Текст книги "Бегство от запаха свечей"

Автор книги: Кристина Паёнкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

Глава 12

После двухдневного отсутствия я шла на работу, слегка волнуясь. Мендрас, чего доброго, еще не поверит в мою болезнь. Но Мендрас уже не сомневался во мне.

– Я очень огорчился, когда узнал, что вас увезли домой. Что поделаешь, болезнь не выбирает. Теперь уже все хорошо?

– Да. Я тоже переживала, ведь надо составлять наряды. Но ничего, сегодня задержусь подольше, наверстаю.

Когда рабочие разошлись по домам, а сторож занял место в дежурке, я обошла всю стройку.

Одно здание было уже под крышей. В другом возводили стропила. Обшитый свежим тесом подъемник ярким желтым пятном выделялся на фоне грязных серых стен. Пятый этаж, надстроенный в одном из домов, казался ниже других. Он был светлее, свежеоштукатуренная стена выглядела прочной и добротной.

Песок завезли. Пришлось, правда, поскандалить, но результат не замедлил сказаться. У отдела снабжения какие-то свои расчеты. Их не поймешь. Пообещают и тут же забудут.

Я принесла заявку, ее приняли – казалось бы, все в порядке. Но тут меня угораздило спросить:

– Когда можно ждать первую партию песка?

– Будет транспорт – привезем.

– Значит, когда?

– Этого никто не знает. Нам присылают вдвое меньше машин, чем мы заказываем. В первую очередь доставляются самые срочные заказы.

– Моя стройка три месяца ждала кранов и цемента. Теперь с песком канитель. Дайте мне накладные. Я сама раздобуду транспорт.

Снабженцам, конечно, показалось, что я посягаю на их полномочия.

– Нет, нет. Не положено. Если каждый начальник стройки начнет сам для себя искать транспорт, это же кавардак получится.

Тут я по-настоящему разозлилась.

– Давайте договоримся раз и навсегда. Мои люди должны работать и зарабатывать. Мне необходимы материалы, и я буду делать все, чтобы их раздобыть. Вмешиваться в ваши полномочия я не собираюсь, просто хочу взять накладные и договориться с шоферами.

Я так и не узнала: речь ли моя произвела на начальника снабжения такое впечатление или были другие причины, – во всяком случае, конфликтов со снабженцами у меня больше не возникало.

Теперь, оставшись одна, я почувствовала, что привязалась к своей стройке. Привязалась к Мендрасу. Все ближе узнавала коллектив. Мне нравился даже запах стройки – запах сырого леса, извести, краски.

Работа шла, хотя документации не было, и начало, положенное моим предшественником, было не из лучших.

На втором участке – строительстве большого гаража на улице Претфича – дело двигалось как бы само по себе. Мне было достаточно заглядывать туда раз в неделю. Работали там пока только каменщики. Я раздобыла им бетономешалку, завезла кирпич на несколько недель вперед, и работа шла.

Проходили дни. Стало холодно. Я уже две недели просила прислать нам стекольщика, но в производственном отделе никто не спешил выполнить мою просьбу.

– Пан инженер! Я к вам в десятый раз прихожу за стекольщиком. Это уже своего рода юбилей, и я сегодня не уйду, пока не добьюсь результата. Стекло я достала сама. Мне необходимо на зиму застеклить хотя бы одно здание, иначе придется приостановить работы.

– Все так говорят. А откуда у вас стекло? Кто вам выдал? Стекло нужно другим стройкам. У вас срок сдачи объекта только в будущем году.

– Стекла мне никто не давал, я сама его достала и никому не отдам. Итак, жду стекольщика.

– Я не умею с вами разговаривать. С вами вечно неприятности.

– Почему же? Выработка у меня большая. А что мне нужен стекольщик, то тут уж ничего не поделаешь. Буду сидеть у вас до победного конца. Без стекольщика не уйду.

Я просидела у начальника производственного отдела часа два, не меньше. Он делал вид, что не замечает меня, но чувствовалось, что мое присутствие ему мешает. Этот элегантный, холеный мужчина, с нежными, как у женщины, руками и вежливыми манерами не слишком сочувствовал заботам начальников строек.

Он разговаривал по телефону, просматривал почту. Время шло. Наконец, он поднял трубку и с мученическим выражением лица позвонил в отдел кадров.

