Текст книги "Махатма Ганди"

Автор книги: Кристина Жордис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

И как же тогда? Возможно, секрет частично заключается в действии: после стольких лет бессилия и бездеятельности – наконец-то выход для энергии; после косности руководителей, опутанных своими предрассудками, воспитанием, идеалами, – наконец-то человек, наделенный большой способностью к политическому творчеству и призывающий к действию. «Действию мужественному и энергичному в сиянии этики, которое оказывало неотразимое воздействие и на ум, и на чувства». И потом, в мощном воздействии Ганди на массы было что-то убедительное (хотя с тех пор фигура политического лидера утратила свою притягательность, нужно представить себе ту эпоху и подумать о том, что Ганди использовал свое влияние не для того, чтобы прийти к власти, которой не желал, не для того, чтобы стать тираном, – миллионы смертей, массовое убийство: все главные варварства современной истории свершились при его жизни – а чтобы исполнить свою «миссию служения»). «У нас всегда было такое чувство, что, хотя мы мыслим более логично, Ганди знает Индию гораздо лучше нас». Это знание было необходимо для действия. И если отринуть его «эксцентричность», оставалось главное – воля к переменам. Неру, признавая эту смущающую двойственность, утверждает: «Несмотря на свои крестьянские представления, это был прирожденный бунтарь, революционер, желавший глубинных потрясений, и никакой страх перед последствиями не мог его остановить» [175]175
  См.: Nehru J. Toward Freedom: The Autobiography of Jawaharlal Nehru.


[Закрыть]. (Этот подрывной характер распознали индусские консерваторы, и в том числе убийца Ганди, несмотря на «внешне безобидную простоту его утверждений».)

И вот, несмотря на спорные выражения, например, «рам радж» – золотой век, к которому надо вернуться, – несмотря на всю эту религиозную терминологию (в которой они предпочли увидеть «способность достучаться до сердца народа») и акцент на душевных качествах вместо конкретной программы, интеллигенция, убежденная эффективностью его ненасильственных методов, в первое время примкнула к Ганди.

Со своей стороны, Ганди, не выступая против нее, не доверял ей роли передового отряда народных защитников, которую она охотно себе приписывала, опасаясь, что эти активисты с «передовыми взглядами» и «побудительными мотивами идеологического порядка постараются утвердить собственное главенствующее положение от имени бедных и эксплуатируемых». Поэтому, как утверждает философ, социолог и публицист Ашис Нанди, подробно изучивший отношения Махатмы с интеллигенцией, анализируя политическую подоплеку его убийства, «первое, что он предпринял, было дезинтеллигизировать индийскую политическую жизнь». С этой попыткой могло быть связано и использование его терминологии, одновременно новой и древней, которая так удивляла и зачастую раздражала людей его круга. Он отдавал предпочтение массам, позаимствовав «у небрахманских кругов, купцов и крестьян из низших каст множество их культурных особенностей», которые он выдавал за подлинный индуизм (Нанди называет это «поставить некоторые маргинальные аспекты индусской культуры в самый центр этой культуры»).

Наметив себе множество самых разнообразных задач, он оказался в неустойчивом положении по отношению к интеллектуальной элите, и это подорвало его позиции. Сознавая его власть над народом, руководители конгресса порой использовали его, а потом тактично игнорировали, когда его приоритеты слишком отдалялись от их собственных. Но он приспосабливался к этим взлетам и падениям с улыбчивым реализмом, довольный тем, что его отодвигали в сторону, лишь бы не мешали продолжать дело всей его жизни – строить ненасильственное общество разнообразными способами, не обязательно связанными с политикой, – и зная, что, как опытный политик, он снова встанет у руля, когда сочтет нужным.

Но в 1920 году, раззадоренная новизной его взглядов, элита с воодушевлением последовала за ним, отрекшись от денег, медалей и положения в обществе, даже борясь за честь пойти в тюрьму. «Боже! Какой опыт! Во мне столько любви и привязанности к простым людям, теперь для меня честь быть среди них. Плащ факира снес все преграды», – писал из своего поселка бывший председатель судебной палаты, помолодевший, как он говорил, на 20 лет. Ему вторил Мотилал Неру, отказавшийся от престижной должности адвоката и роскошного образа жизни: «Какое падение, друзья мои! Но на самом деле я никогда еще не наслаждался жизнью лучшим образом». Счастье было в необладании, внутренней свободе в четырех тюремных стенах. Тысячи людей прошли через этот опыт. Ими овладело лихорадочное стремление к самопожертвованию. «Япочти забыл о своей семье, жене, дочери», – напишет Джавахарлал Неру.

