Текст книги "Гламур"

Автор книги: Кристофер Прист

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Кристофер ПРИСТ
ГЛАМУР

Часть первая

Я пытаюсь вспомнить, откуда это началось, думаю о своем детстве и задаюсь вопросом, не могло ли еще тогда случиться нечто такое, что сделало меня тем, кем я стал. Никогда прежде я особенно не задумывался над этим, поскольку в целом был счастлив. Полагаю, все дело в моем отце, который всячески оберегал меня от реальности, и я плохо представлял, что происходит на самом деле. Мать моя умерла, когда мне было всего три года, но даже это не стало для меня по-настоящему тяжелым ударом: она долго болела, и к моменту ее кончины я уже привык большую часть времени проводить с няней.

О детских годах у меня сохранились наилучшие воспоминания. Когда мне было восемь, я был отослан из школы домой с медицинским предписанием. Среди учеников случилась вспышка какой-то вирусной инфекции, провели всеобщее обследование, и оказалось, что я – носитель вируса. Меня посадили под домашний карантин и запретили общаться с другими детьми вплоть до полного избавления от заразы.

История закончилась следующим образом: я был помещен в частную клинику, где усилиями докторов благополучно лишился обеих совершенно здоровых миндалин, после чего получил разрешение вновь посещать школу. К тому времени мне как раз исполнилось девять.

Почти полугодовые вынужденные каникулы захватили самые жаркие летние месяцы. Большую часть времени я был предоставлен самому себе и на первых порах чувствовал себя одиноким и заброшенным, но быстро адаптировался. Мне открылись удовольствия жизни в уединении. Я прочитал горы книг, отправлялся на долгие прогулки за городом в окрестностях родительского дома и тогда впервые заинтересовался дикой природой. Отец купил мне простенький фотоаппарат, и я принялся изучать птиц, цветы и деревья, предпочитая их обществу своих бывших приятелей. В саду я соорудил себе убежище, где просиживал часами над книгами и снимками, фантазируя и мечтая. Смастерив из старой детской коляски тележку, я носился с ней по сельским тропинкам и холмам, счастливый, как никогда прежде. Это было время простоты и довольства; именно тогда сложились мой характер и внутренние убеждения. Естественно, оно изменило меня.

Возвращение в школу было настоящей тоской. После полугодового карантина одноклассники успели меня забыть, и я сделался изгоем. Дети собирались в компании, затевали общие дела и игры, я же оставался в стороне, как чужак, не знающий их тайного языка и условных знаков. По правде говоря, меня это мало заботило. Взамен я получил возможность вести прежнюю жизнь, наслаждаясь одиночеством, хоть и не столь полным, как дома. Так до конца школы я и проболтался где-то на обочине, почти не привлекая к себе внимания. Но я никогда не сожалел о том долгом лете, проведенном наедине с собой, я лишь мечтал, чтоб оно длилось вечно. Взрослея, я менялся, и нынче я уже не тот, что был прежде, но до сих пор, возвращаясь мыслью к тому счастливому времени, я вспоминаю о нем с неизменным чувством тоски и утраты.

Так что, вполне вероятно, все началось именно тогда, и эта повесть есть итог, напоминание о былом. Все, что следует далее, – только моя история, но рассказанная на разные голоса. И мой голос звучит среди прочих, хотя я – пока еще только «Я». Скоро я обрету имя.

