Текст книги "Махатма Ганди"

Автор книги: Кристина Жордис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

У Ганди же были причины подозревать, что за этим поступком стояли корыстные интересы. Он знал, что сын мстит ему и что его враги используют эту месть против него. И он обратился через прессу с письмом к своим друзьям-мусульманам: Харилал – пьяница и развратник, которого подвигла к обращению корысть, а не религия; если бы он надеялся, что Харилал исправится благодаря своей вере, он ни слова бы не сказал против его перехода в ислам, но… Перед смертью Кастурбай захотела с ним увидеться. Харилал пришел в тюрьму. Он был пьян, так что пришлось его выставить. Он умер в больнице Бомбея 19 июня 1948 года, побывав неузнанным на похоронах отца. Кастурбай страдала и из-за Манилала, их второго сына, которого Ганди на какое-то время сослал в Южную Африку, потому что тот одолжил денег Харилалу, вечно сидевшему без гроша. (Об авторитаризме Ганди как отца и супруга написано множество обвинительных книг, но есть и труды в его защиту. Говорили о «нежности его деспотизма»: тень его величия, бремя его миссии довлели надо всем. Один из биографов решил для забавы представить себе «нормального» Ганди: «…процветающий адвокат, живущий в симпатичном домике в пригороде Бомбея, отдав детей в английскую школу, делящий время между высоким судом и спортивным клубом, играя в бридж и время от времени в гольф, переписывающийся с главным редактором “Таймс оф Индия” и расхваливающий членам Ротари-клуба достоинства лечения природными средствами… Супруга Ганди и его дети, возможно, вели бы более легкую жизнь, но весь мир наверняка бы еще более обеднел».)

Суровый удар, подорвавший исключительную силу духа Ганди, его волю к жизни. «Я не могу представить себе жизни без нее… Она была неотделимой частью меня самого, после ее ухода осталась пустота, которую ничем не заполнить». Он тяжело заболел. У него были малярия, жар и, как впоследствии обнаружилось, амебная дизентерия. Поскольку он приписывал болезнь «отсутствию веры в Бога» и упорно отказывался от лекарств, вскоре ему стало совсем плохо.

В это время события повернулись в пользу союзников; освободить Ганди было теперь не так опасно, как позволить ему умереть в тюрьме, поэтому его выпустили 6 мая 1944 года, к его великому неудовольствию. Несмотря на свои 74 года, он был жизнелюбом и пламенным борцом: всего несколько недель спустя он снова вышел на политическую арену.

Не сумев примирить конгресс и правительство, он в очередной раз взялся за решение проблемы, созданной «теорией двух наций». По его словам, единство между индусами и мусульманами было его «страстью» с самой ранней юности:

«Я борюсь, чтобы сплотить собой две общины. Мое желание – сцементировать их моей кровью, если понадобится» [275]275
  См.: Green М. Opus cit.


[Закрыть].

Он стремился заключить договор с Джинной – автором этой теории, которая должна была привести к «чудовищному расчленению целого мира» – рождению Пакистана, отделению части Индии. Разделить Индию на две нации – индусскую и мусульманскую – значило разделить сотни тысяч индийских деревень, провести границы там, где в них не было необходимости, дезорганизовать экономическую жизнь, выбить из-под нее основу, разорвать живую ткань. Чудовищно, глупо, бессмысленно. Тем более что новое государство будет разделено на две части, находящиеся в 1300 километрах друг от друга, а на территории Пакистана окажутся вкрапления внушительных немусульманских меньшинств, тогда как 25 миллионов мусульман будут рассеяны по индийской части. То есть это решение не покончит с проблемой отношений между общинами. А ведь всего несколько лет назад в тысячах деревень индусы и мусульмане мирно уживались, а трения возникали в основном между элитами. Но лидеры, в частности Джинна, сумели преобразовать разочарование в политическую энергию, разжигая недовольство, подчеркивая дискриминацию, которой подвергались мусульмане. Еще один тактический прием, еще одно обвинение: конгресс был проиндусской организацией, чуждой духу Корана, который не смог бы представлять интересы мусульман. Джинна жестко утверждал, что одна лишь лига способна это делать, и даже сам успех конгресса на выборах 1937 года, его усилия, чтобы привлечь к себе мусульман, вызывая угрозу индусского превосходства, словно давал ему аргументы и обострял противоречия. Британцы же хотя и не создали в Индии индо-мусульманского антагонизма, все же «постоянно прилагали усилия для его поддержания и предотвращения союза между двумя общинами» [276]276
  См.: Неру Дж. Взгляд на всемирную историю.


[Закрыть].

Никакой, даже самый разумный аргумент не мог обезоружить Джинну – неумолимого, упрямого в своей гордыне, неспособного на компромисс, который к тому же не имел физической возможности (как и Черчилль) понять и полюбить Ганди, своего оппонента. Когда Ганди вышел на политическую сцену, Джинна покинул конгресс, питая отвращение и к самому этому человеку, и к его идеям, и к его популярности. На фотографии 1944 года он стоит рядом с Махатмой, на голову выше его, в белоснежном костюме, худой и прямой, точно мумия (кстати, он умрет в 1948 году). Ганди улыбается и протягивает ему руку. Напрасно: переговоры начались 9 сентября 1944 года и закончились 27-го, но в результате лишь добавили престижа Джинне, поскольку Махатма, который раньше при одном лишь упоминании о разделе Индии произносил слово «грех», теперь был в положении просителя, обсуждая с ним возможные способы действия.

На конференции в Симле, созванной лордом Уэйвеллом в 1945 году, Джинна потребовал паритета между мусульманами и другими общинами и, в конце концов, провалил переговоры, пожелав для лиги исключительного права назначать всех мусульманских членов исполнительного совета при вице-короле, – разумеется, конгресс не мог принять это условие. Возникает даже подозрение, что он стремился избежать договоренности.

После войны, в марте 1946 года, в Индию прислали министерскую делегацию. Двое из ее членов, лорд Петик-Лоуренс и сэр Стаффорд Криппс, были хорошо знакомы Ганди и часто с ним советовались. Главный вопрос: останется ли Индия неделимой? План, предложенный англичанами, был последней попыткой сохранить единство Индии, не навредив интересам мусульман. Лига и конгресс приняли его, хотя и без большого энтузиазма: для трений было много поводов, и они никуда не делись. Заявление Неру, сделанное 10 июля, вызвало несогласие, предоставив Джинне желанный путь к отступлению (а приверженцы плана обвинили конгресс в непримиримости, хотя очень вероятно, что именно непримиримость Джинны, проявившаяся в последний момент, завела переговоры в тупик). Последний шанс сохранить единство Индии, если он существовал, был утрачен, раздел становился неизбежен.

Джинна пошел ва-банк, взял обратно свое согласие и вновь заявил о своем намерении создать независимый Пакистан, призвав мусульман всей Индии провести день «прямого действия». Закончил он такими словами, ставшими знаменитыми: «Сегодня мы попрощались с конституционными методами… Но мы и выковали себе оружие и способны им воспользоваться» [277]277
  См.: Nanda В. R. Opus cit.


[Закрыть]. Это оружие сотворит сотни тысяч жертв, оторвет 14 миллионов от их корней и вызовет один из самых кровавых конфликтов в истории (и все же некоторые историки сегодня сомневаются в том, что идея о создании Пакистана исходит от одного человека – Мухаммеда Али Джинны, а драматический раздел был результатом «нагромождения ошибок, ложных расчетов и низостей»).

Снова захватив инициативу, лорд Уэйвелл поручил конгрессу и Неру сформировать временное правительство. Неру попытался установить контакт с Джинной, но тот отказался от имени лиги сотрудничать с «фашистским конгрессом кастовых индусов и их палачами». 16 августа 1946 года стало «днем прямого действия».

МУЧЕНИК

«Большая бойня»

В тот день в Бенгалии разразились самые кровавые бунты за всю историю Индии. Целых четыре дня бушевала «большая бойня в Калькутте». Банды убийц, вооруженные дрекольем, палками и топорами, а то и огнестрельным оружием, бродили по городу, оставленному без контроля полиции, грабили и убивали. Это были не столкновения организованных групп, а череда погромов: сначала мусульмане громили индусов, потом индусы мусульман (пять тысяч погибших, более пятнадцати тысяч раненых). Пробежал слух, что это испытание силой завершилось в пользу индусов. И на востоке Бенгалии, в округе Ноакхали [278]278
  После разделения Бенгалии и Индии в 1947 году округ Ноакхали отошел к территории Бангладеш.


[Закрыть]с компактным проживанием мусульман, начались репрессии; с одной стороны – фанатики-проповедники, с другой – политики-манипуляторы; и те и другие разжигают ненависть, убивают во имя веры или из-за политических амбиций (порой объединяя и то и другое для пущей эффективности). Бешеное разрушение и унижение. Осквернение храмов, похищение и надругательство над женщинами, насильственные обращения в другую веру – нечто новое. Тысячи индусов стали беженцами.

Ганди узнал об этом, когда был в Дели. В то время он по-прежнему был лидером конгресса, с ним советовались по всякому поводу, однако меньше к нему прислушивались. Война покончила с ненасилием. Множество людей были открыто враждебны Ганди: индусские экстремисты – из-за того, что он защищал мусульман и боролся за права неприкасаемых, а мусульмане – потому что он был индусом; многочисленные активисты – так как больше верили в партийную деятельность, чем в силу духа; привилегированные – из-за того, что он упрекал их за сообщничество с врагом. Даже Неру, который во время войны отошел от тактики ненасилия, даже Пател, хотя его и прозвали «сэр да-да», теперь отделились от него. Ганди был одинок, подавлен тоской и тревогой, дело всей его жизни, казалось, было уничтожено. И все же его вера в ахимсу не ослабела. Надо было доказать, что любовь превозможет ненависть, что мусульмане и индусы способны жить бок о бок, а значит, раздел не нужен. И доказать это надо не на словах, а самой жизнью в самом пекле борьбы.

Он отменил все свои планы и решил выехать в Бенгалию. Его пытались отговорить: причин, чтобы остаться, было множество. Ему 77 лет, 50 лет борьбы с периодическим заключением в тюрьму, болезнь и посты, которые чуть не довели его до могилы, подорвали его силы, неужели он не может дать себе отдых? «Я не знаю, что смогу сделать. Но я знаю одно: мне не будет покоя, пока я туда не поеду».

Началась последняя глава жизни Ганди, в которой он достиг вершины своего величия и которой было бы достаточно, даже без всего остального, чтобы превратить его в святого и героя. Ганди боролся с невозможным, изо всех сил пытался восстановить порядок и согласие посреди звериной жестокости, неустанно бродил среди руин, успокаивая своим присутствием безумие ненависти и мести, изнемогал под бременем своей задачи, признавал свой провал – единственный, кто еще верил в ахимсу, и все же отказывался сдаваться и опускать руки: «Воплощаю ли я ахимсу собой? Если да, тогда ложь и ненависть должны рассеяться». «Делай или умри», – заявил он конгрессу в 1942 году. «Do or die» – теперь он один применял на практике этот девиз.

Он попросил, чтобы никто не сопровождал его. Его ждали тучи людей. На каждой остановке, в каждом городе огромные толпы осаждали вокзал, заполоняли пути, забирались на крыши – чтобы увидеть его. Разбитые стекла, сорванные ставни, жуткий гвалт, задержка отправления поезда, вот состав тронулся, снова остановился. На одном вокзале пришлось достать противопожарный шланг, и купе Ганди было залито водой. Поезд прибыл в Калькутту с пятичасовым опозданием, Ганди был изнурен.

В Калькутте он увидел разрушения, вызванные августовскими бунтами, пустые улицы, кучи мусора, черные остовы сожженных домов. «Истина и ахимса, которые были моей верой и поддерживали меня шестьдесят лет, как будто утратили качества, которые я им приписывал» [279]279
  См.: Nanda В. R. Opus cit.


[Закрыть].

Тогда он отправился в Ноакхали, в сельскую местность, в один из самых труднодоступных районов Индии. Продвигаться приходилось медленно, на повозке, запряженной быками, или пешком, по подвесным мостикам, которых много в этом районе дельты. Мусульмане (70 процентов населения) сжигали храмы и дома, убивали и грабили, похищали женщин (из всех совершаемых жестокостей именно эта причиняла Ганди самую сильную боль). Его сопровождали несколько учеников, каждый из которых должен был поселиться в одном из поселков, зачастую глухих и враждебных, чтобы проповедовать там ненасилие (о мужестве и роли этих безвестных бойцов часто забывают: «Я был осиян славой своих бесчисленных соратников»). Несколько недель он работал по 16–20 часов в день; спал на деревянной доске, которая служила ему и письменным столом, вставал в четыре утра (а не в три – возраст), по-прежнему поддерживал огромную переписку, получал письма от членов конгресса, проводил молитвенные собрания, составлял отчеты о положении в деревнях… А главное – без устали выслушивал рассказы о зверствах, пытался унять ярость, утишить боль – «утереть слезы со всех глаз».

«Подвиг Геракла». Крестьяне слушали его, и напряженность потихоньку улеглась; но политики, играя свою привычную роль, натравляли на него народ, и мусульманская пресса вскоре начала обличать «политическую игру» под видом мирной миссии. В результате премьер-министр Бенгалии Сухраварди [280]280
  Хусейн Шахид Сухраварди(1893–1963) – премьер-министр Пакистана (1956–1957). В 1937–1947 годах – министр в индийской провинции Бенгалия. После образования Пакистана (1947) порвал с Мусульманской лигой, организацию которой в Бенгалии возглавлял многие годы. В 1950 году возглавил основанную в 1949-м партию Народная лига.


[Закрыть], подталкиваемый Мусульманской лигой, в конце концов попросил Ганди уехать. 2 января 1947 года в его дневнике появилась запись: «Проснулся в два часа ночи. Одна лишь милость Божия поддерживает меня. Должно быть, во мне есть большой изъян, который и причина всего этого. Вокруг меня всё – тьма» [281]281
  См.: Nanda В. R. Opus cit.


[Закрыть].

Он усилил свою аскезу и продолжил мирное паломничество. Переходил из деревни в деревню, босой, как калика перехожий, с длинной палкой, опираясь на плечо своей племянницы Манубен.

Скользкие тропинки, усеянные колючками и осколками стекла, экскрементами, которые нарочно туда положили. С наступлением ночи он просил приюта, предпочтительно у мусульманина. 47 деревень, 185 пройденных километров. По дороге он пел песню, написанную Тагором: «Иди один. Коли не откликаются на зов, иди один».

Тоскуя, Ганди искал в самом себе причину своей «неудачи». Так требовало учение сатьяграхи. Является ли недостатком чистота его духа? С годами он приобрел уверенность в том, что отсутствие желания вело к Богу, что лишь такое освобождение наделяло необходимой силой, чтобы идти своим путем к своей цели. Если ему удастся полностью освободиться от себя, завладеет ли им Бог?

Тогда и начался опыт, который обычно неправильно понимают; его соратники и самые пылкие ученики были сражены. Об этом рассказывает Нирмал Кумар Бозе, который жил с ним в Бенгалии, служа ему переводчиком. Перескажем вкратце этот эпизод, который по-прежнему толкуют упрощенно. Итак, Ганди, словно король Лир, терзаемый муками и отчаянием, блуждал среди руин и хаоса народных бунтов. Всякая надежда на независимую и объединенную Индию – смысл всей жизни, посвященной борьбе, – казалась утраченной. Ему пришла в голову мысль, чтобы испытать свою чистоту и власть над самим собой, попросить кого-нибудь из своих соратниц спать обнаженными подле него – духовный опыт полной брахмачарьи. «Я не называю брахмачарьей то, что запрещает вам прикасаться к женщине… Для меня брахмачарья – мысль и практика, которая помогает вам соприкоснуться с Бесконечностью и приводит к ней» [282]282
  См.: Green М. Opus cit.


[Закрыть].

Ганди не только не делал тайны из этого эксперимента, но даже написал множество писем своим друзьям по всей Индии, желая узнать их мнение и получить их одобрение. Тем, кто усомнился, подумав, что такое соприкосновение выходит за рамки невинности и нарушает столь твердо отстаиваемые правила – те самые, которыми, на их взгляд, определяется святость, – Ганди объяснял, что его поведение связано с обетом целомудрия. Это, разумеется, только все усугубило. «Если я полностью откажусь от возможности спать вместе, моей брахмачарье будет стыдно. Не то чтобы я ничего не делал единственно ради удовольствия. Уже много лет этого нет… Я утверждаю: что бы я ни делал, я делал это во имя Божие» [283]283
  См.: Green М. Opus cit.


[Закрыть].

Вероятно, возможность проверить свое самообладание в экстремальных условиях придала ему моральных сил, в которых он нуждался: ему требовалась лошадиная их доза, чтобы попытаться голыми руками остановить резню. «Если я смогу с этим совладать, – якобы сказал Махатма, – значит, я еще могу победить Джинну». Что же до потребности быть понятым… «Если это вам не нравится, я ничего не могу с этим поделать. Я предстаю перед вами и всеми остальными в полнейшей наготе», – писал он Нирмалу Бозе, который возмутился его поведением.

Отношение Ганди к сексуальности и женщинам – долгая и запутанная история, главную роль в которой сыграла его женитьба в 13 лет. В 1939 году, восхваляя преимущества целомудрия, он писал: «Овладев мною, брахмачарья неудержимо подталкивала меня к женщине как матери человеческой. Она стала слишком священна для меня, чтобы быть объектом плотской любви. Таким образом, каждая женщина стала для меня сестрой или дочерью» [284]284
  См.: Там же.


[Закрыть].

Тем не менее он почувствовал потребность подвергнуть это отношение испытанию на прочность: в той же статье, напечатанной в «Хариджане», он утверждал свою свободу в отношении желания и законов. «Моя брахмачарья не желает ничего знать об ортодоксальных законах, повелевающих ее соблюдением. Я установил свои собственные законы, как того требовали обстоятельства». Установил свои собственные законы: привычное дело. Спать рядом с женщиной: того требует целомудрие. «Принуждение, требующее избегать всякого контакта, даже самого невинного, с противоположным полом, – искусственно и надуманно, оно мало чего стоит, практически вообще ничего» [285]285
  См.: Там же.


[Закрыть].

Совершенно очевидно, что Ганди был мужчиной, наделенным мощной жизненной силой, мучимым чувственностью, одержимым сексуальностью. Он не был святым, неподвижно застывшим в каменной келье, как того бы хотелось некоторым его поклонникам. От этого его борьба с самим собой становится еще более настоящей и подлинной, а победа, которой он добился, – более изумительной.

«Секрет величия Ганди заключается не в отсутствии изъянов и человеческих слабостей, а в его неустанном внутреннем поиске и сильной вовлеченности в проблемы человечества», – писал Нирмал Бозе.

В Бихаре (куда он отправился 2 марта 1947 года) деревни были стерты с лица земли, в бамбуковых зарослях повсюду валялись трупы, которые терзали грифы. Индусы и мусульмане были повинны в этом в равной мере. Ганди растолковывал им это, требуя, чтобы они признали свою вину, покаялись в своих преступлениях и обязались прекратить эту бойню, положив ей конец. В конце марта ему пришлось вернуться в Дели для встречи с лордом Маунтбэттеном [286]286
  Луи Фрэнсис Альберт Виктор Николас Маунтбэттен, граф Маунтбэттен Бирманский, лорд Маунтбэттен(1900–1979) – английский адмирал и государственный деятель. Участник Первой мировой войны. В 1940–1941 годах командовал флотилией эскадренных миноносцев, которая поверглась жестокой бомбардировке в сражении за Крит. В 1942 году стал начальником управления морских десантных операций и многое сделал для организации высадок морских десантов в Северной Африке, Италии и Нормандии. В 1943 году назначен командующим союзными силами в Юго-Восточной Азии, где восстановил моральный дух и боеспособность потрепанных в боях войск Британского Содружества, сражавшихся против японцев в Бирманской кампании. В 1947 году стал последним вице-королем Индии, обеспечившим передачу стране суверенитета от британской короны. Этот процесс был омрачен всплеском межобщинной резни. По просьбе нового правительства Индии Маунтбэттен до 1948 года оставался на посту первого генерал-губернатора. Возобновив карьеру в военно-морских силах, стал начальником штаба обороны (1959–1965). Выйдя в отставку, критиковал ядерное вооружение британской армии. Убит в 1979 году членами Ирландской республиканской армии во время отдыха в Ирландии.