ГОДЫ БОРЬБЫ (1920–1928)

Ганди постоянно был в дороге. За семь месяцев он изъездил всю Индию – по жаре, во влажном климате. В неудобных поездах, которые день и ночь осаждала толпа, желавшая его увидеть: для них это было равноценно паломничеству в священный город Бенарес. Однажды жители одного глухого поселка заявили, что, если поезд Ганди не остановится на их полустанке, они лягут на пути, и пусть их переедут. Поезд остановился, в полночь появился разбуженный Ганди. Прежде шумная толпа упала на колени и заплакала. По другой, менее назидательной версии этого известного происшествия, народ не застыл в благоговейном молчании, а наоборот, ввалился в купе, где спал несчастный Ганди, с горящими факелами в руках и вопя во всю глотку: «Махатма Ганди, ки джай!» Изъявления любви изнуряли ее предмет. «Их радость – моя боль». По-прежнему он продолжал верить, что, несмотря на все это, несмотря на присвоенный ему титул, он – ничто.

«Если до сих пор это бремя не раздавило меня, то лишь благодаря чувству, что я ничто и потому что я осознаю свою ограниченность» [176]176
  Tendulkar D. G. Opus cit.


[Закрыть].

Смиренно быть никем: «Как только начинаешь воображать, что ты что-то из себя представляешь, начинается эгоизм». И все же любовь и поддержка масс были необходимы для его миссии.

Он, не обладавший ораторским даром и зычным голосом, обращался к огромным собраниям, иногда из более сотни тысяч человек, которые, конечно, не могли его расслышать, но все же надеялись, что на них снизойдет его дух. Вместе с Мухаммедом Али [177]177
  Братья Али были мусульманскими активистами, дружбой с которыми хотел заручиться Ганди.


[Закрыть]он советовал людям отказаться от одежды иностранного производства. Почему бы не избавиться от нее прямо сейчас? Сложим в большую кучу и сожжем (точно так же он поступил со свидетельствами о регистрации в Южной Африке). Рубашки, пиджаки, брюки, шляпы, носки и нижнее белье (в некоторых случаях люди оставались голышом) – импортные товары горели ясным огнем, а Ганди проповедовал о возвращении к прялке: надо не покупать фабричную продукцию, пусть даже и индийскую, а учиться прясть и ткать, чтобы одеваться самим.

Поэт Тагор пришел в ужас от этих аутодафе. Ему они казались шагом назад, противоречием духу науки, двигателю прогресса, расточительностью под воздействием старых предрассудков. В своем желании «вернуть разум на отобранный пьедестал» он выступал против сверхъестественного, мистических откровений и прочей чуши, одолевавшей Индию, а такие поступки способствовали регрессу. «Прясть и ткать» – это что, «призыв нового века»?

Тем временем Ганди каждый день прял, сидя за своей прялкой (по его собственному признанию, до возвращения из Южной Африки в 1915 году он ни разу не видел этого инструмента). Это был ритуал, причастие, молитва. Ритм колеса прялки сочетался с монотонным повторяющимся напевом: «Рама, Рама, Рама…» Скоро каждый начнет прясть и каждый облачится в кхади. Он нарисовал флаг Индийского национального конгресса: в центре – ручной чарх (прялка). В сентябре 1921 года, чтобы носить только кхади и достигнуть еще большей простоты, он в очередной раз сменил свое одеяние и стал носить только набедренную повязку – «костюм нищего». Его друзей это удивило и позабавило, как и лондонские толпы в 1931 году, когда он, несмотря на холодную пасмурную погоду, показался на улице в таком минималистском облачении.

