355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кристина Жордис » Махатма Ганди » Текст книги (страница 4)
Махатма Ганди
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 07:07

Текст книги "Махатма Ганди"


Автор книги: Кристина Жордис



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

В 1899 году разразилась Англо-бурская война. Ганди предстояло принять важное решение: какую позицию должны занять индийцы в конфликте, который изменит историю Южной Африки?

Англо-бурская война

Военный конфликт на юге Африки стал финальной стадией соперничества между британцами и бурами в этом регионе. А что думали индийцы об этой войне? Наверняка многие из них не возражали против того, что два народа, столько издевавшихся над ними, теперь начнут убивать друг друга.

Разумеется, Ганди смотрел на дело иначе. Даже если его личные симпатии были на стороне буров, как он сказал, в тот период он еще твердо поддерживал Британскую империю (битву в своей душе он описал в книге «Сатьяграха в Южной Африке», опубликованной гораздо позже, в 1928 году). В конечном счете он встал на сторону Англии: «Я считал, что если требую прав как британский гражданин, то обязан, как таковой, участвовать в защите Британской империи». Была и еще одна причина, возможно, столь же весомая, как и лояльность: «Я полагал тогда, что Индия может стать независимой только в рамках Британской империи, и при ее содействии» [71]71
  См.: Там же.


[Закрыть]
.

Противостоять злоупотреблениям империи, тому, что в ней было самого худшего, как делал Ганди, начавший по порядку бороться с самыми бесчеловечными бесчинствами, предполагало, что в один прекрасный день можно будет воспользоваться тем, что в ней есть самого хорошего, то есть что она гарантировала высшие преимущества по сравнению с другими существующими системами.

Так что Ганди собрал, сколько мог, своих сторонников и образовал с ними корпус санитаров. Его предложение вовсе не было восторженно встречено англичанами (они ему отказали), но в конечном счете, как с гордостью говорил Ганди, «отряд из тысячи ста человек, из которых сорок были командирами», однажды пригодился. Их даже послали под вражеский огонь, искать раненых на поле боя. Каждый день они пробегали с носилками по 30–40 километров. И все это время надеялись, что правительство будет им за это признательно. Правда, на какое-то время престиж индийцев повысился. Они обрели новую гордость, более передовое сознание, ощущение того, что «индусы, мусульмане, христиане, тамилы, гуджараты и синдхи – все сыны одной родины». И общий вывод: «Наверняка вину перед индийцами постараются загладить» [72]72
  См.: Там же.


[Закрыть]
.

Когда война закончилась, Ганди почувствовал, что настал момент вернуться в Индию. Едва приехав, он отправился колесить по стране. Он снова встретился с Гокхале, с которым подружился и который ценил его искренность, усердие и практический склад ума, желая наделить его политической ролью. Вскоре он начал практиковать в Раджкоте, потом поселился в Бомбее, в бунгало, с семьей, обзавелся клиентурой… Вплоть до того дня, когда получил телеграмму, которая в очередной раз изменила течение его жизни: его срочно вызывали, Чемберлен [73]73
  Джозеф Чемберлен(1836–1914) – министр колоний Великобритании (1895–1903). В начале политической карьеры примыкал к радикальному крылу либеральной партии, с конца 1890-х годов – консерватор. В 1880–1886 годах входил в правительство. Один из идеологов английского колониализма.


[Закрыть]
едет в Южную Африку, Ганди, и никто другой, должен представить ему новые жалобы индийцев. Мало того что старые жалобы так и остались неудовлетворенными, несмотря на безупречное поведение индийцев во время войны, так к ним еще добавились и новые, в частности в Трансваале. Даже те интересы, которые индийцы отстаивали упорным трудом на протяжении четверти века, теперь снова оказывались под вопросом. И борьба грозила быть долгой.

Ганди встретился с Чемберленом и выполнил свою миссию. После этого велико было искушение уехать. Однако, по просьбе индийской общины, он принял противоположное решение. В 1893 году он приехал на год и пробыл восемь лет; в 1902-м планы были такие же – максимум год, и на сей раз он остался на 12 лет. «Бог не давал сбыться ни одному из моих планов. Он всегда располагал по-своему». Центр борьбы переместился в Трансвааль, он открыл свой кабинет в Йоханнесбурге и попросил принять его в адвокатскую коллегию при верховном суде.

1902 год: решающий момент. Он полностью посвятил себя делу, перед которым его личные интересы и интересы его семьи были не в счет. Его жизнь преобразится внешне и внутренне, и постепенно он выработает свою доктрину.

Миссия служения

Бог или человек?

Вскоре после смерти Ганди, когда вышла в свет его биография, Джордж Оруэлл опубликовал в журнале статью «Размышления о Ганди» с интересным анализом его доктрины, обозначив ее проблематику и дойдя до истоков. (Другой анализ, пристрастный, яростный, полный нападок, принадлежит романисту В. С. Найполу в книге «Индия: сломленная цивилизация».) Разумеется, к этой критике следует добавить обычные, прицельные нападки: на его позицию в отношении каст, деятельность в пользу неприкасаемых, пуританство и презрение к сексуальной жизни, авторитаризм по отношению к своей жене, детям и ученикам, на его «архаизм» (то есть критику в адрес современной цивилизации и машинного производства) и конечно же ненасилие… Большевик и революционер или реакционер и фанатик, эксцентрик и ненормальный, святой или притворщик, апостол, новый Христос, «святой Франциск индийский»… Реакция была самой острой и противоречивой. Можно подумать, что направление его мысли – в основном религиозной – ускользало от комментаторов, они следили лишь за поворотами и переменами в его деятельности (а они сбивали с толку, это правда), выхватывая какое-нибудь высказывание Ганди в зависимости от собственных установок, позабыв, что он менялся по воле обстоятельств, переходя от одного «опыта истины» к другому: «Жизнь есть лишь бесконечная череда опытов».

Анализ Оруэлла хорош тем, что позволяет понять, из-за чего некоторые умы с самого начала отвернулись от Ганди или, наоборот, обратились к нему. Все зависит от того, каким представляют себе человека. Если принимать или отвергать потребность в Боге или, в более широком смысле, духовную ипостась, подразумевающую потребность во внутреннем развитии, хочется поверить в искренность Ганди, человека религиозного, и рассматривать его деятельность в связи с его доктриной; альтернативой является сделать акцент на его деятельности, не заботясь о ее причинах, судить о Ганди по фактам и результатам, а не по провозглашаемым намерениям.

Оруэлл так сформулировал проблему: «Бог против человека». То есть «надо сделать выбор между Богом и человеком» [74]74
  См.: Оруэлл Дж. Указ. соч.


[Закрыть]
.

А точнее, «нет необходимости спорить о том, какой идеал стоит выше: гуманизм или отрешенность от мира. Истина в том, что они несовместимы». Эти слова он написал в 1949 году, когда вышел его роман «1984», в эпоху торжества коммунистических режимов, и понимать их надо именно в таком контексте.

По Оруэллу, существуют два враждебных лагеря: один проповедует культ человека, живущего здесь и сейчас, другой обращен к Богу или к духовному поиску и идее совершенства. Первые считают, что вторые живут в мире иллюзий, вредном для улучшения их положения, поэтому надо бороться.

«Мне кажется, надо понимать, что учение Ганди не может согласоваться с мыслью о том, что человек есть мера всех вещей и что наша задача – сделать так, чтобы можно было достойно жить на этой земле, ведь у нас ничего другого нет. Они не могут взять в толк, что если мы верим в существование Бога…»

И он развивает свою мысль, противопоставляя слова: человеческий – нечеловеческий, человеческий – совершенство, человеческий – святость. Совершенство, как и святость, как и попытки до них дотянуться – «нечеловеческие».

Суть человеческая в том, говорит он, что мы не стремимся к совершенству, порой соглашаемся согрешить, лишь бы сохранить лояльность, не доводим аскетизм до такой степени, чтобы дружба и общение сделались невозможны, а в конце концов мы готовы к поражению, мы побеждены, сломлены жизнью, потому что это неизбежная плата того, кто связал себя любовью с другими человеческими существами.

Оруэлл идет дальше: конечно, спиртное, табак и все такое – есть вещи, которых святому следует избегать, но святость – то, чего человеческие существа должны избегать.

