Текст книги "Бегство от запаха свечей"

Автор книги: Кристина Паёнкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

Он вышел из-за стола, пожал мне руку и добавил:

– Должен сказать, что в нашем тресте вы первая женщина, которой доверяют самостоятельно вести стройку. Не забывайте об этом. Если вы подведете, другим будет очень трудно выдвинуться.

– Буду стараться, пан управляющий.

Начальник производственного отдела, не дав мне опомниться, предложил:

– Поехали туда сейчас. Ваш предшественник увольняется и работает сегодня последний день. Один объект у вас будет на улице Счастливой, а другой на Претфича. Это недалеко.

Пока начальник производственного отдела вызывал машину, я получила премию.

– Две тысячи злотых! Огромная сумма! Я еще ни разу не получала такой большой премии.

– Теперь вы ее будете получать, по меньшей мере, два раза в год. Как все начальники строек. И зарплата у вас повысится, – объяснила кассирша. – Инженер Сковронский столько же получил. Он был здесь полчаса назад, приходил за деньгами. Я спросила, как вы там себя показали, он сказал, что блестяще. Все в Михове жалеют, что вы уехали.

– Сковронский был здесь?! – почти закричала я, но сдержалась и добавила уже спокойно: – Мне казалось, что он тоже в отпуске.

– Да, он говорил, что был на взморье, но удрал из-за плохой погоды.

На новое место работы я приехала сама не своя. Мне что-то говорили, но я не понимала ни слова. Моего предшественника мы не застали. Мастер, высокий и стройный молодой человек, сказал, что его нет на стройке уже три дня. Тогда я попросила дать мне еще один свободный день. Меня вызвали из отпуска неожиданно, и я не все успела сделать.

Я забежала домой, схватила мотоцикл и умчалась. Подальше от дома, от возможной встречи с Романом. Я проехала по Грюнвальдскому мосту, мимо Народного базара и, наконец, свернула к Олимпийскому стадиону. Дальше, дальше, лишь бы ни о чем не думать. Я старалась ехать по асфальту, там, где меньше трясло. Потом решила заглянуть к бабушке на участок.

Бабушка стояла около розового куста и сквозь большое увеличительное стекло рассматривала цветок. Она была так поглощена этим занятием, что не слышала, как звякнула щеколда у калитки. Медленно передвигая стекло, она что-то бормотала про себя.

– Здравствуй, бабушка! Я вижу, что помешала.

– Ах, это ты! Взгляни, какие чудесные цветы выросли из тех семян, что ты принесла. Восхитительной формы, а аромат какой! Уж я постараюсь, чтобы их во Вроцлаве побольше разводили. А ты вроде вытянулась за время командировки. Или это я в землю расту? Спасибо за письма и за отрез на платье. С твоей Камилой я бы с удовольствием познакомилась. Судя по тому, что ты писала, она очень милая.

Бабушка спросила меня еще о чем-то, а затем стала рассказывать о своих делах. У нее было много волнений – ее жиличка, Янка, долго не могла найти работу. Теперь, слава богу, наконец, устроилась. Бабушка хочет перевести на ее имя лицевой счет на квартиру, чтобы в случае бабушкиной смерти Янку никто не трогал. Она хороший человек и заслуживает, чтобы о ней позаботиться.

– Кроме того, я решила составить завещание и каждому сразу отдать его долю наследства. Особенно хочется помочь старшей сестре. Ей уже семьдесят восемь лет. Я видела ее в последний раз еще до войны. Живет у дочери, вдовы с четырьмя детьми. Бедствуют ужасно.

– Как ты думаешь это устроить, бабушка? Не могу ли я чем-нибудь помочь?

– Возьми у меня в сумке адреса и напиши моей сестре и дяде Вацеку, чтобы приехали. Объясни, зачем я их вызываю.

Мне стало очень жаль бабушку. Ведь так вот раздать имущество – значит сознательно отказаться от собственного будущего. Я попробовала было растолковать это бабушке, но она твердо стояла на своем.

Я возвращалась в подавленном настроении. Уже не петляла по улицам, а ехала прямо домой. В ящике для писем что-то белело. В передней я распечатала письмо. Почерк Романа. Сердце у меня бешено заколотилось, в горле пересохло.

«Катажина!

Очень сожалею, что не удалось с тобой повидаться. В ближайшие дни приеду снова. Целую и обнимаю тебя, Роман».

Да, бумага все терпит. «Целую и обнимаю тебя. Очень сожалею». Какая же я была дура! Я вошла в комнату, и вдруг мне сделалось дурно. К горлу подступила тошнота, меня вырвало. Выпив крепкого чая, я легла в постель. Слабость постепенно проходила. Мама вернулась около девяти и разбудила меня.

– Ты заболела? Почему ты спишь в такое время?

– Меня, должно быть, на мотоцикле растрясло. Но теперь я чувствую себя отлично. И голодна, как зверь.

Я уже знала, что никогда не расскажу маме о Романе. Собственные ошибки легче оправдать, чем чужие. Внезапно вспомнив Михов с его тишиной, покоем, запахом леса, я затосковала. Но не по Роману, а по лесничеству, по тихим вечерам с Камилой, по первой моей стройке, где во всем была и сладость, и горечь первого опыта. Что-то ушло из моей жизни. И так, как было там, не будет уже никогда.

Я быстро приняла дела. Мой предшественник так спешил, что мы даже не составили акта. Строительные работы были в разгаре. По заказу завода «Архимед» отстраивали под жилье четыре смежных здания.

Я еще не успела познакомиться с коллективом, как меня вызвали в трест.

В связи с разработкой шестилетнего плана в помощь плановому отделу направили целый штаб людей. Планированием занялись все. Мне поручили планирование подготовки кадров. Из полученных директив следовало, что к 1956 году количество квалифицированных кадров возрастет вдвое, а к 1965 году – в пять раз. В 1965 году у всех начальников строек будет высшее образование, а у служащих – не ниже среднего.

Я не могла в это поверить, но все же задумалась. Если это правда – придется учиться дальше.

Составление плана механизации поручили одному инженеру, который, по собственному признанию, с детства страдал «бумагобоязнью». Его подсчеты выглядели так, что начальство вскоре отказалось от его услуг и отправило обратно на стройку. Работу его поручили мне. Здесь все казалось более реальным. Трехлетний план тоже вначале выглядел утопией, а потом выяснилось, что по техническому оборудованию и механизации он перевыполнен. С тем большим основанием можно было теперь планировать полную механизацию земляных работ и вертикального транспорта. Время, когда кирпич таскали на себе, отошло в прошлое.

Когда в отделе планирования решили, что помощники со строек больше не нужны, начальник отдела сказал мне:

– Оставайтесь у нас. Вы отлично поработали. Должно быть, у вас скрытый талант.

– Спасибо. Это дело не по мне. Но, надо признать, планирование пошло мне на пользу – заставило задуматься о будущем.

Директивы плана были поистине грандиозны. Если все это так, то нужно мобилизовать все силы на их выполнение.

Встреча с Романом произошла в самый неожиданный для меня момент. После обеда я вымыла голову и, выходя из ванной, услышала звонок. Прямо как была, в тюрбане из полотенца на голове, я открыла дверь.

– Входи, пожалуйста, – я с трудом сохраняла самообладание. – Посиди здесь, я сейчас вернусь.

Вбежав к себе в комнату, я размотала полотенце и стала расчесывать и сушить волосы. Это было совсем не обязательно, но мне хотелось выиграть время и успокоиться.

– Вот и я. Прости, что так небрежно одета, но мы сегодня никого не ждали, – с этими словами я села в кресло.

Роман поднялся.

– Сиди, зачем ты встал? Торопишься? Расскажи о своем отпуске? Говорят, с погодой тебе не повезло. Может быть, выпьешь чаю или кофе?

– Катажина, – начал он медленно, взвешивая каждое слово. – Я не ожидал такого приема. Что же ты не спросишь, почему я тогда не приехал?

– Очевидно, тебе не хотелось, ты передумал.

– Катажина! – теперь его голос зазвучал иначе. – Наше с тобой будущее зависит от этого разговора. Не мешай мне высказаться.

Я взяла сигарету и закурила, с глубоким вниманием изучая трещину в пепельнице.

– Я не мешаю. Продолжай, пожалуйста!

– Видишь ли… в тот день я приехал во Вроцлав на рассвете. Постеснялся явиться к тебе спозаранку, отправился бродить по городу и…

– Встретил изумительную женщину. А когда очнулся, вы уже были вместе на взморье. Не так ли?

– Нет. Встретил товарища, который работал с тобой в какой-то организации. Он рассказал…

– Довольно. Об остальном я догадываюсь. Да, твое счастье, что он тебе повстречался и предостерег от опрометчивого шага. Я даже не спрашиваю, кто это был. А зачем же ты приехал сегодня?

– Камила получила от тебя письмо. В тот день, когда я вернулся со взморья. Она заявила, что не встречала человека глупее и подлее меня. Что будет рада, если я загублю свою жизнь. Ей только обидно за тебя. Ты из тех людей, что никогда не подводят. Она может дать голову на отсечение. Словом, она велела мне немедленно ехать сюда и молить тебя о прощении. Сказала, что это мой последний шанс и что на моем месте она бы не торчала у них во дворе как соляной столб, а была бы уже во Вроцлаве и без тебя не возвращалась. Потом пришел Гломб, распесочил меня и всю мою родню, не оставив сухого места. Я понимал, что они правы, но боялся ехать. Боялся, что ты будешь смотреть на меня именно так, как сейчас.

– Ну и что же дальше? – Мой голос звучал совершенно спокойно.

– Я здесь, Катажина. Прости меня. Не знаю, как тебя убедить, но это никогда не повторится. Я никогда не осмелюсь усомниться в тебе. Ты поедешь со мной? – Это были и просьба и вопрос одновременно. – Впрочем, мы сделаем так, как ты захочешь. Развод у меня уже есть. Наш брак мы можем оформить хоть завтра.

– Никуда я с тобой не поеду. Я, как и ты, искала человека, на которого можно опереться в жизни. Ты не такой. Почему Камила и Гломб знали, как надо поступить? Ведь не они, а ты говорил, что любишь меня. Между нами никогда уже не будет полного доверия. Каждый раз, когда ты где-нибудь задержишься, мне будет казаться, что все повторяется сначала. Уходи. Мне нечего тебе больше сказать.

– Как, ты гонишь меня?

– Да.

– Катажина! Я знаю, что виноват. Но если ты еще хоть немного любишь меня, то должна меня простить. Катажина, скажи «да». Ты молчишь? Понятно. – Его голос зазвучал резко и враждебно. – Понятно, у тебя кто-то есть. Ты не можешь обойтись без мужчины. Ты…

– Хватит! Не оскорбляй меня.

– Да, да! – теперь он кричал. – Ты ходишь по свету с видом невинного ангела. Но ты на все способна, я тебя раскусил…

Я встала и подошла к двери.

– Уходи и пожалей, что не сделал этого раньше. Теперь у меня не осталось никаких иллюзий.

– Как угодно. Но помни: я не из тех, кто возвращается.

Роман ушел. С минуту я постояла в передней, затем вернулась в комнату и закурила. Итак, все кончено. В какое-то мгновение я готова была его простить. Но хорошо, что этого не случилось. Он не тот человек, с которым можно делить в жизни все: и хорошее и плохое.

С чего начать? Там, в Михове, все было как-то проще, да и народ казался приятнее. А что здесь? Какие тут люди? Их около сорока. Это очень много. Что мне с ними делать?

Документация, оставленная моим предшественником, никуда не годилась. Я нашла какие-то полуистлевшие листочки. Пришлось добиться приезда комиссии и все составить заново.

Люди недовольны. Последняя получка была мизерной. Мало заработали. Я перед ними робела.

