Текст книги "Молчание мужчин. Последнее танго в Париже четверть века спустя"

Автор книги: Кристин Орбан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

5

E-mail Идиллии Клементине

Оба моих бывших (Лоран и Лионель), вместе взятые, никогда не вызывали у меня и четверти тех эмоций, которые вызвал мужчина из сада Марселя Пруста.

E-mail Клементины Идиллии

Этот тип похож на пропасть, в которую ты уже готова броситься...

Пока, Идиллия!

6 После

Мои наблюдения:

Я слишком доверчива, мне не очень нравятся загадки. А ему свойственна скрытность. Но что, если он прав? Всегда можно сказать то, на что раньше не отваживался, но тогда уже ничего не изменить.

Что же произошло?

Мои слова и слезы его напугали; я совершила ошибку. Он пришел за любовью, болтовня его не интересовала. Пожалуй, даже физическая сторона любви не была для него самой важной.

Когда мы с Клементиной учились на одном факультете, то изобрели «Правило шести «нет»».

Цепочка из шести «нет» должна была предшествовать «да».

1. Систематически отменять назначаемые свидания (стервозный трюк, который почти всегда срабатывает).

Остальные правила, само собой, были связаны с первым.

2. Не спешить.

3. Не слишком откровенничать, пока не выяснишь, с кем имеешь дело.

4. Не отдаваться.

5. Не звонить самой и только изредка отвечать на звонки.

6. Как в дрессировке, использовать метод кнута и пряника.

Наконец, согласиться на поцелуй, если объект того заслуживает.

Это было легко в теории, но совершенно невыполнимо на практике.

Вероятно, в любви теория и практика никогда не уживаются друг с другом. В реальности правила существуют лишь затем, чтобы нарушаться, а желания – удовлетворяться.

Неверно думать, что сумасшедшие не ориентируются в пространстве, и не стоит недооценивать частичку мазохизма, которая есть в каждом из нас. Сумасшедшие свободно бродят по городу, также как и мазохисты; иногда они даже встречаются.

И тогда нежные слова вызывают отвращение, а грубость становится привлекательна.

Отсутствие логики.

Внутреннее потрясение.

Перемена ценностей.

Отмена «правила шести «нет»», бесполезного, когда мужчина уходит.

Пустота возводится в новую норму.

Меня притягивает что-то, чего я не знаю. Что именно? Сложность?

Я уже ни рассудительна, ни логична; я себя не понимаю.

Должно быть, я влюбилась. Иначе я бы просто выгнала его. Жизнь была бы такой простой, если бы состояла в том, чтобы не любить того, кто плох.

Но тот, кто плох, хорош.

По существу.

В каждом человеческом существе таится загадка, которую хочется или не хочется разгадать.

Может быть, даже любовь способна родиться из того любопытства, которое вызывает у одного человека загадка другого. Я хочу узнать, отчего этот человек молчит. Узнать, кроется ли за его молчанием тайный умысел или романтизм.

7 Он называет себя «я»

Спустя лишь несколько минут после его ухода раздался телефонный звонок. Звонил он.

– Это «я».

Он назвал себя «я», этого было достаточно.

Я подумала, что он сожалеет о случившемся и собирается вернуться, чтобы извиниться за столь поспешный уход. И, конечно, я его уже простила.

– У меня в кармане твоя сережка, – бесстрастно сказал он. – Не знаю, как она там очутилась.

Я верну ее завтра. Буду у тебя в два часа.

А как же мои лекции в лицее? Этот человек думает, что я полностью в его распоряжении?

Я была полностью в его распоряжении.

Я, боровшаяся за то, чтобы мужчинам и женщинам платили одинаковую зарплату, добровольно подчинилась мужчине, нарушила свой обычный распорядок, соврала, что мне нездоровится, отменила лекции и заказанные завтраки.

Ничто не остановит влюбленную женщину – никакие принципы, никакие устои, никакие гипотезы, никакие постулаты, никакие обязательства, никакая логика.

Чтобы удержать меня, пришлось бы меня связать.

У влюбленной женщины нет ни гордости, ни самомнения.

Но у нее могут оставаться дерзость и высокомерие.

Чуть не забыла: у влюбленной женщины нет будущего.

