Текст книги "Туристы"

Автор книги: Кристин Валла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Как-то раз под вечер она отправилась с месье Жилу в школу верховой езды. Мальчику скоро должно было исполниться четыре года, и месье Жилу решил, что ему пора привыкать к седлу. Конюшня находилась в глубине Сен-Жерменского леса, где по всем направлениям протянулись Дорожки для верховой езды и земля была усеяна круглыми отпечатками подков. Жак Жилу расхаживал в середине утрамбованной площадки, наблюдая, как его ученики прыгают через барьеры, высоту которых он то и дело увеличивал. Он только выпаливал короткие маршальские команды, изредка перемежая их скупой похвалой. Временами он направлялся к какой-нибудь ученице и, скрыв лицо за высоко поднятым воротником непромокаемой куртки, останавливался возле нее на пару слов, рассеянно задерживая ладонь на тонкой щиколотке, а то и на тугой дамской ляжке. На малом манеже, расположенном рядом с большим, наматывал крути Жилу-младший. Он крепко держался руками за седло, а одна из девушек, служивших на конюшне, водила под уздцы его пони. Голова Гийома качалась, как маятник, словно там внутри разладился какой-то механизм. Вид у него был довольно скучающий, ему было совсем не интересно ездить не взад или вперед, а все время по кругу. Юлианна смотрела, стоя у загородки. Месье Жилу неторопливо направился к ней. Подойдя к девушке, он похлопал ее по плечу.

– Ну что? – спросил он, закуривая новую сигарету. – Не хочешь тоже попробовать?

– Нет, наверное, – сказала Юлианна. – Я никогда не ездила верхом.

– Этому легко научиться.

– Нет, спасибо.

Внезапно посерьезнев, месье Жилу оперся рукой на ограду.

– Слушай» – начал он, выпустив изо рта струйку дыма. – Я не говорю, что ты во что бы то ни стало должна научиться верховой езде. Речь не о том. Понимаешь, у меня через пять минут начинает занятия взрослая группа. Они все будут учиться с нуля, и большинство участников как раз твои сверстники. Тебе нужны друзья, ведь так? Ведь ты очумеваешь от тоски. Я же не слепой! Так почему бы тебе не попробовать?

Он посмотрел на нее, улыбаясь ободряющей улыбкой, примерно так, как она смотрела на Гийома, когда уговаривала его покушать. Юлианна невольно расхохоталась. Чувствуя, что сдается, она кивнула:

– У меня нет костюма для верховой езды.

– Что-нибудь сообразим. А ну, пошли!

Он отправился с ней в контору, где корпела над бухгалтерскими книгами мадам Жилу. Она едва взглянула на них. Господин Жилу остановился на пороге, явно несколько раздраженный.

– Скажи, у тебя найдутся для нее лишние брюки для верховой езды? – спросил месье Жилу. – Я подумал, пускай она тоже попробует поучиться ездить верхом.

Мадам Жилу вздернула бровь:

– Мои брюки будут ей слишком малы. Ты же видишь, какое у нее плотное сложение. Нет уж, дай ей тогда свои. Выбери самые большие.

Юлианна слушала, стоя за дверью. Желудок болезненно сжался. Взглянув в сторону манежа она увидела там группу молодежи, занятую разминкой. Непохоже было, что это – начинающие. Ей показалось, что они уже привыкли обращаться с лошадью. Юлианна с ужасом смотрела на здоровенных животных, на тяжелые копыта, месившие мягкую землю.

– Мне что-то не хочется, – произнесла она тихо. Она подошла и тоже остановилась на пороге.

В ответ на ее слова мадам Жилу звонко рассмеялась.

– Как мило! – воскликнула она. – Мне кажется, она испугалась.

Месье Жилу бросил на жену встревоженный взгляд.

– Ты же не боишься? Ведь правда? – спросил он Юлианну.

– Немножко боюсь, – ответила та.

– Ну ладно, – сказал он. – Не буду тебя принуждать.

Они вышли и побрели обратно. Оба молчали. Юлианна остановилась возле малого манежа и смотрела на Гийома, он уже скакал рысью. Мальчик так трясся в седле, что, глядя на него, ей сделалось дурно. Месье Жилу остановился вместе с ней и, казалось, не собирался уходить. Юлианна опустила глаза и увидела свои ляжки. Затем перевела взгляд на месье Жилу. Даже он был стройнее ее. Она рядом с ним высилась каким-то нордическим бастионом. Не человеческое тело, а крепость! От этой мысли она снова почувствовала голод. Ей очень хотелось что-нибудь съесть. Она подняла взгляд и увидела, что господин Жилу рассматривает ее. Он глядел на нее и улыбался.

– Думаю, что сегодня тебе на оставшуюся часть дня нужно взять выходной, – сказал он. – Съезди куда-нибудь погулять. Осмотрись в городе.

Юлианна взглянула на него с удивлением:

– А как же Гийом?

– Поручу присмотреть за ним кому-нибудь из девушек, которые работают на конюшне.

Он дружески подтолкнул ее туда, где стояла машина. Юлианна нерешительно двинулась к ней, открыла и села на сиденье. Затем поглядела в сторону конторы. Может быть, она поступает нехорошо? Проявляет непослушание? Месье Жилу по-прежнему улыбался. Он энергично помахал ей рукой. Нет, месье Жилу сам разрешил. Юлианна перевела взгляд на ключ и осторожно вставила его в зажигание. Затем развернулась и поехала в сторону Парижа.

Она ведь приехала затем, чтобы посмотреть Париж. Не какой-то сонный городишко за третьей излучиной Сены, а одиннадцатимиллионную столицу, чей пульс бьется мощно и где по уличным артериям текут толпы населения. Юлианна постояла перед собором Парижской Богоматери, лицом к лицу с живущим кипучей жизнью городом. Ощущение было почти болезненное. По достопримечательностям у нее уже все отработано, они сфотографированы и отмечены крестиками. Конечно, осталось еще много других, но последнее издание «Путеводителя», написанного ее отцом, лежит у нее в комнате, на вилле месье и мадам Жилу. У Юлианны нет с собой ни карты, ни описаний. Поэтому она пустилась бродить куда глаза глядят. Она шла по набережным, окаймленным голыми деревьями, черневшими в мягком свете, мимо терпеливо ждущих продавцов, достающих из зеленых ящиков подержанные книжки, захватанные чужими пальцами и надписанные фамилиями исчезнувших владельцев. Она провожала взглядом проплывающие катера, за которыми расходилась водяная дорожка. Плеск набегающих волн отдавался под мостами тихим вздохом. Через дорогу от набережной располагались уличные кафе под красными маркизами, неотличимо похожие одно на другое, потому что в этом городе все столики кафе были круглыми, все стулья – с плетеными пластиковыми спинками, все музыканты играли одни и те же мелодии, а дамы вышагивали по тротуару, как на подиуме. Все это Юлианна уже видела раньше. Она видела это уже задолго до прибытия в аэропорт «Шарль де Голль», задолго до того, как в день приезда отметилась у стойки портье и получила номер в отеле «Эсмеральда». Из года в год от отца приходили открытки и крупнотиражные проспекты с теми же видами. По примеру отца Юлианна тоже запаслась целой стопкой открыток и теперь села с ними в кафе. Там она занялась сочинением бодрых весточек, с краткими отчетами о своей жизни и изложением дальнейших планов. Реальная жизнь таит зародыш художественного сочинения, а в таком ракурсе даже грустные вещи выглядят чем-то приятным. До сих пор она ни разу никому не писала. Да и о чем было рассказывать? О долгих часах, проведенных в домашней работе? О своих неудачах и обидах? О том, как она все время делает грамматические ошибки? Только сейчас она смогла сесть за письма. В открытках не сообщают о поражениях. В открытках пишется о том, как все у тебя здорово. Открытки – это большие барабаны, это фанфары, которые должны вызывать зависть и тоску по дальним странам. Юлианна написала шесть открыток и отправила их в тот же день.

Часов в девять она пустилась в обратный путь. Было уже темно, и дорожные знаки блестели в свете фар четырехугольными лунами. Юлианна не очень хорошо запомнила дорогу. Поэтому она изрядно поколесила по Парижу, высматривая указатели на Сен-Жермен-ан-Лэ. Наконец она остановилась у бензозаправки, чтобы спросить, как ей туда доехать, и только тогда выбралась за город.

Она сильно припозднилась. Было уже десять часов. Потом стрелки подобрались к одиннадцати. И вот уже половина двенадцатого. Когда она приехала, в окнах было черным-черно. Фонарь на крыльце тоже был потушен. В доме все спали. Юлианна подошла к двери и начала тыкать ключом в замочную скважину, ключ никак не хотел в нее влезать. Изнутри что-то мешало. Там был вставлен другой ключ. Должно быть, его там забыли. Конечно, забыли, что еще может быть! Ведь так же? Тут пошел дождь. Во дворе заскулил пес. Задрав кверху морду, он беспокойно бегал по двору. Юлианна достала другой ключ, которым пользовалась, когда ходила кормить собаку. Она отперла замок, вошла во двор и захлопнула за собой калитку. Пес умолк, перестал носиться и замер, глядя на нее. Дождь усилился и струился в темноте, поливая землю. Собака уплелась в дальний конец дворика и улеглась под навесом. Юлианна пошла за ней, земля там еще не промокла. Собака тихонько поскуливала. Юлианне послышалось, что на втором этаже кто-то плачет. Где-то за занавесками кто-то приглушенно рыдал. Собака подползла к Юлианне. Юлианна протянула руку, почесала ее за ухом, потом заползла поглубже под навес и легла, прижавшись к сырой собачьей шкуре.

Проснулась она, когда было уже светло. На жесткой земле она так отлежала себе спину, что было не разогнуться. Она медленно поднялась, отперла калитку, вышла из собачьего дворика и направилась к кухонной двери. Там было не заперто. Она вошла в дом. Мадам Жилу убирала посуду после завтрака. Она молча обернулась и посмотрела на Юлианну. На секунду обе замерли в безмолвной тишине. Не слышно было ни звука: не звякнула ни одна чашка, не скрипнула ни одна дверца. Мадам Жилу отвела взгляд.

– Иди и собирай свои вещи, – объявила она, глядя в окно.

Юлианна стояла потупясь, не видя ничего, кроме своих перепачканных джинсов. Из груди поднялся какой-то хрип.

– Что я такого сделала? – спросила она сдавленным голосом.

Мадам Жилу начала загружать чашки в моечную машину:

– Я позвонила в туристическое агентство, – сообщила она. – Твой билет поменяли на сегодняшний день.

– А как же Гийом? – спросила Юлианна. – Не могу же я вот так вдруг его бросить!

– Неужели ты думаешь, что я доверю тебе моего сына? Ты ясно показала, что на тебя нельзя положиться. Сегодня я сама провожу его на автобус. Он пообедает с нами на работе. Со временем мы подыщем ему новую няню.

– Но он же привык ко мне. Он ждет, что я буду с ним.

Мадам Жилу громко расхохоталась:

– Привык к тебе? Ждет тебя? Ты воображаешь, что маленький ребенок долго будет что-то помнить? Гийому четыре года. Через месяц он тебя забудет.

Последний час перед отъездом она провела, сидя одна в своей комнате. Пальто перекинуто через руку. Чемодан выставлен к порогу. Она глядела в окно, где виден был собачий дворик и закрытый брезентом бассейн. Юлианну знобило, хотя тело пылало от жара. Сначала она перебирала в уме все, с чем ей удалось удачно справиться до этой заграничной поездки. Экзамены, скаутский лозунг, школьные концерты, продажа вафель, проверка выученных слов, уличный сбор средств на благотворительные цели, экзамен на право вождения машины, «Отче наш» – собранные вместе кусочки склеивались в единый коллаж, говорящий о ее заслугах. И вот чем она кончила – выгнана как не справившаяся нянька! Ей даже не дали попрощаться! Мадам Жилу уехала, забрав мальчика. Поймет он, что случилось? Или обидится на нее? Нет! Все будет так, как сказала мадам Жилу, он просто ее забудет. Мадам Жилу права. Много ли запомнила Юлианна из того, что с ней было в четырехлетнем возрасте? Честно говоря, почти ничего. Тут раздался звук подъезжающей машины. За Юлианной приехала мадам Жилу. Она только посигналила, не выходя из машины. Юлианна выволокла свой чемодан и погрузила его в багажник. Не успела Юлианна сесть в машину, как мадам Жилу потребовала у нее ключи. Всю дорогу до аэропорта «Шарль де Голль» она перескакивала из ряда в ряд, не снижая скорости, будто на слаломных гонках, и, высадив Юлианну, бросила ее у терминала номер один как неодушевленный груз. Юлианна немного постояла, пережидая, пока пройдет тошнота. Она зябко куталась в пальто, но заставила себя дышать ровно. Два с половиной месяца. Неужели все кончено? Она вернулась на исходную позицию с потяжелевшим чемоданом и с досрочно отмеченным обратным билетом. В конце концов Юлианна не выдержала и капитулировала, решив следовать известному правилу, принятому в горах Норвегии, которое гласит, что никогда не поздно вернуться. Но до чего же пакостно было у нее на душе! Она чувствовала себя как побитая. Неужели она удерет, поджав хвост, и вернется домой? Юлианна огляделась в окружающей толпе, посмотрела на бизнесменов с невидящим взглядом, на беззаботных туристов с рюкзаками, на мальчика с табличкой на шее, на которой было написано: «Я путешествую один», и в тот же миг поняла, что норвежское правило для оказавшихся в горах путников давно отменено, что нет ничего позорнее, как вернуться с полпути. С пылающей от жара головой она быстро схватила свой чемодан и потащила его ко входу в метро. Купив билет на голубую линию, соединяющую аэропорт с центром Парижа, по которой курсировали самые скоростные поезда, почти нигде не останавливающиеся на промежуточных остановках, она села в вагон, мысленно сказав себе: «Какого черта! Ничего, они все у меня еще увидят! Я им всем покажу!»

Рю-де-ла-Рокетт вся сверкала неоновым светом. Разноцветные световые трубки отбрасывали на стены сполохи, пронзительные, как световые сирены. Белые огни горели над «Ла Таволой», фирменным желтым цветом «Кодака» светились вывески фотомагазинов, алым пламенем полыхала световая реклама кафе «Бастилия». Вроде Репербана, только без проституток. Юлианна остановилась перед массивной дубовой дверью, стиснутой с двух сторон пунктом обмена валюты и шоколадной лавкой. Она позвонила, и дверь со скрипом отворилась. Во дворе у мусорных ящиков одетый в передник парнишка с азиатской наружностью выбрасывал рыбные потроха. Две кошки пели на разные голоса, вознося благодарственную застольную молитву. Пройдя парадное, Юлианна очутилась на узкой лестнице. Дойдя до самого верха, она снова позвонила. В замке щелкнул ключ. Дверь отворилась. На пороге стояла дама в шелковой блузке, юбке колоколом и отороченных мехом домашних тапочках. Глаза, окруженные густыми морщинами. На запястьях браслеты из цветных бусинок.

– Добрый вечер! – краснея, поздоровалась Юлианна. – Это я вам звонила сегодня по поводу вашего объявления.

– Норвежская девушка, так, кажется?

– Да. Моя фамилия Бие.

– Ну, заходи, пожалуйста!

Дама отодвинула красную портьеру. За портьерой открылась небольшая комнатка. Деревянные перегородки и открытый очаг в дальнем углу делали ее больше похожей на деревенскую хижину, чем на парижскую квартиру. У стены лежали штабелем березовые поленья. Домотканый коврик, как снегом, был усыпан берестяной трухой. Старушка села на обтянутый зеленым велюром диван и достала из узорного футлярчика дамскую сигару. Юлианне она жестом предложила располагаться в накрытом чехлом кресле.

– Меня зовут мадам Чичероне, – заговорила хозяйка. – Но пусть тебя не обманывает звание, которым я титулуюсь. Я никогда не была замужем, а всего лишь состарилась. Скажи мне, сударыня, фрекен Бие из Норвегии, ты куришь? – Мадам прикурила свою сигару от увесистой зажигалки в форме кубика. – Нет? А вот я да. По пачке «Флёр де Саванн» в день. Названием они напоминают цветы, но вот запах от них далеко не цветочный. Почему сигарам дали такое название, ума не приложу. Но с другой стороны, духи моей матушки имели божественный аромат, а назывались «Флёр де табак». Так что понимай как знаешь! Кроме того, я каждый день на ночь выпиваю рюмку крепкого спиртного с сельтерской или две, когда есть особенный случай, и собираюсь продолжать так до самой смерти, каковая, если смотреть правде в глаза, очевидно, не заставит себя долго ждать. Хотя кто знает? Я и сама не ожидала, что проживу дольше восьмидесяти, иначе не заключила бы пари на эту тему с моим старым другом Артюром Бертраном. Впрочем, это все равно уже не имеет значения, голова у него еще и тогда-то, мягко говоря, начала сдавать, а если называть вещи своими именами, то, можно сказать, начиналось старческое слабоумие. Так вот, с тех пор я, как видишь, дожила чуть ли не до девяноста, а Артюр лежит в земле, его похоронили на кладбище Пер-Лашез, где покоятся сплошь разные знаменитости. А для себя у меня заготовлен пятачок на Монмартрском кладбище, там на холме самое романтичное место. И не надо делать такое грустное лицо, все мои друзья умерли, так что остается только вернуться к моим цветам саванны, и я стою на том, чтобы непременно выкуривать пачку каждый день, потому что к старости у человека остается все меньше и меньше радостей, зато всякая радость доставляет тем больше удовольствия. Я еще помню то время, когда только начали печатать на сигаретных пачках предостережения. Не скажу, когда точно это было, зато хорошо помню свою реакцию. Я курила с тринадцати лет, иными словами – курильщица с семидесятитрехлетним стажем, так что, если считать, что я в среднем выкуривала пачку в день, получается, что выкурила пятьдесят тысяч «житан», «голуаз» и «флёр-де-саванн», а вон, до сих пор все смолю и, глянь-ка, все еще жива. Здоровья у меня нет. Сил тоже. Но вот живуча!

Мадам Чичероне стряхнула пепел в пустой горб фарфорового верблюда. Затем достала листок из тумбочки под телевизором.

– Итак, начнем! – сказала она, надевая очки. – Мой первый вопрос: с какой такой стати ты решила наняться на работу к старухе? Надеюсь, это же не мечта твоей жизни!

– Я приехала как помощница au pair,чтобы учиться и отрабатывать за свое проживание, но у меня не получилось.

– Вот оно что! Что же вышло? Тебе попались такие уж хулиганистые ребятишки?

Юлианна помотала головой:

– Мальчик был как мальчик, совсем неплохой. Но я как-то не смогла приспособиться к этой работе.

– Ты приехала во Францию для того, чтобы работать няней?

– Нет, я приехала для того, чтобы учиться.

– Ну, вот видишь! У тебя на уме был французский язык, а не какой-то там мальчик! В общем-то, это вполне можно понять. Возня с ребенком иногда кажется неблагодарным занятием, особенно если ребенок не твой. Эта работа не дает немедленной отдачи. Что до меня самой, я бы никогда не стала встревать в такое дело.

Мадам отложила ручку. Кубик воспламенился с таким треском, словно взорвалась петарда.

– Вообще-то главная проблема была в его матери, – сказала Юлианна. – По-моему, ей хотелось поскорей от меня избавиться.

– Очень похоже, что к этому все шло. Нянька должна быть приходящей, и незачем делать из нее члена семьи, который живет в доме. Одно дело – нанять человека, и совсем другое – поселить его у себя. Потому-то я так подробно тебя и расспрашиваю. Я должна убедиться, что ты не будешь играть у меня на нервах, которые и без того достаточно расстроены. Это напомнило мне одну из моих пациенток. Как-то она звонит мне, потому что ей вдруг показалось, что ее муж – это какой-то незнакомец, который без спросу вселился к ней в дом, а теперь хочет избавиться от нее любыми средствами. Я ответила ей, что этот незнакомец несомненно ее муж. Если бы не так, он не захотел бы оставаться с ней в одном доме.

– Ваша пациентка?

– Да, моя милая, я работала психиатром почти сорок лет. Я, конечно, уже очень давно вышла на пенсию и думаю, что мои методы сильно устарели. Психиатрия развивается такими гигантскими шагами, что у меня голова идет кругом, когда я пытаюсь уследить. В свое время я училась в Цюрихском университете, да там и осталась, потому что началась война, а у меня, видишь ли, мать была еврейка. Все мы тогда, еще студенты, были ужасно увлечены одним солидным господином, который время от времени вел у нас семинар и которого мы часто встречали на улице в открытом автомобиле или видели в окрестностях выстроенного им странного замка, где, по слухам, он потчевал своих гостей такими странными блюдами, как, например, коровье вымя. Звали этого господина Карл Густав Юнг, и был он личностью, что называется, харизматической. Я в основном была последовательницей его учения, хотя никогда не называла себя юнгианкой. Учитывая, как много значила для Юнга индивидуальность, название «юнгианец» звучит, на мой взгляд, слишком парадоксально. Но ты, кажется, соскучилась, я вижу это по твоему лицу, да и к нашему интервью все это не имеет ни малейшего отношения. Ты уж меня извини, но сегодня мне впервые за долгое время довелось поговорить от души. Так на чем же мы остановились? Ах, боже мой! Я даже забыла спросить тебя, не хочешь ли ты выпить кофе! Так как? Тебя угостить?

– Да, пожалуйста, – ответила Юлианна.

– Какая ты вежливая девушка! – похвалила ее хозяйка и поднялась с дивана.

Юлианна направилась вслед за ней на кухню. Все стены там были увешаны карандашными рисунками и акварелями. Четыре плетеных стула стояли вокруг стола орехового дерева. Над плитой и мойкой были развешаны связки чеснока и перца чили.

– Эспрессо? Капуччино? Кофе с молоком? – спросила хозяйка.

– С молоком, пожалуйста, – попросила Юлианна. – Вот это кофеварка! Очень сложно с ней управляться?

– Совсем не сложно, – сказала хозяйка, занятая разогреванием молока. – Мне она досталась бесплатно как наследство после умершего друга, он держал ресторан.

Мадам Чичероне налила кофе в кружку, похожую на супницу. Юлианна попробовала напиток. Кофе был сварен очень профессионально.

– А теперь расскажи мне, есть у тебя в Париже друзья? – спросила старушка.

– Совершенно никого.

– Ты играешь в шахматы? Нет? А в триктрак? Бридж? Ну, ничего, научишься. А если бы тебе пришлось выбирать между слишком жарко натопленным и холодным помещением, что бы ты выбрала?

– Наверное, то, где жарко.

– Великолепно! Дело в том, что у меня тут иногда стоит просто тропическая жара. Я не переношу холода и сильно топлю. Ты умеешь разжигать печку?

– Думаю, что как-нибудь справлюсь.

– Дружочек, ты принята на работу! Надо это отпраздновать. Хоть ты не куришь, но от рюмочки бурбона, может быть, не откажешься?

– С удовольствием, мадам! Но, если можно, я тоже хотела у вас кое-что спросить.

– Да ради Бога, спрашивай сколько угодно! Ты небось давно сгораешь от нетерпения.

– Мне бы очень хотелось позвонить домой. И я буду очень благодарна, если вы скажете несколько слов, чтобы успокоить мою маму. Она немного волнуется за меня.

– Могу себе представить, дорогая! Сейчас мы ей позвоним, только сперва выпьем в честь нашей встречи.

Мадам Чичероне достала из буфета два бокала, наполнила их до краев и подала один Юлианне.

– В честь первой встречи всегда нужно выпить, – сказала мадам Чичероне, поднимая свой бокал. – Чтобы отношения развивались правильно.

В чердачной каморке Юлианны стояла простая деревянная кровать, а обои на стенах были цвета «вырвиглаз». Она проснулась под топот над головой, под окном у нее работали кровельщики, заделывая дыры на крыше и укладывая в прохудившихся местах новую черепицу. Юлианна встала и пошла в ванную. На полу из керамической плитки стояла старинная ванна на львиных лапах. В оконце проглядывал кусочек неба. Юлианна подошла к умывальнику. Намочив руки под краном, она провела ладонями по лицу. Затем подняла взгляд и замерла, остолбенев от неожиданности. Где зеркало?! Она оглянулась назад. Обвела взглядом все стены, поискала на внутренних дверцах шкафчиков, с обеих сторон двери. Ничего! Ни одной зеркальной поверхности! Наконец она спустилась вниз. Мадам Чичероне сидела в гостиной с телевизионным журналом и отмечала фломастером любимые телевизионные передачи. Подняв голову от журнала, она улыбнулась Юлианне:

– С добрым утром, дружочек! Проголодалась? Я хотела попросить тебя сходить за хлебом.

– С удовольствием, – ответила Юлианна. – Но скажите, мадам, почему у вас в ванной нет зеркала?

Мадам опустила журнал на колени и посмотрела на девушку поверх очков.

– И не только в ванной, – сказала она. – Во всей квартире нет ни одного зеркала. Погоди-ка, сейчас я тебе что-то покажу.

Подойдя к телевизионной тумбочке, она достала из ящика фотографию – портрет молодой женщины.

– Вот видишь, – сказала она, протягивая Юлианне портрет. – Здесь мне двадцать лет с небольшим. Одним словом, когда я была в твоем возрасте.

Юлианна поглядела, какой мадам была в молодости. Белая, гладкая кожа. Глаза, обрамленные густыми ресницами.

– Я не люблю смотреть на себя в зеркало, – сказала мадам Чичероне. – Это занятие отнимало у меня уйму времени. Я предавалась ему где угодно и когда угодно, разглядывала себя в витринах магазинов, в водоемах, в серебряных чайниках, в окнах поезда, в пудреницах, в очках. Я глядела и не могла оторваться, из-за чего то и дело куда-нибудь опаздывала, засмотревшись на собственное отражение. Потом я увлеклась психиатрией и поняла, что эта дурная привычка была чистой воды нарциссизмом; тогда я постаралась от нее отучиться. Но соблазны попадались на каждом шагу. Стоило мне только начать мыть руки, как в тот же миг меня встречало в зеркале собственное отражение. Меня непрестанно мучил вопрос: красива я или нет. Поди пойми! На этот вопрос почти невозможно было ответить. Но я старалась. Уж как я старалась!

Мадам Чичероне откинулась на спинку дивана. В ее зрачках плясало отражение пламени очага.

– И вот в один прекрасный день я вышвырнула вон все это барахло. С тех пор оно мне больше не требуется. Несмотря на то что я каждые шесть недель подстригаю волосы. Такая вот я тщеславная! Я как-то не подумала, что тебе понадобится зеркало. Надо купить, как ты считаешь?

Юлианна помотала головой.

– Управлюсь и без него, – сказала она.

– Хорошо! – одобрила мадам Чичероне. – От этого даже улучшается настроение. Вот увидишь, со временем ты сама это почувствуешь. Понимаешь ли, на свете нет двух одинаковых зеркал. Все зеркала врут. А сейчас я дам тебе мой самый лучший косметический совет: никогда не глядись в зеркало!

В конце Рю-де-ла-Рокетт стоял дом, в котором когда-то жил поэт Верлен со своей матерью. Одно из его стихотворений было высечено на серой плите, вмурованной в стену. Юлианна прочла его в первый же день и потом никогда больше не перечитывала. Но каждое утро она ходила мимо этого стихотворения на протяжении долгого времени, состоявшего из череды одинаковых дней. Здесь была такая булочная, где булочник передавал тебе из рук в руки батон без всякой упаковки. Здесь была зеленная лавка, где зеленщик задаром отдавал тебе пучок зелени при малейшем подозрении, что тот немного поник. Здесь были китайские ресторанчики, куда в обеденный перерыв приходили, чтобы наскоро закусить, мужчины в пиджаках, и был магазин шоколада, где продавался в пакетиках настоящий какао-порошок. Утром и вечером Юлианна ходила по этой улице покупать готовые кушанья, потому что мадам не любила домашней стряпни. Зато покушать она любила и ставила это удовольствие выше всех прочих, ее гастрономический интерес распространялся на итальянскую пасту и чоу-мейн, среднеазиатский кебаб и кальцоне. Как правило, трапезы проходили при включенном телевизоре.

Мадам Чичероне вернулась в Париж в семидесятые годы, отголосок этого времени отчасти до сих пор чувствовался в обстановке ее квартиры. Она не любила декоративных безделушек, зато увлекалась электроникой. Большая часть довольно существенной пенсии старушки уходила на обновление аппаратуры, замену старых моделей самыми новейшими. У нее был цветной телевизор с тридцатидюймовым экраном и музыкальный центр «Денон DCD 1500», сплошь игравший одного Тома Уэйтса – главного любимца мадам Чичероне. Но поворотной вехой в пенсионерской жизни мадам Чичероне явилась покупка видеомагнитофона: «Sony VHS» наряду с телевизором очень скоро завоевал центральное место в гостиной. Мадам Чичероне заказала по почте шестьсот фильмов, которые хранились теперь на чердаке, под самой крышей. Юлианне было поручено составить алфавитный каталог этих фильмов, что хозяйка считала гораздо более важным делом, чем поддержание чистоты в доме. Этот видеопроект, как выяснилось, сильно поднял ее общественный престиж. Про арсенал видеофильмов, которым она владела, прослышали не только ближайшие соседи, и весь квартал стал ходить к ней, чтобы позаимствовать какой-нибудь фильм. У мадам Чичероне хватило ума брать за пользование плату. А кроме того, это было, как она считала, отличным поводом залучить людей в гости. Посетители заходили и через десять минут по-деловому удалялись.

Сама мадам по будням сидела дома и только в воскресенье появлялась на улице в моторизованном инвалидном кресле. Ноги ее с годами стали так медленно ходить, что у нее не хватало терпения ждать, пока они куда-то дотащатся. Она прокладывала себе дорогу при помощи клаксона, который не столько гудел, сколько шипел. Юлианна спокойно шла рядом с креслом. По дороге мадам рассказывала ей о Париже своего детства, каким он был накануне и в первые годы после Второй мировой войны, когда ее родители жили на Рю-де-Пти-Мюз, где ее отец, практикующий врач, также вел прием пациентов. Мадам еще помнила, как на лошадях развозили по домам большие бруски льда, это было задолго до изобретения холодильников. Помнила она и общественные душевые на Рю-де-Севинье: на один сеанс там отводилось двадцать минут, включая раздевание и одевание, мадам Чичероне всегда не хватало этого времени. Кроме того, она помнила наводнение 1910 года, когда Сена несла смытых водой крыс и кошек, а члены парламента приезжали к голосованию в Пале-Бурбон на лодках.

В одно из воскресений Юлианна и мадам Чичероне добрались таким образом даже до парка Монсо, где можно было видеть пальмы, водопад и греческий храм. Там они остановились передохнуть возле какой-то скамейки. Мимо проскакал табунчик маленьких пони. При виде этих лошадок Юлианна примолкла. Мадам Чичероне указала ей на особняк, полускрытый разросшимся садом.

– Посмотри хорошенько на это здание, – сказала она. – Ребенком я там однажды побывала в гостях. Дом принадлежал еврейскому богачу, он был знакомым моего отца. Звали его Моисей де Камондо, он любил тонкие вина, изысканные кушанья и красивых женщин. Его жена один раз позировала Ренуару. Она подарила супругу двух детей: Ниссима и Беатрису, а потом удрала с управляющим конюшней, – мадам Чичероне расхохоталась и сняла перчатки. – Моисей давно умер. Его дом стал теперь музеем. Он был страстным коллекционером, собирал, видишь ли, мебель восемнадцатого века. Помешался на этой мебели. Пока другие французы сидели в окопах, Моисей всю Первую мировую войну провел на аукционах, стаскивал в свой дом роскошные вещи. Он жил за пределами своего времени, что в ту, что в другую сторону. Этакий господин двадцатого века среди декораций восемнадцатого!

– Значит, поэтому его дом сделали музеем? Из-за мебели?