Текст книги "Молчание мужчин. Последнее танго в Париже четверть века спустя"

Автор книги: Кристин Орбан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

28

E-mail Клементины Идиллии

Никаких новостей – плохие новости?

Ты провалилась в бездну молчания? Он утянул тебя за собой, а у тебя так и не хватило решимости перерезать веревку?

Это катастрофа!

Идиллия, в шоппинге тебе нет равных, но вот что касается мужчин... Рядом со мной ты просто младенец! Женщина, которая не знала любовных разочарований, в этом вопросе не имеет права голоса! Поэтому ты должна позволить своей опытной подруге давать тебе наставления. Для начала я бы заставила твоего молчальника прочитать алфавит задом наперед!

Сожги за собой мосты и скажи себе, что ты любила трудности, связанные с ним, а не его самого. Достаточно просто это понять. Трудности взаимозаменяемы. Типов со странностями на свете больше, чем ты думаешь. Я найду тебе других, и ты разработаешь для каждого из них свою стратегию в игре «Преодолеваем трудности». Это будет здорово!

E-mail Идиллии Клементине

Расскажи о себе.

E-mail Клементины Идиллии

Тишь да гладь. Я чувствую себя свободной, чтобы встряхнуться, но ни один мужчина не пробуждает во мне такого желания. Ничего, ни малейшего проблеска на горизонте! Я встретилась с несколькими типами, не свободными, но красивыми, с хорошим положением, с хорошими манерами и т.д. Ничего! Но когда я думаю о тебе, то предпочитаю мое спокойное одиночество одиночеству, отягощенному любовью с препятствиями. Делай выводы!

29 Тишина грохочет

Он ушел. Тишина грохочет.

Для того чтобы все эти мгновения, наполненные тишиной, имели смысл и значение, чтобы воздух и ветер прекратили кружить в моей голове и исчезли куда-нибудь, я хотела бы прошептать ему все слова, которые меня волнуют. Я хотела бы, чтобы он освободил меня от этой горы, этой пирамиды слов, которую нагромоздили его молчание и моя сдержанность. Я бы хотела бросить ему в лицо последствия его молчания. Вызвать бурю, ураган, который унесет его подальше от меня. Мне казалось, что если я приоткрою дверь своего молчания, то больше не смогу ее закрыть. Молчание взбунтуется, найдет много раз повторенные про себя слова и забудет былую дипломатию и сдержанность.

Оно сокрушит его.

Я думала, что молчание приходит после любви, после криков и ссор на краешке кровати или в кухне, после уничижительных фраз о том, что кто-то кого-то больше не любит, что кому-то надоел чей-то лишний вес, крашеные волосы, медальончик с первого причастия, жареная курица с эстрагоном.

Оно нарушает ритм жизни, оно его опрокидывает.

Молчание конца, ты возвращаешь его к началу.

Любовь не умеет начинать с молчания.

Любовь не объясняет, она лишь проявляет себя. За стеной молчания – ты, которого я едва знаю, но которого должна узнать – так предначертано. Ты сопротивляешься этому предначертанию, своей собственной плоти, глубинному зову всего своего существа.

Порой я спрашиваю себя – может быть, меня привлекает всего лишь путешествие к неведомому? Ты – остров, неизвестная земля, чистая тетрадь, которую нужно заполнить путевыми заметками. У меня кружится голова, но я погружаюсь в неизвестность.

Молчание безнадежности непроницаемо. В нем – только пустота, ни слова, ни воспоминания, ни образа, даже собственного – ничто в него не проникает. Все скользит, растворяется. Ничто не властно над этим молчанием.

Я потеряла звуки, потеряла его образ, его улыбку. Потеряла тайные коды, которые позволяли мне видеть все с прозрачной ясностью, слышать среди полной тишины, потеряла нить, которая нас связывала.

Надежда поблекла.

Звонки друзей, коллег, нескольких учеников, Клементины, Поля, секретарши психоаналитика по поводу пропущенных сеансов и вновь напомнившего о себе астролога больше не имели смысла.

Я хотела услышать только Жана, отвечающего на мои вопросы.

Мне исполнился тридцать один год, а он об этом даже не догадывался. Мне удалили зуб мудрости, и я ему даже не пожаловалась. Я впервые приготовила телятину под белым винным соусом, а он ее даже не попробовал.