– Того стекольщика, которого вы приняли, направьте с завтрашнего дня на участок Дубинской.

Стройка поглощала меня без остатка. Я просыпалась ночью, вспомнив, что забыла, например, заказать гвозди. Мои отношения с коллективом сложились так, что забыть про гвозди – значило забыть про людей. Мне удалось завоевать их доверие. А это обязывало.

Однажды я сказала каменщикам:

– Странные вы люди. Хорошие специалисты, славные ребята, но когда нужно пройти лишних несколько метров – никто с места не двинется. Готовы час сидеть без дела, лишь бы не перетрудиться.

– Что верно, то верно, – согласился бригадир, сухонький, маленький человечек с вечно припудренными цементом длиннющими усами. – А удивляться тут нечего. Если у человека есть глаза – он смотрит, а если еще и голова, то он к тому же и соображает. Один месяц работаешь, как вол, а получаешь по средней норме. Следующий месяц работаешь хуже, смотришь – получка такая же. – Он постучал пальцем по лбу. – Котелок-то варит. Выходит, с нормами что-то неладно. А раз так, то и работать неохота. Обидно ведь за гроши работать не разгибаясь.

В правильности этих слов я убедилась, когда впервые занялась составлением нарядов. Три дня мы с Мендрасом мудрили, а заработки все равно оказались никудышными. Мендрас, разозлившись, кричал еще громче обычного:

– Ничего не получается, черт возьми! С ума можно сойти от этих норм и бумаг. Знаете, какие бумаги были на стройках до войны? Мой отец носил с собой маленький блокнотик. Там помещалось все: кто сколько сделал и сколько заработал. Все. Платили за то, что сделано. Никаких каталогов и тарифов не было, – он разбросал по столу тарифы. – А это что?.. Хреновина какая-то. Дали б мне сюда хоть одного из тех, кто это составлял. Пусть бы поработал у нас месяц-другой. Узнал бы почем фунт лиха. По своим нормам даже на соль к хлебу не заработал бы.

Наконец, мы составили все наряды. Было совершенно ясно, что бригадир каменщиков прав. Я вызывала бригаду за бригадой, проверяя, не забыли ли мы чего-нибудь. Так было заведено в Михове. Обнаружились всего две ошибки, которые мы тут же исправили. Бригадир плотников сказал коротко:

– Вот это правильно. Человек выполнил работу и может проверить, за что ему платят. Это по-людски.

Мы теперь часто совещались все вместе. Обычно по утрам, перед началом работы. Бригадиры охотно делились со мной своим богатым опытом.

Хуже всего обстояло дело с нормами у тех, кто убирал развалины. Щебень слежался, затвердел, работа продвигалась медленно, и если считать по расценкам, то заработка, в самом деле, хватало только на символическую соль к хлебу. Я думала несколько дней, но никакого законного пути найти не смогла. И вдруг меня осенило:

– Знаете, Мендрас, когда у меня принимали наряды, проверяли только умножение, а на сложение даже не посмотрели. Я сделаю ошибку в сложении. Если заметят – выпутаюсь как-нибудь. Ведь я не для себя жульничаю. Составим наряды так, чтобы никому не было обидно.

Пришел день поминовения усопших. С утра я побежала на Особовицкое кладбище, на могилу отца. Первые польские могилы находились чуть в стороне, за пределами основной территории. Здесь было тихо и грустно. Осенние краски деревьев, торжественная тишина и покой – все располагало к раздумью.

Посаженные несколько дней назад хризантемы начали увядать. Я зажгла свечи. Убрала сухие листья. Люди только начинали собираться.

Больше задерживаться на кладбище я не могла. В одиннадцать часов у бабушки Дубинской была намечена семейная встреча. Сама мысль о предстоящем собрании родственников была мне неприятна. Но бабушка ждала – нужно идти.

Я пришла последней. Все уже сидели за большим круглым столом. Бабушка была тщательно одета и причесана. Ее сестра, высокая, худая и совершенно глухая старуха в черном платье и кружевной шали, не понимала, что тут происходит и где она находится. Она громко несла какую-то околесицу.