Часть вторая

1

Дом строился с видом на море. После превращения в санаторий для выздоравливающих его расширили, добавив два новых крыла. Эти пристройки не нарушили первоначального стиля здания; что касается парка, то ландшафт его был изменен и приспособлен к нуждам пациентов. Теперь во время прогулок им не приходилось преодолевать крутые подъемы и спуски: пологие дорожки, усыпанные мягким гравием, плавно извивались среди лужаек и цветочных клумб, повсюду были расставлены деревянные скамейки и устроены ровные площадки для инвалидных колясок. Зелень буйно разрослась, однако густые кустарники и живописные рощицы лиственных деревьев выглядели прекрасно ухоженными. В самой нижней части парка, в конце узкой тропы, ведущей в сторону от центральных аллей, за живой изгородью находился уединенный пятачок – изрядно заросший и заброшенный, но с чудесным видом на близлежащий участок побережья южного Девона. Этот вид на море позволял Грею ненадолго забыть, что Мидлкомб – клиника. Впрочем, и здесь, в этом неухоженном уголке сада, с безопасностью пациентов все было в полном порядке: низкий бетонный поребрик, уложенный прямо в траве, не позволял подкатить инвалидную коляску слишком близко к краю обрыва, а из кустов торчало устройство срочного вызова, связанное с кабинетом дежурного медперсонала в главном корпусе.

Ричард Грей спускался сюда всякий раз, когда чувствовал в себе силы. Он готов был крутить колеса коляски, преодолевая лишние метры, не только ради упражнения рук, но и ради удовольствия побыть в одиночестве. Конечно, он мог бы уединиться и в палате, где к его услугам были книги, телевизор, телефон, радио; однако там, в главном корпусе, постоянно ощущалось мягкое, но настойчивое давление со стороны медперсонала, призывавшего пациентов больше общаться друг с другом. До сих пор он так и не свыкся с мыслью, что сделался пациентом. Все операции были уже позади, он медленно шел на поправку, но период выздоровления тянулся бесконечно – так ему, во всяком случае, казалось. Физиотерапевтические процедуры изнуряли его и на первых порах только усиливали боль. Оставаясь один, он страдал от одиночества, но общение с другими пациентами, многие из которых едва говорили по-английски, раздражало его не меньше. Тело Грея было жестоко изувечено, как и разум, и он понимал, что им обоим требуется сходное лечение. Длительный покой, осторожные упражнения, упорство и вера в успех – вот все, в чем он сейчас нуждался. Часто он был способен только смотреть на море, следить за приливом, слушать шум прибоя. Грея волновали стаи перелетных птиц, он пугался, когда слышал рокот автомобильного двигателя. От одного звука мотора его бросало в дрожь.

Сейчас он жаждал только одного – вернуться к своему прежнему, нормальному состоянию, которое еще совсем недавно, до взрыва, принимал как должное. Он сознавал, что постепенно дела идут на лад: он уже мог самостоятельно стоять, опираясь на палки, костыли навсегда ушли в прошлое. Прикатив без посторонней помощи на нижнюю площадку сада, он уже мог подняться из инвалидной коляски и сделать несколько шагов. Он гордился тем, что справляется с этим сам, без поддержки врача или санитара, без страховки и ободряющих слов. Теперь он мог больше увидеть, мог ближе подойти к краю обрыва.

Сегодня, когда он проснулся, за окнами шел унылый мелкий дождь. Моросило все утро без перерыва, так что на прогулку пришлось надеть плащ. Но сейчас дождь перестал, а плащ по-прежнему был на нем. Он не мог раздеться самостоятельно, и это угнетало его как лишнее свидетельство собственной немощи.

До его слуха донеслись шаги по гравию и шорох мокрых листьев: кто-то приближался к нему по тропинке, раздвигая ветки. Он повернулся, двигаясь очень медленно и осторожно: переставлял палки после каждого шага, следя за тем, чтобы шея оставалась неподвижной.

Это был Дейв, один из братьев милосердия.

– Ну как, мистер Грей, справляетесь?

– Ухитряюсь стоять прямо.

– Хотите снова сесть в коляску?

– Нет. Я еще постою.

Санитар остановился в нескольких шагах, держа руку на спинке инвалидного кресла, готовый в любую секунду подкатить его поближе, к самым ногам Грея, чтобы тот сразу мог опуститься на сиденье.

– Я пришел взглянуть, не нужно ли вам чего.

– Помогите мне снять плащ. Я уже вспотел.