8 Визит второй

Апельсины были выжаты, волосы на ногах сбриты, уборка пылесосом сделана, простыни сменены, подмышки присыпаны тальком, губы покрыты блеском, бесцветным и неклейким, кожа умащена, давление – на максимуме, эго – на минимуме, музыка приглушена. Я не была ни гордой, ни приниженной: я была просто женщиной, которая собирается открыть дверь мужчине, потому что не может ему сопротивляться.

Мои ученики вернутся к прерванным лекциям о Лотреамоне на следующем занятии – я не простила бы себе пропущенного свидания.

Зазвонил домофон, и я испугалась сильнее, чем в первый раз.

Я знала лишь его губы, его прерывистое дыхание, его жадные поцелуи, его манеру ничего не говорить, его запах.

Меня восхищали его поцелуи. И он это понимал.

Он прошел за мной в гостиную, я налила ему свежевыжатого апельсинового сока, но он, слегка покачав головой, отодвинул бокал.

– А что ты любишь?

– Кофе.

– Я приготовлю.

Он слегка прищелкнул языком в знак отрицания.

Универсальный язык?

– Хочешь кофе с шоколадом, с ликером, After eight или Киндер-сюрприз? У меня все есть.

Снова прищелкивание языком.

Универсальный отказ?

Он не любит шоколад? Плохой знак.

С легкой гримасой, искривившей его рот, он вынул из кармана пиджака жемчужную сережку.

– Держи, – сказал он, не приближаясь ко мне.

Я взяла сережку кончиками пальцев и вдела ее в мочку уха небрежным, даже фамильярным жестом и поблагодарила его. Прислонилась спиной к стене. Он расхаживал туда-сюда вдоль гостиной, она явно была для него тесной. Вдруг он остановился передо мной.

– У меня больше нет ничего твоего! – сказал он.

Я застыла в изумлении. Хочет ли он, чтобы я вернула ему сережку? Но зачем? Чтобы думать обо мне, когда меня не будет рядом? Или он собирается оставить меня, но не забывать обо мне?

Он подошел ко мне, поцеловал мои закрытые глаза и обнял меня так, словно отправлялся на войну – подводником или пилотом бомбардировщика; словно уже не надеялся увидеть меня снова.

Я спросила:

– Почему ты такой?

Он встряхнул головой, жесткие волосы рассыпались, как в рекламе «л'Ореаль»; ему шел этот жест. Затем он увлек меня к выходу, не разжимая объятий.

Он явно собирался уходить. Он пришел для того, чтобы уйти. Ему нравилось уходить.

Он думает, что любовь гибельна для существования, и лишь мужчины, которые уходят, могут избежать этого проклятья.

Он оказался недостойным той мечты, которую пробудил. Я окликнула его:

– Ты мне позвонишь?

Кивок головой сверху вниз.

– Когда?

– Завтра.

Я задавала ненужные вопросы. Я превратилась в учебник «Как не надо поступать».

Но как оставаться молчаливой рядом с мужчиной, который почти не разговаривает?

А если бы я не задавала ему никаких вопросов, его поведение изменилось бы? Пришел бы он, если бы я его об этом не просила?

Невозможно оценить заранее эффект того или иного произнесенного слова и его способность причинять вред.

9

E-mail Клементины Идиллии

Я ищу мужчину, который предпочел бы меня чтению, охоте, финансам, бриджу, гольфу, приятелям, телевизору, газетам.

E-mail Идиллии Клементине

Таких не существует. Мой был бы совершенством, если бы не отключился от всего.

Я пытаюсь его включить.

E-mail Клементины Идиллии

Даже если тебе рано или поздно это удастся, ты будешь разочарована. В твоем оркестре не прозвучит ни одной ноты. Ты услышишь лишь эхо своего собственного голоса.

10 Визит третий

Он позвонил. И пришел, не извинившись за свое вчерашнее поведение. Не останавливаясь, пересек гостиную и направился к небольшому алькову, где стояла моя кровать – низкая, с матрасом почти на уровне пола.

Он быстро разделся и указал пальцем на мое коротенькое платье в цветочек. Я повиновалась этому жесту и сбросила его без всяких возражений, даже не пытаясь протестовать.

Возможно, это было моей первой ошибкой.

Повиноваться его жесту, его взгляду, позволить ему даже не утруждать себя разговором.

Уступить.

Он нырнул под простыни и укрыл нас обоих с головой, так что мы оказались будто в палатке. Он лег на спину, я вытянулась рядом с ним и положила ему голову на плечо, словно законная супруга, утомленная любовью и собирающаяся заснуть.

Но совместный сон явно не входил в его намерения.

Я гладила его по груди, и иногда мои пальцы запутывались в завитках волос.

– Как ты спишь? – спросила я.

Вместо ответа он издал лишь невеселый приглушенный смешок. Обидно – почему-то мне казалось важным узнать, как он спит.

И вот мы начали заниматься любовью.

Я предугадывала малейшие его движения. Хотел ли он перевернуть меня, как куклу – и кукла переворачивалась сама, так же легко, как профессиональная танцовщица, ведомая опытным партнером. Я отдавалась, лежа на животе, потом на спине – он хотел видеть мою грудь, ягодицы, не хотел ничего упускать, ему нужно было познать все сразу, взять и отдать все, с нежностью, без резких акробатических номеров. Он был виртуоз, он продемонстрировал все мастерство, на которое я его вдохновила. Его движения были восхитительны; раньше мне не доводилось встречать такого совершенства, я не представляла, что подобный импровизированный дуэт возможен. Он обхватывал мою голову ладонями, я ощущала на лице его дыхание, и мне хотелось сказать ему что-то – я точно не знала, но что-то вроде: «Этого притяжения ты боишься?» Но он не давал мне такой возможности, он обнимал меня слишком сильно. Я попыталась перевести дыхание, но не смогла. Он стискивал меня в объятиях, я прижималась к нему всем телом.

И говорила себе, что женщина, которая испытала подобное, не зря прожила свою жизнь.

Наконец он рухнул на меня, и его расслабленное тело словно налилось свинцом; меня восхищало это ощущение его тяжести на моей груди, бедрах, ногах. Но он недолго оставался так лежать – очевидно, это казалось ему слабостью; он приподнялся, в последний раз напрягая мускулы, и лег рядом со мной. Теперь наши тела больше не соприкасались, словно расклеились листки бумаги.

Затем, оперевшись на руки, он склонился надо мной и поцеловал меня в живот, еще влажный от испарины, словно в знак благодарности, и попросил разрешения принять душ.

Впервые принять душ у меня.

Я даже не пыталась попросить его остаться. Он был не из тех мужчин, которые надолго задерживаются в вашей постели, рассказывая историю своей жизни, или засыпают с легкой улыбкой в уголках губ.

Мы не были похожи на сложившуюся пару – ни единой минуты...

Впрочем, и на недавних знакомых тоже – ведь все началось гораздо раньше...

Мне хотелось снова ощутить его ласки, его грубость... хотя бы недолго. Но на сегодня все было кончено.

Я слышала звук льющейся воды – больше ничего. Он не пел, не издавал никакого шума.

Я не могла запретить себе думать о его обнаженном теле, влажной коже... Я встала с постели.

Он слегка удивился, увидев, как я вхожу в душ. Какая фамильярность, не так ли? Тем не менее он обнял меня и прижал к себе. Потом намылил мне спину и скользнул рукой между моих ягодиц.

Я в свою очередь намылила его, мои руки скользили вокруг его пениса, то охватывая его, то отпуская. Мы долго стояли, обнявшиеся, счастливые, покрытые душистой пеной, под струями прохладной воды.

Затем он слегка вздрогнул, и я поняла, что сцена нежности окончена. Ему приходилось уже сдерживаться, его плоть напряглась, он убрал руку с моих ягодиц и слегка отстранил меня. Я не должна была становиться причиной его слабости и забывать о его истинной натуре.

Он энергично растерся полотенцем, натянул трусы – этот жест всегда одинаков, начиная с появления кальсон, – потом брюки, затянул ремень, надел носки – не без усилий, потому что кожа была еще влажной, застегнул на запястье часы и подобрал несколько выпавших из кармана бумажных купюр.

– Как тебя зовут? – спросила я.

Не отвечая, он улыбнулся.

Я подошла к нему так близко, что наши тела соприкасались, и прошептала на ухо:

– Скажи мне...

Молчание.

Я слегка отстранилась – как раз достаточно, чтобы увидеть, что он улыбается; тогда я стиснула кулаки, слегка толкнула его в плечи и повторила:

– Скажи мне! Ну же!