Дочь сестры, тощая, изможденная женщина, даже не пыталась ничего объяснить матери. Она сидела с нею рядом, нервно теребя мятый носовой платок, и время от времени смущенно улыбалась, словно прося у присутствующих прощения за то, что она сюда пришла.

Брат отца, Вацлав, похожий на него, только намного ниже ростом, сидел, надувшись как индюк, всем своим видом выражая презрение к остальным. Одет он был весьма претенциозно: позолоченные запонки, американский галстук с улыбающимися красотками, на среднем пальце огромный золотой перстень.

Молчание затягивалось.

Дядя Вацлав поерзал на стуле и сказал сварливо:

– Катажина писала, что будет семейная встреча. В таком случае, не можешь ли ты объяснить, мама, что здесь делает эта особа. – Он указал на бабушкину жиличку, пани Янку. – И Катажина, я вижу, снова считается членом семьи.

– Замолчи! – Бабушкин голос звучал строго и повелительно. – Я пригласила тех, кого хотела. А поскольку мы все в сборе, я вам сообщу свое решение. Квартиру мою и всю обстановку получает Янка. Сегодня же. Она будет жить со мной до моей смерти. Есть у меня немного золота. Не очень богато, но все-таки… Двести долларов бумажками и десять золотых монет, по пять долларов каждая. Они мне достались еще от моей матери. Я передаю их своей сестре, – бабушка придвинула к ней пакет. – Еще я вам дам кое-что из одежды, перешьете ребятишкам.

Дядя Вацлав сделал движение рукой, порываясь что-то сказать, но бабушка крикнула:

– Не перебивай! Катажина получит только то, что оставил ее отец. Это немного. – Она протянула мне коробку из-под духов. – Но у тебя, девочка, есть профессия, и я за тебя спокойна. Мой сын Вацлав получал от меня то, что ему причиталось, уже дважды. Один раз к свадьбе, второй – после войны. Для тебя, Вацлав, у меня остался только этот медальон. Он золотой. Может быть, ты не станешь его продавать?.. Вы меня поняли? Еще у меня есть деньги на похороны и на надгробие. Я отдаю их на хранение Катажине. Это все. И давайте не будем этот вопрос обсуждать. Я уже очень стара и устала от жизни гораздо больше, чем вам кажется.

Пани Янка поднялась и подошла к буфету, на котором стояли тарелки с бутербродами. Я хотела помочь ей, встала, но меня приковал к месту крик дяди Вацлава.

– Ты что, мама, с ума сошла? На что это похоже? Комедия, да и только… – В углах губ у него выступила пена. – Ты оставляешь кучу денег старухе, которая тебя не переживет. Я этого не допущу! Я вас проучу! Я вам покажу, кто тут наследник!

– Вот, вот! – воскликнула бабушка. – Я этого ждала. Именно поэтому я и решила все распределить при жизни, чтобы не получилось такого безобразия. Немедленно замолчи, не то я тебя выгоню отсюда.

Я похолодела, в ужасе обводя взглядом присутствующих и не веря, что эта сцена происходит в действительности. Сидевшая напротив меня сморщенная старушка с невидящими глазами перебирала деньги, словно четки. Дочь поддерживала ее, потому что ей даже сидеть было трудно. Лицо у дочери тоже было безжизненным и пустым.

Дядя Вацлав поднялся с видом человека, готового на все.

– Никто меня не выгонит. Сам уйду. Но прежде возьму то, что мне принадлежит по праву. Я единственный наследник. – С этими словами он кинулся к старушке и сгреб со стола все лежавшие перед ней деньги.

Я подскочила к ним и вцепилась в руку дяди Вацлава.

– Отстань, – прохрипел он. – А то хуже будет.

Я держала крепко.

– Положи на место. Хочешь, бери то, что бабушка дала мне. А эти деньги не смей трогать.

Во мне нарастала ярость. Я готова была вцепиться зубами в его багровую шею со вздувшимися венами.

– Ах ты дрянь этакая! Да я тебя в порошок сотру!

Но я держала его руки, как в тисках. Он вырывался, пытался пнуть меня ногой, но, наконец, разжал пальцы, и деньги посыпались на пол. Бабушка сидела рядом, лицо у нее было мертвенно-бледное, неподвижное.