Когда завеса тайны сгустилась, я обратилась к гороскопам. Выяснила, какой у него знак. Это был Скорпион – подходил ему как нельзя лучше. Настоящий подарок для врагов. Подарок настолько полезный, что стоило бы увеличить число Скорпионов – побуждать супружеские пары активно заниматься любовью в феврале, чтобы к ноябрю получить хороший урожай. Целая армия закованных в броню пресмыкающихся с острыми клешнями и ядовитым жалом на хвосте. Скорпионы могут помочь перенаселенным странам. Я не верю в астрологию, но ухватилась бы за нее, как за путеводную нить, если бы Жан мне написал. Теперь я знаю, что Скорпионы непохожи на других, склонны к крайностям, трудны в общении, противоречивы, замкнуты – но я не понимаю, отчего мой Скорпион не разговаривает.

Когда восходит Венера, у Скорпионов наступает благоприятный период для любви и они притягивают к себе внимание; когда восходит Юпитер, проблемы возвращаются. Период с начала до середины октября насыщен событиями и романтическими приключениями. Предоставится шанс победить свои страхи. Что до меня, на тот же самый период Меркурий обещает мне «активную мыслительную деятельность».

Проходит время.

Я не знаю, чем заняться. Мне не хочется никуда идти – меня охватывает сонливость и жажда тишины.

Перед тем как заснуть, я обхватываю подушку и думаю, что с большим удовольствием прижала бы к себе его пуловер или шарф – но он мне ничего не оставил.

У меня есть только один предмет, на котором можно сосредоточиться, – красная пластмассовая зажигалка, которую он забыл и которую я ему не вернула. Она выпала у него из кармана. Но не могу же я признаться Клементине в своем желании спать с зажигалкой!

Проходит время.

Ко мне возвращается надежда. Для этого и существует время.

Надежда приносит желание, воодушевление, свет, нежные слова, и тишина исчезает, сменяясь нарастающим рокотом звуков. Достаточно совсем немногого, чтобы начался этот концерт: воспоминания, более стойкого, чем меланхолия – и оркестр оживет. Жан настолько реален, что мне почти не нужно его присутствие.

Существует некоторая привычка к пустоте, определенная гармония, продолжительность, прирученное небытие. Чаша скорби минует тебя, и наступает успокоение, где мечта граничит с реальностью, шум – с тишиной, тишина – с совершенством.

Тишина может заполнить все вокруг, это отдельная страна, целый мир. У нее нет ничего общего с ожиданием, которое истощает мои силы, мою любовь, разрушает все, что я создала.

Когда-нибудь все успокоится.

30

E-mail Клементины Идиллии

 Дорогая, к тебе вернулась способность соображать?

31 Одиннадцать часов вечера

– Я приду в одиннадцать вечера.

Когда он произнес эти слова, стрелки моих часов замерли. С этого момента ход времени изменился.

К своему стыду, я забыла о молчании.

Однако инстинкт выживания побуждал меня больше общаться с ним в мечтах – до сих пор он был составным элементом моих вымыслов, – чем в реальности.

– При условии, что ты будешь разговаривать, – ответила я.

– Ты очень сильная.

– Я притворяюсь.

– Но результат один и тот же.

Короткий приглушенный смешок.

– Ты будешь говорить?

– Хм...

– Это значит – да?

– До встречи.

Я сдаюсь слишком быстро. Принимаю его условия. Этим вечером я хочу увидеть своего любовника – неважно, будет ли он говорить или молчать. В темноте кошки видят, хищники охотятся – а вдруг мужчины становятся более разговорчивыми?

Через несколько часов он придет... Я побежала покупать розы, шоколадные конфеты, кофе без кофеина – ведь будет уже поздно, – ароматические свечи. Я побывала у моего стилиста, расположила красивыми складками белые льняные занавески, выгладила белую ночную рубашку с синими шелковыми лентами. Я и мой дом обрели новую жизнь. Мы оба были готовы к его приходу и с радостью его ждали.

Моя квартирка довольно скромная, но высокие окна и льющийся сквозь них яркий свет делают ее веселой и оживленной, даже зимой.

За полчаса до назначенного времени он позвонил мне по мобильнику:

– Я стою под твоим балконом.

Я выбежала на лестницу, придерживая спереди ночную рубашку, словно бальное платье, чтобы открыть дверь подъезда, запиравшуюся изнутри на замок после восьми вечера.

– Входи!

И мы почти бегом поднялись по лестнице до моего шестого этажа.

