Текст книги "Слепая любовь"

Автор книги: Кристина Аханова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Зачем ты пришла? Могла бы адвоката прислать. Я уже подписал все бумаги.

Алиса оставила в покое Анну Алексеевну и кинулась на шею Андрею. Она не просто обняла его, а вцепилась, обвила, облепила своим телом. Андрей с трудом оторвал ее от себя и оттолкнул.

Алиса привела в порядок прическу и наивно пролепетала:

– Давай помиримся. Сколько можно дуться! Ведь мы идеальная пара, нам всегда было хорошо вместе. – Она выразительно качнула бедрами. – Тебя все ищут, хотят видеть, поздравить! У меня прямо телефон оборвали! Поехали в клуб, все наши уже там. Отпразднуем все сразу – и твое выздоровление, и наше примирение… Я тебя всегда любила, Андрюша, – она тяжело задышала, – и всегда буду любить, а если тебе что про меня наговорили, ты не верь, просто все завидуют нашему счастью. Нам только ребенка не хватает – и будет идеальная семья. Я хочу мальчика, а ты? – игриво спросила она, заглядывая ему в лицо, словно желая проверить, действительно ли он видит, и глаза ее были холодно-наблюдательны, а пухлый ротик призывно улыбался, и голос с волнующей хрипотцой обволакивал, усыплял, баюкал… – Конечно, мальчика – большого, сильного, как ты…

– А пошла ты со своими мальчиками! – не выдержал Андрей. – Я лично хочу только одного – чтобы ты ушла отсюда как можно скорее. Шевелись, пока я добрый!

– И не забудь мою шкатулку, – словно не слыша его, щебетала Алиса. – Смотри! – Она распахнула жакет и показала отсутствие украшений. – На мне ничего нет, я прямо как голая.

Это была чистая правда – под жакетом она, действительно, была почти голая.

Андрей скользнул равнодушным взглядом по ее зазывно выставленным прелестям.

– Шкатулки здесь нет, но завтра я тебе все верну.

– Я тебе верю, – кокетливо улыбнулась Алиса. – Так где мы встретимся?

– У Гольдблюма.

Лицо Алисы помрачнело, отяжелело, рот искривился. На мгновение оно стало таким, подумалось Андрею, каким будет лет через десять-пятнадцать, когда никакая косметика уже не поможет. Если бы она сейчас взглянула в зеркало… Но Алиса быстро справилась с собой, принужденно улыбнулась.

– Ну, мы еще встретимся, поговорим. Все-таки я твоя жена, не забывай об этом.

И она вышла, оставив запах тяжелых экзотических духов. Анна Алексеевна вздохнула:

– Так легко ты от этой пиявки не отделаешься. Она пойдет на все.

– Я тоже пойду на все!

Анна Алексеевна взглянула в его лицо и не узнала сына. Это был другой человек.

Андрей прошел в комнату матери, снял пиджак, ослабил галстук. Возбужденно заходил из угла в угол. Встреча с Алисой вывела его из равновесия. Он потер шрам на виске, и вдруг его взгляд упал на ряд альбомов, стоявших на нижней полке книжного шкафа.

Когда Анна Алексеевна через полчаса вошла в комнату, Андрей сидел на полу, обложившись открытыми альбомами со школьными фотографиями.

Анна Алексеевна тихо позвала:

– Андрюша, я борщ подогрела. Пойдем, милый, ты ведь так и не поел…

Он словно не слышал. Андрей нашел и вытащил все фотографии Веры, начиная с первого класса, разложил их по порядку и рассматривал: как Вера росла и менялась, становясь все более похожей на себя нынешнюю. Странное умиление охватывало его, когда он угадывал любимые черты в толстощекой первокласснице с тугими косичками, в угловатом подростке с короткой стрижкой, в очаровательной юной девушке с сияющими глазами. И на каждом снимке, как тень, рядом с Верой – Егор. Андрей помрачнел, оглянулся, встретил все понимающий, сочувствующий взгляд матери.

– Мама, почему мы не встретились раньше?

Мать улыбнулась:

– Андрюша, тебе всегда нравились другие девочки…

– Какие? – изумился Андрей.

– Постарше, поопытнее… – осторожно ответила она, стараясь не обидеть сына, не задеть больное место. – Во всяком случае, отличниц ты никогда не принимал всерьез.

Это ее ироническое замечание кое-что напомнило Андрею – их давние споры с матерью, ее отношение к Алисе – отрицательное с самого начала, а он сердился на нее и слушать не хотел. Ах, как она была права и как не хотелось ему признавать это, даже сейчас! Андрей сложил в аккуратную стопочку выбранные снимки.

– Я возьму эти фотографии, можно?

Анна Алексеевна понимающе кивнула.

– Возьми. У меня, кстати, еще есть. Хочешь посмотреть? Только они где-то в другом альбоме.

Она порылась на другой полке, нашла несколько фотографий с одинаковой надписью на обороте: “Любимой учительнице на память от Веры”. Протянула их Андрею. Он разложил снимки перед собой. Вера-студентка – в аудитории, на субботнике, у костра в горах, на пляже. И везде – рядом неизменный Егор. Впереди, сбоку, на заднем плане… Улыбающийся, хмурый, серьезный, хохочущий… Взрослеющий вместе с Верой.

Андрей бросил фотографии на стол.

– Что мне с ним делать?! – вскрикнул он, морщась, словно от зубной боли. – Как его убрать с фотографий и из моей жизни?

Анна Алексеевна поставила альбом на место. Помолчала, подумала.

– Будущее в твоих руках, а прошлое ты изменить не в силах.

– В силах! – крикнул Андрей и рванул фотографию. Егор легко отделился от Веры и упал на пол.

Анна Алексеевна засмеялась.

– Ты как ребенок. Потопчи еще. Сотри в порошок! – А потом добавила совершенно серьезно: – Все будет так, как решит Вера. Я ее знаю.

На другой день Андрей с утра непрестанно звонил Вере. Дома никто не брал трубку, на работе отвечали, что ее нет. Он уже отчаялся, но к вечеру Вера вдруг сама позвонила и напряженным, официальным голосом предложила ему приехать в институт. И сразу же положила трубку, как бы опасаясь его расспросов, не желая больше слышать его тревожный, умоляющий голос.

Андрей ворвался в лабораторию с цветами, с шампанским и обручальным кольцом в кармане. Он попытался обнять Веру, но она остановила его одним строгим взглядом и направилась к сейфу. Набрала комбинацию цифр, открыла тяжелую дверцу и достала шкатулку. С грохотом поставила перед Андреем.

– Проверь, все ли на месте, и забирай. Извелась я с этими драгметаллами. Утром везла сюда, шарахалась от каждого встречного. Днем мне пришлось уйти – так только об этом и думала… Забирай! – Она смотрела на него холодно, почти враждебно.

Андрей сдвинул шкатулку на край стола, достал из внутреннего кармана крохотный футляр и торжественно начал:

– Вера! Я тут думал, думал… – Мысли его путались, счастливая улыбка бродила по лицу, он чувствовал, что выглядит смешно. И неожиданно закончил: – И придумал. Выходи за меня замуж.

Андрей открыл футляр, достал тоненькое колечко с бриллиантом и попытался надеть Вере на палец. Вера отдернула руку и гневно воскликнула:

– Андрей! Выслушай меня! Я только что из клиники неврозов…

Андрей пошутил:

– Неужели? Что с тобой?

Вера вспыхнула:

– Не со мной! Егору плохо. Он пытался покончить с собой… – Голос ее сорвался, щеки покрылись пятнистым нервным румянцем. – Его пришлось госпитализировать. У него нервный срыв.

Андрей растерянно пожал плечами. Он знал, что следует согнать с лица счастливую улыбку и говорить печальным тоном, но у него это плохо получалось. Он не только не жалел Егора, но почти откровенно рад был устранению соперника. Андрей вздохнул.

– Н-ну, я сочувствую. Я, конечно, постараюсь помочь. Если нужны лекарства какие-то или консультации известных психиатров… Может быть, отправить его в Швейцарию? Там прекрасные клиники, говорят лучшие в мире.

Глаза Веры запылали гневом.

– Не Швейцария ему нужна, а я! Неужели ты не понимаешь?! Он мне так верил! Так любил! А что я сделала с его жизнью? Ты пойми, весь мир для него рухнул! Сейчас я его не брошу… Не могу… Это было бы самым подлым предательством, последней каплей. Не могу… Потом поговорим, я тебе позвоню.

