Текст книги "Шмотки"
Автор книги: Кристин Орбэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
Список покупок, сделанных 17 апреля в «Бон Марше»
Все это я купила, думая о Боге и внутренне полемизируя с моим мужем и его банкиром.
– Поднимающий грудь бюстгалтер «La Perla» из вуали смородинового цвета и трусики, подходящие к бюстгальтеру «Wonder-bra», поддерживающему грудь, чтобы она казалась более объемной; новые бюстгальтеры изменяют силуэт и подчеркивают преимущества принципа округлости, которого я придерживаюсь.
– Масса вещей от бельгийских дизайнеров. Будь я банкиром, я бы вкладывала деньги в бельгийцев. На сегодняшний день это представляется мне наиболее надежным вложением. Я щедро потратилась на модели от Дриса ван Нотена и Анн Демельмеестер, взяв только жакет с воротником-стойкой у первого и прозрачную юбку у второй. Мне нравится эта смесь строгости Севера и галлюциногенной фантазии, идущей от испанцев. От своих завоевателей бельгийцы унаследовали чувство свободы, кстати это ощущается и в моделях Мартина Марджела.
– Сливового цвета кофточка из вышитого тюля и микроволокна «Capucine Puerari".
– Боди-стринг из полупрозрачной вуали, шелковистой на ощупь.
«Господи, хоть бы он задралмой пуловер!»
– Всякие штучки для волос у Мака.
– Тюльпанообразную юбку «Срдщу» с заниженной талией, чтобы подчеркнуть ретро-стиль, ее следует носить с туфлями на шпильке; маленький кашемировый пуловер, почти невесомый, он короткий, едва доходит до пояса, так что видно несколько миллиметров кожи.
– Два кардигана «Speedy Way», один серый, другой лиловый, отороченный кружевом.
«Господи, пусть он полюбит меня!»
– Головоломка, но не китайская, но от РМ; совершенная имитация знаменитого кардигана «Voyage». Цвет непростой, но мне понравился: небесно-голубой, в цветочек, отделанный бархатной каймой горчичного цвета; заслуживает того, чтобы его надеть.
– Румяна фирмы «Ланком» «Pommetes 06, беспечный персик»; накладывают кончиками пальцев, но сверху припудривают.
– Пара темных очков от Оливье, чтобы играть в таинственность, если все обернется хорошо или, напротив, скверно.
– Купальник, так, ни за чем.
– Ночная сорочка из жатого шелка, чтобы проводить ночи в одиночестве.
«Господи, хоть бы он поддался!»
– Браслеты – куплены на африканской выставке на подземном этаже. Обожаю украшения для щиколоток, а также колечки на мизинец, усиливающие жест, стиль МТЛ.
– Плетеная корзинка, окрашенная в золотисто-коричневый цвет, выстеленная изнутри золотым кроличьим мехом; куплено в «Виктуар».
«Господи, достаточно ли этого, чтобы заинтересовать его?»
– Сумочка в форме цветочного горшка от Лулу Гиннес; сделана из черного бархата, сверху аппликация из четырех больших роз алого бархата с зелеными бархатными же листочками. Просто шедевр! Я задаю себе вопрос: как я до сих пор без нее обходилась, как я могла жить, не бросая но утрам взгляд в свой шкаф, где хранятся аксессуары?! Я называю этот шкаф «метаморфозы», потому что три полоски со стразами преображают платье из кладовки в бальный наряд. Я никогда не прибегаю к подобному способу, для этого надо либо быть очень юной и сидеть без гроша, либо ненавидеть одеваться. Но мне очень нравится этот необычный шкаф, где выстроились рядами двести пятьдесят сумочек. Наиболее уязвимые засунуты в специальные чехлы, которые все чаще предоставляют модельеры, или в небольшие прозрачные футляры – это более хитрая упаковка, поскольку лает возможность сразу все увидеть. Сумки флиртуют с тысячей свернувшихся змейками поясов с площади Джамма-эль-Фнаа, а те поглядывают на перчатки, колье, а уж здесь огромный выбор, так как это целая коллекция, если это можно назвать коллекцией, бархоток в стиле ретро от Гальяно, браслетов, манжет, часов, колец. Каждая разновидность уложена в особую плетеную коробку, я укладываю их штабелями, как саркофаги, чтобы выиграть место.
– Две пары брюк мужского фасона. На талии и снизу они слегка коротковаты, в детстве я называла это «зажечь помост». Обожаю зажигать. Правда, в «Бон Марше» я умудрилась отыскать две пары несгораемых брюк.
«Господи, если окажется, что чего-либо не хватает, все пойдет насмарку...»
– Наконец я отыскала туфли с круглыми каблуками! Ах, Христофор Колумб, открыв Америку, не был так счастлив, как я. Невероятное везение! Мне удалось избежать совершенно правильных, сделанных по мерке туфель «Massarо», во время многочисленных примерок меня выводило из себя то, что я никогда не могла вовремя получить их. Мне кажется, лучше пусть будет преждевременно, чем относить их назад, потому что вещи, стоит им перенестись через порог моей квартиры, начинают жить самостоятельной, обособленной более-менее счастливой, как у людей, жизнью. Впрочем, шмотки беседуют со мной. Когда я умру, то благодаря им я все же пребуду здесь, в них – мое продолжение, они расскажут мои историю, расскажут об обеде в Ламорлэ, о чае с Богом, они смогут перевести на понятный язык мою болезненную любовь к шмоткам, они воскресят мое тело, как пот Господень. Они будут излучать аромат моих любимых лилий, моей кожи, частицу меня, быть может даже сперму или слюну, и таким образом расскажут мою жизнь и мои тайны.
Ну вот, таков этот «Бон Марше». Благодаря этой земле открытий нет необходимости пересекать Ла-Манш, чтобы посетить бутик «Маnolo Blahnik».
Какая досада, что невозможно носить все зараз, одновременно. Если Бог – я имею в виду, мой Бог, из Ламорлэ и больница Сальпетриер – увидит меня в туфлях на круглом каблуке, в то время как у меня есть также и кроссовки «Nike», и ковбойские сапоги, и ножные браслеты, и мокасины, у него сложится обо мне неполное впечатление. Ему откроется лишь малая часть моей личности.
Еще я купила пальто для девчушки, которая живет на моей улице. Я впервые покупаю что-то не для себя. Было так странно попытаться разделить вкусы десятилетней девочки, вот уж в чем я совсем не разбираюсь. И все же мне понравилось покупать для нее, так что я прикупила еще брючки-багги из джинсовой ткани, блузон из камуфляжной материи, свитера моделей «Покемон» и «Дигимон», индийские ботинки с бахромой и зонтик с Микки– Маусом, чтобы она не промокла, возвращаясь из школы. Люди, которым нравится любить, должно быть, эгоисты. А как любить, если ничего не покупать?
Я провела в «Бон Марше» девять часов. Мне пришлось покинуть магазин, потому что по трансляции передали, что двери закрываются. По правде сказать, я падала от усталости. Но, изнурив и успокоив тело и дух, мне удалось перестать терзаться неразрешимыми вопросами, и я почувствовала себя не такой подавленной.
Покупки не умещались в такси. Пришлось нанять второе, чтобы оно ехало за нами. На обратном пути я заметила книжный магазин, и это подпортило мне настроение: столько книг на белом свете, а мой бедный сосед пытается добавить к этой груде еще одну. Меня все еще одолевали демоны, и эйфория превратилась в апатию; кажется, я совершила оплошность, злоупотребив покупками.
Тошнота
Смех не записывается. Он слышен. Слезы – они вырисовываются – молчаливые.
В моем убежище смех и слезы чередуются. Смехом и слезами размечена моя жизнь, я знаю немного промежуточных состояний – середина, медиана, равновесие. Мне хотелось бы восстать против вечной тирании новизны. Противостоять моде, носить маоистскую униформу, хотя бы в знак противодействия. Остановить этот лихорадочный бег навстречу времени – чтобы идти с ним в ногу. Вернуть захваченное! Прекратить это одежное помешательство, то, что предположительно способствовало моей эмансипации. И если униформа обычно действует на меня как аллерген, мне следует обратиться в классицистскую веру, к стилю Ламорлэ; разочаровавшись в жизни, кто-то становится монахом-кармелитом, кто-то буддистом. Что ж, мне, образумившейся, следует обратиться к старинным моделям, официальным или церемониальным одеждам, халату уборщицы или школьной форме, в которой есть нечто... Для меня существенно – захватить этот огромный гардероб как выморочное имущество, развернуть его, сдвинуть с места, разоблачить, поставить вне норм, вне времени, вне досягаемости, расхитить гигантский резервуар прошедших веков, поскольку мода есть не что иное, как возобновление. Нужно противостоять бегу времени.
Я опустила на пол в прихожей бумажные пакеты с покупками, их веревочные и пластиковые ручки врезались мне в запястья. Пакетов было штук пятнадцать, не считая тех, что помог поднять наверх шофер такси.
Поставленные на пол, бумажные пакеты утратили форму, сплющились, сделались плоскими, будто протестуя, что их так много. К горлу вдруг подкатила тошнота, мне стало стыдно. Но мне так хотелось понравиться Богу, и было невозможно представить, что мне удастся это сделать без всего этого нагромождения шмоток.
Я поклялась моим одеждам, что после того, как пристрою вновь прибывшие вещи, побуду с ними и никто посторонний, никакая чужая одежда нас не потревожат. В этот момент мне захотелось отдохнуть, погрузиться в модные журналы, приходящие на дом по подписке, отбросив все эти докучные извещения из банка – я не желала знать, какой там у меня перерасход, это меня не интересовало.
Я предчувствовала приход судебных исполнителей.
Тотчас начать примерять на себя новые шмотки было невозможно: слишком долго я их выбирала и у меня сложилось впечатление узнавания, нет, хуже – слишком тесного соседства с самой собой. Как космонавтам, мне требовалось время для дезактивации. Оба мои «я» соприкасались годами, и если мы выносили друг друга, то лишь потому, что умело выдерживали паузы молчания и отсутствия. Мне случалось удалиться на тысячи лье от себя самой, от той, кем я являюсь, – настолько далеко, что оказывалось больно возвращаться, это доставляло страдание. В обычном варианте сознание размещается в теле, но это не мой случай. Мое сознание способно оторваться от тела, стать независимым и неуловимым.
Звонок Бога раздался как раз тогда, когда я, приготовив себе чашку чая, завернулась в фиолетовое кимоно, которое отыскала в Сент-Уэн.
Я боялась его, потому что он меня не боялся. Это как с ревностью – из двух любящих ревнует всегда кто-то один. Бог присвоил себе лучшую роль, мне досталась другая, выбора не было. Ничто так не обезоруживает, как вежливость. Бог не делает сложных расчетов. Он предусмотрителен и весьма воспитан; он звонит, чтобы подтвердить нашу встречу, и спрашивает, не желаю ли я, чтобы он заехал за мной. Но меня куда больше смущает возможность оказаться с мужчиной в салоне автомобиля, чем в комнате. Предпочитаю добраться до кафе самостоятельно. И все-таки что же мне надеть?
Слишком много платьев и образов. Как стать одновременно всеми теми, кем я была всего лишь раз? Как стать той, кого он полюбит? Будет ли с моей стороны ошибкой смешать в одном наряде, по чуть-чуть, хиппи, баби, бобо, зюппи и яппи. Мне случалось побывать во всех этих ипостасях одновременно и последовательно. Хиппи водятся повсюду, тогда как баба, спорт-люкс, релакс-комфорт, «North Face», «Хелли Хансен» или «Тимберлэнд» нужно отмерять на аптечных весах.
В свидании нет ничего важнее, чем первое впечатление от тет-а-тет.
От того, предстану ли я перед Богом в сером костюме от Дольче-Габбана, кожаной куртке от «Прада» и в кроссовках «Nike» без шнурков (направление йети, Киану Ривз в «Матрице») или в стиле гранж – застиранная рубашка в клетку поверх футболки, такой же затасканной, как скверный парик и крупной вязки свитер Курта Кобейна и Кортни Лав, зависит мое будущее, потому что встречают по одежке и, стало быть, она влияет на судьбу.
Свадебное платье
Идея насчет круглых каблуков была отличной, по поводу всего остального я не знала, на чем остановиться.
Образ, отсылаемый мне зеркалом, тревожил.
Можно ли очаровать мужчину, если ты не нравишься себе самой?
Я устроилась на задворках своего кладбища, и здесь, на земле, в своем уголке, под моим небесным сводом, моим небом из юбок я наугад вытянула одну из них, желая просто поглядеть, вдруг случайность оденет меня лучше, чем умысел, вдруг в моих закромах окажется больше чудес, чем в весенне-летней коллекции, представленной на втором этаже .«Бон Марше», и вот в тот момент, когда я созерцала мои звезды, на мою голову обрушился небесный свод. Все мои юбки, отцепившись от распялок, накрыли меня. Оглушенная этим мятежом, я несколько секунд не двигалась, потом, обезумев, попыталась плыть среди джерси, кружевных разводов, фланели, футляров, фуляров, настоящих и искусственных мехов, разных древностей, мужеподобных брюк, кожи, тюлевых юбочек, туник, жатых, вареных и переваренных тканей, накрахмаленного льна. Мне было нечем дышать. Вокруг витали запахи ночных клубов, улиц, сигарет, нейлоновых чулок, крема для тела, крема для бритья, мужского желания – ведь я была на кладбище.
У меня кружилась голова; на меня обрушилось – в буквальном и переносном смысле – слишком много воспоминаний, запахов, забытых чувств. Замыкая сию траурную процессию, невесть откуда вынырнуло мое свадебное платье и душным кольцом обвилось вокруг моей шеи. Это точно было оно, мне было знакомо это прикосновение – белый тюль, жесткий, как судебная повестка, тогда как обычно светлые цвета куда мягче, чем темные. Я отчетливо сознавала, что и секунды не вынесу этого прикосновения,– даже притом что муж пребывал где-то вдали. Жестом утопающего я рванула вуаль, прилепившуюся к моему носу, и отбросила ее подальше. Какая идиотская затея хранить весь этот базар! Наконец мне удалось вырваться из-под этой груды шмоток, накрывшей мое тело, будто обломками рухнувшего при землетрясении здания.
Я достала с полки у себя над головой маленькую шкатулку для шитья, служившую мне еще со времен безденежья, там, в обрывках тюля, я хранила найденные в Булонском лесу веточки, обломки коры, опавшие листья, засушенные цветы...
Достав оттуда ножницы, я принесла в жертву ненавистное подвенечное платье. В течение двух часов я методично резала его на мельчайшие кусочки размером с костяшку домино, потом очередь дошла до отвратительной мне подвенечной вуали; уничтожение белого тюля доставило мне не меньшее наслаждение, чем то, что я испытывала, собственноручно творя какой-нибудь ансамбль.
Наконец со свадебным платьем было покончено.
Я превратила это импозантное воспоминание, этот печальный сувенир в радостную кучку конфетти.
Я была свободна. Я осуществила развод – на свой собственный манер.
Шмотки в трепете
Заслышав этот барабанный рокот, невозможно устоять на месте, очарованное сердце стремительно уносится вдаль, тело торопится скользнуть в платье из тончайшего муслина, который обтекает кожу подобно струям благоуханного источника, чья гладь волнуется при малейшем дуновении ветра. Невозможно избежать чар этого окрашенного в розовый цвет кроличьего меха, похожего на плюшевого мишку, выставленного в витрине Фао Шварца, этих туфель на круглом каблучке, которые, кажется, выбивают на полу нетерпеливый ритм, в ожидании, когда я их надену. Я привыкла к свиданиям с мужчинами, встреченными мною, – коктейль в прокуренном ночном клубе; но до сих пор не встречалась с мужчинами, облаченными в белые халаты, выдумывающими медицинские протоколы и там всякие лекарственные смеси, от которых могут вылезти все волосы. Наши миры абсолютно противоположны: Бог что ни день противостоит смерти, тогда как я пытаюсь забыть о ней, – вопиющий контраст.
Возможно, я не права, покидая свой шкаф. Покидая свое юбочное небо ради низких потолков и парижской копоти, покидая свой собственный город, где нет тупиков, свой музей, свое кладбище, свой склад – ради метро, кафе, мужчины, реальности. Банально и вторично. Вторично настолько, что приходится выдумывать чувства, эмоции, маски, чтобы окрасить эту жизнь, сделать ее единственной. В моем шкафу нет ни сквозняков, ни скверных запахов, сюда не проникает ветер, соприкасавшийся с уличными тротуарами, его не пачкает дизельное топливо, никто здесь не заговаривает о браке, не пытается заставить меня избрать другую жизнь. В моем шкафу дивно пахнет обновками, запах фиалок смешивается с ноткой нафталина. Когда я выдумываю незнакомца и кружусь в струящемся платье, купленном для того, кого я выдумала и кто меня в этот момент не видит, сердце мое бьется с частотой сто пятьдесят ударов в минуту.
Возможно, было бы куда лучше встретить Бога, сидя на складном стульчике для пикника; глаза прикрыты веками, достойными музея кинематографа. Мечтать об этой сцене, менять ее, переживать вновь и вновь, совершенствовать детали, сохранять себя нетронутой – и все это в отсутствие человека, который противоположен, противопоставлен, поставлен судить и взвешивать.
Да, мне нравится превращаться в царицу Савскую, в Вивьен Ли из «Унесенных ветром», в мадам Рекамье с бантом на груди, в ампирном платье. Мне нравится футляр, воспевающий тело, его пересоздающий. Срезанный цветок, Марлен или Мэрилин, платье из блестящей кислотно-перламутровой ткани, в котором выглядишь то томно-расслабленной, то пламенно– зовущей. Мне нравятся все эти женщины-вамп, сирены, легенды, хоть мне это и не идет.
Футляр – это платье, говорящее «да», демонстрирующее жест, нежность кожи, плечо, прямоугольный вырез или закругленный, обнажающий грудь, но всегда обманчивый, выточки здесь или там, подчеркивающие изгибы тела, устойчивого, как бетонный блок, обернутый в сатин. На спине дрожащая, всегда заметная застежка-молния, пробегающая вдоль позвоночника от ягодиц до плеч, взывающая, чтобы ее расстегнули.
Мне ведомо искушение красного, это цвет губ, крови, цвет кнопки, включающей охранную сигнализацию. Одеться в красное – значит возвестить о том, что желание близко, опасность рядом. Бежевое муслиновое платье говорящее «быть может», – более изысканное, чем пламенеющая оболочка, говорящая «немедленно».
Я крупно рискую с этим свиданием. Каждая любовная история грозит утратой частицы себя.
Пора звать на помощь философа, даже если он выжат как лимон, до последней капли того, что он мог бы принести мне; нужно позвонить МТЛ, чтобы упиться ее снобизмом; привлечь джокера – незнакомца номер 11; если потребуется, продолжить игру с незнакомцем номер 12; реанимировать Эглантину, выпустив ее из заточения. Иногда достаточно дать друзьям отдых, сочтя их малоинтересными, чтобы несколько месяцев спустя вновь обрести их; следует дать им время, чтобы перезарядить шутки и истории из собственного опыта, чтобы затем радостно навестить их, подобно тому как заново открывают для себя давно заброшенные пальто. Нет ничего более надоедливого, чем плащ– пыльник, чем убогая одежда. Тренчи и стеганые пальто сильнее, чем друзья, нуждаются в том, чтобы их забыли. Затем-то и нужен большой шкаф, чтобы они расслабили свои тяжелые рукава, чтобы снова обрели размах и интерес.
Никакая одежда, ни одно человеческое существо не может заключать в себе все богатства мира и возместить все, чего нам не хватает, все причуды и желания, потому что вкусы меняются, потому что ты учишься чему-то, потом вспоминаешь, потом забываешь это, ведь что-то тебе вначале нравится, потом уже меньше, потому что время проходит, забирая привнесенное им некогда. Мне необходимо множество платьев и множество мужчин, и те и другие нужны мне, когда тепло и когда холодно, когда я грущу или же веселюсь, когда я хочу жить и когда лишь притворяюсь, застыв в ожидании.
Колышущееся платье и розовый кроличий мех, таящий опасность
Я шла по рю де Коммерс, как любая нормальная женщина, идущая на свидание с нормальным мужчиной.
Колыхание муслинового платья от Донны Кэран придавало моей походке легкость, подобающую тому игривому промежутку, что возникает между чашкой чая и бокалом шампанского. Походка была не просто легкой. Каждый мой шаг порождал волны, накатывавшие и возрождавшиеся в извечном движении приливов, колыхался прозрачный муслин, а я плыла, как мне казалось, сохраняя равновесие, покачиваясь на волнах, навстречу белому пароходу.
Сотканное из прозрачных покровов платье влекло меня к мужчине. Да, меня влекло именно оно – воздушное и прекрасное, рождавшее желание быть замеченной, расхваленной, осыпанной комплиментами, обласканной, быть может любимой.
Разве можно противостоять этому потоку? Грациозному взлету юбки, сотворенной из скроенной но косой вуали, созданной, чтобы взлетать от малейшего дуновения, от сквозняка в метро, повинуясь малейшему порыву ветра, легчайшему вздоху.
Собранные на талии мельчайшие складки делают вас стройнее, облегчая семенящий шаг девчушек из кордебалета Гранд-Опера.
Можно ли удержать ткань, сгорающую от желания, чтобы ее заметили, обожали, ласкали? Можно ли устоять перед нежнейшим плетением этих нежно окрашенных бежевых и розовых нитей, слегка ослабленных, чтобы придать ткани мягкость, дать прозвучать нежной мелодии ее волокон, поддержанной вибрацией скрипичных струн. В час любовного свидания муслин поет гимн вечеру. Он поет и вместе с тем взывает к ответу, как женщина, капризная и уверенная в неотразимости своей красоты.
К хореографии примешивается дыхание пассата. Этот дерзкий ветер мечется из стороны в сторону. Мужчины на улице оборачиваются, стремясь насладиться спектаклем, который дает ветер, шаловливо вздымающий мою юбку до самых трусиков.
С каких это пор ветер и муслин вмешиваются в область чувств?
После какой такой революции покровы тела взяли верх над телохранителями?
И я вышагивала по улице, повторяя: «Бог всех портных, всех модельеров, сделай так, чтобы бог платьев победил дьяволов тела, чтобы ткань победила плоть, пустяки одержали верх над глубиной, а любовь к шмоткам – над любовью мужчин!»
Во мне всплеснулось нечто лихорадочное. Было 21 апреля, в воздухе витала пыльца, на деревьях раскрылись почки, просияв новизной, этой разрешенной для ввоза зеленью, подобавшей лишь древесным лягушкам, зеленью, прораставшей в сетчатой вязи Сони Рикель, в зигзагах Азеддина Алайя. Это была весна, время бретелек, бюстье, Шортов и мини-юбок. Кругом витала опасность. В моей голове проносились пластиковые стрекозы, украшенные стразами. Почему поют кузнечики под солнцем? Почему в моем сердце что-то дрожит и трепещет, так, что трудно дышать? На этой улице не хватает воздуха? Наверное, это смог, ну да, трудно дышать из-за уличной пыли.
Розовато-бежевый муслин, мягкий и нежный, словно ласковое прикосновение, побудил меня подражать ткани, в свою очередь стать ласковой и нежной, как мужская рука, прикоснувшаяся к моей щеке. Я становлюсь похожей на муслин.
Обеими руками я придерживаю болеро из розового кроличьего меха. Это неистовое желание покорять, восхищать, видимо, ошибочно. Я вдруг пугаюсь, что позволила батальону своих шмоток завлечь себя на опасный путь. Пожалуй, я чересчур распустила их.
Но о чем жалеть, ведь я не в силах противостоять им, я так опасалась выглядеть незначительной в простом брючном костюме от «Smalto» или от Армани.
Порой довольно тяжело выносить наши неврозы, страхи, невысказанные надежды, наши секреты, жесты, которых мы ждем от мужчин, отталкивая их, признание, которое мне хотелось бы услышать, и то, которое я вызываю, разодевшись так.
Мне следовало одеться в черное, как поступают все. Но это было невозможно, мне слишком хотелось ему понравиться, что предстать перед ним в простой, лишенной украшений одежде было выше моих сил. Если открываешь свое тело, значит, любишь его, разве не так? Естественность – это вызов. Нужно быть настолько уверенной в себе, чтобы предстать перед кем-то обнаженной, или одетой в темный безличный костюм, чтобы не призвать себе на помощь дивные ткани, потрясающие ткани – ламе, сатин, неописуемо прекрасный бархат, расписные материи, кроличий мех. Тщеславие заключается не в нарядной оболочке, а в наготе. Естественное, натуральное – безобразно. Чтобы подчеркнуть икры, мне необходимы круглые каблучки. И благодаря этому изобилию складок, чей всплеск подобен раскрытому зонтику, моя грудь выглядит скульптурой, водруженной на пьедестал. Видя меня, прогуливающейся по рю де Коммерс, никто и подумать бы не мог, что эта нежная, облаченная в тончайший муслин женщина с летящей походкой, с крошечной сумочкой от Кейт Спад, покачивающейся на надушенной руке с французским маникюром, женщина, чьи мысли явно витают где-то далеко, вышла на тропу войны, что она ведет игру, где выигрыш состоит в том, чтобы пленить мужчину, подчинить его себе, завоевать. И здесь «чересчур, слишком» предпочтительнее, чем «недостаточно», и таким образом – отвлекаясь от темы, – можно сказать, что мои шмотки, поскольку для меня это щит, парашют, козел отпущения, куда сильнее меня. Право, можно сменить сумочку, но не голову.