Полунагота. Она объединяла его с народом, с теми, у кого не было ничего. Своим телом он зримо, непосредственно примыкал к страданиям других, равно как и своими повторяющимися постами, которые дважды чуть не уморили его. Благодаря отсутствию признаков богатства на своем теле он становился таким же бедняком, как они, его нельзя было отличить от нищего, поскольку у него ничего не было. Применять в собственной жизни принципы, которым он учил: «верить и делать». Одно переходит в другое. Любить и разделять – это тоже сопряженные понятия. Переживать всем своим телом (а это единственный способ полностью проникнуться идеей), чувствовать своей плотью положение отверженных. Народ не ошибся, разглядев в его наготе выражение любви и доверия. Тагор смирился: «Махатма Ганди появился на пороге миллионов обездоленных в Индии, одетый, как они, говоря на их собственном языке… Кто еще так же безраздельно принимал огромные массы индийского народа, как собственную плоть и кровь!..Как только в двери Индии постучалась любовь, они распахнулись настежь. Всякая внутренняя скупость исчезла». Тагора восхищало «открытие самого себя через страну»: «Умы, изглоданные ложью, неспособны понять смысла великой любви, возженной в сердце народном любовью Махатмы».

Спорный символ

Пока народ вместе с Ганди восходил к вершинам любви, как реагировало британское правительство?

Поначалу оно притворялось глухим, полагая, что столь абсурдный план, как несотрудничество, рухнет сам собой. В апреле 1921 года лорд Рединг сменил лорда Челмсфорда на посту вице-короля. В сентябре братьев Али арестовали за разложение индийских войск. Тотчас был подписан манифест, призывающий каждого солдата или гражданского, работавшего на правительство, отказаться от своей должности.

Столкнувшись с мятежом, Великобритания пустила в ход мощный аргумент: послала в Индию принца Уэльского [178]178
  Титулом принца Уэльского до 1921 года обладал Эдуард VIII (1894–1972) – король Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии, император Индии на протяжении десяти месяцев: с 20 января по 11 декабря 1936 года; не был коронован. Отрекся от престола, чтобы вступить в брак с разведенной Уоллис Симпсон, на что правительство Великобритании не давало согласия. При этом заявил: «Я нашел невозможным… исполнять обязанности короля без помощи и поддержки женщины, которую я люблю». Вскоре по отречении, 8 марта 1937 года, получил титул герцога Виндзорского. Известен своими личными контактами с нацистской Германией, имевшими место после отречения. В 1940–1945 годах был губернатором Багамских островов, после войны жил во Франции.


[Закрыть]. Вот тогда-то движение и показало всю свою мощь. Принца и его кортеж проигнорировали точно так же, как бойкотируемые английские товары: 17 ноября 1921 года состоялся массовый хартал, Бомбей словно вымер, принца и его свиту никто не встречал; протест ударил по символу королевской власти. Были даже беспорядки (58 погибших, 381 раненых). Увидев это, Ганди, который в тот день жег английский хлопок, решил голодать, пока беспорядки не прекратятся. Пять дней. Страсти улеглись.

Правительство решило применить репрессии. В декабре 1921-го – январе 1922 года около тридцати тысяч человек были брошены в тюрьмы, каждый день – в тюрьме и вне ее – индийцев наказывали кнутом. Ответ правительства был «суровым, диким, примитивным, жестоким», как выразился Ганди. Прессе зажали рот, собрания запретили. Однако националисты не унимались, требуя новых действий, со всех сторон осаждая Ганди, которого конгресс наделил в декабре 1921 года всей полнотой полномочий.

Тогда тот предложил начать массовую акцию гражданского неповиновения (которая была бы большой политической встряской), но в одном отдельно взятом регионе, а не в общенациональном масштабе: в районе Бардоли, в окрестностях города Сурат в штате Гуджарат. 1 февраля 1922 года, как обычно, Ганди учтиво поставил вице-короля в известность о своих планах. Нужно сделать выбор между «массовой акцией гражданского неповиновения и незаконными репрессиями против законных действий народа». На этот ультиматум было отвечено, что на самом деле выбор между отсутствием законов, с соответствующими последствиями, и «соблюдением принципов, лежащих в основе любого цивилизованного правления».

Бардоли: конечно, всего один регион, но зато дисциплинированный, полный решимости и ненасильственный. Но 5 февраля в Чаури-Чаура, небольшом городке за 1300 километров от Бардоли, разбушевавшаяся толпа разорвала на клочки и сожгла живьем полицейских, стрелявших по процессии после некоего инцидента, когда у них уже не было оружия. Известие об этом зверстве настолько потрясло Ганди, что он решил приостановить кампанию в Бардоли. И снова его послушали. Очередное доказательство необычайного морального авторитета, который он приобрел.

Но что сказать о членах конгресса? Эта внезапная остановка, когда они уже собирались укрепить свои позиции и продвинуться на всех фронтах, как сказал молодой Неру, сидевший тогда в тюрьме, привела их в ярость и замешательство. Правительство могло само спровоцировать эти беспорядки, чтобы доказать неэффективность сатьяграхи. Неужели мы остановимся на полпути из-за вспышек насилия на окраинах? Неужели какая-то «глухая деревня и группка возбужденных крестьян» положат конец борьбе за свободу целой нации? Неужели все эти жертвы принесены зря? А тюрьмы, где до сих пор прозябают сотни сатьяграхов? К чему эти огромные усилия, если мы готовы всё бросить, рискуя отвратить от себя самые преданные войска? Что такое Индийский национальный конгресс: политический институт или место для душевных терзаний? После нескольких месяцев, проведенных в тревоге, правительство, несомненно, переведет дух и перехватит инициативу (в самом деле, Ганди, которого до сих пор не трогали, опасаясь последствий, вскоре будет арестован).

16 февраля 1922 года в «Янг Индия» появилась статья, которую Ромен Роллан, перепечатавший большую ее часть в написанной им биографии Ганди, называет публичным покаянием. «Лучше тысячу раз показаться отступником от истины в глазах света, чем поступиться собственной правдой», – писал Ганди. Он публично наложил сам на себя пятидневный пост. «Я должен подвергнуться личному очищению. Я должен быть в состоянии лучше улавливать малейшие перемены в окружающей атмосфере». Роллан, восхищающийся «таинственной силой этой души, вбирающей содрогания своего народа», видит в этом поступок исключительной нравственной силы, хотя и политически обескураживающий. Ганди не замалчивал этого последнего момента, формулируя проблему в религиозном ключе: «Радикальное изменение наступательной программы, возможно, глупо в политическом плане, но нет никаких сомнений, что это мудро в религиозном плане». Вечно два плана. Он старается реалистичным образом описать опасности, которыми чревато продолжение действия в неблагоприятных обстоятельствах. Сотрясаемая вспышками насилия, Индия еще не готова. Религиозный порядок на самом деле согласуется с политической мудростью. В каждом событии есть высшее значение, примиряющее между собой разные аспекты (те, кто обвиняет его в двуличии, лучше бы поразмыслили над этой статьей, показывающей, как работает его ум). В своих выводах он опирается на принцип, хорошо знакомый индийцам: «Хотим мы того или нет, этот инцидент доказывает единство всякой жизни». Единство Существа, стоящего над раздорами и расколом. Ибо когда последуют репрессии, отрицательные последствия вступят в цепную реакцию, одни будут расплачиваться за других. Приостановка акции и покаяние разорвут эту цепочку в моральном отношении: они «перенесут нас на то место, где мы были до трагедии».

«Если бы мы не остановились, – писал Ганди Неру, – уверяю вас, мы вели бы не ненасильственную борьбу, а по большей части насильственную». Позже Неру признал: «Почти не вызывает сомнений, что, если бы движение тогда продолжилось, вспышки насилия возникали бы все чаще. Правительство топило бы их в крови, наступило бы царство террора…» Чаури-Чаура стала последней каплей. Ганди почувствовал подземные толчки. «Благодаря долгой и тесной связи с массами он словно приобрел (как это часто бывает с великими народными вождями) шестое чувство; он чувствовалмассы, угадывал их поступки, их возможности. Повинуясь своему инстинкту, он соответствующим образом менял свои поступки, а потом пытался облечь свое решение в покровы логики для ошеломленных и разъяренных коллег». Сомнения, внутренние муки. Чарлз Эндрюс, большой друг Ганди, повидавший его после волнений в Бомбее, рассказывает, что тот был «растерянный и осунувшийся, словно вышел из долины теней» [179]179
  См.: Nehru J. Toward Freedom: The Autobiography of Jawaharlal Nehru.


[Закрыть].

В своей биографии Ганди Роллан приводит длинную цитату из декларации 2 марта 1922 года, когда Ганди остро переживал свой разлад со страной. «Каждый раз, когда народ будет совершать оплошности, я буду в них каяться. Единственный тиран, которого я признаю в этом мире, – “тонкий неслышный голос” внутри нас. И даже если мне придется остаться в меньшинстве, сведенном к одному человеку, мне достанет мужества остаться в этом отчаянном меньшинстве». Ненасилие лежало на поверхности. «Правительство разжигает насилие своими неразумными поступками. Можно подумать, что оно стремится к тому, чтобы вся страна погрязла в убийствах, пожарах и грабежах, чтобы утверждать, что лишь оно способно с ними сладить». Индия стоит на краю взрыва и хаоса; один лишь страх удерживал толпу, но при малейшей возможности жажда мести вырвется на свободу. «Может ли намеренное ненасилие родиться из вынужденного ненасилия слабых? Не затеял ли я пустое дело?.. А вдруг, когда разразится ярость, никто не уцелеет? Если каждый поднимет руку на своего ближнего, к чему тогда мне будет поститься до самой смерти после такого несчастья? Если вы неспособны на ненасилие, открыто примите насилие! Но только не лицемерьте!»

Вскоре Ганди арестуют. «Это была ночь в Гефсиманском саду», – пишет Роллан, продолжая развернутое сравнение с Христом. «Кто знает, не воспринял ли он это в глубине души как избавление?» В своем ашраме, среди учеников, Ганди ждал. Он предвидел арест. Вскоре после молитвы явилась полиция. «Махатма предал себя в их руки».

«Большой процесс»

18 марта в суде Ахмадабада открылся «большой процесс», как его обычно называют. Судья и подсудимый состязались друг перед другом в рыцарской учтивости. Ганди в очередной раз признал себя виновным по всем статьям. Вероятно, это один из самых известных эпизодов в жизни Махатмы, и слова, произнесенные им по такому случаю, объяснение «перемены настроения», когда он из лоялиста превратился в бунтаря, помнят все (в фильме Ричарда Аттенборо «Ганди» эта сцена занимает значительное место).

Обвинение было построено на статьях, недавно написанных Ганди. Это была его реакция на телеграмму лорда Биркенхеда [180]180
  Фредерик Эдвин Смит, лорд Биркенхед(1872–1930) – английский юрист и государственный деятель. Вступил в парламент в 1906 году, был членом коалиционного кабинета (1915–1919). Возведенный в пэры, занял пост лорд-канцлера в кабинете Ллойд Джорджа (1919–1922). В кабинете Болдуина – министр по делам Индии (1924–1928). В это время правительство создало комиссию по пересмотру индийской конституции. Комиссия совершенно игнорировала интересы Индии и потому вызвала общий протест индийского народа, дав новый толчок индийскому национальному движению. Вышел в отставку в 1928 году.


[Закрыть]и Монтегю, выдержанную в обычном спокойно-надменном стиле (безапелляционная манера строить отношения между высшим и низшим): «Если существование нашей империи поставлено под вопрос… если кто-то воображает, что мы намерены уйти из Индии, Индии придется безуспешно сражаться с самым решительным народом в мире, ответ которого будет адекватно суров». В статье, опубликованной в «Янг Индия» 23 февраля 1922 года, Ганди неистовствовал: «Никаких компромиссов с империей, пока британский лев потрясает перед нашим лицом своими кровавыми когтями». Затем он сообщил англичанам, что миллионы индийцев, хилых поедателей риса, полны решимости сами решать свою судьбу, обходясь без британского руководства и оружия. «Еще ни одна империя, опьяненная властью и грабежом более слабых народов, долго не просуществовала… – заметил Ганди. – Сражение, начавшееся в 1920 году, будет продолжаться до конца – месяц, год, месяцы или годы…»

К тому моменту, когда Ганди взял слово, он больше не сомневался и не колебался; тревога, испытываемая в последние недели по поводу того, справедливы ли принятые решения, развеялась; он был тверд и спокоен. Он зачитал письменное заявление.

«Моя общественная деятельность началась в 1893 году в Южной Африке. Мое первое соприкосновение с британскими властями в этой стране было не самым удачным. Я обнаружил, что как человек и как индиец не имею никаких прав. Более того, я обнаружил, что не имею никаких прав как человек, потому что я индиец…» Но тогда он не обозлился на правительство, полагая, что дурное обращение с индийцами было упущением со стороны хорошей по своей природе системы. Он стал критиковать это правительство за допускаемые перегибы, не желая при этом его уничтожения. До 1919 года он выступал за сотрудничество. Но правительство само оборвало узы со своими подданными. Теперь Ганди пришел к убеждению, что сами реформы, предлагаемые Англией, будут смертельны для Индии. Правительство зиждется на эксплуатации масс. Законы пишутся ради этой эксплуатации. Тщательно продуманная и эффективная система запугивания унизила народ, обучила его притворству. Индия разорена, она голодает и опускается; кое-кто говорит, что прежде чем она дорастет до самоуправления в качестве доминиона, сменятся несколько поколений. Ни одно правительство из тех, что угнетали Индию в прошлом, не причинило ей столько зла, как Англия. Несотрудничество с преступностью – это долг [181]181
  Длинная речь Ганди приводится автором в сжатом изложении.


[Закрыть]…

Ганди принимал на себя вину за «дьявольские преступления в Чаури-Чаура», за «бесчинства в Бомбее»… Да, он несет ответственность, и поскольку проповедование нелюбви к нынешней системе правления стало его страстью, он не просит для себя снисхождения, наоборот, просит назначить ему самое суровое наказание за то, «что считается по закону умышленным преступлением, а мне кажется первым гражданским долгом»; если судья считает, что служит справедливой системе, то его долг – вынести самый суровый приговор.

Под конец последнего слова судья Брумфильд склонился перед подсудимым. И тут начался исторический словесный поединок.

«Вынести справедливый приговор, – сказал судья, – возможно, самая трудная задача для судьи в этой стране. Нельзя отрицать тот факт, что вы принадлежите к иной категории людей, отличной от тех, кого мне приходилось судить и еще придется.

Нельзя забыть о том, чем вы являетесь для миллионов людей, – великим вождем и патриотом. Но даже ваши политические противники считают вас человеком высоких идеалов, благородным, даже святым».

Судья учтиво осведомился у Ганди о том, какому наказанию его подвергнуть. Шесть лет? Но если правительство сочтет уместным сократить этот срок, он, судья, будет только рад. Ганди встал и сказал, что это самое легкое наказание, какое только может определить ему судья, и что никогда еще за все время процесса он не сталкивался с большей учтивостью. Все прошло по старинным законам рыцарства. Противоборствующие стороны действовали на равных. Друзья Ганди с плачем упали к его ногам. Пока его уводили в тюрьму, Ганди улыбался.

«Мы должны расширить ворота тюрем и входить туда, как новобрачный входит в спальню в брачную ночь».

Операция и пост

Кастурбай объявила эту новость в полном достоинства послании, прося теперь спокойно сосредоточиться на конструктивной программе Ганди. В это время Ганди в тюрьме был счастлив (по словам Чарлза Эндрюса). Он просил, чтобы к нему туда не приходили, оставили одного. Он молился, занимался самоочищением, каждый день прял на своей прялке. Приговор был принят спокойно. Индия, которая в 1919 году воспламенилась, узнав об аресте Ганди, на сей раз хранила молчание. Вместо того чтобы увидеть в этом успехи ненасилия, лорд Рединг рассудил, что Ганди из-за неразумной крутой перемены утратил доверие населения, «загнал себя в тупик как политик» – вот вам пример непонимания из-за различия культур. Сын лорда Рединга думал так же: «Тот факт, что г-на Ганди упрятали за решетку, как любого другого смертного не в ладах с законом, нанес серьезный урон его авторитету» [182]182
  См.: Fischer L. The life of Mahatma Gandhi.


[Закрыть].

12 января 1924 года Ганди спешно перевезли из тюрьмы Еравда в больницу Пуны. У него был острый приступ аппендицита, требовалась срочная операция. Когда об этом стало известно, вся Индия «обезумела от тревоги». Председатель Индийского национального конгресса Мохаммед Али велел всем молиться за его здоровье. Со всех сторон раздавались требования освободить Ганди. Его жизнь тогда висела на волоске, и англичане опасались, что он умрет, находясь у них в руках. Тогда вся Индия восстанет. Из соображений политического и медицинского порядка его выпустили на свободу 4 февраля.

Индия праздновала его освобождение: день благодарственных молитв, митинги тридцати тысяч человек в Бомбее, шествия и ликование, «потоки любви пролились на Ганди». Ромен Роллан описывает его лежащим на больничной койке, «как всегда, спокойным, полным самообладания, принуждающим себя подолгу беседовать с посетителями. Он осунулся, сморщился… Но слыша его мягкий спокойный голос, говорящий ласково и учтиво, каждый был тронут до глубины души его безмятежностью… До тюрьмы чувствовалось, что он, несмотря на свою душевную силу, был удручен заботами. Теперь на него снизошло просветление».

В его отсутствие разногласия в конгрессе еще более обострились. Вспышка энтузиазма 1919–1920 годов угасла, иссяк великий порыв единства. Лишившись брошенных в тюрьму вождей, организация утратила свой авторитет, и сельские лидеры, не питая к нему доверия, выходили из конгресса, тем самым отвращая от него массы. К этим застойным явлениям добавился раскол: в 1924 году Мустафа Кемаль ликвидировал халифат, смысл священного союза против англичан исчез, и застарелый антагонизм между индусами и мусульманами разгорелся с новой силой; между общинами все чаще возникали столкновения; каждая религия настаивала на своих особенностях (в речах Ганди было много отсылок к индуизму: пришествие Рам Раджа, царство Бога на Земле; ислам же, со своей стороны, обрел новую силу под влиянием Джинны, укрепившего лигу). Сам конгресс разрывался между сторонниками жесткой линии (ортодоксальными гандистами, противившимися переменам) и более примирительной стратегии, считавшими нужным пересмотреть решение о бойкоте выборных собраний (свараджистами под руководством Читтаранджана Даса [183]183
  Читтаранджан Дас(1870–1925) – адвокат, деятель индийского национально-освободительного движения, в 1918–1922 годах лидер правого крыла Индийского национального конгресса, в 1923–1925 годах лидер свараджистов.


[Закрыть]и Мотилала Неру).

Картина вырисовывалась мрачная: кампания погрязла в насилии; множество «последователей» Ганди теперь высвободились из-под его влияния. Многие его союзники, привлеченные в 1920 году его новаторским методом, теперь были убеждены, что на самом деле этот метод связывает их по рукам и ногам, мешая применить более эффективную стратегию.

Освободившись, Ганди понял, что политическая атмосфера изменилась. Во избежание еще больших осложнений он, прекрасно умевший оценить соотношение сил, подписал договор с Неру и Дасом, согласившись, таким образом, на определенные уступки, которые были восприняты его сторонниками почти как поражение. Вице-короля это позабавило: «Ганди теперь тащится за Дасом и Неру, хотя те и стараются изо всех сил уверить его в том, что он входит в руководство». Подобное замечание «выдавало страшное невежество англичан в отношении индийского общественного мнения», и Неру подтверждает: «Популярность Ганди среди народных масс не пошатнулась ни на секунду» [184]184
  См.: Nehru J. Toward Freedom: The Autobiography of Jawaharlal Nehru.


[Закрыть].

С точки зрения Ганди, главным злом было ухудшение отношений между индусами и мусульманами. На страницах «Янг Индия» (один выпуск был целиком посвящен этой проблеме) он утверждал, что напряженность между двумя общинами никогда не приняла бы таких форм, если бы люди по-настоящему постигли его метод. Ибо ненасилие – не только путь к политическому освобождению страны, но и к межобщинному миру.

Несмотря на призывы к благоразумию, спокойствие восстановить не удавалось. В сентябре 1924 года в Кохате [185]185
  Ко хат – город в Пакистане (после раздела Британской Индии в 1947 году), в Северо-Западной пограничной провинции, на реке Кохат-Той.


[Закрыть]вспыхнул бунт, 155 индусов погибли, все индусское население было изгнано из города. Ганди был сражен. Возрожденная им энергия имела разрушительные последствия. Тогда, охваченный тоской, он отказался от пищи – обычное средство, используемое им в несчастье. Реакция страны последовала незамедлительно. В Дели состоялось совещание в пользу объединения: 300 делегатов, собранные вместе главные лидеры страны, принятые резолюции – мощный порыв доброй воли. И через 21 день, под чтение Корана и Упанишад на фоне христианских песнопений, Ганди прекратил свой пост. Но не питая иллюзий. Вожди обеих общин дрались, подобно двум собакам из басни, не за кусок мяса, а за его отражение в воде.

Возвращение к корням

В последующие годы Ганди отошел от политических споров. Он посвятил себя решению первостепенной задачи, которая, по его словам, была залогом независимости: восстановлению страны. Лечению болезни в зародыше.

«Я буду трудиться над созданием Индии, в которой самые бедные будут чувствовать себя дома, в своей стране, где они смогут сказать свое слово, где больше не будет ни высших, ни низших классов, Индии, где все общины будут жить в совершенной гармонии… В этой Индии больше не будет места проклятию, каким является положение неприкасаемого, пьянству и наркомании… Женщины будут пользоваться такими же правами, что и мужчины… Вот о какой Индии я мечтаю» [186]186
  См.: Неру Дж. Открытие Индии.


[Закрыть].

Обычно исследователи быстро проскакивают через периоды, когда Ганди уходил в сторону от публичной жизни, – медитации в ашраме, годы в тюрьме, месяцы или недели на больничной койке, – считая, как во времена английского управления, что это были периоды бездеятельности и пустоты. Министр по делам Индии лорд Биркенхед писал в 1925 году с мрачным удовлетворением: «Бедняга Ганди решительно мертв! Он так же жалок со своей прялкой, как последние трубадуры со своей лирой, и даже не способен собрать столь же очаровательную аудиторию». Барон Ирвин [187]187
  Эдуард Фредерик Линдли Вуд, барон Ирвин, граф Галифакс(1881–1959) – английский государственный деятель, один из лидеров консерваторов. В 1910 году был избран в парламент. Участвовал в Первой мировой войне. В 1917 году служил в министерстве национальной повинности. В 1921 году назначен заместителем министра колоний, в 1922 году стал министром просвещения, а в 1924-м – министром сельского хозяйства (в кабинете Болдуина). В 1925–1930 годах был генерал-губернатором и вице-королем Индии (с 1926 года). Стремился закрепить за ней статус доминиона, противодействуя движению за независимость. Вел длительные переговоры с Ганди и другими индийскими лидерами, активно участвовал в организации англо-индийских конференций «круглого стола». В 1935–1937 годах – лорд – хранитель печати, в 1935–1938 годах – лидер палаты лордов и заместитель премьер-министра. В 1938–1940 годах – министр иностранных дел; сторонник умиротворения фашистских агрессоров. В ноябре 1937 года вела переговоры с Гитлером, во время которых изложил программу англо-германского соглашения. В 1941–1946 годах посол в США. В 1947–1953 годах – председатель Генерального консультативного совета радиовещательной компании «Би-би-си».


[Закрыть], у которого, однако, было больше общих черт с Ганди, считал, что его политическая власть пошла на спад: эта иссякшая и «ныне далекая сила существует в разреженной атмосфере, чуждой реальному положению дел», более интересуясь социальными проблемами, чем политикой.

И все же такие отступления на самом деле были духовным движением вперед. Конечно, они не давали столь ярких результатов, но это были такие же насыщенные, столь же плодотворные моменты, как и те, когда он развивал напряженную деятельность. Со времен тюремного заключения в 1922–1924 годах и до 1928 года он, в самом деле, не фигурировал на первом плане политической жизни. Тюрьма, плохое самочувствие, год передышки, которую он сам себе предоставил в 1926 году в своем ашраме Сабармати, соблюдение дистанции и политический компромисс – всё это отдалило его от главенствующей роли, которую он имел в 1920–1922 годах.

Извлекая выгоду из положения, бывшего для него неблагоприятным, он старался обрести равновесие, вернуться к корням. Вспоминал прошлое, работая над автобиографией и «Сатьяграхой в Южной Африке». И размышлял над воспитавшими его религиозными истоками, о чем можно судить по его речам и статьям, написанным в этот период.

Каковы были его приоритеты? Какие выводы он мог извлечь из борьбы в эти последние годы? Копаться в себе было привычным для Ганди. И все же речь шла не только о том, чтобы обрести себя, а о том, чтобы дать новую силу своим идеям, наполнить их надеждой. Еще до того, как попасть в тюрьму, и в еще большей степени после освобождения он заметил, что даже в его окружении дух самопожертвования исчез, в большинстве случаев люди руководствовались личными интересами, а его нравственно-религиозный подход к политике не вызывал единодушного одобрения. Свараджа не удалось добиться за год, как он обещал. Большинство последователей движения несотрудничества примкнули к нему по расчету, поскольку считали его эффективным средством, а не по глубокому убеждению, потому что верили в идеалы ненасилия. Когда он вышел из тюрьмы, между разными политическими фракциями полыхала борьба, раздоры между индусской и мусульманской общинами принимали обостренную форму, предвещая трагедию. Столько тревожных знаков!