Текст книги "Туристы"

Автор книги: Кристин Валла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Себастьян бросил на нее скептический взгляд:

– Ты их когда-нибудь пробовала?

– Это, по-моему, деликатес, так ведь?

– Для кого как.

Она сделала вид, что не расслышала его ответа. Устриц добывают из моря, их подают сырыми, значит, они безобидны. Себастьян заказал бутылку вина. Он поднял бокал и с улыбкой сказал:

– Твое здоровье!

– Твое здоровье! – повторила Юлианна.

Она осторожно сделала маленький глоток. Он опять начал расспрашивать про ее жизнь в Париже, о ресторанах, мимо которых она проходила несчетное число раз. Ни в одном она ни разу не побывала, но не говорить же ему! Она принялась расписывать свою историю, чтобы звучало поинтересней. Окончив рассказ, она почувствовала, что устала. Она хочет домой! Поспать!

Принесли устриц. Они лежали в большой миске, серые и блестящие, дожидаясь, когда их вынут из воды. Себастьян покосился на нее, когда она вынимала первую. Она поднесла раковину ко рту и втянула в рот устрицу. Ей не понравилось. Честно говоря, устрица была совсем невкусная. От пережитого ощущения, когда она почувствовала у себя во рту это создание, это мертвое, безвольное тело, ей сделалось нехорошо. Ей захотелось выплюнуть устрицу, но это значило потерять лицо, и она принялась тщательно пережевывать. Ощущение было, как будто ешь внутренний орган, мертвое человеческое сердце.

– Ну а потом, когда старушка скончалась? – спросил Себастьян. – Что было потом?

– Тогда я уехала домой, – сказала она. – Удрала, поджав хвост.

– Никогда не поверю!

– Именно так!

– В Париже у тебя появилось много друзей?

– Только один. Парень из Ирландии. Мы провели вместе некоторое время, перед моим отъездом домой. Мне он нравился, так что не в этом дело, но так уж вышло, что все равно бы у нас ничего не сложилось. А общаться на расстоянии я не умею.

– Вы больше не поддерживаете отношений?

– Нет! Толку-то что? В Париже нам было хорошо вдвоем, и на том спасибо. Не каждый роман должен длиться всю жизнь, правда?

– Ну конечно же нет! Главное, у тебя остались приятные воспоминания.

* * *

– Точно!

Принесли горячее. Юлианна посмотрела на свой кусок мяса с сочной подливой. Она начала отрезать большие куски и медленно, сосредоточенно жевать. Каждый кусок падал на дно желудка тяжелым булыжником и лежал там, не давая ей вздохнуть. Себастьян говорил что-то о Лондоне. Он усердно жестикулировал, руки его так и порхали во все стороны, как будто он отбивался от роя комаров. В завершение он подозвал официанта с тележкой, на которой стояли десерты. Тележка припарковалась возле их столика, словно двухпалубный корабль, снизу доверху нагруженный сластями. Юлианна взглянула на десерты. Они так и подмигивали ей, так и заигрывали, словно упрашивая, чтобы их выбрали: «Ну, возьми же меня! Попробуй меня! Скушай меня!» И ей хотелось похватать их, запихать в рот все, что там было: шербет, шоколадный пудинг, сладкие пирожные. Много-много еды! Своего рода наркотики.

– Возьми что-нибудь на закуску! – сказал Себастьян. – Хоть немножко!

Она потрясла головой и опустила глаза. Невозможно! Стоит только начать, и ей уже будет не остановиться. Тут можно только все или ничего. Как он не понимает!

– Ну хорошо, – согласилась она.

Она съела кусочек шоколадного торта, торопливо, пока не успела передумать. И сразу почувствовала, что дала себя провести. Она пододвинула к себе сигареты и быстро закурила. Помолчала, прислушиваясь к себе, к ноющей пустоте, где чего-то не хватало. Только тут она обратила внимание на скатерть, лежавшую на столе. Ее украшал розовый набивной рисунок. Билетики метро. Расписания поездов. Карта Парижа. Она дотронулась пальцем до карты и провела им вдоль Сены, мимо собора Нотр-Дам, через остров Святого Людовика и затем вдоль бульвара Генриха IV. Палец замер у Бастилии.

– Юлианна, – окликнул ее Себастьян. – Хочешь об этом поговорить?

Она отняла палец от карты:

– Тут не о чем говорить.

Он глядел на нее дружелюбно. Под этим взглядом она чувствовала себя совсем беспомощной. Улучив момент, когда он заказывал кофе, она, попросив извинения, спустилась в цокольный этаж, где были туалеты. Заперев на всякий случай дверь кабинки, она встала на колени и засунула в горло палец. Коленям было больно. В горле тоже. Кисло-сладкая вонь заполнила помещение. Палец выполнил свою работу основательно, вычистил все до донышка. Организм поднял возмущенный протест, но она не обращала внимания, уже привыкла за это время. Она снова засунула палец поглубже, пища выскочила, выступили слезы. Наконец она почувствовала себя очищенной. Она подошла к умывальнику, прополоскала рот, подправила размазавшуюся косметику. Затем постояла минутку с закрытыми глазами, тяжело дыша, смотреть ни на что не хотелось. Перед зажмуренными глазами стояла картина, от которой в мыслях начинался пожар. Черный взгляд, сведенные в тонкую полоску губы и голос, который произносит: «Ты мне не нравишься».И рядом маленький мальчик, улыбающийся, смеющийся, так и не сказавший «прощай».

Зайдя в «Осло-сити», Себастьян попал в толчею. Он зашел, чтобы спрятаться от метели, плечи его покрывал слой снега, который медленно начинал таять. Вокруг кипело торговое празднество, захватившее три этажа. Мимо мелькали люди с полными руками пакетов, на всех лицах радостное упоение мешалось с отчаянием, народ на ходу глотал недожеванные булочки и куски пиццы, спеша отхватить еще что-нибудь по дешевке. Вздохнув, Себастьян засунул руки в карманы. Январская распродажа была ему не слишком интересна. Его гардероб состоял из джинсов с вязаным свитером в резиночку и теплой непродуваемой парки. Все в нейтральных тонах, чтобы не бросаться в глаза.

Он поднялся на эскалаторе на второй этаж и направился в парикмахерский салон в самом конце галереи. За кассой сидела девушка с черными как смоль волосами, она жевала резинку, листая модный журнал. Себастьян кивнул девушке и заглянул в глубину салона, отыскивая знакомое лицо. Оглядев два ряда кресел, он обнаружил перед гигантским зеркалом в золоченой раме ту, кого искал.

– Марта! – окликнул он ее и помахал рукой.

Веснушчатое лицо Марты Хейер расплылось в улыбке.

– Себастьян! – откликнулась она и отложила совок. – Давненько тебя было не видно. Хочешь подстричься?

– Если у тебя найдется время.

– Полчасика есть.

Он улыбнулся и сел в кресло. Марта накинула на него пелерину и повела к раковине. По волосам заструилась вода, и пальцы Марты принялись массировать кожу головы. Он закрыл глаза. Себастьян был знаком с этой подругой Юлианны почти так же давно, как с ней самой. Обыкновенно там, где Юлианна, была и Марта. Он даже помнил тот день, когда она решила стать парикмахером. Это не было ее мечтой, а просто наиболее удобный путь, потому что вообще Марта не хотела никакой профессии. Она мечтала о том, чтобы зарабатывать как можно больше денег, тратя на это как можно меньше времени и усилий. Деньги ей нужны были, чтобы путешествовать. Марта мечтала собственными глазами повидать то, на что засматривалась в познавательных программах Норвежского государственного телевидения. Она хотела побывать в австралийской глубинке, в саваннах Африки, в джунглях Бразилии и храмах Гватемалы, чтобы увидеть все на самом деле. Поэтому она выучилась на парикмахера, ведь ножницы можно куда угодно взять с собой. С тех пор она с ножницами в руках объехала чуть не весь свет. Она делала перманент на дому во Французской Гвиане, красила волосы на Мадагаскаре, подстригала ребят, топающих с рюкзаком за плечами, во Вьетнаме, брила серфингистов на южном побережье Австралии. Стрижка волос производилась за натуральную плату в виде книжек в мягкой обложке, пляжных топчанов или банки холодного пива. Одни клиенты становились спутниками в путешествии, другие партнерами по постели. Как правило, это были туристы-одиночки, к которым давно не прикасалась рука человека. Тут появлялась Марта и брала их в оборот.

– Ну, как ты? Успела куда-нибудь съездить с тех пор, что мы не виделись?

– Осенью на две недельки – больше не получалось – смоталась в Барселону, у меня там друзья. Неплохо съездила. Особо не старалась всюду поспеть, так – посмотрела парочку выставок, побывала кое на каких праздниках, познакомилась с нормальным парнем. Адрес его, конечно же, затеряла, как только вернулась. Но, может, оно и к лучшему.

Марта рассмеялась, как всегда, легко и без всякого напряжения. Они вернулись к зеркалу, и она принялась орудовать гребешком.

– Думаю скоро опять куда-нибудь отправиться. Не решила только куда. И потом, я сейчас сомневаюсь, можно ли мне уехать, мы ведь снимаем сейчас квартиру на пару с Юлианной.

– Это почему же ты сомневаешься?

– Да она какая-то не такая. Ты что, не видел ее?

– Видел, – сказал Себастьян. – Она очень уж похудела.

Марта кивнула и взяла ножницы, они клювиком защелкали над его головой.

– Ее что-то мучает, а что, я не имею представления. Да она и сама, наверно, не знает. Иногда она плачет по ночам, прямо-таки навзрыд. А бывает, я слышу, как она ходит ночью по квартире. Похоже, ей не спится.

– Она рассказывала о какой-то старушке в Париже, которая внезапно умерла, – сказал Себастьян.

– Да, – кивнула Марта. – Юлианна все время вспоминает эту мадам Чичероне. Еще она упоминала Шона.

– Это парень из Ирландии?

– Он самый. Первый возлюбленный Юлианны. У них была любовь, настоящий роман по полной программе. Он обещал поддерживать с ней связь, но оказалось, что только на словах. Юлианна написала ему три письма, а он ни на одно не ответил.

– Так, значит, у нее любовные переживания?

Марта покачала головой:

– Нет. Тут что-то другое.

Себастьян посмотрел в зеркало на Марту. На этот раз в виде исключения она была немногословна и явно не собиралась ничего больше говорить. Обычно в таких случаях она любила порассуждать и, не смущаясь, совала нос в чужую жизнь, пересуживая ее с каждым, кто попадался на ее пути. В парикмахерском кресле человек переставал быть просто клиентом; он становился источником романа с продолжениями, очередной истории из повседневной жизни. Но когда дело касалось Юлианны, Марта была нема как могила. Она стряхнула у него с шеи обрезки волос и сняла накидку. Он поднялся с кресла и, серьезно взглянув на Марту, спросил:

– Скажи мне, Марта, о чем так упорно молчит Юлианна?

Марта опустила глаза, помолчала и наконец сказала:

– О семействе Жилу.

Юлианна в розовом шерстяном пальто шла по улице Соргенфригата. Развесистые березы склонялись над тротуаром. Юлианне казалось, что их белые стволы так же продрогли, как она. Дело было под вечер. Весь день она просидела в читальном зале. В животе бурчало. Под множественными слоями одежды слышались басовитые звуки. Она пропустила завтрак и ленч, но решила, что у мамы, так и быть, поест, чтобы не приставали. Сначала Юлианна надолго потеряла чувство голода, а когда оно вдруг нашлось, она не желала его признавать. Голод ей мешал. Он вытеснил горе – бесприютное горе, лишенное права на существование! Изо дня в день она носила в душе все ту же тоску и печаль. Но она не знала, о чем тоскует и о чем печалится. Да, мадам Чичероне умерла, а Шон не пишет. Но ведь люди все время уходят от нас; время выхватывает их на бегу, как, например, тогда, когда дал течь танкер у Шетландских островов, или когда во время террористического акта в Кашмире погибли пятьдесят три человека. А она, Юлианна Бие, идет себе, как ни в чем не бывало, и у нее только одна забота – как бы нечаянно не поскользнуться. У них с Мартой квартирка в Тэйе-не, где они обитают вдвоем на девяноста квадратных метрах жилой площади. Дома у нее стоит набитый едой холодильник. В западной части Осло есть родители, и каждое утро она получает с доставкой на дом все новости, какие произошли в мире.

Как хорошо живется Юлианне!

Это и было самое печальное.

У Юлианны болит голова. Это хорошая боль, с которой не надо разбираться, как к ней отнестись. Она свернула налево на Шэнингсгате и направилась к угловому магазину. Витрины «Тоника Винтедж», как всегда, были забиты всяким барахлом. Юлианна отворила дверь и чуть не упала, споткнувшись о миску с кормом. С пола на нее обиженно смотрел Шанель II.

– Успокойся, пожалуйста, – сказала ему Юлианна. – Никто тебе не помешает лопать.

Шанель II чихнул и потрусил под прилавок. Юлианна поднялась по лестнице в «бесстрессовую зону», где возле камина сидела Бритта Бие. Мать встретила ее улыбкой. Вошла младшая продавщица «Тоники» с чашкой кофе, поставила хрупкое изделие на журнальный столик. Юлианна стоя отпила глоток и замерла перед камином, глядя на огонь.

– Хочешь печенья? – спросила мама.

– Нет, спасибо, – отказалась Юлианна.

– Ты с каждым приходом выглядишь все тоньше.

– Вовсе нет.

– Ты думаешь, я не вижу?

Вместо ответа Юлианна только пожала плечами, снова наступило молчание.

– Сегодня заходил Себастьян. Он хотел видеть тебя, но я сказала, что ты в университете.

Скрестив на груди руки, Юлианна продолжала пристально разглядывать пламя в камине:

– С чего это он вздумал искать меня здесь? Мне двадцать лет. Господи, с какой стати мне еще жить дома!

– Ты же знаешь, испанцы так не считают. Там до свадьбы живут у родителей.

– Себастьян же не живет.

– Я сказала, что ты ему позвонишь.

– Почему ты за меня обещала?

– Но вы же всегда проводили вместе все время, когда он приезжал.

Юлианна отошла от камина и села на диван. Вошли несколько покупательниц, стряхнули снег с воротников и сняли перчатки, чтобы пощупать одежду. Старые костюмы в клеточку от Шанель висели рядом с дешевыми изделиями из синтетики.

– Просто когда долго с кем-то не встречался, выходит какая-то бестолковщина, не знаешь, о чем с человеком разговаривать, одни только общие слова. И мне уже надоело говорить о Париже.

– Я тебя понимаю.

Юлианна встала и надела куртку. Бритта собрала со стола чашки и понесла на кухню. Перед музыкальным автоматом, зацикленным на Берте Бакараке, топтался Шанель II.

– Тебе лучше сидеть дома, – тихо сказала ему Юлианна. – На улице ты промерзнешь до костей, вон какой худющий.

Они перешли через дорогу, и Юлианна отперла входную дверь. У нее по-прежнему, как в детстве, был свой ключ от дома. Родительский дом был всегда для нее открыт. Но все равно это было не то, что раньше. Теперь она приходила сюда как гостья.

– Я выну почту, – сказала Бритта и направилась к зеленым ящикам.

«Вот и доказательство», – подумала Юлианна. Ключа от почтового ящика у нее уже не было. Да и зачем этот ключ, если на этот адрес ей никто не пишет? Никто ей не пишет ни на какой адрес, так что нечего ожидать. Она посмотрела на двор, где росла одинокая березка, совсем еще молоденькая. Раньше, когда тут жила Юлианна, на дворе росло другое дерево. Его посадил дедушка, каменщик Лоренц Захария Бие. Старая береза простояла на дворе пятьдесят лет, она пережила нацистов и те слова, которые Юлианна вырезала на ее коре. А потом в ней завелась гниль, наползли насекомые, стали обгладывать ветки, и березу пришлось срубить. Юлианна помнила тот день, когда она наблюдала из окна, как рубили березу. От нее остался только пенек, и годовые кольца на пеньке, по которым можно было узнать ее возраст, сколько она всего пережила.

– Ну что, писем, кажется, нет? – спросила Юлианна. – На мое имя ничего не пришло?

– Нет. А почему ты вдруг спрашиваешь?

– Да так просто.

Они поднялись по лестнице на четвертый этаж и вошли в красную дверь. Юлианна положила перчатки на тумбочку и сняла ботинки. В коридоре висели в ряд фотографии в рамках. Родители на фоне статуи Свободы. Отец на Китайской стене. Юлианна с Гарретом перед церковью Иглесиа-дель-Мусео в Севилье.

«Гаррет», – вяло подумала Юлианна.

Она ему не писала, он ей тоже. Она вошла в гостиную, там было светлее обычного. Рождественские гардины лежали стопкой на столе. Новые портьеры красного бархата были наброшены на спинки кресел.

– Начну после полудня, – сказала Бритта и направилась в кухню. – Посиди пока, отдохни.

– Красивые гардины.

– Правда же? Пора начинать зиму.

Юлианна кивнула и поглядела на новые гардины. Мама всегда говорила так, словно это не природа, а она сама определяла смену времен года. Для зимы требовались тяжелые винно-красные занавеси и кипарис на подоконнике. Для лета полагались мягкие тона, легкие занавески и ноготки. Осенью тоже оставались легкие занавески, но все было уставлено вазами с изобилием фруктов. А затем наконец им на смену приходило великолепие торжественного рождественского гарнитура.

Бритта любила наводить красоту, а Андерс любил путешествовать. Это был пожизненный альянс декоратора с личным оптовиком. Он пропадал на несколько недель, а затем возвращался домой с таиландскими шелками, декоративной плиткой из Марракеша, из Франции – с лиможским фарфором, золотом из Средней Азии, коврами из Пакистана, медными масками из Африки и лаковыми ширмами из Китая. Он сдавал привезенные товары как профессиональный курьер, словно действительно ездил за ними, выполняя ее заказ как нанятый агент по поставке домашних украшений. Бритта принимала приношения всегда одинаково – благодаря за них быстрым поцелуем и бурными восторгами. Затем Андерс удалялся в свой рабочий кабинет, где в темпе стаккато отстукивал на пишущей машинке свои путеводители. В обыденной жизни эти двое вращались один вокруг другого, осуществляя свои собственные проекты. Она занималась домашними хлопотами, он – остальным миром.

– Еда поспела, – крикнула Бритта из кухни.

– Иду! – откликнулась Юлианна.

Она встала и, выйдя в коридор, бросила быстрый взгляд в зеркало. Уверенная, что ничего еще не готово, она пошла в сторону кухни. По пути ей пришлось миновать свою прежнюю детскую комнату, она остановилась на пороге и окинула ее взглядом. На стенах висели плакаты с Мелом Гибсоном и Робертом Дауни-младшим. Возле кровати громоздилась большущая стопка «Де Нюе». Все было уставлено кубками и медалями за теннисные чемпионаты, лыжные гонки и гандбольные турниры. Она прислонилась к дверному косяку и постояла, засунув руки в карманы Неужели она действительно захотела уйти от всего этого? Нет. Но вернуться было бы унизительно. Теперь у нее было другое, взрослое жилье. Но там она не находила покоя. Покой остался тут, где время остановилось, где каждый предмет был сувениром из ее детства.

Юлианна не подавала о себе вестей. Себастьян целыми днями, лежа на диване, не сводил глаз с телефона. Временами телефон звонил, но всякий раз это оказывалась не она. Звонили Нурии, из трубки доносилось лопотание на непонятном языке. Наконец он не выдержал и решил отправиться на поиски сам. Он надел уличную куртку, в которой обыкновенно дежурил в засаде, и потрусил в сумерках по Вогтсгате. Стоял мороз, изо рта у него вырывались клубы пара, а губы одеревенели от стужи. Он не сможет говорить, не сможет даже открыть рот, но, впрочем, какое это имеет значение? Поговорить ему все равно не с кем. Юлианна не желает с ним знаться. Прошла уже неделя после их похода в «А Touch of France», но с тех пор она ни гу-гу. Несколько раз он сам пробовал позвонить, но трубку всегда брала Марта: нет, Юлианна не может подойти, она на работе, она в Блиндерне, она спит. Почему она сама не звонит ему? Он не вызывает у людей интереса? Стал скучным человеком? Наверное, так. Она побывала в Париже, познакомилась там с другими людьми, гораздо более интересными, чем Себастьян. Он стал ежегодной репризой, как телевизионная программа, которую постоянно крутят к Новому году. Она переросла его. Он ей надоел. Однако и такое объяснение казалось не совсем убедительным. Юлианна была не похожа на человека, перешедшего на новый этап развития, скорее она напоминала спрятавшуюся в свою раковину улитку. Может быть, ей нужна помощь? Может быть, он нужен ей сейчас как никогда? Ему надоело гадать, и он, решив выложить ей свои сомнения, на остановке Биркелунд сел в одиннадцатый трамвай. Если его опасения подтвердятся и она не хочет больше с ним дружить, то он, конечно, не будет к ней приставать. А если нет, то вот он тут и никогда не бросит ее в одиночестве.

В «Бахусе» было полно народу. У кассы даже выстроилась очередь, пирожные шли нарасхват; к прилавку то и дело подносили новые. На всех столиках горели лампочки, отражаясь в зеркалах. Себастьян облегченно вздохнул; очутившись в тепле, он снял куртку и принялся высматривать Юлианну. Ее нигде не было видно, ни среди столиков, ни за прилавком. Он поднялся по винтовой лестнице и поискал ее на верхнем этаже. И там нет. Тогда он наконец подошел к прилавку и спросил, где она.

– Юлианна? – переспросил паренек за кассой. – Пошла на мусорку.

– Это где же?

– С той стороны двора. Перейдешь через двор и поверни в сторону улицы Карла Юхана. Мусоросборник – под пасторской конторой. Иди через заднюю дверь.

Себастьян кивнул и вышел через черный ход. На него сразу пахнуло стужей, и он снова надел куртку. В темноте благолепно чернел собор. Золотые прожекторы подсветки отбрасывали на мостовую яркий свет. Впереди он увидел очертания идущего человека, волочившего за собой мешок с мусором. Она замедлила шаг и обернулась. У нее было другое лицо. Она перестала носить линзы и ходила теперь в очках. И никакой улыбки. Себастьян растерялся, не зная, что сказать.

– Тебе помочь? – спросил он.

Она пожала плечами и поставила мешок:

– Спасибо, не откажусь.

Он взялся за мешок. Тот оказался тяжеленный. Спускаясь с Юлианной по ступенькам, ведущим на улицу Карла Юхана, он бросил взгляд на огромную связку ключей в ее руке. Один ключ открывал помещение мусоросборника. Ей не пришлось долго перебирать связку. Они отперли дверь и очутились в старинной рыночной галерее, откуда на них пахнуло затхлым воздухом. В самом последнем помещении стояло четыре контейнера. Она кивнула на самый дальний:

– Вон туда!

Он кивнул и закинул мешок в контейнер. Они вышли из подвала, и она не забыла аккуратно запереть за собой дверь. Остановившись на полпути от церкви, она зажгла себе сигарету. С неба падал снег. Они спрятались под аркадой.

– Тебе не холодно? – спросил он ее.

– Я только на минутку.

– Смотри, как бы не заболеть.

Она пожала плечами и сунула ключи в карман передника. Глаза у нее почернели. В них пропала глубина, осталась одна лишь блестящая, хмурая поверхность.

– Я несколько раз пробовал до тебя дозвониться, – сказал он.

– Марта мне говорила. Прости, что не перезвонила. У меня скоро экзамен.

– Когда?

– Через три месяца.

– А как же ты успеваешь еще и работать?

– А куда от этого денешься! Надо же за квартиру платить и все такое, сам знаешь. На это много уходит.

Он задумчиво кивнул.

– Тебе, верно, скоро пора уезжать?

– Через четыре дня, – сказал он.

Она загасила сигарету и выбросила окурок в сугроб. Ему показалось, что она где-то бесконечно далеко от него.

– Ну, мне пора возвращаться, – сказала она.

– Юлианна, ну скажи мне, пожалуйста, что случилось!

– О чем это ты?

– Дело во мне? Ты не хочешь больше видеть меня?

– У меня экзамен, я же тебе уже сказала.

– Ты стала такая худенькая.

– Господи, теперь еще и ты о том же!

– Ты что, не ешь ничего?

– Конечно же, я ем.

Она чуть не кричала на него. Они стояли на самом ветру. Никогда раньше Юлианна с ним так не разговаривала, таким голосом. От ее крика ему стало легче. Хуже, когда человек молчит, подумал Себастьян, когда он отгораживается от тебя молчанием. Крики – это уже шаг навстречу.

– Прости меня, – сказал он. – Я вовсе не хотел тебя мучить.

Юлианна ответила не сразу. Она стояла, засунув руки в карманы, низко наклонив голову, стиснув губы. Казалось, еще немного и она расплачется. Себастьян протянул руку и осторожно коснулся ее. Она грубо оттолкнула его ладонь. Он удивленно вскинул взгляд.

– Прости, – пробормотал Себастьян.

– Да ради бога!

Подняв голову, она посмотрела ему в лицо. Взгляд был потухший. Он боялся посмотреть на нее. Ему хотелось ее утешить.

– Мне холодно, – сказала она шепотом.

Он обнял ее и прижал к себе. Она подалась вперед и прильнула к нему, уткнувшись лбом в грудь. Затем подняла голову и, снова быстро взглянув в лицо, вдруг поцеловала. Губы были ледяные и неподвижные. Он схватил ее голову и прижал к себе лицом к лицу. Ему хотелось вдохнуть в нее тепло, чтобы оттаял этот взгляд, чтобы улыбка стала опять легкой. Он стал гладить ее под майкой. Она потянула его за собой в глубь аркады, где было темнее, пока они не остановились, наткнувшись на стену. Юлианна отпустила его и прислонилась к стене. И только тут он разглядел, что никакой стены не было, они остановились над обрывом, в который уходили ведущие вниз ступени. Она упала. Все произошло в один миг, за крохотный промежуток времени. На дне было светло. Себастьян видел, как она приземлилась. Почти ничего не видя, он сбежал по ступенькам. Юлианна неподвижно лежала на каменных плитах. Связка ключей разорвалась, ключи рассыпались по полу.

– Юлианна! – воскликнул он. – Ты слышишь меня?

Она не услышала. Она лежала с закрытыми глазами. Он схватил ее и крепко стиснул в объятиях. Из уголка рта сочилась кровь. Локти и колени были в кровавых ссадинах.

– Юлианна, – взмолился он шепотом. – Посмотри на меня!

В тот же миг она распахнула глаза. Она огляделась по сторонам, обведя взглядом заляпанные стены, каменные своды над головой с паутиной по углам. Очки отлетели в сторону. Стекла разбились.

– У тебя что-нибудь болит? – спросил он.

Она кивнула:

– В мыслях.

– Ты хочешь сказать – голова.

– Да.

Пересохшие губы, и голос из пересохшего горла.

– Я пойду за помощью, – сказал он. – Ты можешь побыть одна? Я сейчас.

Она кивнула. Себастьян вытер грязь на ее лице, стащил с себя куртку и подсунул ей под голову. Затем поднялся с колен. На лестнице стояла кромешная темнота. Он шагнул вверх, очень осторожно.

– Она меня не любила, – сказала вдруг Юлианна. – Вообще нисколько не любила.

Она вновь закрыла глаза. Скрещенные руки обхватили живот.

– Кто не любил? – спросил он.

Она не отвечала. Себастьян отвернулся и пошел вверх по лестнице. Густая тьма надвинулась со всех сторон. Сердце в груди громко стучало, глаза затуманились. На верхней ступеньке что-то заставило его обернуться и посмотреть вниз, где виднелся проблеск света. Он смутно видел очертания ее тела. Поднимающуюся и опускающуюся грудь. Разметавшиеся на полу волосы. И ровно дышащий рот. В этот короткий миг, продолжавшийся, может быть, две или три секунды, увиденное влилось в его душу приливной волной, затопив все его существо. Между ними стояла тьма. Тьма и каменные глыбы. Но никогда еще он, Себастьян Оливар, не ощущал такого прилива надежды, никогда еще не чувствовал такой близости к другому человеку.

Две недели Юлианна провела на диване. Она временно переехала из своей квартиры домой на улицу Шульцгате и жила там, совершенно забалованная Бриттой. С утра до вечера она валялась на диване в гостиной, уставившись мимо телевизора на книжные полки. В детстве она именно так лежала во время болезни – на мягких подушках, укрытая теплым пледом. Она прочитывала все, что было видно на книжных полках, пробегая глазами по корешкам. Ее интересовали исключительно названия, например такие, как «От лунного света ростки не согреются» или «Госпожа Луна на аркане», все эти неожиданные сочетания слов давали пищу ее фантазии. Она никогда не брала с полки книжку, чтобы посмотреть, о чем в ней написано. Ей просто нравилось глядеть на них с дивана и позволять окружающим холить себя и лелеять. Потом эти названия перешли в списки рекомендованной литературы по разным предметам, началось чтение из-под палки, школьная обязаловка. С тех пор вид книжных полок ей разонравился, она старалась не смотреть на них. И только сейчас, вновь очутившись на положении больной, окруженной вниманием и заботой, она почувствовала, что ей опять нравится их разглядывать. У Юлианны оказалось сотрясение мозга. Ее приходили навещать с розами и конфетами, она ставила цветы на стол, а шоколад отставляла в сторону. Есть ее никто не заставлял, у больных всегда плохой аппетит. «Пусть это продлится подольше, чтобы я еще полежала, – возносила она мысленную мольбу. – Это мои каникулы».

Себастьян тоже пришел к ней с цветами. Он подумал о шоколаде и даже выбрал коробку «Короля Хокона», но потом решил от этого отказаться. Все равно шоколад достанется кому-то другому. Вместо шоколада он принес пачку сигарет, подумав, что этот подарок скорее окажется в ее вкусе. Он заявился в дом на улице Шульцгате накануне своего отъезда, Бритта отвела его в гостиную. Себастьян уже бывал в этой квартире, но заново почувствовал, до чего же здесь уютно. Широкие и удобные стулья, мягкий цветастый диван. На журнальном столике стояли разные предметы. Морская птица. Хрустальная ваза. Два медных подсвечника. Эта квартира напомнила ему родительский дом богатством деталей обыкновенного семейного быта. Здесь чувствовалась та же атмосфера уюта, которая царила в доме на калье Альгондига. Из чего она возникала? Не из вида мебели и драпировочных материалов, которые тут были совершенно другими. Нет, атмосферу создавали люди, которые в ней жили, – Бритта Бие и его родители. Они прожили в своих домах долгие годы, заполнили комнаты своим присутствием. Они никуда не стремились оттуда уехать. Они были оседлыми жителями.

– Хочешь кофе? – спросила его Бритта.

– Да, пожалуйста, – ответил он.

Она отправилась на кухню, бесшумно закрыв за собой дверь. Юлианна встретила его лежа, она дружелюбно смотрела на него со своего дивана.

– Извини уж, что не зашел к тебе раньше, – сказал Себастьян. – Я хотел, но мне сказали, что тебе прописан покой.

Он достал из кармана сигареты и бережно положил пачку на стол:

– Это тебе.

– Спасибо, – поблагодарила она с улыбкой. – Самый лучший подарок, какой только можно придумать! Только придется его припрятать. Мама не знает, что я курю.

Он взял пачку и засунул ей под подушку. Себастьян сел на стул.

– Я так за тебя боялся, – сказал он.

– Я знаю. Ужасно глупо тогда получилось.

Они озабоченно посмотрели друг на друга. Их взгляды встретились. Беседа замерла. Но тут вошла Бритта и принесла кофе. Она тоже села с ними за компанию. Ему показалось, что присутствие матери придает Юлианне уверенность. Она часто смеялась, и ее смех звучал более непринужденно. Для человека с сотрясением мозга она казалась удивительно веселой. Почти счастливой. Не похоже было, что ей не терпится поскорее выздороветь.

Они пили кофе, говорили о пустяках. Несколько раз Юлианна начинала задремывать. За окном темнело. Шел уже четвертый час. Наконец Бритта взяла со стола кофейник и опять ушла на кухню. Он понял, что пора уходить.

– Завтра я уезжаю, – сообщил Себастьян.

– Да, действительно! – отозвалась она. – Ну что ж, увидимся через год.

– Да, – сказал он. – Через год.