Дверь была слегка приоткрыта. Войдя, он закрыл ее за собой и, как в первый раз, крепко обнял меня, слегка приподняв в воздух. Я наслаждалась его поцелуями, но мне чего-то недоставало – как в речи без вступительного слова, в книге без введения, в журнале без обложки, в статье без заглавия, в парадном обеде без закусок. Он сразу набросился на главное блюдо, на середину книги, не обращая внимания на остальное. Я же хотела вначале узнать, как у него дела, приходится ли ему много работать, поедет ли он в отпуск – и о прочих самых обычных вещах, никаких допросов с пристрастием. Хотела рассказать ему о своих новостях – сказать, что скоро меня повысят в должности, что сейчас я пишу статью для «Ревю де монд». Я хотела, чтобы мы поболтали за бокалом белого вина, чтобы он смотрел на меня и говорил, как ему нравится моя шелковая ночная рубашка и моя новая прическа.

Чтобы осуществить свои планы, я попыталась оттолкнуть его и издала приглушенный стон в знак протеста, но он не обратил на это никакого внимания.

Он как будто не видел меня и не слышал. Он целовал меня, настойчиво, жадно, самозабвенно, обхватив обеими руками мой затылок, чтобы я не могла отвернуться. Лишь когда он убедился в желаемом воздействии своих поцелуев и увидел, что я предпочитаю их словам, он освободил мою голову, и его ладони скользнули к моей груди. Он расстегнул пуговицы на рубашке, и вскоре его пальцы уже сражались с застежкой моего бюстгальтера. Я по-прежнему отталкивала его, и когда мне удалось, сделав резкое движение головой, освободиться от его губ, я заявила:

– Хочу, чтобы ты меня выслушал.

Его глаза по-прежнему были закрыты, а губы искали моих губ.

– Послушай...

Ответом было лишь приглушенное ворчание, похожее на то, которое издает собака, когда у нее пытаются отнять кость.

– Почему? – спросила я.

– Лучше скажи, как это расстегивается, – пробормотал он, не открывая глаз.

– Почему ты не разговариваешь со мной?

– Застежка...

– Ответь мне!

– Я здесь, – ответил он, уткнувшись лицом мне в плечо, довольный, что наконец-то справился с застежкой.

Затем он, не отпуская меня, опрокинулся на диван и, приподняв мою ночную рубашку, усадил меня на себя в позе наездницы, стараясь одновременно спустить брюки. Он ласкал мои ягодицы, в то время как я проводила указательным пальцем по его лбу, носу, губам, подбородку, как будто это изучение его лица могло помочь мне проникнуть в его мысли. Но эти правильные черты хорошо скрывали запутанные ходы размышлений.

– Я знал, что однажды увижу тебя в ночной рубашке, – сказал он.

Почему именно это?

– Я бы хотела сказать тебе ночные слова...

– Хм...

– Но я боюсь, – добавила я.

– Тс-с...

И я замолчала.

Я больше ничему не сопротивлялась, ни о чем не думала.

Я принимала то, что он мне давал. Этого было достаточно.

Уже после, обессиленный и расслабленный, он несколько мгновений оставался неподвижным – вплотную ко мне, внутри меня, – потом отстранился и погладил меня по голове, довольный свершившимся. Ему было чем гордиться. Меня испугал его взгляд, когда любовная субстанция излилась из его тела; страсть отнимает ее вместе с силами.

Я по-прежнему лежала, распластавшись на диване; он, обнаженный, стоял передо мной, улыбаясь.

Улыбка казалась принужденной.

Его взгляд уже не был прикован к моему лицу – он блуждал где-то вдали. Он изменился.

Его тело ослабло, и разум воспользовался этим, чтобы вернуться на место.

Как только образовалась пустота, разум заполнил ее.

Он снова заявил о своих правах.

Передо мной был человек, совсем не похожий на того, который пришел сегодня вечером полный желания, на того, которого я любила.

Он направился в сторону ванной.

Он собирался принять душ, намылиться, слегка оттянуть кожу с головки пениса, чтобы как следует его вымыть, потом прополоскать рот, чтобы смыть вкус любви, а потом уйти.

Он не собирался спать, курить, есть, разговаривать, ласкать меня, повторить все сначала.

Он собирался уйти.

Возможно, перед уходом он подарит мне одну-две невинные ласки, просто из вежливости, но больше ничего. И не скажет ни слова.

Как бы я хотела услышать от него: «Я тебя люблю»! Только в этот вечер, в первый и последний раз, потому что было уже поздно, и после этих слов я оставила бы его у себя... Я слишком серьезно к этому отношусь? Да, я самая обычная женщина, для которой эта коротенькая фраза так много значит; да, я подчиняюсь той власти, которой она, возможно, и не обладает; да, я сентиментальна и романтична.  Я коллекционирую странных типов для своего удовольствия, собираю их вместе, добавляю все новые и новые экземпляры... В этом деле мне нет равных.

Чувствительна? Сверх меры.

Обидчива? Очень.

Восприимчива? Чертовски.

Проницательна? Как карточная гадалка.

Я смотрела «Касабланку» множество раз, я плакала в объятиях Хемфри Богарта[9]9
   Хемфри Богарт играл в «Касабланке» (1942; режиссер Майкл Кёртис) главную роль.


[Закрыть], я была Скарлетт О'Хара в «Унесенных ветром», мадам де Винтер в «Ребекке»[10]10
   «Ребекка» (1938) – один из самых известных и неоднократно экранизировавшихся романов Дафны Дю Морье (1907-1989).


[Закрыть]. Я повторяю одно и тоже, восстанавливаю в памяти все подробности, я верю в значимость слов, в те связи, которые они создают, я читаю молчание, невысказанные фразы, я угадываю намерения, расшифровываю взгляды.

Разумеется, я заблуждаюсь. Я недостаточно размышляю. Если я начну размышлять, то отдалюсь от него.

Я встаю и прижимаюсь к нему, я обнажена, как и он.

Я жду, чтобы он заговорил со мной.

Он понимает, что не сможет освободиться из моих объятий, если ничего не скажет.

Я ощущаю слабое дуновение воздуха из его ноздрей, слышу удары его сердца; это напоминает звуки работающего механизма.

Его губы, четко очерченные, созданы для того, чтобы целовать, играть на трубе, погружаться в шоколадный эклер, шептать нежные слова в темном кинозале или оставаться сомкнутыми, если он не хочет говорить.

Чувствует ли он что-то снова, здесь, сейчас, когда какая-то часть его тела сжимается, разжимается, напрягается, расслабляется, изгибается, раздувается, окрашивается от прилива крови, вытягивается, опадает? В конце концов, после всех этих физических изменений, напряжений, расслаблений, освобождений, умиротворений, он перейдет от животной жизни к человеческой, он будет использовать буквы алфавита, слова из словаря, находить в нем значения слов «любезный», «любящий», «любимый», которые наконец приведут его к глаголу «любить». Любить: испытывать влечение, нежность, симпатию, привязанность. Диапазон широк: можно выбирать между «дорожить», «восхищаться», «обожествлять», «привязываться», «нравиться», «интересоваться»; можно вспомнить Андре Жида, который «любил беспорядочную жизнь», Анатоля Франса, который «любил сходство», Библию, которая призывает «возлюбить ближнего как самого себя», Стендаля с его «влюбленный человек видит в том, кого любит, одно лишь совершенство», Золя, который «любил каждую вещь на своем месте», и снова Жида, который «любил прогулки с отцом»...

Он бы обязательно понял, что все рано или поздно произносят это слово. Каждый берет на себя смелость это сделать, чтобы разочароваться или стать счастливым. Жизнь, прожитая без этих слов, не может считаться полной жизнью – это все равно что умереть, не увидев моря или гор, не попробовав карамельных тянучек, не прочитав Переса[11]11
   Гальдос Бенито Перес (1843-1920) – выдающийся испанский писатель-романист и драматург.


[Закрыть] или Достоевского, не услышав «Stormy Weather» в исполнении Сары Воэн[12]12
   Сара Воэн (1924-90) – величайшая джазовая певица, обладательница одного из наиболее удивительных голосов XX столетия.


[Закрыть], не приняв вдвоем с любовником ванну с пеной, не оставив после завтрака в постели крошки круассанов, не полежав обнаженной на горячем песке пляжа, не пробудившись с хорошим воспоминанием, не заснув с тайной.

Я прижалась к нему, повисла у него на шее, вцепившись изо всех сил, несгибаемая, неподвижная; я обхватила его ноги своими и стиснула их.

Если он собирается уходить, ему придется взять меня с собой.

Мы одинакового роста; он не сможет отцепиться от меня, пока со мной не заговорит. Я – довольно тяжелая ноша, вполне могу сломать ему пальцы на ногах – на каждую его ступню приходится по тридцать килограммов моего живого веса.

Я жду, когда он скажет, что любит меня.

И вот он обхватывает мою голову ладонями и говорит:

– Я люблю тебя.

 Я в восторге, я плыву, парю, я не верю ему – тем хуже; но как мне хорошо!

Почти тут же он добавляет: «Очень». И теперь повторяет уже одним духом:

– Я тебя очень люблю.

Почему «очень»? Почему он меня «очень любит», а не просто «любит», как говорят все на свете?

Почему он ни капельки не лжет, как большинство влюбленных, даже не отдавая себе в этом отчета? Значит, он все же любит меня, поскольку любит «очень»; зачем усложнять вещи? В конце концов, что вообще значит – «любить»?

Обратимся к словарю:

Первое значение: «испытывать привязанность».

Второе: «иметь склонность к чему-либо».

Мне ближе второе значение: этот человек имеет склонность ко мне.

No comment.

Насчет привязанности я менее уверена.

Быть привязанным к кому-то – значит желать ему добра.

Я не думала, что прилагательное, которое передает силу, сопротивление, мощь, надежность, твердость, может также сделать безвкусным глагол «любить» и уничтожить его магию.

И вот я подняла голову, наши губы встретились, и я ответила ему (тем хуже для моего эго):

– Я просто тебя люблю.

Я отпустила его, и он легкими шагами направился в душ. Его любовь была смягчена словом «очень».

Я должна была чувствовать себя счастливой, ведь все могло быть гораздо хуже; мне бы стоило сказать: «Я тебя ужасно люблю», как моя тетя Маргарита, и тогда на шкале влюбленности я спустилась бы на одну отметку ниже. Я могла бы также использовать и отрицание: «Я тебя НЕ люблю», – и все было бы кончено, или неопределенно-манерное: «Я так тебя люблю!» – и тогда значительно поднялась бы по шкале пошлости.

Прилагательные, как и наречия, прицепляясь к глаголу «любить», ослабляют его.

Они противоречат здравому смыслу, они абсурдны, они жестоки.

Слово «любить» самодостаточно.

Он этого не знает. Если бы знал, это было бы самое худшее.

Я сожалею о его молчании.

Итак, я любовница человека, который любит меня «очень» и которого я люблю «просто».

Вот в чем разница.

32

E-mail Клементины Идиллии

Я нашла для Жана арабскую пословицу: «Ты господин своему слову, которого не сказал, и раб слову, которое произнес». По-моему, ему бы стоило выучить ее наизусть.

33 Шкатулка из белого фарфора

Его сперма стекала по моим ногам. Я взяла с ночного столика упаковку «Клинекс», чтобы

вытереть ее. Эта волшебная жидкость пропитала бумажный платок насквозь; я уже собиралась выбросить его в мусорную корзину, но не решилась. Я слишком долго ждала этой ночи.

Я искала в своих тайных глубинах все, что у него забрала, мне не хотелось терять ни единой капли; потом я осторожно взяла набухший от впитанной жидкости платок и положила его в белую фарфоровую шкатулку, стоявшую здесь же, на ночном столике.

Он вышел из ванной уже одетый.

Некоторое время он сидел на диване, ожидая, пока сварится кофе. Потом я протянула ему чашку с горячим напитком, приготовленным в красивой хромированной кофеварке, купленной ради него. Он выпил кофе без сахара и съел маленькую плитку шоколада, которую я ему протянула. Потом посмотрел на часы, включил мобильник – как будто даже сейчас не мог без него обойтись.

– Уже поздно...

Мне было наплевать, он мог уйти, как последний хам, он мог почти не смотреть на меня, смягчать свою речь обходительными выражениями, сдерживать жизнь, любовь, мгновенные побуждения, мог сказать, что позвонит мне завтра, а вместо этого исчезнуть на несколько месяцев, мне было наплевать: теперь мне было чем питать свои мечты.

– Хорошо...

Зачем говорить «хорошо», когда не остается ничего, кроме плохого?

– Чем ты собираешься заняться?

– Мне нужно проверить домашние задания...

Я не говорю ему, что собираюсь перейти в другой лицей – зачем?

– Хорошо.

– Да...

– Нужно работать.

– Да...

– Это важно.

– Да...

Это хотя бы похоже на разговор. К чему жалеть о его «хм», коротких вздохах, ворчании – обо всех этих нечленораздельных звуках?

Есть слова, в которых меньше смысла, чем в молчании.

– Ну хорошо, я тебе позвоню...

Еще одно плохое «хорошо».

Я улыбаюсь... Он понимает упрек, замаскированный этой улыбкой. И, словно защищаясь, добавляет:

– А ты мне никогда не звонишь!

И уходит.

Я закрываю за ним дверь, защелкиваю замок.

Едва вернувшись в альков, я приподнимаю крышечку белой фарфоровой шкатулки. И вот платок у меня в руках, влажный, готовый вот-вот порваться – крохотный комочек, заключающий в себе основу жизни. Я дышу на этот застывший бумажный комок, и меня переполняют чувства, слова, ласки, истории, которые я хотела бы ему рассказать...

Человек, который дал мне меньше всех, научил меня гораздо большему, чем остальные.

Спокойной ночи, любовь моя.