Нужно начать с того, что я умею. Проверить наличие материалов, если нужно – составить заявки. Ах, если б здесь был Гломб!

С людьми надо непременно поговорить. Это очень важно. Ведь я здесь не в гостях, нам придется вместе работать изо дня в день. Я подошла к группе плотников и спросила что-то насчет материалов.

– Смотрите сами! Вроде бы лес привезли, но когда я сказал, что это дерьмо годится только на дрова, – повернулись и уехали. – Пожилой плотник с седеющими волосами и стеклянным глазом охотно поддержал разговор. – Я двадцать лет плотничаю, всех здесь научил ремеслу. Стропила надо вязать из хорошего леса, а это что, – он пнул ногой бревно. – На нем вчера еще птички пели.

– Да, лес сырой, это верно. Нужно сложить его под крышу, пусть сохнет. На четвертый по счету дом он уже вполне пойдет. Займитесь этим.

– Мы? Нам за это не платят.

– Вы сложите, а когда будем подписывать наряды – напомните. Заплатим.

Группа каменщиков, собравшись у железной печки, в клубах дыма варила кофе. Печка безобразно дымила. Я спросила у них о ходе работ.

– Полюбуйтесь, что делается! От злости лопнуть можно! Когда мы сюда пришли, я сразу хотел подводить дом под крышу. Сказали: нету балок. А работу с нас требуют: делайте что хотите, но чтоб строительство продвигалось! Как бы не так! Бардак это, а не строительство. – При этих словах каменщик, смуглый краснощекий парень, сам смутился. – Вы уж простите, тут так приходится нервы трепать, что я разучился разговаривать с женщинами. Инженеришка тут один велел начать отделочные работы. Ковальский ему говорит: «Пан начальник, вы что – рехнулись! Где это видано, ведь еще крыши нету, а вы с отделкой баланду разводите».

Теперь заговорили все разом. Я не перебивала. Мне уже было ясно, что у нас с ними найдется общий язык. Они хотят работать и зарабатывать.

Только мастер не разговаривал со мной, не замечал меня. Его зычный голос гремел то в одном конце стройки, то в другом. На рабочих эти крики не производили особого впечатления.

– У него от природы такой голос, – объяснил мне все тот же каменщик. – Когда он делал предложение своей дивчине, было слышно в соседней деревне.

– Пан Мендрас, может быть… – я попыталась заговорить с мастером, но он словно не слышал меня. Он орал на бетонщиков, сделавших что-то не так, как он велел. – Пан Мендрас, послушайте!

– Сейчас, сейчас, не горит ведь. Я занят, – и он снова принялся кричать на кого-то.

Я переменила тактику. Дала ему накричаться вволю, а когда он, наконец, замолчал, спросила невозмутимо:

– Кончили? Тогда зайдемте в контору, поговорим.

– Не о чем. Жалко времени на разговоры.

– Вы пойдете со мной, – заявила я спокойно, но твердо.

Мендрас повиновался. Когда мы очутились одни в конторе, я сказала:

– Давайте договоримся сразу: я всерьез намерена работать на этой стройке. А вы или будете мне помогать, или, если угодно, можете уйти. Ясно? Я и сама справлюсь.

– Так только говорится. А вы знаете, кто вел эту стройку? Может, думаете, те пятеро, что тут без конца сменяли друг друга? Говорить они были мастера, а голову ломал и работал один Мендрас.

– Я вам верю. Но поверьте и вы мне. Давайте поговорим о стройке, а потом решайте сами. Мне бы хотелось работать с вами вместе.

– Ну что ж, от разговоров еще никто не умирал! – закричал Мендрас, не умевший говорить тихо.

Мы сели. Я стала его расспрашивать, давая понять, что очень считаюсь с его мнением. Это подействовало. Мендрас начал отвечать по-деловому и становился все приветливее. В заключение, когда мы приблизительно разделили обязанности, он сказал:

– Говорить с вами хорошо. Слушать тоже приятно. А вот как будете работать? На этой стройке еще такого чуда не случалось, чтобы хоть материалов хватало. Вот сейчас мы уже десятый день ждем песок. И так всегда. Посмотрим. Честно говоря, мне еще не приходилось работать с женщиной.

Я взяла на себя самые неблагодарные обязанности: снабжение и всю канцелярию. Мендрас должен был контролировать ход работ. Мы обошли всю стройку. Это походило на смотр передовых позиций перед решающим сражением. Мендрас снизошел до роли адъютанта. Бригадиры качали головами – не то с сомнением, не то одобрительно. После обхода я села просматривать книги замеров, радуясь своей маленькой победе.

– Раз вы всерьез, то и мы тоже! – крикнул Мендрас перед самым концом рабочего дня. – Веселовский! Зови ребят!

Все быстро собрались, сели кто куда, и Мендрас протянул мне полстакана водки.

– Вам начинать, пани начальница!

Я взяла стакан: выпить необходимо, это совершенно ясно.

– За ваше здоровье и за то, чтобы нам хорошо работалось вместе. – Я залпом выпила и вернула стакан Мендрасу.

Он пошел по кругу. Потом Мендрас встал.

– Ну, по домам. И запомните: кто завтра опоздает на работу, будет иметь дело со мной. До свидания, пани начальница.

Этот день был решающим. Назавтра я уже была тут своей.

Работа доставляла мне большое удовлетворение. Но чувствовала я себя скверно. Меня часто тошнило. Я ощущала голод, но когда начинала есть, мне делалось дурно.

Пани Дзюня уговорила Люцину приехать к нам на несколько дней.

– Редчайший ведь случай. Так скоро не представится. В Валим приехала Люцинина свекровь, – объяснила она мне.

– Как твои дела, Катажина? – расспрашивала Люцина. – Ты ничего не писала, и я очень волновалась.

– Он был здесь. Все кончено. Он мне не верил.

– Не верил? Что это значит? Что он сказал?

Люцина тоже за последние годы изменилась. Пополнена, погрубела. Только голос остался прежним.

– Ах, это неважно! Предлагал мне выйти за него замуж. Но теперь уже все позади. Не стоит о нем говорить.

– Значит, конец?

– Да. Хотя мне кажется, что я беременна.

– Неужели? В таком случае он обязан на тебе жениться.

– Вовсе нет, потому что я этого не хочу. – Я лихорадочно придумывала способ переменить тему разговора. Мне было еще слишком больно говорить о Романе. Я тосковала по нему, несмотря ни на что.

– Но тут дело в ребенке. У ребенка должен быть отец, – продолжала Люцина, не догадываясь, как мне тяжело.

– Ребенок не родится.

– Прошу тебя, не делай этого. Увидишь, все обойдется, и вы поженитесь.

– Пойми. Я столько лет жила, как затравленный зверь. Мне нужен человек, который будет судить обо мне по моему поведению, а не по чужим словам. Я была правдива с Романом, ничего от него не скрыла. А он… В общем, не о чем говорить. Не хочу ребенка, во всяком случае – не сейчас.

Я пошла по первому попавшемуся адресу, выписанному из телефонной книги, и в нерешительности остановилась у подъезда. Как нужно себя вести в таких случаях? Что говорить? Мне было очень худо, хотелось плакать.

Я прочла на дощечке у двери, что врач принимает три раза в неделю, но не могла вспомнить, какой сегодня день. Пришлось зайти в магазин рядом с домом и спросить.

– Вторник, девушка. Сразу видно, что вы влюблены.

Я вошла в приемную, испытывая смущение и неловкость, и заняла очередь. Пациентки там собрались самых разных возрастов, большинство пришло с мужьями. Только двух женщин, не считая меня, никто не сопровождал. Разговаривали вполголоса. Шуршали газетами. Время текло нестерпимо медленно. Несколько раз меня охватывало желание подняться и уйти. Но я продолжала сидеть. Надо пройти через это.

Врач показался мне добродушным. Это был мужчина средних лет, в небрежно накинутом белом халате. Он аккуратно записал мои анкетные данные, выяснил, что я не замужем. Результат осмотра подтвердил мои опасения. Я была беременна. В ответ на мою просьбу помочь мне доктор засмеялся:

– За это дают пять лет! И не просите. Я занимаюсь только лечением.

Несколько дней продолжалось унизительное хождение по врачебным кабинетам. Я предлагала большое вознаграждение, но неизменно получала отказ.

Один врач велел мне прийти с мужем, другой сказал, что первого ребенка нужно непременно сохранить. Мое отчаяние росло. Казалось, выхода нет. Но я продолжала ходить. Из кабинета в кабинет. От одного врача к другому. Предлагаемая мной сумма достигла пяти тысяч.

– Если вы, действительно, готовы столько заплатить, значит, деньги у вас есть. Чего же вы боитесь? Позора? Сейчас масса незамужних женщин рожает. Ведь самое главное – это иметь возможность вырастить ребенка. А вам, судя по всему, нужда не угрожает.

– Доктор, я могу вам сказать одно: эту беременность я все равно ликвидирую. Не захочет помочь врач – найдется какая-нибудь бабка. Я бы скорее согласилась родить ребенка вот от того прохожего, что сворачивает за угол, чем от…

– Кто, кроме вас, знает о вашей беременности?

– Никто.

И вдруг сверкнул луч надежды – доктор велел мне зайти еще раз, в субботу.

Я пришла точно в назначенное время. Ждать пришлось более двух часов.

– Я вам сделаю аборт, – сказал, наконец, доктор. – Знаете, почему? Я понял, что вы готовы на все. Я предпочитаю сам пойти на риск, чем увидеть вас через пару дней на носилках, как жертву знахарки. Как вы переносите боль? Говорите правду, я уже все равно не передумаю. Вам страшно?

– Да. Но кричать я не буду, не беспокойтесь. Мне говорили, что это очень больно. Но я буду терпеть. Это не самое страшное. Главное, чтобы все было кончено…

Я лежала на диване под теплым одеялом и чувствовала себя так, словно преодолела высоченный барьер. Неужели все страшное уже позади? Доктор зашел, проверил пульс.

– Пожалуй, я могу идти домой. Слабость прошла.

Я поднялась, превозмогая головокружение и ноющую боль во всем теле, и протянула доктору конверт с деньгами и маленькую коробочку.

– Что это? Какая красивая зажигалка!

– Это на память. Вы мне оказали огромную услугу. Благодарнее меня у вас, наверное, не было пациентки.

Я надела плащ, молча выслушала советы и наставления и, не разрешив проводить себя или вызвать такси, спустилась вниз. На улице у меня снова закружилась голова, ноги казались ватными. Только бы добраться до такси.

Свободное такси ехало по противоположной стороне улицы. Это оказалось для меня слишком далеко. Бежать не было сил, а моих знаков шофер не заметил. Я остановилась на углу у фонаря. Этот фонарь придавал мне уверенности: если будет совсем уж худо, смогу прислониться.

И вдруг вспомнились слова бабки, предсказывавшей, что я кончу на панели под фонарем. «Фонарь уже есть, – подумала я, как в бреду. – Что же делать?»

Когда я, наконец, добралась до дому, там никого не было. Я легла. Смертельно хотелось спать. Резкая, жгучая боль то и дело пронзала все тело. Поскорее бы уснуть.

Мама вернулась поздно и не зашла ко мне.

Назавтра я попробовала встать. Это мне удалось, хотя ноги по-прежнему отказывались повиноваться. Я снова легла. В конце концов на то и воскресенье, чтобы каждый мог заниматься, чем ему заблагорассудится.

В понедельник я, еле передвигая ноги, отправилась на стройку. Потом в отдел снабжения по поводу материалов. Там мне сделалось дурно, и меня отвезли домой на служебной машине. Меня преследовало отвратительное ощущение, словно я по собственной вине потеряла что-то очень ценное. Пришлось пролежать еще два дня, прежде чем я почувствовала себя мало-мальски прилично.