Андрей побледнел и спрятал кольцо.

– Вера, я не могу ждать, пока Егор выйдет из депрессии, – заговорил он, стараясь быть спокойным. – Я не считаю себя виноватым. И ты не виновата. Мы любим друг друга, и должны быть вместе.

Он взял Веру за плечи, повернул к себе, стараясь заглянуть в глаза. Она оттолкнула его.

– Ты не понимаешь…

– Я все понимаю, – Андрей начал терять самообладание, волна гнева захватывала и несла его. – Это шантаж. С его стороны. А с твоей – синдром сиделки.

– Что?! – изумилась Вера.

Неразумное, непреодолимое желание сделать ей больно охватило Андрея. Чтобы она поняла, каково ему, чтобы почувствовала его страдание, разочарование, обиду! Злые слова слетали с его губ и хлестали ее:

– Да, тебе нравится сидеть у постели безнадежно больного, выхаживать, жертвовать собой, вызывая всеобщее восхищение и уважение… Ты живешь в придуманном мире, где все подчиняется тебе, все в твоих руках. И ты не хочешь столкновения с реальной жизнью и нормальным здоровым мужчиной. Раньше я тебе нравился, не так ли? Ты жалела меня потому, что я был слаб, несчастен, всеми брошен. А здоровый я тебе не нужен?

У Веры затряслись губы.

– Нет, неправда! Я люблю тебя.

– Так в чем же дело? – жестко спросил Андрей.

Его холодный тон, прищуренные глаза, губы, сжатые в тонкую полоску, ошеломили Веру. Ей показалось, что перед ней стоит совершенно чужой человек.

– Во-первых, ты не разведен. – Она старалась говорить спокойно, отстраненно, но ей это плохо удавалось. – Во-вторых, Егор болен. В-третьих, я не бизнесмен, не “новый русский”, я – “старая русская”, я не могу идти по головам, не считаю, что цель оправдывает средства, и не бросаю друзей в беде. – И Вера заплакала. Она вдруг вспомнила застывшее серое лицо Егора, его руки, высовывающиеся из слишком коротких рукавов застиранной больничной пижамы… Но разве Андрей может понять? – Он так жалок, так жалок… – Она хотела объяснить, донести до него весь ужас ситуации не столько словами, сколько интонацией и выражением лица. – Так изменился… Его мать и тетка умоляли меня… Я с ними всю жизнь знакома, мы почти родня…

Андрей бессильно стукнул кулаком по столу. Любовь и счастье, едва обретенные, уходили от него, исчезали в сплетении нелепых случайностей. Он воскликнул, отбросив гордость и самолюбие, с нескрываемой мукой в голосе:

– Вера! Неужели все, что было между нами, ничего не значит? Не бросай меня! Мне плохо без тебя!

Вера уронила голову на руки, рыдания сотрясали ее хрупкое тело. Андрей осторожно взял ее за руку, еще на что-то надеясь. Она подняла залитое слезами лицо и поглядела ему прямо в глаза. И вдруг Андрей понял, внутренний голос ясно сказал ему, что она не изменит своим убеждениям. «Мать, – с горечью подумал он, была права: как Вера решит – так и будет». За внешностью слабой хрупкой женщины таились несгибаемый дух и уверенность в своей правоте. Андрей молча встал и пошел к двери.

– Андрей… – позвала Вера.

С облегчением и мгновенно вспыхнувшей надеждой он рванулся к ней… Она показывала на шкатулку. Андрей схватил ненавистный ларец и зашагал по коридору, не разбирая дороги, не видя перед собой никого и ничего. Люди в белых халатах, скрытые для него туманом отчаяния, провожали его удивленными взглядами.

Прошло две недели. Лето вступило в свои права, тополиный пух летал по улицам, под каждым деревом гукал младенец в коляске, молодые мамы страстно обсуждали достоинства и недостатки памперсов и решали глобальный вопрос: прикармливать или не прикармливать овощными смесями?

В лаборатории обсуждали летние отпуска. Васька патриотически отрицал достоинства Багамских и Канарских островов и убеждал всех ехать в Перхушково – любоваться родной природой, удить рыбу, сушить грибы и сливаться с народом.

Среди общего веселья и больших надежд Вера чувствовала себя столетней старухой. Что-то умерло в ней. Андрей пропал, не звонил, не приходил, не искал ее – уж она бы знала. Вообще не подавал признаков жизни. Она, конечно, сказала, что не хочет его видеть, но в глубине души не верила, что он поймет ее слова буквально. Все стало так, как она хотела. Но хотела ли она этого?

Вера каждый день навещала Егора в клинике неврозов. Он лежал в отдельной палате, похудевший, отрешенный, смотрел в потолок и не реагировал ни на что. Вера подолгу сидела рядом с ним, держала за руку, разговаривала, рассказывала новости институтской жизни. Егор оставался безучастен. Улучшение не наступало. Лечащий врач, молодой, баскетбольного роста, с широкой улыбкой (только что со студенческой скамьи, но, как говорили, очень талантливый и добросовестный психиатр) разводил руками – ухудшения нет, улучшения тоже. Положение стабилизировалось, это главное. А там видно будет… Время – лучший лекарь. Вера слушала эти утешительные банальности, она и сама умела убедительно сообщать больным подобные вещи, и думала о своем. Ей казалось, судьба ее решена – так и будет она всю жизнь ходить сюда, как на работу… И тащить эту обузу. Перед собой она не могла притворяться – ничего не было в ее душе, кроме жалости и чувства вины. Она исполняла свой долг, как она его понимала, – и только. И ничего хорошего Вера уже не ждала.

Однажды она освободилась раньше обычного и сразу побежала к Егору. Время было неприемное, но старушка-вахтерша пропустила ее. Вера сунула ей в карман халата шоколадку и побежала на третий этаж.

Палата была пуста. Окно распахнуто. У Веры потемнело в глазах. Она швырнула на пол пакет с передачей, зазвенели банки, раскатились апельсины. Затаив дыхание, Вера подошла к окну и выглянула, ожидая увидеть распростертое тело в сиротской пижаме. Под окном цвели одуванчики и ходили жирные больничные коты.

Вера бросилась в коридор. Ноги ее подкашивались. Она хотела крикнуть, позвать на помощь, но горло перехватила судорога. Никого не было видно. Из ординаторской доносились взрывы хохота. Вера решительно открыла дверь, намереваясь устроить разнос бездушному медперсоналу.

И обомлела. Сначала она подумала, что глаза обманывают ее. Но нет. Это был Егор! Он сидел на столе, отодвинув груду историй болезни, с сигаретой в одной руке и банкой пива в другой. Он только что рассказал анекдот. Ржали врачи, хохотали медсестры, нянечка, уронив швабру, помирала от смеха. Егор помахал рукой, требуя тишины, и начал следующий анекдот:

– Лежит мужик с неспецифическим язвенным колитом, помирает, и просит: “Доктор, запишите, что я умер от сифилиса”. “Зачем это вам?” – удивляется врач. “Хочу умереть мужчиной, а не засранцем!”

Народ застонал от смеха. Особенно выделялся сочный басок лечащего врача.

Вера знала этот анекдот. И все остальные тоже. Егор был кладезем специфических медицинских баек, понятных только своим, посвященным. За это его обожали в институте…

Лечащий врач расставлял шахматные фигуры на доске, все еще продолжая посмеиваться. Приглашающе помахал Егору:

– Ну что, матч-реванш? Надо мне отыграться, а то прямо спать вчера не мог от злости – как ты меня на эту трехходовку поймал! Примитивно ведь, как ребенка!

Егор кивнул ему:

– Сейчас! Вот еще кое-что из жизни проктологов…

Слушатели затихли в ожидании.

– Это не анекдот, это частушки. Так сказать, народное творчество… – Егор обвел взглядом присутствующих и запел тоненьким голоском, подперев ладонью щеку, пародируя деревенскую манеру:

 
Сидит в беленьком халате,
чистит инструменты.
Через ж… влез в науку,
стал интеллигентом!
 

Ординаторская взорвалась таким хохотом, что зазвенели стекла. Веру никто не замечал. Она тихо прикрыла дверь. Егор орал, перекрывая общее буйное веселье:

– Я еще могу! Хотите?

– Хотим! Хотим! Давай! – разноголосо отвечали благодарные слушатели.

Вера шла по коридору, и гнев душил ее. Она вдруг все поняла: и улыбки медсестер, и горестно-сочувственное лицо лечащего врача, и остекленевшие глаза Егора… “Дура, какая же дура!” – кричал внутренний голос. Кого пожалела, ради кого оттолкнула любимого человека! Шут гороховый, клоун, симулянт! «Да, объегорили тебя, Верочка, – подумала она и невольно улыбнулась каламбуру. – Ну, нет худа без добра, – успокаивала она себя. – Не надо теперь тащиться в клинику через всю Москву с двумя пересадками, готовить по ночам паровые котлетки… Займусь делом. – Так утешала она себя, а на душе скребли кошки. Пустота в ее сердце разрасталась… – Андрей, Андрей… Неужели все кончено?»

Вера выбежала на улицу. Она шла, тоненькая, стройная, высоко подняв голову. Кто бы мог подумать, скользнув беглым взглядом по этому спокойному лицу с удивленно приподнятыми бровями, с легкой доброжелательной улыбкой на свежих губах, не тронутых помадой, какой черный тяжелый камень придавил ее сердце, какое отчаяние затмило всю ее жизнь?

* * *

Адвокат Иванов подъехал к загородному дому Алисы. Ворота были приоткрыты, и это Иванову не понравилось. Он завел машину и старательно закрыл за собой ворота. Огляделся. Садовый гипсовый гном валялся поперек дорожки, давно не стриженный газон зарос сорняками, машина Алисы наполовину высовывалась из гаража. Иванов вздохнул, загнал машину в гараж, закрыл ее, опустил дверь гаража и проверил замок. Ключи от Алисиной “вольво” он взял с собой, пробормотав при этом несколько нелестных слов о женщинах за рулем и о женщинах вообще.

Дом показался нежилым. На кухне – горы грязной посуды, пыль. Иванов поднялся на второй этаж. В зимнем саду из горшков и кадок торчали засохшие растения. Иванов нахмурил лохматые короткие бровки, осуждающе покачал головой, попытался поднять мраморного амура, чей разбитый лук попал ему под ноги, но потом безнадежно махнул рукой и пошел дальше.

По спальне словно ураган пронесся. Все было скомкано, смято, разбросано. На неубранной кровати сидела, поджав ноги, Алиса, увешанная драгоценностями. Сверкали бриллианты, сапфиры, изумруды, матово переливался крупный ровный жемчуг, тяжело звякало золото. Пьяный языческий божок в грязной ночной рубашке. Перед ней стояла раскрытая малахитовая шкатулка, из которой Алиса доставала все новые украшения. Она бормотала, не забывая отхлебывать из тяжелой квадратной бутылки:

– Это мы в Париже купили… – Она разглядывала изумрудное колье, поворачивая его в солнечных лучах, любуясь глубоким таинственным блеском чистых камней. – На улице… улице… как же она называлась? Фонтеню… ню… Фонтене-о-Роз? Тьфу, язык сломаешь. А хозяин говорит: “Дорого! Это вам не по карману!” А Андрей ему: “Для моей жены ничего не может быть слишком дорого. Заверните!” Ка-ак они нам кланялись! – Алиса захихикала. Она старательно приладила колье поверх двух жемчужных ожерелий и нескольких золотых цепей.

Иванов покачал головой:

– Алисочка, нельзя же так распускаться! Надо взять себя в руки…

Он попытался отнять у нее бутылку. Не тут-то было. Завязалась молчаливая борьба. Алиса рванула свою “Белую лошадь”, струя виски хлынула на постель, на стену и на безупречный костюм адвоката. Злоба сверкнула в его маленьких глазках, но он сдержался. Полез в “дипломат”, достал бумаги. Оглянулся – куда бы положить, не нашел ни одного хотя бы относительно чистого и сухого места, поморщился и веером развернул их перед Алисой.

– Все улажено. Не хочу хвастаться, но я защищал твои интересы, как лев. Не уступил ни пяди. – Иванов улыбнулся самодовольно и уточнил: – То есть ни копейки. Значит, так. Этот дом со всей обстановкой, машина и гараж отходят тебе. – Он взглянул на свою клиентку, ожидая выражений восторга и слов благодарности, но Алиса тупо смотрела в стену, обеими руками судорожно ухватившись за бутылку, как за последнюю спасительную соломинку. Иванов поджал губы и продолжал с меньшими эмоциями: – Драгоценности и меха остаются у тебя. Все судебные издержки, – тут лицо Иванова просияло профессиональной гордостью, – расходы по бракоразводному процессу и налоги платят они. Ну как?

Алиса молчала. Иванов потряс ее за плечо. Она очнулась и посмотрела на него, будто только что заметила.

– Где Андрей?! – крикнула Алиса и пристально, жадно, требовательно уставилась на адвоката.

– Не знаю, – честно ответил Иванов. – Я с ним не встречался. Мы с Гольдблюмом двое суток, не разгибаясь, пункт за пунктом, каждую запятую…

– Где Андрей? – прервала Алиса поток адвокатских самовосхвалений. Голос ее был холоден и надменен.

– Нету его в Москве, нету! – вскипел адвокат. – Искал я. Нигде нету. Две недели назад уехал за границу. А куда именно – даже мать не знает.

– Один… или с этой?

Иванов понимающе усмехнулся:

– Один.

– Бросил, значит, – удовлетворенно констатировала Алиса и допила то, что было в бутылке. Внимательно осмотрела сосуд, убедилась, что бутылка совершенно пуста, и, словно обидевшись – “Предательница! И ты туда же!” – швырнула прямо в зеркало. Осколки брызнули по всей комнате.

Адвокат отпрыгнул с неожиданной ловкостью и заорал:

– С ума сошла?! Подписывай! – И сунул ей под нос бумаги.

Алиса выкарабкалась из постели, шатаясь, добрела до окна и выглянула, словно все еще надеясь, что где-то там прячется Андрей, готовя ей приятный сюрприз… Но никого не было ни в доме, ни на участке – только она и ее адвокат. Алиса повернулась к нему и ощерилась в злой усмешке.

– Не буду. Он вернется. И я все ему прощу. И мы поедем в Париж! На Фонтене-о-Роз! – Она икнула, одернула ночную рубашку и посмотрела на адвоката свысока, уже как бы из Парижа, с Эйфелевой башни.

Иванову стало нехорошо и захотелось как можно быстрее убраться отсюда.

– Подпиши, – ласково пропел он. – Доверься мне. Так надо.

– Не надо, – ответила Алиса. – Если подпишу, он не вернется. Никогда!

Иванов схватился за голову и с размаху уселся на кровать, усеянную осколками, кольцами и залитую спиртным.

– Василиса! – прошептал он. – Брось прикидываться! Драма у нее! Истерика у нее! Подписывай, дура! Развод уже оформлен, и твоя неграмотная закорючка никому не нужна. Но если ты не подпишешь все документы сегодня до полуночи, ты лишаешься всего, даже этой грязной ночнушки. Как сказал Гольдблюм, голой пришла, голой и уйдешь.

Алиса отошла от окна, накинула пушистый халат с меховой отделкой, туго завязала пояс и спросила совершенно трезвым, ясным голосом:

– Что, есть такой пункт – “до полуночи?”

– А я о чем говорю! – Иванов перелистал бумаги и отчеркнул ногтем нужную строчку.

Алиса наклонилась, внимательно прочитала, шевеля губами. Потом просмотрела остальные пункты… И подписала каждый лист.

Иванов кинулся на документы, как лиса на цыпленка. Он проворно спрятал их в “дипломат”, защелкнул все замочки и облегченно вздохнул.

– И еще одно дельце. Совсем пустяковое.

– Какое? – тяжело и холодно процедила Алиса.

Иванов скромно улыбнулся.

– Мой гонорар.

Алиса ответила ему тоже улыбкой – открытой, детской, наивной, знаменитой своей улыбкой, когда-то покорившей Андрея, а потом и многих других… Улыбнулась и удивленно спросила:

– Ты читал мои документы?

– Конечно, читал, – пробормотал Иванов, чуя подвох. – Я же сам и составлял…

– Плохо читал, – сочувственно вздохнула Алиса. – Там же русским языком сказано – все расходы по бракоразводному процессу отнесены на счет ответчика. Вот к ним и обращайся. Иди к Гольдблюму, попроси. Он даст, я знаю. Сколько там полагается в день среднему адвокату? – Она выделила голосом словечко “среднему”. – Семнадцать тысяч?

Иванов побледнел, прикусил губу. Мелкий холодный пол выступил на его невысоком лбу.

– Та-ак… – протянул он. – Приехали… Ах, ты, сучка! – И неожиданно для себя самого вдруг расхохотался. Он был вовсе не дурак, Иванов, и умел ценить оригинальные решения. Кроме того, в его положении следовало позаботиться о вещах поважнее денег – о репутации, например. Поэтому он смеялся от души. – Молодец! Далеко пойдешь! Ладно, мне твоим адвокатом уже не бывать, а вот против тебя поработать – с удовольствием. Не последний ведь раз разводишься, девочка. У меня время есть, подожду. До встречи!

– А пошел ты! – хмыкнула Алиса, достала из-под подушки другую бутылку, прижала ее к груди и хитро улыбнулась.

Иванов почему-то разозлился.

– Что ты изображаешь? – рявкнул он. – Теперь-то можешь не играть, какой тебе толк передо мной притворяться? Не пьешь ведь ты, дешевка!

– Кто знает… У меня горе… – загадочно пролепетала Алиса, опять превращаясь в измученную, обезумевшую от всех несчастий и обид девочку, которая трогательно, жалко и отвратительно напивается первый раз в жизни и медленно сходит с ума… Трагическая героиня икнула, покачнулась и зазвенела цепями и браслетами.

– Тьфу! – плюнул адвокат и пошел.

Впрочем, на пороге он оглянулся. Ему вдруг стало интересно, как выглядит Алиса, когда на нее никто не смотрит. Но тут он просчитался: она ни на шаг не вышла из своего образа и одарила его на прощание слабой блуждающей улыбкой. Алиса знала, что ни один мужчина не уходил от нее, не оглянувшись…

Утром Вера пришла в лабораторию. Ее встретил Васька, мрачный, на себя не похожий.

– Все! – сказал он вместо приветствия. – Все, Вера Станиславовна! – Подумал и тихо выругался.

– Василий! – возмутилась Вера. – Ты почему ругаешься?

Васька вынул из карманов сжатые кулаки, посмотрел на них, потом с наслаждением врезал кому-то невидимому под дых, пнул еще этого невидимого, похоже, упавшего на пол от его удара… И ответил Вере очень странно:

– Чтоб не плакать!

– Лучше плачь, – пошутила Вера. – Слезы тебе к лицу.

Васька заплакал, не переставая, впрочем, ругаться самыми неприличными словами. Он шмыгал носом и утирал слезы рукавом зеленого халата. Этот фонтан нельзя было назвать скупой мужской слезой… Вера испугалась не на шутку. Она схватила Ваську за плечи и тряхнула, приводя в чувство:

– В чем дело?! Рассказывай!

Васька, заикаясь и всхлипывая, провыл:

– Закрывают нас, Вера Станиславовна. Разгоняют! Только жизнь наладилась. Мышей получили… Я им имена дал! Халаты новые у всех. Вакцина-то как себя показала! Чуть-чуть еще почистить, чтобы уж без всяких побочных эффектов – и о’кей! На мировом уровне! Такую серию опытов начали… И вот… Все прахом! – Васька нашел наконец грязный носовой платок и трубно высморкался.

У Веры мурашки побежали по спине. В сущности, она давно ждала этого. Финансовые дела института ухудшались с каждым днем, и слухи о закрытии лаборатории и сокращении штатов носились непрестанно. И все-таки Вера надеялась: еще хоть годик, хоть пару месяцев… Она прикрикнула на расклеившегося Ваську, который утратил все свое чувство юмора:

– Да с чего ты взял? Что за сплетни? Нас уже сто раз закрывали и ничего, работаем!

Васька обреченно свесил голову.

– Нетушки, Вера Станиславовна, на этот раз точно. Чует мое сердце. И сон нынче нехороший приснился. Ворочался-ворочался, под утро еле-еле…

Раздраженная Вера прервала его жалобы:

– Да ты дело говори! Сон-то при чем?

Васька удивился ее непониманию:

– Как это при чем? Сон в руку! Заходит наш директор и с ним вся свита, и завкафедрой, и зам по науке, и даже завхоз…

Вера досадливо поморщилась.

– Это ты мне сон рассказываешь?

– Да нет! Утром сегодня заходят. Сюда. Директор сто лет к нам не заглядывал. Чего он тут потерял? Мы же не импотенцию лечим, не бюсты выращиваем. Занимаемся чистой наукой, даже спирта не просим – мышей протирать. Одно слово – бесперспективные!

– Ну?! – насторожилась Вера.

Васька попил водички из-под крана, плеснул в разгоряченное, зареванное лицо и продолжил рассказ:

– Всю обнюхал, везде лазил, мышей щупал, вакцину разглядывал. Забрал лабораторные журналы за последние полгода, описание экспериментов и всю вакцину. А шкафы опечатали.

Вера огляделась и поняла, что Васька не врет.

– А где все, где народ?

– Ну, так работать-то нельзя! – удивился Васька ее непонятливости. – Народ и разбрелся кто куда. Я один остался. Мышей покормлю, клетки почищу. – Тут Васька набрел на волнующую тему и решил, что самое время высказать свои заветные мысли. – Между прочим, мыши не казенные, а наши личные. Презент от спонсора, помните? Тут уже некоторые наведывались… Вас, мол, все равно закрывают, так не пропадать же добру. Раскатали губы! А вот вам! – Васька энергичным жестом выразил свое отношение к негодяям, алчущим чужих мышей. – Вера Станиславовна, если нас разогнали, я мышей себе возьму. Ладно? У меня комната большая, солнечная. И соседи добрые… Может, уже начать вывозить? – Васька огляделся, считая клетки и прикидывая, сколько придется сделать рейсов.

Вера дернула его за рукав и попросила:

– Василий, сбегай посмотри, может, уже висит приказ о нашем увольнении?

Васька усмехнулся:

– Бегал уже. Не висит. Только это ничего не значит. Может, машинистка заболела.

Зазвонил телефон. Вера вздрогнула и испуганно посмотрела на черный аппарат. Васька пошел к телефону, на ходу шепотом спрашивая:

– Вы уже пришли или как?

– Пришла, – обреченно махнула рукой Вера. – Чего уж там, перед смертью не надышишься.

Васька снял трубку, послушал, покивал и сказал:

– Хорошо, я передам, как только увижу… – Положил трубку и обернулся к Вере. – Я вас вижу?

– Видишь, видишь, – вздохнула Вера. – Наверх вызывают? – И попыталась пошутить: – С вещами?

Но весельчак и шутник Васька на этот раз не поддержал ее иронического тона, ответил мрачно и даже скучно:

– Велели без вещей и быстро.

Вера еще раз оглядела лабораторию – для постороннего человека это была всего лишь комната, тесно заставленная шкафами, столами и клетками, пропитанная запахами, скорее неприятными, – эфира, карболки и жизнедеятельности лабораторных животных… Но для нее это был большой и очень важный кусок ее жизни, поле битвы, где немало потерпела она поражений, но случались и невидимые миру победы. Вера вздернула подбородок и сказала, стараясь выглядеть как можно более решительной и независимой:

– Ну, пойду.

Васька открыл шкафчик, пошуршал там.

– Валерьяночки налить? Сто грамм для храбрости…

– Не употребляю по утрам, – из последних сил пошутила Вера и отправилась к директору.

В приемной она по лицу секретарши попыталась угадать судьбу своей лаборатории, но та болтала по телефону и только махнула рукой: мол, проходите, ждут.

Вера с замиранием сердца вступила в святая святых – кабинет директора. Кабинет вовсе не свидетельствовал о бедственном положении института – импортная мебель, японский телевизор, шведский холодильник, мягкие ковры… Директор, стареющий лев с пышной серебряной гривой, в дорогом костюме и тяжелых очках, придающих его простоватому лицу значительность, говорил по телефону. Он указал Вере на кресло и продолжил сладким голосом, какого Вера у него никогда раньше не слышала:

– Да, да, конечно! Вот она как раз пришла. Ждем, ждем, с нетерпением!

Он положил трубку, лицо его сразу изменилось. И заговорил он другим голосом, сухим, строгим.

– Я ознакомился с результатами работы вашей лаборатории. Удовлетворительно. Хотя манера ведения записей слишком вольная…

Вера вспомнила Васькины шуточки и рисунки на полях лабораторных журналов и покраснела.

Директор продолжал:

– Но поработали вы неплохо. Я доволен. Я всегда считал вас перспективным специалистом. Вообще, это всегда была моя магистральная линия – ставить на молодых.

Вера облегченно вздохнула. Значит, все-таки не закрывают. Директор помолчал, сурово глядя на нее поверх очков, прокашлялся и объявил: