидеть. Домой к вам не решился бы приехать, но ожидать здесь показалось мне вполне логичным решением.

Думал обо мне? После всего, что я вытворяла, стараясь вывести его из себя? Хотя для кого я так старалась? Ради кого я неслась по протоптанной дорожке в театр, сбивая дыхание и поскальзываясь на льду? С этих самых пор я сильно полюбила театр, он открылся для меня с новой стороны: я бродила по узким коридорчикам, которые пропитаны терпким сладковатым запахом, глаза слепил блеск концертных костюмов, а слух улавливал божественные звуки. Да, в театре играли, обманывали зрителя, смеялись и дурачились со сцены, рыдали, любили и ненавидели. Все это было спектаклем, но ни в одном слове и ни в одном движении артиста не было лжи. Я верила в театрализованное зрелище, как реальной истории, как верила прочтенным книжным романам. И только сейчас убедилась, что открыть веру помог мне вовсе не брат, а Пьеро. Он прочно связался с театром, сценой, дал ему свой образ и свой голос. И бежала я вечерами в зовущее место, где встретила его.

Я виновато опустила голову вниз, не глядя на Пьеро, и промямлила:

– Тебе идут новые очки. Так что далеко не страшно, что старые разбились.

– Правда? Я надеялся произвести впечатление.

– У тебя получилось, – засмущалась я.

Может быть, после этих слов Пьеро поцеловал бы меня, но как назло влез Удальцов. Он покашлял и перетянул наше внимание на себя.

– Ксень, не забудь о нашем с тобой разговоре. – Слова «нашем с тобой» особенно выделил голосом. Он оценил Пьеро тяжелым взглядом сверху вниз, хотя Пьеро на несколько сантиметров был выше его ростом. – Мы ведь договорились?

– Да, конечно, – я ответила без промедления, отсекая возможность дальше развить ему тему личных отношений на работе. Однако Удальцова явно приводило в восторг задержаться еще на пару минут, чтобы своей кислой миной испортить настроение всем присутствующим. – До свидания!

– Пока, Ксеня! Не гуляй допоздна, а то утром ты нужна мне, свежей и бодрой. – Начальник неоднозначно улыбнулся, вгоняя меня в приступ бешенства. Я послала убийственный взгляд, желая ему провалиться под землю. Он словил намек и расплылся в ехидной улыбке, затем поправил шейный платок на моем пальто, прикрывая клочок выглядывающей блузки. – Красивая вещица.

– Всего доброго! – отрезал Пьеро, не смотря в сторону Удальцова.

Я не успела ответить начальнику, потому что в голове отсутствовал список приличных фраз. Я могла его осыпать бранными словами либо пустить в ход кулаки. В этой самой блузке я была с ним в машине, его пальцы расстегивали ряд пуговиц и пробрались под нее. Удальцов намекнул, что хочешь-не хочешь, а нам двоим есть что скрыть от молодого человека. И если мне неприятно это воспоминание, то придется свыкнуться и молчать, ради общего же блага. Я почувствовала, как во мне нарастает злость или ненависть, но этого чувства хватило бы, чтобы навсегда с лица земли стереть чертову улицу вместе с начальником.

– Куришь? – протягивая пачку сигарет, Удальцов обратился к Пьеро на «ты», как к туповатому подростку.

– Нет, и вам не советую. Чрезмерное употребление приводит к преждевременному старению.

– А ты врач что ли?

– Послушайте, – оскалившись, Пьеро дернулся в его сторону. Я лишь успела схватить его за ладонь, хоть как-то сдерживая нарастающий порыв. Не хватало устроить драку на крыльце прокуратуры с участием заместителя прокурора и солиста музыкального театра. Я уже представила, как на следующий день во всех газетных заголовках, даже самых захолустных редакциях, красной строкой будет пестрить новость о разборке. Если Удальцов и получит по заслугам, то выйдет из воды сухим, а вот Пьеро пожалеет, что связался со мной, такой бедовой сумасбродкой.

И как будто Бог услышал меня, Удальцова окликнул низенький, толстенький пожилой мужчинка:

– Иван Николаевич, дорогой! Ну как ты поживаешь?

– Виктор Алексеевич! Какими вы судьбами здесь? – Удальцов раскрыл объятия и совершенно позабыл о нас. Этот мужчина, вероятнее всего, был из областной прокуратуры, а Удальцов дорожил связями. Только прочные и добротные связи могли помочь ему в продвижении по карьерной лестнице. Толстому карлику Удальцов уделил все внимание и поплелся с ним в прокуратуру, чтобы угостить его горяченьким чайком с высоким градусом. Мы проводили глазами удалявшихся двух мужчин.

– Не обращай внимания, – я попыталась разрядить обстановку, смягчить острые углы, образовавшиеся по вине начальника. – Так, один придурок с работы.

– Понятно, что придурок. Поехали?

– Куда?

– Не знаю, куда хочешь. Если хочешь домой, я отвезу тебя. У меня из головы вылетели заготовки, благодаря которым я хотел пригласить тебя.

– Ну, – потянула я, шутя, – с малознакомыми мужчинами я не сажусь в одну машину.

– Тогда пойдем пешком.

– Серьезно? А как же машина?

– Да черт с ней.

Я не стала спорить, шанс побыть с ним наедине судьба дарит с барского плеча именно в сию минуту. Мы побрели к остановке. Внезапный звон за спиной заставил нас обернуться. На том самом месте, где стоял Удальцов, блестели ледяные осколки. Огромная острая сосулька сорвалась с крыши и разлетелась, пробив приличную выемку на тротуаре. От головы начальника вряд ли бы что-нибудь осталось, и его девятый заграничный тур оказался бы последним. У меня похолодели ступни в сапогах, а по спине пробежала ледяная, как сосулька, дрожь. Сама природа возненавидела свое детище и пожелала забрать обратно, но опоздала. Или я силой собственной мысли чуть не убила Удальцова?

– Вот дают! Хоть бы ограждения поставили, также можно людей убить! – Пьеро смотрел на крышу здания. Я тоже подняла голову – наверху возились рабочие, сбивая сосульки вниз. И только через пару минут появился мужчина и обмотал красно-белой лентой проход, запрещающий ходить по этому тротуару.

Наконец, мы добрались до остановки и принялись ждать транспорт. Я спросила Пьеро, правильно ли поняла, что он собрался ехать со мной в автобусе. На что он утвердительно кивнул. Я поразмыслила, если мы поедем на автобусе, то быстро доберемся до дома, и Пьеро покинет меня, чего мне жутко не хотелось. Сейчас я желала одного – как можно дольше побыть с ним, слышать его голос. И потому робко предложила пройтись пешком, погулять по вечернему городу. Важно Пьеро ответил согласием, приглаживая выбитые ветерком прядки волос.

Мы шли не спеша, болтая обо всем, что только могло прийти в голову: о музыке, кино, литературе, о прохожих, о бегущих навстречу автомобилях. Я рассказала Пьеро, что когда иду домой, как сейчас идем мы, включаю музыку в наушниках и вижу, насколько преображается мир. Сказочно украшенные витрины магазинов, длинные аллеи с грустными одинокими лавочками, на которых давно никто не сидел и которые ждут своих гостей; автомобили больше не рычат, а плавно, как лодочки, проплывают по дорогам, устраивая отблесками фар цветомузыку в опустившихся сумерках. Все становится вокруг красивым и волшебным, и даже голые стволы деревьев хранят в себе загадку, беззвучно покачивая корявыми ветвями. Не боясь, рассказала, что в такие минуты представляю себя героиней романтичного фильма, но только не черно-белого, а насыщенного красками. Мне было не стыдно делиться с Пьеро детскими мечтами, сумасшедшими фантазиями, которых я стеснялась порой сама. Я давно не смеялась так искренно и чисто, не задумываясь, что придется после плакать. В голове звучала красивая песня, очень хорошая, моя собственная, песня моего влюбленного сердца.

Мы остановились посреди аллеи, на которой уже зажглись фонари. Я потерла замерзшие руки в худых перчатках. А Пьеро взял их в свои большие ладони и поднес к губам, – сквозь тонкую ткань я ощущала горячее дыхание, как продрогшие кончики пальцев начинает покалывать от горячего воздуха. За всю прогулку он не предпринял попытки обнять меня, поцеловать, взять за руку. Лишь изредка, как бы случайно, мы соприкасались кончиками пальцев, спрятанных в перчатках, соприкасались рукавами, и один раз я ударила его болтавшейся сумочкой по коленке. Пьеро согревал мои руки дыханием, смотря мне прямо в глаза. И я опять потерялась в их глубине. Не утонула, а позволила бархатной темноте опутать мое тело. Мы оба молчали и оба знали, что это самый интимный момент в жизни каждого, интимнее, чем страстный поцелуй, чем занятие любовью. Что могло быть прекраснее его добрых глаз и теплых больших рук?

– Замерзла?

С детской улыбкой я помотала головой, рассыпая длинные волосы по плечам.

– Точно?

Я молча покивала. Не нужно было слов, не нужно было строить изящные предложения, с ним мне хотелось молчать.

– Пошли, – он потянул меня. – А то я дурак совсем тебя заморозил.

Я безропотно пошла за ним, держась за его большую ладонь. Мы вошли в кофейню, и приятное тепло опалило лицо, тогда я поняла, что правда замерзла. Мы заняли место в углу подальше от посторонних глаз, где из освещения была только небольшая красная свеча на столике. К нам подошла официантка и, любезно улыбнувшись, принялась записывать заказ. Пьеро не спрашивая меня, ткнул пальцем в меню, заказывая на целую компанию. Я огляделась кругом, стены со знакомой росписью грели душу вдвойне. Рука моего любимого художника. Он создал что-то магическое.

Пьеро оказался наполовину итальянцем по отцу. Его родители познакомились в Питере. Отец Эрколе Брандоллини был юным архитектором, входящим в группу молодых итальянцев, которые привезли в Россию выставку новой архитектуры. А мать Пьеро Мария приехала в Питер поступать в музыкальную консерваторию. Они встретились на выставке и больше не смогли расстаться. К сожалению, матери не удалось поступить в консерваторию, и она была вынуждена вернуться назад. Долгое время они переписывались, перезванивались, отстояв длинные очереди на международный звонок и потратив на минуту разговора все деньги. Но какая это была минута! Услышать любимый голос через тысячи километров. Сам Эрколе родился и вырос на Сицилии, однако работал в Риме. И чтобы решить все проблемы разом прилетел к Марии и сделал предложение. Вскоре они вместе улетели на Сицилию, где сыграли большую и дружную свадьбу, на которую были приглашены все жители городка.

– Тогда почему вы сейчас живете в России? – озадаченно спросила я.

– Видишь ли, как бы не было прекрасно на Сицилии, родина все равно звала маму назад к себе. Конечно, она не признавалась отцу, что безумно скучает по дому, что необъятный остров стал теснее комнаты. А когда я родился, то она и вовсе перестала думать о себе, с каждым днем становясь печальнее и грустнее. В таком состоянии мы прожили пять лет. Потом в какой-то день отец молча собрал чемоданы и сказал, что мы летим в Россию. Ему все равно где жить, кем работать – а он оставил очень приличное и доходное место, все ради счастья своей любимой жены.

– А твоя мама? Как она отреагировала?

– Сказала, что просто заплакала от счастья при мысли о возвращении домой. С тех пор мы обитаем здесь. Отцу пришлось не слишком сладко вдали от родных, друзей, без знания языка. Все с нуля.

Пьеро опустил голову на руки и смотрел на мерцающий огонек догорающей свечки. Блики плясали в стеклах, на мгновение освещая бездонную бездну в его темных глазах. Интересно, на кого из родителей похож Пьеро? Целеустремленный, амбициозный, решительный, умеющий принять верное решение – унаследовал от отца? Большими темными глазами, тонкими упертыми губами его одарила мама? Так, по крайней мере, представлялось мне. Он опустил одну руку на стол с раскрытой вверх ладонью. Как я могла думать, что такими большими руками невозможно играть ни на одном инструменте в мире, а тонкими губами не выдавить и несчастного звука? Я беспощадно завидовала черно-белым неживым клавишам, по которым пробегали его пальцы, и покрытию микрофона, до которого касались мягкие теплые губы. Во мне зашевелилось желание прижать голову Пьеро к своей груди и укачивать того маленького мальчика, вынужденного покинуть свой дом. Я вспомнила Сашу, стойко державшего удар, вспомнила, как мое сердце сжалось, когда я подняла его разбитые очки. Кому позволено обижать беззащитных? Оказалось, что мне. Я обижала Пьеро, обзывая его гадкими словами и привязывая самые едкие прозвища. Саша вырастет и станет мужчиной, точно таким же, как и Пьеро.

– Я куплю тебе любые очки, сотни очков, какие ты пожелаешь, – не смотря на Пьеро, тихо проговорила я.

Он невесомо коснулся моей руки пальцами.

– Думаешь, все дело в них?

– Тебя дразнили?

– Кем? Очкариком?

– Да.

Он звучно рассмеялся.

– Ты первая, кто кинул мне это в лицо, не произнося вслух. И не очкарик, а дальтоник хренов.

От стыда я закрыла лицо руками. Совесть меня не просто грызла, а уже доедала последние потроха. Пьеро принялся отнимать мои руки, пока я сопротивлялась и боролась со смехом, и в итоге рассмеявшись, упала головой на столик. Когда закончились последние истерические конвульсии, я подняла голову с глазами, полными слез от смеха, то в этот момент Пьеро прильнул поцелуем к моим губам и мгновенно отстранился, оставляя меня наедине со шлейфом своего аромата и неудовлетворением от краткости поцелуя.