Предполагается, продолжает он, что люди не стремятся к отстраненности, которую, однако, считают предпочтительной полному приятию жизни на этой земле, лишь потому, что ее слишком трудно достичь: обычный человек в таком случае почувствовал бы себя святым-неудачником. Но, возможно, нужно повернуть эту мысль иначе: стремящиеся к святости, вероятно, никогда не испытывали соблазна стать человеческими существами. Истинной побудительной причиной отстраненности является желание избежать болезненности жизни и любви: каждый знает, что любовь – и плотская, и нет – опасное состояние.

Короче, если отказаться от «святости как идеала», мы вправе сказать себе, заключает он, что основополагающие цели Ганди были антигуманными и реакционными…

Если следовать такому рассуждению и сразу, как Оруэлл, противопоставить два понятия – Бог и человек, – тогда придется поставить под вопрос (и осудить) неустанную работу Ганди над самим собой, его крайнюю потребность в духовном возвышении и связанном с ним аскетизме, обете отказаться ото всех эгоистических наслаждений, в том числе семейной жизни и плотских утех (на эту тему споры продолжаются). Разумеется, такой подход упрощает условие задачи, но при этом полностью искажает ее смысл.

Ибо в случае Ганди не существует идеала святости (он вовсе не стремился быть святым, хотя и жаждал избавления), как нет и противопоставления между Богом и человеком. Человек находится в центре его мировоззрения, человек и его счастье. (Разумеется, слово «счастье» вызывает споры. Концепция Ганди, выкованная в весьма жестком контексте, глубоко чужда Западу, который уже два века наслаждается достатком и пестует иные ценности. Однако мы вправе спросить себя: не означают ли для народов, ставящих превыше всего экономические интересы, народов, чей ум оскудевает, возвышенность духа становится невозможной, а героизм скоро угаснет совершенно, как писал Адам Смит, не означают ли для них поиски счастья попросту стремление к богатству и власти?)

«Единственная допустимая точка зрения – это служение человеку». Именно в человеке Ганди обрел Бога, свою конечную цель, и пришел к ней через любовь. Ибо поиск Бога неизбежно приводит к человеку, поскольку начинается с него: «Я частица великого целого и не могу найти Бога вне человечества».

Так что в отличие от отшельников, которые ищут Бога в одиночестве, он искал его среди толп индийских бедняков:

«Если бы я был уверен, что найду Бога в пещере в Гималаях, я немедленно отправился бы туда. Но я знаю, что его нет нигде, кроме сердца человеческого» [75]75
  См.: Tendulkar D. G. Mahatma: Life of Mohandas Karamchand Gandhi: V. 1–8. Bombay, 1951–1954.


[Закрыть]
.

Бог в сердце человека, это глубоко личное, ничуть не чуждое присутствие, которое можно обнаружить, работая над собой:

«Доказательство, что мы ощущаем в себе реальное присутствие Бога, происходит не от очевидности, которая была бы нам чужда, но от преображения нашего поведения и нашего характера» [76]76
  Cm.: Bose N. K. Opus cit.


[Закрыть]
.

Бог есть «в каждом человеке и каждой вещи – одушевленной и неодушевленной». Молиться – значит обращаться к божественному в себе, чтобы превзойти самого себя, то есть достичь высот духа. Полное отождествление с «истинным собой» – искомая цель, которая означает, выходя за рамки особенностей, слияние с великим космическим Всем. «Молитву можно описать как постоянную потребность растворяться в Божестве, объемлющем всё» [77]77
  Cm.: Green M. Opus cit.


[Закрыть]
.

В этом всё: в этом преображении самого себя, которого Ганди будет требовать от своих последователей, учить их этому. Преображение себя, благодаря которому можно будет преобразить других.

Вместо того чтобы стремиться к святости, которой не доверял Оруэлл (Ганди говорил, что его часто глубоко огорчал титул «Махатма» – «великая душа»), он хотел попросту воплотить в своей жизни, начав работать над собой, ценности, в которые верил и которые, в его представлении, должны были изменить Индию, а за ней, возможно, и мир. В этом – работе над собой – вся его доктрина и основание, на котором зиждется сатьяграха, которая была моралью, техникой воли да и смыслом его жизни. Действовать, убеждать силой примера. Цель – не святость, а деятельность.

Деятельность: истина и/или политика?

«Чувствуется, – говорил о нем Оруэлл, – что хотя он не понял множество вещей, не было ничего, о чем он боялся бы говорить или думать». Он обладал замечательно смелым и оригинальным умом. То примиряющий («Я настолько же одобряю компромисс, как и осуждаю его»), то совершенно непримиримый («Похвалы или брань – для нас все едино», – писал он Неру), для каждого главного слова (например, Бог или религия) он находил соответствующий ему смысл вне всяких правил, законов и устоявшихся представлений [78]78
  См.: Оруэлл Дж. Указ. соч.


[Закрыть]
.

Бог – что означало это слово для него?

«Таинственная и неопределимая сила, пронизывающая все сущее… Сила жизни, остающаяся неизменной и поддерживающая все живое…»

Любовь (или ахимса)? Истина? Ненасилие? Долгое время Ганди колебался в выборе между этими словами в своем отношении к Богу. Наименования различные, но не отчетливо различающиеся, их недостаточно, чтобы описать нечто неуловимое, что он себе представлял, «в его окончательной реальности». Жизнь. Истина. Свет. Любовь. Высшее божество [79]79
  «Не для того чтобы потеряться, но чтобы воодушевиться высшей Ценностью, слившись с Целым, с которым ее разделяет лишь ограниченность мысли и языка, ахимса – а кто говорит “ахимса”, говорит Любовь, Истина, сила Любви, равноценная силе Души или Истины, – проникает и растворяется в Душе (атман)… или в Истине {cam, или сатия), которая есть прямота мысли и действия, Существо и Энергия Существа и существ, суть и существование, атман, Бог»


[Закрыть]
.

В конечном итоге истина есть Бог. «В реальности нет ничего, не существует ничего, кроме истины. Вот почему сат, или истина, возможно, самое важное имя Бога… Ахимса и истина настолько тесно переплелись, что практически невозможно отделить их друг от друга. Они словно две стороны одной медали, вернее, гладкого металлического диска без отпечатка. Кто скажет, где у него реверс, а где аверс? Однако ахимса – это средство, а истина – цель» [80]80
  См.: Gandhi М. К. Letters a 1'Ashram. Paris, 1960.


[Закрыть]
.

При этом требовалось еще установить порядок слов, найти формулировку, которая, пренебрегая тонкостями метафизики, поможет дисциплинировать действие, на которое решительно настроился Ганди. Итак, провести различие между «Бог есть истина» и «истина – Бог», даже если «Бог», «любовь» и «истина» равны по силе и значимости.

После пятидесяти лет непрерывных поисков Ганди все же отдал предпочтение второй формуле «истина – Бог». Он сделал это, чтобы привлечь к себе даже тех, кто отвергал идею Бога, ибо, как он говорил, даже если находятся люди, которых страсть к истине побуждает отрицать Бога, и это их право, нет таких, кто бы заявил: «Истины не существует», сразу лишив тем самым истинности их собственные слова. Что до любви, в этом слове заключено слишком много двусмысленностей, истина предпочтительнее. Тем не менее любовь по-прежнему оставалась прямым путем к Богу; цели и средства были «обратимыми понятиями».

Конечно, говорил Неру, «это индус до глубины души, и все же его концепция религии не имеет ничего общего с какой бы то ни было догмой, обычаем или ритуалом». Эта «религия», скорее, соответствовала его «твердой вере в некий нравственный закон, который он называл законом истины или законом любви». Отталкиваясь от этого постулата, Ганди выстроил собственную религию: «Ганди утверждает, что понимает дух индуизма и отвергает любое писание, любую практику, не согласующуюся с его идеалистической интерпретацией, называя их вставками или позднейшими добавлениями… Поэтому на практике он свободно говорит на тот лад, какой ему вздумается, меняется и приспосабливается, развивает свою философию жизни и действия, подчиняясь лишь собственной концепции высшего нравственного закона» [81]81
  См.: Неру Дж. Открытие Индии.


[Закрыть]
.