Молодой человек шагнул вперед и забрал у Грея обе палки, предложив для опоры свою согнутую в локте руку. Затем он расстегнул пуговицы плаща и, поддерживая своего подопечного под мышки, принял основную тяжесть его веса на себя, дав возможность освободиться от плаща самостоятельно. Грей нашел процедуру раздевания крайне болезненной и утомительной, особенно когда попытался свести лопатки, чтобы извлечь руки из рукавов, не напрягая при этом мышцы спины и шеи. Попытка, разумеется, не удалась даже с помощью Дейва, и когда плащ наконец был снят, у Грея не оставалось сил даже на то, чтобы скрыть боль.

– Порядок, Ричард. Позвольте, я устрою вас в кресле.

Дейв ловко изогнулся, подхватил Грея и почти понес на руках, едва позволяя касаться ногами земли, затем бережно опустил в кресло.

– Как все это мне ненавистно, Дейв! Не могу выносить собственное бессилие.

– Вы же поправляетесь не по дням, а по часам!

– Сколько времени я уже здесь, а вы до сих пор все затаскиваете меня в это проклятое кресло и вынимаете из него.

– Было время, когда вы не могли подняться с постели.

– Как давно я здесь, в клинике? – спросил Грей.

– Три или четыре месяца. Теперь, вероятно, уже четыре.

Его память молчала: целый кусок жизни был невосполнимо утрачен. Теперь он знал только этот сад, дорожки, вид на море, боль, бесконечные дожди и дальние холмы в тумане. Дни, неразличимо похожие один на другой, мешались в сознании, но в его прошлом существовал еще и этот утраченный фрагмент. Он помнил, что потом были операции, долгие недели постельного режима, полной неподвижности, когда он держатся только на успокоительных и обезболивающих. Как-то он пережил все это, как-то выкарабкался и был отправлен выздоравливать на другую койку, с которой долго еще не мог подниматься самостоятельно. Но сколько бы он ни пытался направить мысль назад, за пределы боли, что-то в сознании отключалось: память ускользала, отказывалась ему служить. И снова были только сад, сеансы физиотерапии, Дейв и другие братья и сестры милосердия.

Постепенно он смирился с тем, что память не вернется, что попытки оживить ее только мешают выздоровлению.

– На самом деле я искал вас, – сказал Дейв. – К вам посетители.

– Гоните прочь.

– Возможно, вы захотите повидаться с девушкой. Она хорошенькая…

– Какое мне дело, – возразил Грей. – Они ведь из газеты?

– Думаю, да. Мужчину я уже видел прежде.

– Тогда скажите, что я на процедурах.

– Скорее всего, они пожелают подождать, пока вы не освободитесь.

– Мне же не о чем говорить с ними, нечего им сказать!

Пока они беседовали, Дейв надавил на рукоятки и развернул кресло кругом. Теперь, стоя позади Грея, он осторожно покачивал кресло вверх и вниз.

– Едем к дому? – спросил он.

– Похоже, у меня нет выбора.

– Конечно есть, мистер Грей. Но раз уж они прибыли из Лондона, то вряд ли уедут, не повидавшись с вами.

– Что ж, вперед.

Дейв налег на рукоятки и медленно покатил кресло. Предстоял долгий неспешный подъем наверх, к главному корпусу. Грей не раз проделывал этот путь самостоятельно, поэтому давно привык к неровностям тропинки и научился, как-то инстинктивно предчувствуя каждый новый толчок, смягчать его воздействие на спину и бедро. Но сейчас, когда его вез другой человек, ему никак не удавалось предугадать очередную встряску.

Наконец они добрались до корпуса и въехали в здание через боковую дверь, которая автоматически открылась при их приближении. Кресло мягко катилось к лифту. Гладкий, без единой царапины, паркетный пол коридора был натерт до блеска и сверкал. Благодаря постоянным заботам уборщиков все помещение клиники сияло безупречной чистотой, даже обычного больничного запаха здесь не было: только глянец, лак, ковры, приглушенная акустика, ароматы интернациональной кухни. Это место больше напоминало дорогой отель, чем лечебное учреждение, и к пациентам здесь относились как к избалованным гостям, нуждающимся в постоянной опеке. Впрочем, сейчас для Ричарда Грея клиника была тем единственным домом, который он знал.

Порой у него возникало ощущение, что он прожил здесь всю свою жизнь.

2

Они поднялись на второй этаж, и Дейв направил коляску в одну из комнат отдыха. В обычное время эти небольшие гостиные были оккупированы пациентами, но на этот раз их не было. За письменным столом, стоявшим в нише возле окна, расположился главный психолог клиники Джеймс Вудбридж. Он разговаривал по телефону. Когда Грей появился на пороге, Вудбридж кивком приветствовал его, потом что-то произнес быстрым шепотом и положил трубку.

Человек, сидевший у другого окна, был Тони Штур – один из репортеров той самой газеты. Встречаясь с ним, Грей каждый раз испытывал противоречивые чувства: Штур был привлекательным, открытым и, очевидно, неглупым молодым человеком, но газета, на которую он работал, судя по всему, принадлежала к числу бульварных изданий самого худшего толка – продажная газетенка с подмоченной репутацией. Вот и в последнее время они печатали серию заметок за подписью Штура о сомнительном внебрачном романе в королевском семействе. Газету эту ежедневно доставляли в Мидлкомб специально для Ричарда Грея, который, однако, никогда не заглядывал в нее, даже если свежий номер приносили ему прямо в палату.

При появлении Ричарда Штур поднялся ему навстречу, коротко улыбнулся и тут же перевел взгляд на Вудбриджа. Тот вышел из-за стола и направился к Грею. Дейв поставил инвалидную коляску на ножной тормоз и удалился.

– Ричард, я просил вас вернуться, – произнес Вудбридж, – так как хотел кое-кого вам представить.

Глядя на Грея с ухмылкой, Штур наклонился к столу, чтобы погасить недокуренную сигарету, и стало видно, что из внутреннего кармана его расстегнутой куртки торчит свернутый в трубку номер газеты. Заявление психолога в первый момент обескуражило Грея: Вудбридж ведь должен был знать, что они со Штуром знакомы и прежде несколько раз встречались. Но тут он осознал, что в комнате есть еще один человек. Это была незнакомая молодая женщина, которая стояла рядом с репортером и смотрела на Грея. В ожидании, когда ее представят, она то и дело нервно вскидывала глаза на Вудбриджа. Грей заметил ее только сейчас. Видимо, она сидела рядом со Штуром и оказалась за его спиной, когда тот встал.

Она шагнула вперед.

– Ричард, это мисс Кьюли. Мисс Сьюзен Кьюли.

– Привет, Ричард, – сказала она Грею, улыбнувшись.

– Здравствуйте, – ответил он.

Она стояла прямо перед ним и казалась выше, чем была на самом деле. Грей чувствовал себя неловко: он до сих пор не привык быть единственным сидящим в обществе. Он сидел и размышлял, следует ли пожать ей руку.

– Мисс Кьюли узнала о том, что с вами случилось, из газет и приехала из Лондона специально, чтобы повидаться.

– Вот как? – сказал Грей.

– Мы, можно сказать, устроили эту встречу ради вас, Ричард, – вступил в разговор Штур. – Вам хорошо известно, что мы всегда действуем в ваших интересах.

– Чего же вы хотите? – обратился к ней Грей.

– Ну, мне хотелось бы с вами поговорить.

– О чем?

Она бросила взгляд на Вудбриджа.

– Предпочитаете, чтобы я остался? – обратился к ней психолог через голову Грея.

– Не знаю, – ответила она. – А как лучше?

Грею подумалось, что он рискует оказаться лишним на этой встрече: остальные переговаривались у него над головой. Это невольно напомнило ему о тех мучительных днях, когда после первых двух операций он лежал почти без сознания в боксе интенсивной терапии лондонской больницы, смутно слыша сквозь пелену невыносимой боли, как медики обсуждают его состояние, смутно-безразличный к этим разговорам.

– Я вернусь через полчаса, – говорил между тем Вудбридж. – Если понадоблюсь раньше, можете воспользоваться этим телефоном.

– Спасибо, – сказала Сьюзен Кьюли.

Когда Вудбридж ушел, Тони Штур снял инвалидную коляску с ножного тормоза и подкатил Грея к столу, за которым они все расположились. Молодая женщина заняла ближайшее к Грею кресло, Штур сел у окна.

– Ричард, вы помните меня? – спросила она.

– А должен?

– Надеялась, что вспомните…

– Что же, мы с вами – друзья?

– Можно сказать и так. Сколько-то времени мы были близки.

– Мне очень жаль. Многих вещей я не могу вспомнить. Давно это было?

– Не очень, – ответила она. – Как раз перед этим несчастным случаем.

Во все время разговора она лишь изредка поднимала на него глаза, больше смотрела вниз – на свои колени, на стол или мимо него на репортера. Штур же демонстративно уставился в окно: слушал, но явно не желал принимать участие в беседе. Почувствовав взгляд Грея, он вынул из кармана газету и раскрыл ее на футбольной хронике.

– Не хотите ли кофе? – спросил Грей.

– Вы же знаете, что я… – Она запнулась. – Я предпочла бы чай.

– Я закажу.

Желая выглядеть независимым, Грей отъехал от нее и сам поднял телефонную трубку. Сделав заказ, он вернулся к столу. Штур снова закрылся газетой; беседа, очевидно, была исчерпана. Глядя на них двоих, Грей сказал:

– Должен заметить, что вы оба даром теряете время. Мне нечего сказать.

– Вы представляете, во что моей газете обходится ваше пребывание здесь? – поинтересовался Штур.

– Я не просил помещать меня в эту клинику.

– Наши читатели озабочены вашей судьбой, Ричард. Вы – герой.

– Совсем нет. Просто я оказался в неподходящее время в неудачном месте. Это не значит, что я герой.

– Поверьте, я здесь не для того, чтобы спорить с вами, – сказал Штур.

Чай был подан на серебряном подносе: чайник, фарфоровые чашки, крохотная сахарница, бисквиты. Пока официант накрывал на стол, Штур вернулся к чтению газеты, и Грей воспользовался возможностью рассмотреть Сьюзен Кьюли как следует. Дейв назвал ее «хорошенькой», но вряд ли это слово было удачным. Самая обыкновенная, хоть в общем и приятная, внешность: правильные черты лица, карие глаза, светло-каштановые прямые волосы, узкие плечи. Правильнее всего было бы сказать про нее: «неброская». На вид ей было лет двадцать пять – двадцать семь. Она сидела в свободной позе, положив тонкие руки на подлокотники кресла, держалась прямо, но без напряжения. Она не смотрела на него, явно предпочитая разглядывать чашки на столе. Kaзалось, она стремится избежать не только его взгляда, но и оценки, не желая знать его мнения о себе.

Мнения, впрочем, он пока не имел, если не считать того, что она находилась здесь и явилась вместе со Штуром, стало быть, имела прямое или косвенное отношение к этой газете.

Кем она могла приходиться ему в прошлом? Она сказала, что была другом, но какого рода? Другом семьи? Одной из тех, с кем он когда-то вместе работал? Любовницей? Неужели он не в состоянии вспомнить даже такую простую вещь? Что в ней могло заставить его влюбиться? Ему пришло на ум, что она может оказаться подставной фигурой газеты: «ТАИНСТВЕННАЯ НЕЗНАКОМКА ЗАЯВЛЯЕТ ПРАВА НА ЛЮБОВЬ».

Как только официант ушел, Грей снова обратился к ней:

– Ну, так о чем мы?

Она не ответила, просто протянула руку и придвинула к себе чашку. Она по-прежнему не смотрела на него, теперь рассыпавшиеся волосы скрывали ее лицо.

– Не помню, чтобы видел вас прежде. Если хотите продолжать, вам придется сообщить что-нибудь еще кроме того, что мы были друзьями.

Девушка держала в руках чашку – бледные вены просвечивали сквозь кожу запястья – и покачивала головой.

– Или вы здесь просто потому, что он вас привел? – зло бросил Грей и посмотрел на Штура. Тот сделал вид, что не слышит. – Не знаю, что у вас на уме, но…

Только теперь она повернулась к нему, и он впервые как следует разглядел ее лицо – удлиненное, неяркое, с мелкими чертами. Глаза ее были полны слез, уголки губ дрожали. Она вскочила, опрокинув чашку, оттолкнула кресло и бросилась прочь, задев по пути инвалидную коляску. Боль пронзила спину и голову Грея. Он услышан позади сдавленные рыдания: девушка стремглав пронеслась по комнате и выбежала в коридор.

Посмотреть ей вслед? Надо было преодолеть сопротивление негнущейся шеи. Грей даже и не пытался. В комнате повисла холодная тишина.

– Как можно быть таким бессердечным! – Штур в сердцах отшвырнул газету. – Я позвоню Вудбриджу.

– Подождите минутку! Что тут вообще происходит?

– Неужели вы не видите, до чего ее довели?

– Кто она?

– Ваша подружка, Грей. Она думала, что вы увидите ее и в вашей памяти что-нибудь включится.

– У меня нет никакой подружки.

Но мысль о потерянных неделях опять наполнила его бессильной яростью. Точно так же, как сам он стремился избегать воспоминаний о боли, его память бессознательно, но упорно обходила отрезок времени, предшествовавший взрыву заминированного автомобиля. На этом месте в воспоминаниях была абсолютная пустота, черная дыра – провал, куда он не мог пробраться. Он просто понятия не имел, как это сделать.

– Она сама нам так сказала.

– А где она была, когда это случилось? Она не слышала об обращениях полиции? Если слышала, почему так долго не объявлялась? И если я правда ее знал, какого черта она здесь делает вместе с вами?

– Остыньте, это был всего лишь эксперимент.

– Вудбридж заварил эту кашу?

– Нет. Это все Сьюзен. Она сама вышла на нас. Рассказала, что у вас с ней был роман и он оборвался незадолго до взрыва. Лишь намного позже, из газет, она случайно узнала, что вы – в числе жертв. Тут она и объявилась. Надеялась, что встреча с ней поможет пробудить вашу память.

– Выходит, все это было трюком.

– Не стану отрицать: если бы наши надежды оправдались, мы непременно опубликовали бы отчет в газете. Хотя на самом деле я здесь только затем, чтобы присматривать за вашей подружкой.

Грей покачал головой и сердито уставился в окно, на море. С тех пор как он узнал, что страдает ретроградной амнезией, он старался приспособиться и по возможности ладить с этим новым для него состоянием. Сначала он зондировал ощущение пустоты, полагая, что ему удастся обнаружить способ проникнуть в нее, но эти бесплодные усилия только подавляли его, грозя полным погружением в себя. Тогда он заставил себя не думать об этом, попробовал смириться с тем, что те несколько недель, память о которых не вернулась, останутся потерянными навсегда.

– Как Вудбридж решился пойти на такой эксперимент?

– Он просто дал согласие. Идея принадлежит Сьюзен.

– Неважная идея.

– Это не ее вина, – заметил Штур. – Посмотрите на себя: вы же совершенно бесчувственны! А Вудбридж еще опасался, что встреча с ней может вас травмировать. Это, между прочим, было главным его возражением. И вот вы сидите как ни в чем не бывало, а девушка рыдает.

– Ничем не могу помочь.

– Ну так и ее не вините. – Штур поднялся и засунул газету обратно в карман. – Нет смысла продолжать. Я позвоню вам, прежде чем приехать снова. Где-нибудь через месяц или около того. Возможно, к тому времени вы станете более восприимчивым.

– А девушка?

– А я собираюсь вернуться ближе к вечеру.

Оказывается, она была в комнате – стояла возле него, за его левым плечом, опершись рукой на спинку коляски и глядя на него сверху вниз. При звуке ее голоса Грей удивленно встрепенулся, потревожив свою негнущуюся шею, словно только сейчас завершил это движение ей вслед, на которое не решился прежде, когда она в слезах выскочила в коридор. Как давно она здесь – рядом с ним, но вне поля его зрения? Штур и не подумал дать ему знать, что она вернулась.

– Подожду вас в машине, – сказал Штур девушке. Он прошел мимо коляски, и Грей снова ощутил неприятный осадок из-за того, что все присутствующие выше его. Сьюзен села в кресло на прежнее место.

– Простите, что не сдержалась, – сказала она.

– Что вы, извиняться следует мне. Я был с вами непозволительно груб.

– Сейчас я не останусь. Мне нужно время, чтобы подумать, но я еще зайду к вам позже.

– После ленча у меня физиотерапия, – сказал Грей. – Нельзя ли перенести встречу на завтра?

– Думаю, удастся. Тони должен вернуться в Лондон прямо сейчас, но я могла бы задержаться здесь.

– Где вы остановились?

– Мы ночевали в Кингсбридже. Надеюсь, что как-нибудь смогу договориться с администрацией отеля.

Во время разговора она, как и прежде, не смотрела на него прямо, лишь изредка бросала короткие взгляды сквозь пряди тонких волос. Она уже не плакала, но заметно побледнела. Ему хотелось вспомнить ее, почувствовать что-то по отношению к ней, но напрасно: она оставалась для него посторонней. Пытаясь подыскать другие слова, более душевные, чем холодные фразы насчет завтрашней встречи, он спросил:

– Вы уверены, что все еще хотите поговорить со мной?

– Да, конечно.

– Тони сказал, что мы, я хочу сказать, вы и я одно время были…

– Да, мы были вместе какое-то время. Все продолжалось недолго, но тогда это имело значение. Надеялась, что вы вспомните.

– Сожалею, – сказал Грей.

– Не будем об этом. Я приду завтра с утра. Постараюсь держать себя в руках.

Желая объясниться, он сказал:

– Когда вы появились здесь с Тони Штуром, я подумал, что вы работаете на его газету, поэтому все так и получилось.

– Я была вынуждена обратиться к ним, чтобы узнать, где вы находитесь. Ничего другого не оставалось. Видимо, у них исключительные права на вас и вашу историю.

– Как это могло случиться?

– Понятия не имею. – Она взяла свою холщовую сумку на длинном ремне. – Я вернусь завтра.

Она встала и, осторожно положив узкую ладонь на его руку, спросила:

– Вы уверены, что хотите этого?

– Приходите утром, оставайтесь на ленч или дольше, как пожелаете.

– Скажите только одно: вам очень больно? Мне ведь и в голову не приходило, что вы все еще в инвалидном кресле.

– Теперь мне лучше. Все мало-помалу проходит.

– Ричард?.. – Ее пальцы все еще покоились на тыльной стороне его руки. – Вы уверены… Я имею в виду, вы действительно ничего не можете вспомнить?

Ему захотелось повернуть руку так, чтобы она коснулась его ладони, но этот жест был бы слишком интимным, а права на интимность он пока не заслужил. Видя перед собой ее большие глаза и гладкую кожу, он чувствовал, как легко ему было когда-то с ней сойтись. Кто она, эта спокойная женщина, – его бывшая подружка? Что она собой представляет? Что знает о нем? Что он знал о ней? Почему они расстались, если их отношения, как видно, были важны для обоих? Она явилась к нему из того забытого времени – задолго до комы, до невыносимой боли в разорванных органах, до обожженной кожи, – из потерянной части его жизни, но до сего дня он даже не подозревал о ее существовании. Ему хотелось ответить правдиво, но что-то преграждало путь воспоминаниям.

– Я пытаюсь вспомнить, – сказал он. – Такое чувство, что я вас знал.

На мгновение она сжала его руку.

– Все в порядке. Завтра я приду снова.

Она встала, прошла мимо его кресла и исчезла из поля зрения. Он слышал ее шаги – сначала приглушенные, по ковру, затем чуть погромче, вдаль по коридору. Боль по-прежнему не позволяла повернуть голову.