Я чувствовала, что силы оставляют меня, что вот-вот я отпущу его руки, но тут случилось непредвиденное: я повернулась, и Вацлав грохнулся наземь. Падая, он задел столик. Большая серебряная ваза словно нехотя накренилась и свалилась прямо ему на голову. Вацлав лежал неподвижно, а ваза с металлическим звоном катилась по полу.

Первой опомнилась бабушка. Она вскочила и, не спуская глаз с сына, принялась собирать рассыпанные деньги. Мы с Янкой помогали ей. Собрав, бабушка отдала деньги племяннице и велела получше спрятать. Теперь она пришла в себя, оживилась.

– Катажина, милая! Ты держала себя молодцом. Как жаль, что твой отец не дожил, не увидел этого. Дай я тебя поцелую. – Бабушка заплакала. – Видишь, как оно получается. Растишь детей и никогда не знаешь, какими они станут. Вацлав всегда был жестоким и жадным.

Дядя понемногу приходил в себя. Он сел на полу, затем поднялся.

– Ну и разделала ты меня, честное слово! Тебе бы на ринге выступать с твоей хваткой.

Бормоча еще что-то, Вацлав направился к выходу. Пани Янка пошла за ним и заперла дверь.

Домой я вернулась к вечеру, усталая, разбитая. У меня ныли все мышцы. Мама засыпала меня вопросами.

– Ну как все прошло? Что тебе досталось?

– Я еще даже не посмотрела. Все в этой коробочке. Не приведи бог пережить такое еще раз. Бабушка дала мне деньги на свои похороны и на надгробие. Завтра положу их на сберкнижку. Обо всем-то она подумала, прямо удивительно.

Вид золота как-то странно воздействовал на маму. Она рассматривала полученные мною браслет, два обручальных кольца, цепочку, и у нее дрожали руки. Она радовалась, а мне было горько и досадно. Зачем понадобились бабушке эти волнения, эта ужасная сцена? Неужели без них нельзя было обойтись?

– Пан Видловский, – остановил Мендрас бригадира водопроводчиков. – Вы просто бессовестный человек! Где вас носит? На что это похоже? Если так будет продолжаться, я вас на цепь посажу.

Видловский смущенно переминался с ноги на ногу, Он был нам крайне нужен, мы как раз включали паровое отопление, а тут – на тебе, бригадир водопроводчиков то и дело пропадает неизвестно куда.

– Ваша правда, пан мастер, – ответил он доверительным тоном, – но дело-то вот в чем. Здесь рядом – прачечная. И девушка там одна работает – загляденье. Заскочишь туда на минутку, а сидишь – и глаз оторвать невозможно. Влюбился, и все тут. Какие у нее движения! А работа в руках так и горит. Хорошая будет жена, если только пойдет за меня.

– Пан Видловский, влюбляйтесь на здоровье, но только не в рабочее время. Нам же надо отопление наладить, поймите. А то за саботаж арестуют. И скидок на любовь никто не будет делать. Теперь я, слава богу, знаю, где вас искать, но советую от души – перенесите свидания на вечер. Если я вас там застану – пеняйте на себя.

Разумеется, бригадир по-прежнему пропадал в прачечной, но теперь в случае надобности мы посылали за ним.

Мендраса вся эта история явно забавляла.

– И вправду мировая девка, – рассказывал он. – Уж и каменщики на нее заглядываются. Как бы не дошло до драки. Знаете, что он там делает? Сидит, молчит и только глаза пялит. Честное слово. Глазеет как зачарованный, а она сердится.

Однажды утром на стройке появился какой-то самоуверенный гражданин. В контору он не зашел, а стал шнырять по территории, с хозяйским видом заглядывая во все углы.

Мендрас разозлился.

– Вы по какому вопросу?

– Я из надзора. Проверяю этот объект. Моя фамилия Кубичек.

– В таком случае прошу за мной, пойдемте к начальнице.

Я уже больше месяца просила назначить к нам инспектора надзора. Прежний инспектор почему-то уволился.

– Наконец-то! Мы вас ждем не дождемся. Кое-какие работы подходят к концу, необходимо произвести обмеры и принять их.

Мы обошли всю стройку. Кубичек смотрел со скучающим видом и почти не задавал вопросов. У него было веснушчатое лицо и подозрительно красный нос.

Проведя у нас с полчаса, Кубичек заявил мне без обиняков, что на него особенно рассчитывать нечего. Он очень занят и будет забегать лишь изредка.

Потом кое-как проверил обмеры, не глядя, подписал все бумаги и распрощался.

– Не нравится мне этот инспектор, – сказала я Мендрасу. – Как можно подписывать, не проверив? Он, похоже, ничего не боится, хотя наравне со мной отвечает за объект и качество работ.

– А он, говорят, потом, при сдаче объекта, зачеркивает часть того, что подписал.

– Да что вы? Ну нет, со мной этот номер не пройдет. Что подписано, то подписано. У нас никакой липы нету.

– Присматривайте за ним. Это настоящий пройдоха. И бездельник. С такими неприятностей не оберешься.

Ноябрьский план мы выполнили. На декабрь нам увеличили объем работ, но это нас не огорчило. За укладку паркета и малярные работы платили хорошо.

В один из последних дней ноября я пошла с утра в трест утрясать вопрос о фонде зарплаты на декабрь. Пришлось поспорить и потерять немало времени, но недаром. Я добилась того, что нам полагалось.

Потом я забежала в отдел снабжения – нужных материалов, как всегда, не хватало – и, наконец, на склад стройматериалов.

На стройку я вернулась около двенадцати и сразу же испытала странное, непривычное ощущение. Что случилось? Чего тут не хватает? И вдруг поняла: тишина! На стройке было тихо, как в воскресенье. Никто не работал.

Подъемник стоял. Даже плотников – самой шумной бригады на стройке – не было слышно. Мусор тоже не вывозили. Мендрас! Что с Мендрасом, неужели его нет? Я тихонько спустилась в столовую, расположенную в двух больших комнатах первого этажа. Там же у рабочих хранилась одежда в шкафчиках, сколоченных из досок, и ящики с инструментом. Я открыла дверь и… остолбенела!

Рабочие сидели на скамейках и столах, а посредине, на перевернутом ящике из-под гвоздей, стояли бутылки с водкой.

Одним прыжком я очутилась в центре этого круга, не раздумывая, схватила первую с края бутылку и изо всех сил грохнула ею об пол. Дальше я действовала методически, разбила все бутылки, потом принялась за стаканы.

Никто не пошевелился. Все сидели как вкопанные. Только теперь я взглянула на их раскрасневшиеся от водки лица.

– Ну! Чего вы ждете? Аплодисментов? Марш по домам! Все! Кто к завтрашнему дню протрезвится, пусть приходит, поговорим!

Я чувствовала бессильную ярость и обиду. Запершись у себя, я подождала, пока последний рабочий не ушел со стройки. И только тогда отправилась домой.

Назавтра я сказала спокойно:

– Пан Мендрас, зовите всех сюда. Сейчас же.

Рабочие заходили по одному, бочком, с шапками в руках, избегая моего взгляда.

– Ну вот я и дождалась. Теперь небось глаза прячете. И мастер в том числе. Дружная компания, ничего не скажешь. – Я смотрела на них, но они стояли, опустив глаза, словно не слыша. – Мне говорили: «Ваши рабочие – банда хулиганов. Вам с ними ни за что не сработаться. Им бы только выпивать. Для кого вы так стараетесь?» А я, дура, бегаю по тресту, воюю из-за денег, защищаю вас: «У меня люди хорошие, я их знаю». Теперь-то я вас раскусила. Стоило мне на полдня отлучиться – готово дело, пьянка. Вчера мне хотелось вас избить. Сегодня я поступлю иначе. Каждый, кто пожелает, может уйти со стройки сию же минуту. Кому хочется выпивать, пусть заявит об этом мастеру, его переведут на другое место. А тем, кто останется, придется выполнять мои требования. Работа есть работа. А когда меня нет на месте, нужно трудиться еще добросовестнее. Ясно? Так я понимаю честность… Что же касается выпивки, – добавила я после паузы, – то я и сама охотно с вами выпью. Но только после работы. А теперь, Мендрас, запишите тех, кто хочет уйти.

Я вышла, остановилась у подъемника и закурила. Рядом я услышала шаги Мендраса.

– Ну как?

Он смущенно подошел ко мне.

– Ни один черт не хочет уходить. Я тоже.

Незадолго до конца работы Мендрас, весь день ходивший за мной по пятам в полном молчании, что при его характере было настоящим подвигом, забормотал что-то, переминаясь с ноги на ногу.

Меня тоже тяготила наша ссора, и я спросила:

– Вы что-то хотели сказать?

– Да, хотел. Когда мы вчера пили, я не возражал. Мы даже за ваше здоровье выпили. Но больше это не повторится. Если кто попробует пить – стукну, как следует, и все дела. Сами захотели. Я тоже умею бить бутылки. Бить так бить.

– Ладно! – согласилась я, улыбнувшись.

Сражение выиграно. У меня был, пожалуй, лучший коллектив во всем тресте. И я с теплотой думала о своих ребятах.

Мама снова завела речь о договоре со Стефаном.

– Стефан не хочет. Теперь не время заключать договор. Он нервничает. Говорит, ты ведешь себя странно, он такого от тебя не ожидал.

– Все понятно. Если он не хочет договора, пусть вернет деньги. – Я с трудом сдерживала ярость. – Пожалуй, я сама с ним объяснюсь. И поставлю все точки над «и».

– Умоляю тебя, не надо! Я боюсь этого объяснения, – мама заплакала.

– Странный ты человек, мама. Почему ты всегда прячешь голову под крыло? Прямо зло берет! Это дело надо довести до конца. Причем в твоих же интересах. Что касается меня, то я давно поставила крест на этих деньгах.

– Подожди хотя бы несколько дней. Может быть, он одумается, – просила мама совершенно убитым голосом.

Два дня спустя Стефан зашел к нам вечером.

– Рада тебя видеть, – сказала я, – давай поговорим.

– Катажина! – воскликнула мама со слезами на глазах.

– Выйди, мама. Без тебя нам будет удобнее.

Мама разрыдалась. Пришлось взять ее под руку и вывести из комнаты.

– Ты знаешь мои условия? Мама тебе говорила? Боюсь, она или не все сказала, или сказала так, что ты половины не понял. Я хочу, чтобы ты заключил с ней договор по всей форме, у нотариуса. Я вношу в дело те деньги, которые ты мне должен. Прибыль будете делить пополам.

– Должно быть, ты не знаешь, что мы решили на пасху пожениться. Зачем же договор, после свадьбы имущество все равно станет общим. Жаль денег на нотариуса.

– Свадьба свадьбой, а дело делом. Вы поженитесь, не сомневаюсь. Но если хочешь, чтобы мои деньги остались у тебя, давай заключим договор. Получив бумажку, я буду спокойна.

– Ну что ж… Можно и так. Доля твоей мамы немного больше моей, разницу я тогда верну к концу года.

Стефан капитулировал. Это была большая победа. Теперь я была уверена, что он женится на маме.

– Мама! – позвала я. – Иди сюда. Мы договорились, и, как видишь, вполне мирно. Все в порядке. После заключения договора, за рюмочкой, мы сожжем векселя.

В воскресенье утром приехала Камила. Едва поздоровавшись со мной, она начала плакать.

– Милая ты моя! Родная! – повторяла она сквозь слезы. – Это я, дура деревенская, во всем виновата! Мы этого негодяя и бабника больше к себе на порог не пускаем. Свою жизнь пусть коверкает, сколько хочет, но твою!!!

– Камила, успокойся!

– Нет, нет, дай мне выговориться. Я и Мариану выложила все, что думаю о них, о мужчинах. Ему тоже досталось. А знаешь, ведь Роман в конце концов смылся из Болеславца.

– Взгляни на меня, присмотрись как следует. Видишь? Все уже прошло, я теперь совершенно спокойна, и Роман меня нисколечко не интересует.

– Ох, от души отлегло, если это правда!

– Мне хорошо. Правда, хорошо. Все к лучшему, иначе мы были бы несчастны всю жизнь. Расскажи, как ваши дела? Раз его там нет, я готова поехать к вам хоть сегодня. У вас так спокойно, приятно.

– И полно снега. Даже странно, что тут у вас сухо.

Камила, к счастью, не умела долго грустить. Понедельник мы провели вместе. С утра я пошла на работу, но уже к десяти часам вернулась домой.

– Как идут дела на стройке? У нас тебя часто добром поминают.

– Передай всем, что и я их вспоминаю. Особенно Гломба. Он меня многому научил, и теперь мне это очень пригодилось. Вообще, в этом отношении мне везёт – здесь тоже с мастером подружились. Он весит раза в два больше Гломба, а голос – что иерихонская труба. Очень хороший, порядочный человек. И остальной народ тоже неплохой. Я люблю свою стройку.

Камила уехала. Она уговаривала меня приехать в Михов на рождество, но я почему-то не могла решиться, эта поездка меня пугала.

В праздник Барбурки[28]28
  Барбурка – день святой Варвары (празднуется 4 декабря) – покровительницы горняков; в шахтерских районах отмечается как праздник шахтеров.


[Закрыть] часа в четыре пришел Збышек. Нарядный, свежевыбритый, в праздничном синем костюме, он выглядел отлично.

– Пошли со мной на Барбурку! Собирается мировая компания.

– Где?

– У моего приятеля. У него просторная квартира, проигрыватель и чудесные пластинки.

– Значит, ты испытываешь недостаток в кадрах? Что же случилось с той чудесной девушкой, имени которой я, к сожалению, не помню? Ну знаешь, та… с необыкновенным папочкой… Неужели бросила? А меня ты, стало быть, используешь как палочку-выручалочку?

– Я тебе скажу всю правду. Когда мы были в последний раз в кафе, с нами поздоровался такой симпатичный парень, помнишь? Это мой товарищ по работе, его зовут Янек. И вот он жаждет с тобой познакомиться.

– Никакие Янеки, ни Франеки меня не интересуют. Сыта по горло. Никогда не предлагай мне таких вещей.

– Почему? Ты ведь идешь со мной. Даю слово, по первому твоему желанию я отвезу тебя домой. Янек считает, что ты моя девушка. Я не стал выводить его из заблуждения. Пошли, Катажина, ручаюсь тебе, там будут милые, интересные люди.

– Во сколько начинается этот «бал»?

– Я зайду за тобой часов в восемь. Привет!

Я решила не идти и до семи вечера даже не вспоминала об этом. В семь вернулась из ателье мама с полными сумками снеди и сообщила, что к нам придут гости.

– Будет Куницкая, может быть, еще кто-нибудь. Говорят, теперь празднуют Барбурку. Мы, правда, не шахтеры, но ведь так редко выдается случай повеселиться…

– Я иду со Збышеком на вечеринку, – решила я мгновенно. – Надеюсь, мне удастся удрать до их прихода. Куницкая, правда, ничего плохого мне не сделала, но я ее органически не выношу, равно как и ее сестру Броню.

Збышек пришел чуть раньше назначенного часа. Я была уже готова.

– Пошли. Но учти: я иду только потому, что мама ждет гостей.

Странная это была вечеринка: Збышек лет на пятнадцать моложе остальных мужчин, всем женщинам далеко за тридцать. Мы пришли последними, в разгар веселья. Дверь открыл хозяин дома инженер Осицкий.

– Очень рады вас видеть. Милости просим. Почему так поздно? – галантно приветствовал меня Осицкий. – Счастлив познакомиться с вами.

Все столпились вокруг нас. Попав в окружение мужчин, засыпавших меня комплиментами, к которым я не привыкла, я растерялась, не знала, как себя держать.

Мы сели за стол, но почти тут же меня пригласили танцевать. Со Збышеком мне не удалось перемолвиться ни словом. От меня ни на шаг не отходил некий пан Булицкий, этакий утонченный интеллигент, явно утомленный жизнью. Большие, темные глаза, окруженные сеткой мелких морщин, смотрели на меня внимательно и понимающе. Он не был худ, но выглядел каким-то засушенным. Вел себя изысканно вежливо, угощал меня разными лакомствами, приносил прохладительные напитки. И обязательно хотел договориться со мной о встрече.

– Пани Катажина, это для меня очень важно. Обещайте мне сейчас, а то я чувствую, вас вот-вот похитят у меня.

– Ну конечно, мы еще увидимся. Когда-нибудь.

Он мне надоел. Да и вся эта компания, с ее пресными шутками и бесконечными любезностями мне наскучила. Воспользовавшись тем, что танец кончился, я сказала:

– Спасибо большое. Мне было очень приятно, но хочется немного отдохнуть.

Меня поддержал Збышек:

– Друзья, друзья, нельзя же так! Прошу не забывать, что Катажина пришла со мной. Вы ее совсем замучили.

Но мужчины не сдавались. Кто-то предложил играть в бридж. Я искала спасения от них у Збышека, но он только подмигивал лукаво и смеялся. Конечно, надо мной.

– Збышек, ты обещал отвезти меня домой, как только я захочу.

– Да, но зачем ты напоминаешь об этом? Раз напомнила – я никуда не пойду.

Женщины сидели теперь за столом и весело щебетали. Они демонстративно не замечали меня весь вечер. Кто-то громко требовал еще вина. Хозяин вышел в другую комнату.

Я не стала терять время, проскользнула в ванную комнату, а оттуда украдкой – на лестницу.

Я оказалась на улице, но на какой – не имела представления. Болтая со Збышеком по дороге сюда, я не заметила, как мы ехали. В какую же сторону идти? Все равно, лишь бы подальше отсюда. Из переулка вынырнуло такси.

– К рынку, пожалуйста, – сказала я водителю и в этот момент заметила, что в такси кто-то сидит. – Простите, я не заметила, что машина занята.

– Садись, это я. Не сердись, Катажина. Ты была великолепна. Я знаю, что это эгоистично с моей стороны, но только ты могла расшевелить этих мамонтов. Булицкий научился сегодня танцевать свинг. Это огромное достижение. Никто не поверит.

– О боже! – я была вне себя от злости. – Я бы тебе сказала, что думаю, да слов жалко. Как я не догадалась, что если ты меня приглашаешь, то лишь для того, чтобы позабавиться за мой счет.

– Я хотел доставить тебе удовольствие. Знаешь, все они старые ловеласы. Преподают в политехническом институте, там сейчас масса хорошеньких студенток, Ты им понравилась – у тебя большое будущее.

Несколько дней спустя Збышек привел Булицкого с букетом цветов к нам домой. Мама сварила кофе и усердно развлекала Булицкого разговором, величая его не иначе как «пан профессор». Я даже не старалась быть любезной. Они просидели три четверти часа, как положено в приличном обществе, и ушли. Збышек скоро вернулся.

– Ну и потеха! Ты этому Булицкому здорово понравилась, и он, как видишь, действует активно.

– Скажи ему, пусть не теряет времени зря. Меня не интересуют мужчины вообще, а великовозрастные – в особенности.

В канун рождества меня поразила необыкновенная чистота на стройке. Лестница подметена, пол вымыт.

Мендрас уже был на месте и по обыкновению покрикивал. До завтрака все шло, как обычно. Женщина, варившая нам кофе, как всегда, постучала по листу железа, объявляя о перерыве. В помещении рядом с конторой послышались какие-то подозрительные голоса. Возня, хохот, что-то упало, что-то, кажется, рассыпалось. Мендрас заорал:

– И чего ты ерзаешь, болван?! Стой спокойно!

Я подошла к двери и распахнула ее. Несколько человек рабочих окружили тощего, высоченного детину – кровельщика, неподвижно стоявшего посреди комнаты. Бедняга был весь обернут стеклянной ватой, очевидно наклеенной на бумагу. Маляр держал в руках банку с клеем.

– Это мы так… по случаю праздника, – забормотал плотник, смущенный моим неожиданным появлением.

– Зайди в кабинет, растяпа! – перебил его Мендрас и подтолкнул к двери. – Нечего разговаривать с начальницей через порог.

Они вошли. Несчастный, оклеенный ватой кровельщик выглядел, как настоящий рождественский дед. Двигаясь с большим трудом, он протянул мне пакет. Я громко расхохоталась. За мной все остальные.

– Не сердитесь, пожалуйста, но я, ей-богу, в жизни не видела ничего подобного. Чудесный рождественский дед. А что в пакете?

– Подарок вам, – сказал Мендрас, отсмеявшись. – От рождественского деда. Если не понравится, пеняйте на святого Петра – пусть не выпускает бракованных дедов.

Я развернула пакет. Внутри оказался желтый кожаный портфель.

– Ох, какой чудесный подарок! Я не заслужила. Большое спасибо! Но как мне вас отдарить? Ведь вас же больше пятидесяти. Прежде всего освободите рождественского деда, а то он век будет помнить сегодняшний день.