[Закрыть], последним вице-королем, присланным в Индию для организации вывода англичан: что бы ни случилось, британцы должны были покинуть Индию в июне 1948 года, Эттли объявил об этом в палате общин. Приведет ли это к расколу Индии или гражданской войне – вот как стоял вопрос. Конгресс пребывал в нерешительности. Джинна был непримирим: он требовал раздела, хотел сам стать главным правителем нового государства, а чтобы достичь своей цели, затевал беспорядки – всё серьезнее день ото дня, хотя при этом публично обличал проявления насилия. Махатма старался успокоить умы, Джинна же их распалял, и народ становился зеркалом антагонизма между лигой и конгрессом. Если лидеры партий не могут преодолеть разногласий, разве удастся то же самое народу? Будущее вырисовывалось в мрачном свете. И все же все проблемы должны были в скором времени прийти к развязке.

Ганди предпочел бы отдалить независимость, он решился бы даже на хаос после ухода англичан, Индия вышла бы из него «очищенной» – что угодно, только не расчленение страны. Каковы были его расчеты? Он предложил Маунтбэттену смелое решение: почему не поручить Джинне сформировать мусульманское правительство, облеченное властью над всей Индией? Узнав об этом, Неру пришел в ужас и воспротивился этому плану. Когда конгресс, изнуренный годами борьбы, страданий, тюрем, уже не веря в ненасилие, а возможно, опасаясь утратить власть, дал согласие на раздел, один Ганди еще надеялся и боролся, но и ему пришлось смириться с этим решением, ставшим неизбежным. «Следуйте за вожаками». Если для британцев и членов конгресса насилие было главным доводом в пользу раздела, он считал, что это решающий аргумент против: неужели можно добиться всего, «лишь бы творилось достаточно насилия»?

Джинна победил его. Оставалось уплатить цену.

14 миллионов беженцев, длинные колонны, вытянувшиеся на 60 километров в обе стороны: мусульмане уходили в Пакистан, индусы шли в Индию. Голодные, оборванные люди, которые всё потеряли и нападали друг на друга, убивая, грабя, умирая от голода и усталости, а в конце пути их ждали нищета, улица, снова голод, нечистоты и бунты. Смерть и отчаяние – самые жестокие условия.

Итак, Индия раскололась, и по Пенджабу и Бенгалии, говорившим на одном языке, имевшим общую культуру и традиции, пролегли новые границы.

15 августа 1947 года была провозглашена независимость. Вне себя от радости, страна праздновала, крича: «Махатма Ганди, ки джай!.. Победа за Махатмой Ганди!» – но Ганди тут не было. «Теперь, когда у нас есть независимость, похоже, мы избавились от иллюзий. По крайней мере, я».

Чудо в Калькутте

В начале августа он возобновил свою миротворческую миссию. Отправился в Ноакхали, предвидя новый всплеск насилия в момент создания Пакистана. Но когда он прибыл в Калькутту, гражданская война была готова вот-вот разразиться, на улице хозяйничали отморозки, власти самоустранились, в порту творился кошмар, а в перспективе вместо празднования Дня независимости маячила всеобщая резня. На тот момент Ганди не подозревал, что проведет этот праздничный день в разрушенном доме на берегу канала, в обществе того самого Сухраварди, заклятого врага индуизма, который прогнал его из Бенгалии. На Сухраварди возлагали ответственность за «прямое действие» в прошлом году. Можно ли доверять такому человеку? Однако Ганди согласился остаться в Калькутте, о чем его просили, лишь при одном условии: они с Сухраварди будут жить под одной крышей и появляться повсюду вместе. Итак, они поселились в мусульманском доме, расположенном в индусском квартале, разрушенном во время бунтов, без защиты армии или полиции – «большой риск», соглашался Ганди, но, в очередной раз, глубоко символичный поступок. Дом стоял на виду, посреди грязной лужи. Как только там появился Сухраварди, дом тотчас осадила враждебно настроенная толпа. Полетели камни, зазвенели разбитые стекла, послышалась брань. Ганди принял делегацию молодежи. Переговорил с ней. Произнес слово «нетерпимость». Понемногу успокоил их, так что они даже предложили дежурить тут по ночам, чтобы защитить его. «Бог свидетель: старик – колдун. Никто не может перед ним устоять» [287]287
  Payne R. Opus cit. В книге Роберта Пейна «Жизнь и смерть Махатмы Ганди» очень подробно рассказано о последних годах жизни Махатмы.


[Закрыть]. На следующий день те же сцены повторились. Но вскоре, под влиянием Ганди, мусульмане и индусы начали брататься. Произошло чудо: они обнимались на улицах, вместе посещали храмы и мечети, шествовали с флагами в руках, танцевали и пели по всему городу. Около пяти тысяч человек из обеих общин отпраздновали воссоединение, пройдя маршем по всей Калькутте. Ганди и Сухраварди ехали в автомобиле по улицам, запруженным ликующей толпой, полуоглушенные воплями радости. И изможденный, но все-таки, наверное, счастливый Ганди вспоминал благословенные дни халифата, о которых напоминало это братание, и никому не отказывал в объятии-благословении. Раджагопалачари, ставший теперь губернатором Бенгалии, поздравил его с «чудом».

Но Ганди радоваться не спешил: он был не вполне уверен, что эта «перемена в умонастроении» – не простой каприз.

В День независимости, когда в Калькутте гремел оглушительный крик: «Махатма Ганди, ки джай!» – а всеобщая радость доходила до безумия, Ганди молился, постился, размышлял. Его называли «отцом народа». Лорд Маунтбэттен написал ему: «В Пенджабе у нас 55 тысяч солдат – и крупные беспорядки. В Бенгалии наши силы состоят из одного-единственного человека – и беспорядков нет». Но он предчувствовал, что насилие подспудно тлеет и в любой момент может вспыхнуть огнем.

В самом деле, весь этот прекрасный порыв продлился не больше двух недель, пока не донеслись вести о зверствах в Пенджабе: на сей раз мусульман против сикхов. Разъярившись от рассказов о жестокостях, приписываемых мусульманам, толпа индусов ночью осадила дом, где спал Ганди. Они разбили окна и ворвались внутрь. Снова ненависть и крики. Снова защита его учеников, проявивших невероятное мужество. Снова попытка переговоров. Ганди чуть не убили; брань, удары, камни – на сей раз ему не удалось никого убедить, даже заставить себя выслушать. В Калькутте вновь начались погромы.

Тогда он объявил, что отказывается принимать пищу, пока город не одумается. «Возможно, постом мне удастся совершить то, чего не удалось сделать словом».

Через четыре дня после начала голодовки явилась делегация погромщиков. Они соглашались сложить оружие и покаяться в своих преступлениях. «Это было необычайное зрелище: Ганди, маленький, съежившийся на постели, и громилы, стоящие на коленях у него в ногах, умоляя о прощении, обещая больше не грабить и не убивать» [288]288
  См.: Рау ne R. Opus cit.


[Закрыть].

Что произошло? Пока все творили беззаконие, убивали, грабили, утоляли свою ненависть, только он, Махатма, искупал их грехи, хотя сам он ничего плохого не сделал. И погромщикам было не по себе, и это чувство неловкости проникало во все семьи, становясь невыносимым; некоторые не могли есть, неотступно думая о посте, они хотели положить конец страданиям Ганди: это они виноваты, а страдает-то он. Они начали собирать оружие на улицах и в домах, с большим риском для себя; движение ширилось. Так чувство несправедливости и стыда понемногу распространялось, меняя умонастроение в городе. «На какое-то время они перенеслись в другой мир – мир Ганди… Почувствовалась нравственная реальность иного порядка», – пишет Мартин Грин, предлагая среди разных истолкований «чуда в Калькутте», как называли эти события, версию о победе духа, чуде, «когда откровение трансцендирует и преображает политическую реальность».

В самом деле, это была сатьяграха в чистом виде, когда страдание одного производит переворот в сердце его противника. «Если бы хоть один человек сопротивлялся без насилия, полностью владея собой и безраздельно веря, правительство было бы свергнуто».

Но это еще не конец истории. Контрабандное оружие привозили целыми грузовиками – погромщики его возвращали. Однако Ганди требовались гарантии, долгосрочные обязательства. Лидеры разных общин – индусы, мусульмане, сикхи – приходили к его одру и давали слово поддерживать мир, прекратить все проявления насилия, умоляли его прекратить голодовку. Увидев их решимость, он согласился.

Впоследствии в Калькутте и Бенгалии погромов больше не было. «Ганди многое удалось, – сказал Раджагопалачари, – но не было ничего чудеснее, даже независимость, чем его победа над злом в Калькутте». Пресс-атташе Маунтбэттена выразился лаконичнее: «Корреспонденты сообщают, что не видели ничего подобного этому проявлению влияния на массы. Маунтбэттен считает, что он (Ганди) добился моральным убеждением того, чего не удалось бы добиться силой четырем дивизиям».

Последний пост

Завершив голодовку, Ганди отправился в Дели в надежде добраться до Пенджаба. Но столица стала ареной жесточайших межобщинных столкновений за всю свою историю. То было время великого переселения; в наспех разбитых лагерях, которые вскоре оказались переполненными, теснились индусы и сикхи, у которых не было больше ни крова, ни земли, ни работы (некоторые впервые столкнулись с нищетой), они поглядывали на покинутые дома или те, что скоро освободятся; в других лагерях искали спасения и временного пристанища мусульмане, отправляющиеся в Пакистан. В больницах яблоку было негде упасть, на улицах разлагались трупы. Чрезвычайный комитет, возглавляемый Маунтбэттеном, не мог ничего поделать с этой бедой. Поступали ужасные новости: целые поезда остановлены, все пассажиры перебиты; на вокзале – вагоны, набитые окровавленными телами; повсюду смерть. И некому взять ситуацию в свои руки: никого, ни единого лидера. Джинна, провозгласивший себя правителем Пакистана, и его премьер-министр не могли повлиять на роковое течение событий да, похоже, и не пытались. «Вскоре Джинна станет далеким, мрачным, недоступным и пугающим человеком, которому повсюду мерещились враги, он пытался избавиться от страхов, подпитывая свою ненависть, странно нерешительный в своих суждениях теперь, когда он достиг власти» [289]289
  См.: Рау ne R. Opus cit.


[Закрыть].

Ганди поселился не в квартале хариджанов, как хотел (там было полно беженцев), а в Бирлахаусе, уютном доме богатого друга, которому было суждено стать его последним пристанищем. Там он принимал депутации и отдельных посетителей, порой по 40 человек в день, писал свои статьи, диктовал письма, проводил молитвенные собрания, отвечал на нескончаемые звонки из правительства, которое по-прежнему советовалось с ним во всём, навещал беженцев. «Делай или умри», – произнес он в очередной раз, и конечно, в лагерях для беженцев он каждый раз рисковал жизнью, чтобы добиться мира. Он обладал все тем же влиянием на Индию, что и раньше, хотя и не занимал никакой официальной должности, да и не стремился к ней, и хотел правильно распорядиться этой своей властью. Но сколько он ни советовал «забыть и простить», снова поверить, остаться дома, под защитой правительства, или вернуться домой, придерживаться своих корней, ему больше не верили, в общем хаосе его голос терялся. И бесконечная миграция продолжалась.

13 января 1948 года он начал голодовку. «Мой самый великий пост», – написал он Мирабен. Пост до смертельного исхода – последний. Накануне он написал длинное заявление. Много дней его терзало чувство бессилия; теперь он счастлив, отринул сомнение и тревогу, друзьям его не удержать. Чего он хочет добиться? Мира, но не навязанного оружием или законом военного времени, который свирепствует в Дели – мертвом городе, а того, что исходит от сердца, живого, только у него и есть шансы установиться надолго. Он пытался восстановить органичную человеческую солидарность, которая была оплотом гармоничного общества, и никакая сила в мире – ни сила оружия, ни сила государства – никогда не сможет подменить ее собой. Тогда пример Дели будет подхвачен Пакистаном: «Явной целью его поста было добиться от Пакистана того же порыва, и гарантии, которые он хотел получить от Дели, должны были применяться к любой провинции, раздираемой беспорядками, в обеих странах». Смерти он не боялся, поскольку она не даст ему увидеть разрушение Индии.

Каждый пост Ганди был по-своему особенным. В основе конечно же лежало тяжкое испытание. Но это был и способ разобраться в себе, отчетливее услышать внутренний голос, уловить истины, скрываемые от нас привычкой, то есть достичь иного уровня восприятия или, если угодно, приблизиться к божественному в себе. Тогда рушились стены и свершались чудесные открытия.