Ганди, не колеблясь, отвергал ту или иную часть индуизма (по его мнению, неприкасаемость, явление социального порядка, не могла относиться к этой религии и была ее извращением) и давал «Бхагавадгите» подходящую ей интерпретацию [82]82
  Тилак тоже ссылался на «Бхагавадгиту», но, в противоположность Ганди, отстаивая законное применение силы, как позднее и убийца Махатмы, Натхурам Годзе, который знал священный текст наизусть.


[Закрыть]
. Точно так же он навел порядок среди ритуалов, решив сохранить молитву – главное действие, которое казалось ему настолько же естественным, как дыхание, бывшее медитацией, источником обретения сил, своего пути и возможности ему следовать, но ни в коем случае не просьбой: «Молиться – значит не просить, а каждый день признаваться в нашей слабости».

Короче, слово «религия» обретало для Ганди новый смысл. Когда он утверждал: «Моя преданность истине привела меня в сферу политики; без малейшего колебания и вместе с тем со всей смиренностью я могу сказать, что тот, кто утверждает, будто религия не имеет ничего общего с политикой, не знает, что такое религия» [83]83
  См.: Ганди М. К. Моя жизнь.


[Закрыть]
, – он использовал это слово, как говорит Неру, придавая ему некий моральный и этический смысл, весьма далекий от того, какой вкладывают в него критики религии [84]84
  Хотя в последние годы Ганди хотел объединить религию (как этику) и политику, он все решительнее настаивал на ее отделении от общественной жизни: «Религия – личное дело каждого. Ее не следует смешивать с политикой и общественной жизнью» («Хариджан», 7 декабря 1947 года). Некоторые видели в этом «западную концепцию секулярности».


[Закрыть]
.

Как и в своем определении Бога, размытом и обобщающем, Ганди, гордясь своим индусским культурным наследием и зная, что это наследие связывает его с народом, не стал ничего конкретизировать, решив придать всему божественному универсальный смысл, объединить все религии под знаменем истины («все религии истинны»). Он сохранил верность джайнизму своего детства, одновременно впитав суть других религий (точно так же он широко использовал современную ему технику, понимая, что традиционные орудия труда, например, чарх – прялка, способны экономически оживить сотни тысяч селений, не готовых к индустриализации). Наверное, он был индуистом, но при этом сознавал, что огромное большинство населения его страны образует единое целое, преодолевая религиозные различия, лишь благодаря своей древней культуре – единственной силе, на которую можно опереться, чтобы восстановить духовное единство народа, сплотить оевропеившуюся элиту и неграмотные массы: «Индийская культура не является в целом ни индусской, ни исламской, ни какой другой. Это сплав из них всех». Заняв такую позицию, он надеялся, в частности, сгладить противоречия между индусами и мусульманами. Объединять, а не разделять; указывать на сходства, а не на различия; включать, а не исключать. В этом религиозные взгляды, проникнутые объединением, соответствовали политическим решениям, которые будут ими продиктованы [85]85
  Тагора и Ганди от других выдающихся деятелей отличало то, что они понимали: никакая религия в традиционном смысле слова не могла стать основой универсальной веры или морали. Поэтому, проделывая свой собственный интеллектуальный путь, Ганди ожесточенно разрушал и перестраивал религиозные традиции, и это привело его к глубоко оригинальной трактовке этики, которую нельзя было выразить в понятиях традиционного индуизма. Заинтересовавшись исламом, христианством и народными традициями индусского благочестия, он создал собственный нравственный язык, который, даже выходя за рамки существующих религий, был к ним глубоко почтителен» (см.: Хилнани С. Политический портрет Неру: Либеральная идея Индии //Журнал «Эсприт». 2005. Февраль).


[Закрыть]
.

Непростое сочетание

«Его религиозные и моральные взгляды стоят на замечательной высоте, хотя, признаюсь, я не вполне понимаю, как он может применять их к политике», – писал в 1921 году лорд Рединг в письме сыну Объединение религии и политики – или «истины и политики», поскольку религия для Ганди означала истину, – вызвало много толков. Не заботясь исключительно о цели, Ганди уделял первостепенное внимание используемым средствам («одухотворение политической жизни»), и для Неру это было одним из его главных вкладов в коллективную деятельность. Обращение к этике, ее применение в политической жизни – «трудное предприятие, – продолжает Неру. – В мире, который почти исключительно думает о цели, не задумываясь о средствах, настаивать на средствах казалось странным и удивительным». И все же на это можно было надеяться, и гений Ганди заключался в том, что он в это верил и добился: «Нельзя отрицать, что его позиция наложила глубокий отпечаток на многочисленные умы» [86]86
  См.: Неру Дж. Открытие Индии.


[Закрыть]
.

Вначале были стремления к истине или к любви: «Страстное желание поднять с колен растоптанный народ», который мог выбирать лишь между «постоянным бдением и постоянным оцепенением». Слово «истина», перекрывающее слово «любовь», будет главенствовать над всеми решениями Ганди: определять его деятельность во всех областях, как политической, так и экономической. Не бывает так, чтобы религия (и усилия, предпринимаемые для своего спасения) была с одной стороны, а практическая жизнь, со своими собственными законами, – с другой, но есть религиозное видение человека, непременно включающее в себя всю его деятельность. Если нужно любить все созданное Творцом, как он говорил, нельзя уклоняться ни от одного проявления жизни. Политика – одно из ее проявлений, особенно необходимая форма действия, поскольку она помогает помочь самым обездоленным. «Я всего лишь бедняк, упорно старающийся постичь Истину… Зная, что Бога чаще встретишь в самом смиренном из Его созданий, чем среди самых могущественных, я стараюсь разделять жизнь первых, а это возможно, лишь посвятив себя служению им. А как можно прийти на помощь самым обездоленным классам иначе, чем занявшись политикой?..» [87]87
  См.: Bose N. K. Opus cit.


[Закрыть]

Политика, как и экономика и социальная деятельность, по сути – области применения его морали любви. «Моя жизнь образует неразделимое целое: все мои действия связаны воедино. Все они проистекают из неугасимой любви к человечеству».

Для него эта связь была очевидна, однако не находила понимания, и порой ему стоило большого труда ее сохранить. Святой или политик? Этот вопрос задают постоянно; ответа нет. «Говорят, что я святой, губящий себя политикой. На самом деле я политик, который изо всех сил старается быть святым». Часто он шел по лезвию ножа, рискуя свалиться то в одну, то в другую сторону, разрываясь между противоречивыми задачами, когда необходимость действия одерживала верх над чистотой его учения, политические доводы – над религиозными. Тогда, удаляясь от мира, постясь и очищаясь покаянием, он пытался вернуться к истине.

Что же есть истина?

«Обычно этот вопрос (об истине. – К. Ж.)людей не занимает. Они загоняют истину в уголок своего сознания… и выбирают средства, подходящие действию. В политике это общее правило, не только потому, что политики, увы, – особая порода оппортунистов, но потому, что они не могут действовать по строго личному плану». Правилом является компромисс, истина подстраивается под него. «Тенденция к забвению и пренебрежению истиной распространяется, а выход из положения становится единственным критерием действия» [88]88
  См.: Неру Дж. Открытие Индии.


[Закрыть]
.

«Никто никогда не сомневался, что истина и политика не ладят между собой, и никто, насколько я знаю, никогда не включал искренность в число политических добродетелей, – пишет Ханна Арендт в эссе «Истина и политика». – Ложь всегда считалась необходимым и законным орудием, причем не только политикана и демагога, но и государственного деятеля».

Но «что есть истина»? – задавался вопросом Неру. «Возможно, что наши истины относительны, что абсолютная истина выходит за рамки нашего понимания… Истина – по крайней мере, для отдельного человека, – это то, что он сам чувствует и полагает истинным. Если следовать этому определению, я не знаю никого, кто был привержен истине больше, чем Ганди» [89]89
  См.: Там же.


[Закрыть]
.

То, что люди чувствуют, то и полагают истинным. Значит, здесь присутствует субъективный фактор, и Ганди это признавал.

Рассказывая в автобиографии об «опытах истины», Ганди обязательно подчеркивал, что его выводы имели значение лишь для него самого и не были окончательными и непогрешимыми. И уточнял, что в настоящий момент не может добиться большей точности: в своем анализе он дошел до конца процесса приятия или отторжения. Значит, это относительныеистины (и он подчеркивает эту относительность) мысли и слова, изменяемые в зависимости от обстоятельств и опыта, а потому порождающие крупные изменения, которые он признает и иногда поясняет, но тем не менее приводящие в замешательство, вызывающие неодобрение. «Когда я пишу, то никогда не думаю о том, что говорил раньше. Моя цель не в том, чтобы хранить верность своим первым утверждениям, а в том, чтобы быть верным истине – такой, какой она представляется мне в определенный момент. Такое отношение позволило мне развиваться от истины к истине и не перегружать напрасно свою память» [90]90
  См.: Tendulkar D. G. Opus cit.


[Закрыть]
.

Чаще всего Ганди упрекали в непоследовательности: был ли он социалистом новых времен или консерватором, цепляющимся за архаичное прошлое, пацифистом или милитаристом, анархистом или традиционалистом, западным активистом или восточным святым, непримиримым ревнителем своей религии или либералом, который находил Бога даже в атеизме? Была ли некая точка отсчета у этого человека со множеством истин, называвшего себя «странным сочетанием доктора Джекиля и мистера Хайда»?

Поиск, постоянное вопрошание, имеющее предметом и целью идею Бога или истины. «Трудно дать определение Богу, но определение истины вписано в сердце каждого. Истина – то, что вы считаете истинным в конкретный момент. Вот ваш Бог. Если человек поклоняется этой относительной истине, то со временем он достигнет абсолютной Истины, то есть Бога». Относительная истина тем не менее подразумевает неустанный поиск, безжалостную требовательность к себе, а для Ганди – строгое следование трудным обетам, как вегетарианству в Лондоне или, позднее, целомудрию. Этих клятв он не нарушал и упорно следовал им до конца, не ловча и не придумывая себе оправданий, принимая самые тяжелые последствия. (Однажды он пошел на компромисс, согласившись принять из рук своей жены козье молоко, когда был при смерти: «Поскольку мне очень хотелось жить, я решил все-таки пить молоко, но козье, оправдывая свой поступок тем, что я придерживаюсь буквы обета. Начав пить козье молоко, я прекрасно сознавал, что нарушаю дух своего обета». Однако идеал истины не терпел ни малейших отклонений или промежуточных решений, иначе высшая, неуловимая реальность отступала все дальше, рискуя стать недоступной.)

Ставя эти опыты, Ганди искал cam– абсолютную истину, бытие, которого нельзя достичь в смертной оболочке, но можно только мельком увидеть подготовленным к этому. Во вступлении к автобиографии он пишет: «Я поклоняюсь Богу только как Истине. Я еще не нашел его, но ищу. Я готов в своих исканиях пожертвовать всем самым дорогим для меня. Если понадобится жертва, я отдам даже жизнь, думаю, что я готов к этому. Все же до тех пор, пока я не познал эту абсолютную истину, я должен придерживаться относительной истины в своем понимании ее. Эта относительная истина должна быть моим маяком и щитом».

К нему внезапно приходило убеждение, что момент истины наступил, он слышал внутренний голос и следовал ему. Часто этот внутренний голос раздавался неожиданно, среди ночи, иногда – после долгой подготовки, медитации или поста и требовал немедленного повиновения, неудержимого, окончательного. Тогда возникала уверенность. Его соратники жаловались, что никогда не знали его долгосрочных планов. «В нем было что-то неведомое, что, несмотря на близкие отношения теперь уже на протяжении четырнадцати лет, я не мог понять и что внушало мне тревогу, – пишет Неру. – Он признавал присутствие в себе этого неведомого элемента и говорил, что сам не может этого объяснить или заранее сказать, к чему это его приведет». Неру, который думал, что «действие не может быть результативным без четкого видения цели», видел в этом «мнимом смятении и намеренной неясности» тактику, которая должна была замаскировать разрыв между реальной целью Ганди и условиями современной жизни: «Ему не удавалось соединить одно с другим или разграничить промежуточные этапы на пути к его цели» [91]91
  См.: Nehru J. Toward Freedom: The Autobiography of Jawaharlal Nehru.


[Закрыть]
.

По этим словам можно судить о двух противоположных подходах к политике. Согласно Неру, Ганди больше доверял своей чудесной интуиции, чем загодя выстроенным теориям. А потом было действие. Это предполагало, что массы тоже к нему готовы. Совпадение внутреннего голоса и того, что хочет услышать народ, – конечно, секрет харизматического лидера, наряду с ответственностью за то, чтобы определить истину для всех. Но где гарантия, что Ганди не ошибся? Каждый раз он был готов пострадать и неизменно следовал принципу, согласно которому, лишь идя на смерть, испытав истину в действии, можно быть истинным самому – для себя и для других. И указывать путь.

Обучение примером

Этот путь столь противоположен инстинктивной реакции, что возникает вопрос, каким образом Ганди удалось подчинить своему влиянию миллионы индийцев. (Вспоминается мысль из «Левиафана» Томаса Гоббса, что истина, не противоречащая ничьим интересам, принимается всеми людьми.) Некоторые полностью меняли свой образ жизни, многие отказывались от своей профессии, положения в обществе, всего имущества, безопасности и, в конце концов, самой жизни. В 1912 году, обращаясь к собранию в Бомбее, Гокхале сказал: «В Ганди заключена чудесная духовная сила, которая преображает обычных людей в героев и мучеников».

Разумеется, истина Ганди никогда не обладала бы такой силой убеждения, если бы не подкреплялась личным примером. Никогда он не смог бы побудить столько людей к самопожертвованию, передать им свой внутренний огонь, если бы им самим не двигала такая вера в отстаиваемый им метод, готовность умереть в любой момент. Необходим ли такой накал для доказательства истины? Чтобы она оказалась достаточно сильна, чтобы увлечь за собой массы? В своем исследовании Ханна Арендт, приводя в пример Сократа, чьи доводы оставались малоубедительны как для его друзей, так и для недругов, спрашивает себя, каким образом эти доводы смогли достичь высокой степени истинности. «Этим они явно обязаны необычному способу убеждения: Сократ решил рискнуть жизнью ради истины, чтобы подать пример, – не когда предстал перед афинским судом, а когда отказался избегнуть смертного приговора». Ганди, неоднократно рисковавший жизнью, действует точно так же, чтобы истина восторжествовала. В подтверждение своих выводов Арендт цитирует Канта: «Нельзя общими предписаниями, полученными от священников или философов или почерпнутыми из самого себя, добиться того же, что примером добродетели или святости».

Собственным примером Ганди, человек религиозный, преобразовал свои утверждения в неоспоримые истины и убедил людей им следовать.

Неру ясно говорит об эффекте убеждения, который распространялся даже на оппонентов Ганди: «Его влияние не ограничивалось теми, кто был с ним согласен или видел в нем вождя нации. Оно распространялось и на тех, кто не соглашался с ним и критиковал его» [92]92
  См.: Неру Дж. Открытие Индии.


[Закрыть]
.

Вкупе с харизмой, его оригинальный подход к этике, применяемый и к политическим вопросам, затрагивал широкие круги общества. Набор нравственных понятий, охотно используемых политиками и в наши дни, простые формулировки, которые вызывают смех, поскольку каждый знает, что они прикрывают собой ложь, если только эти самые лидеры или вожди, к какому бы лагерю они ни принадлежали, не произносят всуе имя Бога или поднимают на щит идею о добре, чтобы оправдать невозможное. Оскорбление истины вошло в привычку, так что даже сама идея истины как будто принадлежит к области недостижимого.

Но в том, что касается Ганди, сама его жизнь подтверждала истинность его слов: за каждое из них он отвечал жизнью. «Его слова и его поступки образуют единое целое. Что бы ни случилось, он никогда не утратит своей цельности, и его жизнь и деятельность всегда находятся в ладу друг с другом». Значит, ему верили. И поступали соответственно, так что даже окружающая обстановка изменилась: его нравственные рассуждения «возымели определенное действие на деятельность и поведение: политика перестала быть искусством изворачиваться и ловчить, как везде, а в умах постоянная нравственная борьба предшествовала рассуждению и действию». И даже если не все его теории прониклись силой истины, общая истина задавала направление, и он сам двигался в сторону добра: «Сутью его учения были смелость и истина, сопряженные с действием и постоянно нацеленные на благосостояние масс» [93]93
  См.: Там же.


[Закрыть]
.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю