Текст книги "Бегство от запаха свечей"

Автор книги: Кристина Паёнкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Мама прибежала домой следом за мной.

– Я забыла спросить, тебе не хотелось бы иметь собаку? У знакомой Стефана ощенилась сука. Щенята хорошенькие – черные, мохнатые. Мне хочется взять одного, но мы должны решить вместе – ведь это дополнительные заботы…

– Я бы не прочь, но придется подождать, пока я сдам экзамены. Ведь нас не бывает дома по целым дням, жалко животное. Возьмем щенка на будущий год, так, пожалуй, будет разумнее.

– В чем ты пойдешь? Надень то американское платье, что купила у Ирены. Оно не мнется и всегда имеет вид. Расскажем им о твоих неприятностях?

– Ни в коем случае. У Баранских хватает собственных забот. К тому же мне все равно не поверят.

Мама, готовая к выходу, в синем платье и белых летних туфельках, тщетно пыталась привести в порядок свою прическу. После перманента волосы никак не поддавались гребенке.

– Пошли. Стефан говорит, что ты очень повзрослела и теперь никто не верит, что ты моя дочь.

Пан Баранский стоял на балконе и что-то рассматривал в бинокль. Когда мы вошли, он бросил бинокль, расцеловал меня, а маме наговорил кучу комплиментов. Вошла его жена.

– Как вам у нас нравится? Места много, что и говорить. Громадные комнаты. А с полами беда. Правда, с недавних пор к нам два раза в неделю приходит женщина-полотер, но все равно возни с уборкой много. Может быть, когда Збышек женится, эта квартира нам будет в самый раз.

– Тут очень мило. И вид хороший – Одра рядом. Только, наверное, много комаров? – сказала мама.

– Ты так похорошела, Катажина, – вступил в разговор пан Баранский, – что прямо не верится. Збышек рассказывал, что ты очень изменилась, но такого я все же не ожидал! Жених у тебя есть? Тебе замуж пора! А наш чудак сватается по четыре раза в год, мы уж и не надеемся, что когда-нибудь это произойдет всерьез. А ведь и ему пора. О тебе он говорит с большим уважением. А я, знаете, тут до вашего прихода в бинокль смотрел, ведь сегодня на Одре регата. Хотелось увидеть, кто победит. Красивый вид спорта – гребля!

Мы пробыли у Баранских час с небольшим. Разговор не клеился. Его поддерживали только мама и хозяин дома. Когда мы прощались, Баранские пообещали прийти в воскресенье посмотреть нашу квартиру, и пан Баранский даже попросил маму испечь печенье, которым она угощала их однажды во время оккупации.

– Очень милые люди. Сегодня разговора у нас не получилось, но я думаю, это из-за моего плохого настроения. Я все время переживала, что не могу поделиться своей бедой даже с такими близкими мне людьми. А Баранская чудачка. Когда мужа нет, она рассуждает вполне толково и держит себя свободно, но стоит ему войти в комнату – ее уверенности как не бывало; говорит, а сама все на мужа поглядывает, как он, одобряет ли?

Улыбаясь своим мыслям, мама вдруг заговорила совсем о другом: Стефан настойчиво уговаривает ее ехать с ним в Вислу. Я поняла, что мама ждет с моей стороны поощрения, и сказала:

– Поезжай, мама, раз ему так хочется. Возьми с собой денег – не понравится, переедешь на другую квартиру или вернешься домой. Когда вы закрываете ателье?

– В июле, на весь месяц. Уже получили разрешение. Но после твоего вызова в прокуратуру и всех этих историй с работой мне бы следовало остаться. Не поеду. Может, перенесем отпуск на август…

– Нет, нет, ведь вернется пани Дзюня. Вернется насовсем, иначе ее выпишут, и она потеряет жилплощадь. Управляющая домами сказала, что ее необходимо предупредить, и я ей написала. Ирена переезжает в Стжегом, квартира будет пустовать. Спасибо нашему домоуправу – хорошая женщина и прекрасно относится к пани Дзюне, если б не это… Поезжай, мама!

– Ну раз ты настаиваешь…

Я разыскала Фронтчака и обрисовала ему свое положение. Он задумался, закурил и начал молча ходить по комнате. Я смутилась и сказала:

– Если это для вас затруднительно…

– Нет, нет, – перебил меня Фронтчак, – Но я вижу лишь один выход: обратиться в комиссию партийного контроля. Если вы враг народа, пусть у вас отберут партбилет и велят повеситься. А если нет – пусть вас защитят. Пошли сразу же, нечего время терять.

Я впервые вошла в здание Воеводского комитета ПОРП. Внизу стоял милиционер. Это было для меня неожиданностью.

Фронтчак, однако, чувствовал себя здесь как дома. Никого ни о чем не спрашивая, он вошел в одну из телефонных кабин, набрал номер, сказал несколько слов и вышел.

– Сейчас получим пропуска, теперь такой порядок: ты договариваешься по телефону с тем, к кому идешь, и только тогда милиционер выдает пропуск. Это тоже усиленная бдительность.

– Товарищи Фронтчак и Дубинская здесь? – позвал милиционер, сидевший у окошка.

Мы поднялись по лестнице. Всюду сверкающий, натертый паркет, ковровые дорожки – словом, роскошь. На пятом этаже Фронтчак остановился у одной из дверей и улыбнулся мне.

– Это здесь. Войдем. Вот товарищ Альбин, – он показал на мужчину за столом. – Мы с ним знакомы меньше года, но проговорили уже не одну ночь. Расскажите ему все, как есть.

Фронтчак поздоровался с Альбином и, считая свою миссию оконченной, удобно расположился в одном из кресел с газетой в руках.

– Ну, выкладывайте, в чем дело, только спокойно, не горячась, – сказал товарищ Альбин усталым, пожалуй даже сонным, голосом. Его живые и словно бы воспаленные глаза изучали мое лицо. Он казался старше Фронтчака, возможно, потому, что был явно болен.

Я не знала, с чего начать. Боялась, что этот усталый человек меня не поймет, что он поглощен чем-то очень большим и важным и мое дело покажется ему слишком незначительным.

– Давайте, Дубинская, давайте! – подбодрил меня Фронтчак.

Неторопливо, тщательно подбирая слова, я рассказала обо всем.

– Но техникум вы не бросили? – это был первый вопрос.

– Нет, конечно. Вы представить себе не можете, как мне помогла учеба. Вместо того чтобы без конца терзать себя мрачными мыслями, я садилась за учебники.

– Сколько лет было вашему отцу?

– Сорок три.

– Молодой еще, – сказал товарищ Альбин, вздохнув. – Да, дело какое-то туманное и некрасивое. Если б можно было доказать, что всю кашу заварил один и тот же человек, мы бы с ним разделались в два счета. Боюсь, однако, что это не удастся. Поэтому прежде всего займемся вашим трудоустройством. Завтра первое число; работать вы начнете с завтрашнего дня. Вот закончим разговор, и вам дадут направление. Я сам предупрежу секретаря парторганизации. И директора тоже. Не беспокойтесь, работать вы будете, – Альбин замолчал и провел рукой по лбу, словно сгоняя муху. – А насчет остального поручиться не могу…

– Для меня работа – самое главное. Теперь, после смерти отца, мне приходится и бабушке помогать. Она хоть и получает пенсию, но… У нее только одни цветы остались.

– А она что, живые цветы разводит или делает бумажные для продажи?

– У бабушки участок, она там выращивает розы и тюльпаны. Это ее единственная радость. Еще при жизни отца она как-то сказала, что стоило шестьдесят лет мучиться, чтобы, наконец, получить возможность заняться любимым делом.

– Вы, говорите, розы выращивает? Так ведь и я тоже. Очень бы хотелось посмотреть их, может, обменяемся какими-нибудь сортами. У меня есть кое-что интересное.

– Ты, Альбин, снова за свое. Вы с этими розами, Дубинская, в самую точку попали. Мы с ним тоже благодаря цветам познакомились. Может, вместе сходим к бабушке?

– Лучше я один. Вроде случайно. Тем более что я с бабушкой и побеседовать хочу. Где у нее участок?

– В садово-огородном хозяйстве «Сказка». Ее там все знают, найдете сразу.

Глава 9

Час спустя я получила направление в большой строительный трест, пошла туда, и меня сразу же оформили на работу в отдел капитального строительства.

Новое место работы казалось мне совершенно непохожим на предыдущее. Организация была значительно крупнее, да и я сама изменилась, стала молчаливой, как бы запуганной, неохотно вступала в разговоры, старалась держаться в тени. Мама уехала со Стефаном в Вислу. Пани Дзюня обещала в конце июля вернуться во Вроцлав насовсем. Город, раскаленный от солнца, пропитанный запахом кирпичной пыли, был ужасающе пуст и тих.

Как-то вечером забежал Збышек и пригласил меня в кафе-мороженое.

– Знаешь, Катажина! – рассказывал он с радостным возбуждением. – Я познакомился с потрясающей девушкой. Чудо природы!

– Что ты говоришь? – Я расхохоталась. – В который же раз тебе попадается такое чудо? В пятый или в шестой?

– Ты права. Но теперь это всерьез. Она студентка ветеринарного института, умная, изящная. Тебе обязательно нужно с ней познакомиться.

– Что ж, раз обязательно нужно, я согласна.

– Она знает несколько языков. Отец ее был до войны полковником. Большой шишкой.

– Да, пожалуй, на этот раз ты влип всерьез. Итак, что же полковник? Я – вся внимание.

– Раз ты издеваешься, я больше ничего не скажу.

– Как угодно. А за издевки пеняй на себя. Твоя школа.

– Тебя разве переговоришь? – вздохнул Збышек. – Расскажи, как новая работа?

– Не знаю. Сижу тихонько, как мышка, и тружусь. Все там какие-то чудные. Величают друг друга весьма торжественно. Весь день только и слышишь: «пан советник», «пан инженер», «пан майор». Один дядя спросил меня, кем был мой отец, не директором ли департамента… «Нет», – говорю. Так и не узнала, о каком департаменте речь. Но самое главное, никто ко мне там не пристает, никто не преследует. Могу дышать свободно.

Наконец вернулась пани Дзюня. Обосновалась здесь, но мыслями осталась в Валиме. Она часами могла рассказывать, какие гениальные у Люцины дети.

– Виолетта прямо прелесть. Только вот беда – с утра до вечера готова плескаться в воде. И ведь знает, хитрюга, что нельзя. Как-то захожу в ванную, а там прямо наводнение. Хватаю ее за руку, а она говорит: «Не сердись, тетя, Виолетта не шалит, Виолетта стирает». Я научила ее называть свою фамилию и адрес. Зато мальчонка тихий, спокойный, никаких с ним забот. Всегда доволен, всегда улыбается. А кормить его – одно удовольствие, уплетает за обе щеки, только успевай подавать.

Мама вернулась из Вислы отдохнувшая, загоревшая, но явно чем-то удрученная. Стефан тоже был не очень весел.

Лето кончалось. Во второй половине августа я пошла, как было условлено, к пану Пенкальскому, и мы возобновили занятия.

Работа ладилась. Правда, всевозможной бумажной канители было больше, чем строительной техники, но зато мне было спокойно. Мой новый начальник, инженер в громадных роговых очках, всеми уважаемый специалист, проводил в конторе не более двух-трех часов в день, после чего уезжал на объекты. Со мной он был вежлив, но строго официален. Я часто оставалась одна и сама решала и согласовывала с начальниками строек всевозможные вопросы. Они обычно прибегали к нам, как на пожар, запыхавшиеся, почти невменяемые. Как правило, по утрам. Потом уже мало кто заходил.

С секретарем партийной организации я познакомилась, когда вставала на учет. Он производил хорошее впечатление.

– Значит, вы член партии? До сих пор в нашей организации была всего одна женщина, теперь вас будет двое. Какие у вас были партийные нагрузки на прежней работе?

– Я занималась и продолжаю заниматься в строительном техникуме. В октябре буду сдавать государственные экзамены. Поэтому меня по большей части освобождали от нагрузок. Я выполняла только отдельные партийные поручения, главным образом во время каникул.

– Черт возьми, какой же я тупица, – рассмеялся секретарь. – Ведь это по вашему поводу звонил мне товарищ Альбин из Воеводского комитета. Говорил, что у вас были крупные неприятности.

– Верно. Я никак не могла устроиться на работу.

– Здесь вы будете работать. У нас людьми не швыряются. Каждый должен трудом зарабатывать на жизнь. Не дать человеку трудиться – значит толкнуть его на воровство. Как вам работается?

– Спасибо. Больше всего я нуждалась в спокойной обстановке, а тут она есть.

– Ну и прекрасно. До свидания. Встретимся на ближайшем партийном собрании.

Начались экзамены. Я ходила как шальная. Старалась спать как можно меньше, чтобы не терять времени. И постоянно ловила себя на том, что сама себя мысленно экзаменую. В памяти образовались какие-то провалы, я не помнила простейших вещей. В первый же день отсеялась половина сдающих – уже одно это могло напугать даже самого большого оптимиста.

На второй день экзаменов, вечером, я, несмотря на скверную погоду, решила пойти в парикмахерскую.

Порывистый ветер раскачивал уличные фонари, и они шатались, как пьяные. Пронзительный холод пробирал до мозга костей. В парикмахерской на Свидницкой улице не было ни души. Я быстро скинула пальто, положила на окно портфель с учебниками и тетрадями и села в кресло. Не прошло и часа, как я с пышной прической выходила из парикмахерской. В дверях столкнулась с элегантной дамой в беличьей шубе.

– Катажина! Вот так встреча. Погоди, не убегай.

Это была Ханка, внучка Горынского.

– Как поживаешь? Выглядишь ты прекрасно. А я вот сделала прическу и ухожу. Поздно уже.

– Я только договорюсь на завтра, а то ведь сюда не пробьешься. У тебя вид неважный. – Ханка внимательно оглядела меня с головы до пят. – Все занимаешься?

– Да. Теперь как раз сдаю государственные экзамены.

– Подожди, вместе выйдем. – Ханка, не дожидаясь моего ответа, пошла к парикмахеру и быстро вернулась. – Ну, я готова, пошли. Холодище сегодня, ужас. Как ты одета? Ведь это же летнее пальто! Неужели мать не может купить тебе меховую шубу? Ну скажи сама, кто был прав? Что тебе дала твоя учеба? Посмотри на меня, я, по крайней мере, чувствую, что живу. У нас больше нет такси, мы теперь торгуем обувью на площади. С нового года откроем магазин на улице Сверчевского. Денег хватает. Теперь заработки хорошие.

Ты сколько получаешь в месяц? Тысяч двадцать, не больше. А нам случается за один день столько выручить. Знаешь, Витек, брат моего мужа, часто тебя вспоминает. Ты ему нравилась. Конечно, он не красавец, но денежки у него водятся. Он бы тебе не давал ходить пешком. Подумай об этом.

– Нет, это не для меня. Один год он меня будет катать на машине, а потом десять лет я ему буду возить передачи в тюрьму. На трамвае – ведь денег на машину не будет. Не сердись, но я предпочитаю жить так, как живу. Что-то не верится, чтобы эти бешеные барыши доставались вам честным путем.

– Деньги не пахнут. Думаешь, у нас не бывает ревизий? Сколько угодно! Но ревизоры тоже люди, тоже жить хотят. Рука руку моет.

– Ладно, прощай. Скажи, как поживает твой дед? Я так замоталась с этой учебой, что не заходила к нему больше года.

– Я там не бываю. Бабушка думает, что деньги у меня дармовые. Только и слышишь: этому дай, тому пошли. Дед заболел, так он, видите ли, дома лечился, как будто нельзя было лечь в больницу. Я предложила бабушке готовить нам обеды, за плату, разумеется, а она обиделась. К тому же я просто не выношу дома, в котором они живут. Там если на первом этаже тушат капусту, то вонь стоит даже на чердаке. Им кажется, что на нас деньги с неба сыплются. А все не так-то просто. Товар мы привозим из Радома и Ченстохова. Это бывает хлопотно, приходится пускать в оборот большие суммы. И все же, чем учиться в техникуме, тебе было бы выгоднее продавать у нас ботинки.

Мне надоел этот разговор.

– Нельзя же всем заниматься торговлей. Должны же быть на земле и такие люди, как мы с твоим дедушкой. Привет. Я пошла.

Домой я возвращалась в скверном настроении. В самом деле, что мне давал техникум? В материальном отношении ровным счетом ничего. Но тем не менее, все во мне восставало против Ханки и ее образа мыслей. Это же ужасно: делить, как она, всех людей на ловкачей и дураков.

Пани Дзюня, увидев мою унылую физиономию, испугалась, что я провалила экзамен.

– Нет, нет, просто я встретила Ханку, внучку Горынского, и она мне прочла такую лекцию по политэкономии, что мне до сих пор тошно.

– А как дела в техникуме?

– Кажется, хорошо. К счастью, черчение для меня больше не проблема. Когда я делала свой первый чертеж, я прямо из кожи вон лезла и мне казалось – лучше начертить невозможно. А пришла на занятие, преподаватель спрашивает: почему ваш лист такой грязный? Я прямо онемела. Стала переделывать, испортила листов тридцать, но когда принесла чертеж в следующий раз, преподаватель без слова поставил мне пятерку. Отсюда мораль: невозможных вещей не существует. Всему можно научиться. Нужны только выдержка и упорство.

В день, когда я получила диплом, дома устроили маленькое торжество. Мама преподнесла мне красивый отрез на платье, Стефан – хороший меховой воротник к моему пальто.

Весь вечер разговор вертелся вокруг техникума, Я рассказывала об экзаменах, вспоминая забавные эпизоды.

– Когда неделю назад нам объявили, что будет экзамен по геодезии, у меня душа в пятки ушла. Ну, думаю, все пропало. Три ночи я сидела и писала шпаргалки. Другого выхода не было. И мне пришла в голову блестящая рационализаторская идея. Все готовят маленькие шпаргалки и прячут их в рукава, в карманы – кто куда. А я нет. Я составляла шпаргалки по темам на таких же больших листах, как пишут на экзамене. Когда начался экзамен, я спокойно исписала несколько листов бумаги, достала свои шпаргалки, нашла нужную и без всяких волнений переписала ее…

– Ну и ну, – взволновалась мама, – неужели никто не заметил?

– К тому же я сидела в первом ряду. Зашел директор, встал у моего стола и спрашивает у преподавателей, как идет экзамен, не списывает ли кто-нибудь. «Нет, – отвечают, – пока не замечали». – «Ну, а как справляется Дубинская?» Тут преподаватель геодезии заверил его, что за меня он ручается головой. В общем, – вздохнула я с облегчением, – слава богу, все кончилось. Буду теперь три раза в неделю ходить в кино и заживу, наконец, спокойно.

– Видишь, – сказал Стефан маме, смеясь. – Убедилась теперь, какие способности у твоей дочери?

Теперь я сразу же после работы возвращалась домой и могла, следуя совету пани Дзюни, «всерьез» заняться своими нарядами. Мы с ней однажды проверили мой гардероб и пришли к единодушному заключению, что у меня ничего нет. Все платья были старые и совершенно не модные. В сущности, носить можно было только две блузки.

– На что это похоже?! Ты столько лет работаешь, а надеть нечего. Все-таки нужно хотя бы немного заботиться о своей внешности.

– Все в свое время, пани Дзюня. Дайте сначала прийти в себя. И к бабушке Дубинской мне надо сходить, похвастаться дипломом. А уж потом я только о тряпках и буду думать, увидите.

Меня не покидало чувство какой-то неполноценности и страх перед неизвестностью. Начальник поглядывал на меня так, словно знал обо мне что-то дурное. Однажды он прямо спросил:

– Правда ли, что вы были под следствием и вас подозревали в сотрудничестве с ВИНом?

– Правда, – я старалась говорить самым непринужденным тоном, но внутри у меня все похолодело.

– И обошлось без приговора? – в его голосе звучало сомнение.

– Да.

– Любопытно, – сказал он тихо, словно про себя. – Очень любопытно!

После этого разговора я заметила, что он меня избегает и как будто даже побаивается. Посетители тоже старались держать себя официально и разговаривали со мной только о делах. Вокруг меня снова создалась какая-то странная атмосфера.

– Я вам объясню, в чем дело: они вас боятся. Считают, что если человека, задержанного органами безопасности, отпустили без приговора, то он наверняка стукач, – сказал секретарь парторганизации, с которым мы вместе возвращались домой. – Им кажется, что выпускают только таких, которые дают подписку о сотрудничестве.

– Что вы говорите? – Я остановилась как вкопанная, потрясенная его словами. – Что вы говорите! В таком случае мне действительно остается только повеситься.

– Таковы уж люди. Из всех предполагаемых возможностей они всегда выбирают самую нелепую и отвратительную. Тут уж ничего не поделаешь.

– Я бы до этого никогда не додумалась. Что же мне делать теперь? С одной стороны, меня в чем-то подозревают органы безопасности, а с другой – окружающие считают, что я работаю в этих органах. – Я была так взволнована, что кричала во весь голос. – Как мне жить? Ведь дышать же нечем, задохнуться можно!

– Надо жить и работать, как ни в чем не бывало. Помните, что правда на вашей стороне. Время тоже работает на вас. Никому ничего не говорите, ни в чем не оправдывайтесь. Попытка оправдаться всегда воспринимается как признание вины. Запомните это!

С минуту мы шли молча. У меня было такое чувство, словно я потеряла что-то крайне необходимое. Потом меня снова охватила ярость.

– Знаете что? Вы правы. Пусть думают, что хотят. Я не стану оправдываться. Плевать мне на них на всех…

– Вот так-то лучше. Так и держитесь. Ну, мне направо. До свидания.

Теперь я стала относиться к проблеме платьев со всей серьезностью.

Раз уж мне суждено ходить по свету одной, то буду, по крайней мере, ходить прилично одетая. Чтобы хоть с этой стороны ко мне никто не мог придраться.

Мама одолжила мне денег, и я купила по случаю несколько красивых отрезов.

Теперь по вечерам мы вдвоем шили мне наряды. Я ловила себя на том, что перед сном заглядываю в гардероб – убедиться, что там висят мои новые платья, – и радуюсь им.

В конце недели начальник послал меня в командировку в город Глогув.

– У нас там строится объект, нужно произвести инвентаризацию. Это у вас займет дня три. Имейте в виду, они обычно стараются занизить данные о выполненном объеме работ, чтобы иметь резерв. Обратите на это внимание.

– А я справлюсь?

– Несомненно. Знаний у вас достаточно. Я совершенно спокоен.

Перед самым отъездом я услышала еще одну расстроившую меня сплетню.

– Где вы кончали техникум? Во Вроцлаве? – спросил меня начальник.

– Да. Вечерний, без отрыва от производства, на улице Давида.

– Говорят, с этими дипломами что-то не так. Вроде бы большинство студентов получило их за деньги.

– Говорят! – повторила я с горечью. – Мой диплом мне стоил двух лет бешеных усилий. Вы не поверите, в последний раз я была в кино в 1947 году. Люди любят болтать – пусть болтают себе на здоровье.

В поезд я садилась с радостью. Я любила Вроцлав, не мыслила себе жизни в другом городе, но жить здесь мне становилось все труднее.

Приятно съездить на несколько дней в этот Глогув, где никто меня не знает, не слышал обо мне ни хорошего, ни плохого, где я смогу говорить с людьми нормально, без страха и предубеждения.

По мере удаления от Вроцлава мое настроение все улучшалось.

– Мы едем по горам, едем по лесам… – пела девочка в соседнем купе.

В Глогув я приехала значительно позже, чем рассчитывала. Был поздний вечер. Немногочисленные сошедшие с поезда пассажиры сразу растаяли во мраке. Через плохо освещенный вокзал я вышла на дорогу и пошла по ней, полагая, что она приведет меня в город. Я долго брела в темноте, среди развалин. Наконец где-то в стороне забрезжил огонек. Я свернула туда и попала в ярко освещенный дом, где помещалась районная милиция.

Только здесь, в Глогуве, я убедилась, что есть города, которые спустя четыре года после войны производят такое же тягостное впечатление, как Вроцлав в 1945 году. Но Вроцлав теперь жил и залечивал свои раны. Здесь же все осталось таким же, как в момент окончания войны.

В милиции мне сказали, что гостиница находится метрах в пятистах. Следующее освещенное и неразрушенное здание – это и была гостиница. Когда я открыла перекосившуюся входную дверь, меня оглушил пьяный гомон, в лицо пахнуло винным перегаром. Окошко дежурного администратора находилось рядом с буфетом.

Я быстро заполнила бланк, вздрагивая от пьяных окриков и ругани. Нетрезвые люди всегда внушали мне страх.

Поужинать я не решилась, быстро пробежала через зал ресторана, мечтая только об одном: поскорее запереться в своей комнате.

Комната оказалась большой и мрачной. Дорогие, красные с золотом, покрытые пылью обои и замысловатые лепные украшения на потолке позволяли догадываться о былом великолепии, однако теперь, когда на их фоне красовалась ржавая железная койка, колченогий стол и один-единственный стул, они лишь усугубляли впечатление скудости и уныния.

Я повернула ключ в дверях и быстро легла в постель. Но доносившиеся из соседних комнат пьяные голоса мешали мне уснуть. За стенкой какая-то компания распевала непристойные песенки собственного сочинения, разражаясь после каждого куплета громовым хохотом. С другой стороны кто-то железным совком собирал воду с бетонного пола. Скрежет металла о бетон был совершенно невыносим. Лишь глубокой ночью все, наконец, угомонились, и я смогла уснуть.

На улице было еще совсем темно, когда в гостинице начался день. Кто-то будил проспавших, стуча кулаком поочередно во все двери. Кто-то скверно ругался. Я наспех позавтракала в грязном, не убранном после вчерашнего вечера буфете и отправилась на розыски объекта.

При свете дня город казался таким же серым и унылым, а следы ужасных разрушений проступали еще явственнее.

На месте я застала мастера, сообщила ему, зачем приехала, и взялась за работу. Часа через два появился начальник, приветствуя меня словами:

– У вашего Запалы бывают иногда блестящие идеи. Я думал, что мне придется, как обычно, все делать самому, и вдруг такая неожиданная помощь. Как вы приехали? Наверное, на машине, ведь утром поезда нет.

– Я приехала вчера вечером и ночевала в гостинице.

– В этом притоне? Бог мой, ведь там настоящее сборище подонков! Ну ничего. Сегодня мы вас устроим иначе. У нас в рабочем общежитии есть две комнаты для приезжих.

Он был приветлив и симпатичен, казался энергичным, отдавал четкие распоряжения. Фамилии я не расслышала, а звали его Александром. Со мной он был вежлив и внимателен, помогал во всем и заразительно смеялся, обнажая два ряда ровных белых зубов.

Обедали мы вместе в столовой.

– Через несколько лет, – сказал Александр, – Глогув снова станет красивым городом. Ведь он был разрушен почти полностью.

Общежитие помещалось в трех чудом уцелевших домах. Стемнело. Я чувствовала усталость и вместе с тем какое-то приятное возбуждение. Попрощавшись с Александром, я отправилась спать и спала крепко, спокойно, без сновидений.

В день отъезда начальник праздновал свои именины. Я хотела поскорее закончить работу и уехать. Он мне нравился, и это было опасно. Мне нельзя сближаться с мужчинами. Я уже представляла себе, как Александр узнает обо мне нечто ужасное и… Что именно он должен узнать – я сама толком не представляла. Надо бежать.

– Катажина, оставайтесь до завтра. Все уже знают, что вы здесь. Ведь вы не откажетесь прийти на мои именины?

– Благодарю за приглашение, но, к сожалению, мне необходимо уехать. У меня срочные дела во Вроцлаве. Поверьте, я бы с радостью…

– Ладно, пойдем на компромисс – вы уедете вечером, восьмичасовым поездом. Договорились?

– Хорошо, – улыбнулась я в ответ. – Это меня устраивает.

В пять часов я спустилась в зал, где уже собрались гости, была встречена с восторгом и с непривычки очень смутилась. Александр познакомил меня с присутствующими и усадил рядом с собой во главе стола. Я чувствовала себя неловко, старалась ни на кого не глядеть и мысленно себя ругала: опять заслужу прозвище монашки.

Начались тосты за здоровье именинника. Первоначальная скованность постепенно исчезала. Я включилась в общий разговор, шутила и изредка незаметно поглядывала на часы. В половине восьмого я поднялась.

– С вами очень приятно, но я вынуждена попрощаться, иначе опоздаю к поезду.

– К поезду? – Все дружно расхохотались. – Он ушел в восемнадцать часов. Следующий будет завтра утром.

– Как так? Ведь вы…

– Не сердитесь. Это, конечно, нехорошо с моей стороны, но у меня не было другого способа вас задержать.

– Да, он вынужден был так сделать, – поддержал Александра начальник районной милиции. – Мы здесь живем, как в пустыне. Никаких развлечений. Кругом одни развалины, вечно кого-то грабят. Именины для нас – большой праздник.

– Давайте потанцуем, – предложила жена директора школы. – Уже восемь часов, а завтра с утра на работу.

Александр включил радиолу и пригласил меня. Мы танцевали вместе один танец за другим: мне было хорошо, как-то удивительно спокойно рядом с ним. И хотя я знала, что это лишь самообман, с облегчением ему поддавалась.

Теперь я могла присмотреться к гостям.

У директора школы был облик спортсмена, коротко подстриженные волосы и совершенно не идущие ему очки в металлической оправе.

Начальник милиции успел уже отрастить брюшко, двигался неуклюже, то и дело вытирая платком пот со лба. Но танцевал самозабвенно.

Мастер сидел за столом и время от времени наливал водку в пустые рюмки. Своей блестящей лысиной он напоминал моего дедушку.

Женщины в чересчур длинных платьях двигались довольно неестественно. Оказываясь в танце рядом со мной, они приветливо улыбались.

Директор какого-то предприятия, в начале вечера шумный и крикливый, теперь крепко спал в кресле. Щеки у него разрумянились, как у девушки, седые волосы сползли на лицо.

Кто-то предложил всем выпить на брудершафт. Выпили. Потом пели. Директор так и не проснулся.

– Катажина! Мне хочется все время повторять твое имя. Скажи что-нибудь приятное, – прошептал мне на ухо виновник торжества.

– Хорошо тут у вас. Я никогда не забуду эту поездку.

– Может быть, останешься здесь? Я ведь один.

– Останусь до завтрашнего утра. А потом – в путь-дорогу, домой.

Часам к двенадцати гости начали расходиться. Остались лишь те, кто жил в общежитии.

– Вроцлав! – мечтательно произнес мастер. – Вот это город. Можно покататься на трамвае. Сходить в оперу. После жизни в большом городе этакий Глогув кажется хуже тюрьмы.

– Меня сюда перевели из Легницы всего четыре месяца назад, – сказал Александр. – Там, конечно, куда веселее. Но я здесь еще побуду. Не люблю бросать начатые объекты, хочется довести стройку до конца.

Потом мы остались одни. Спать идти не хотелось. Ведь мне прямо с утра садиться в поезд, а там – снова Вроцлав, снова сплетни, пересуды. Александр подсел поближе. Это меня протрезвило, я поднялась:

– Пойду лягу, а то просплю и опоздаю к поезду. Спокойной ночи! Спасибо тебе за чудесный вечер.

– Спокойной ночи, Катажина. Надеюсь, мы скоро снова встретимся, – он подошел и поцеловал меня в губы.

Я не противилась, прижалась к его плечу и еще на мгновение поддалась обманчивому ощущению безопасности и покоя. Может, для меня еще не все потеряно, если существуют объятия, в которых забываются все мои горести? Этот поцелуй был для меня откровением. Я легла спать, чувствуя себя обновленной.

Александр проводил меня на вокзал и обещал самое позднее через неделю приехать во Вроцлав. В поезде я все время думала о нем, в душе подымалась теплая волна нежности.

Дома с порога меня встретил запах стирки. Я сняла в передней пальто и прошла на кухню.

– Поздравляю! Ну и накопили мы белья! Я, пожалуй, останусь дома и помогу вам. Уже час дня, на работу все равно идти поздно.