Потом, уже громче:

– Ты знаешь мое имя, адрес, номер телефона, а я – что я о тебе знаю?

Я снова толкнула его кулаками, словно в боксе.

– Зачем тебе знать?

Он схватил меня за запястья. Я не уступила и продолжала сопротивляться, пока не почувствовала боль. Наконец он сдался:

– Жан.

– Жан, и все?

Неужели у этого мужчины, такого великолепного, такого таинственного, с такими черными глазами, такое коротенькое заурядное имя?

– Жан – а дальше?

– Просто Жан. – Он устало вздохнул.

Я повторила:

– Жан – а дальше?

Потом, не удержавшись:

– Тебе на меня наплевать?

Он улыбнулся. Ему было на меня наплевать. Уж лучше бы я молчала!

Этот человек был таким загадочным, что я ожидала услышать имя из тех, что слышишь во сне.

Но я обманулась.

– Скажи мне что-нибудь... Мне нужно знать, о чем ты думаешь, здесь и сейчас!

Я избегала того, чтобы назвать его по имени – оно еще не стало для меня привычным. Кроме Жана де Лафонтена, Жана Расина и Жана д'Ормессона, других Жанов я не знала [1]1
   Жан де Лафонтен (1612-95) – французский писатель; автор знаменитых «Басен» (1668-94). Жан Расин (1639-99) – французский драматург. Жан д'Ормессон (р. 1925) – французский писатель и историк кино.


[Закрыть]. Никого из моих знакомых так не звали.

Он оставался совершенно бесстрастным, и я вновь толкнула его сжатыми кулаками.

Но что значили для него эти удары? Он был тверд, как камень, скала, бетонная глыба – и так же нем.

Почему он молчит? Почему не разговаривает? Может быть, его речь столь же банальна, как и его имя?

Слишком сильно нажимая на него, я рискую разочароваться. Итак, пусть тайна остается тайной.

Он с легкостью схватил меня за запястья и сжал их.

Я произнесла фразу, забытую со времен начальной школы:

– Ты злоупотребляешь своей силой.

Его губы слегка раздвинулись, словно он не мог сдержать усмешку. Затем, без всякого предупреждения, он поцеловал меня в лоб и быстро отстранился.

«Мерзавец!» – промелькнуло у меня в голове.

Вслух я сказала:

– Когда-нибудь ты заговоришь со мной, но я уже не захочу слушать!

Дверь за ним захлопнулась.

11 После любви

Ни шороха, ни шепота, ни разговора вполголоса, ни нежности, ни засыпания вдвоем, ни сигарет, лишь немного шоколада, приготовленного для него, грусть, накатившая волной, заставляющая меня беспокойно ворочаться с боку на бок – не слишком приятное ощущение...

Я еще раз повернулась, одурманенная, натянула на голову простыню, повторяя его жест, и снова оказалась под сводом палатки…

Простыни еще хранили его запах, и я вдыхала его. Он был особенным – кислород, углекислый газ; он пробуждал жизнь и гасил ее, давал надежду и отбирал – с каждым вдохом и выдохом.

Достаточно было бы поверить в него, в его благосклонность, чтобы начать засыпать. Но он не дал мне ничего, никак не утешил. Было бы слишком самоуверенно, оптимистично и наверняка опасно поверить во все, что бы он ни пообещал. Страсть непостоянна, неподконтрольна, а молчание полно ловушек, в которые я беспрестанно попадаю.

Он дал мне свободное пространство, и я заполняю его словами.

Если бы он заговорил со мной, я бы не знала, как это истолковать.

Он дал мне молчание,

Я – толковательница,

Обитательница,

Временная гостья,

Повелительница тишины.

Я живу в молчании, и молчание живет во мне.

До завтра – если захочешь, любовь моя.

12

E-mail Клементины Идиллии

Идиллия, а что если ты влюбилась в молчание?

Чертовски ловкий прием!

Но мне бы хотелось быть любимой по-настоящему.

Раньше мой муж был болтлив и влюблен.

E-mail Идиллии Клементине

Есть шанс, что в конце концов я начну все сначала.

13 Дорога в лицей

Кроме невразумительного бормотания и нескольких нечленораздельных звуков за чашкой кофе, он ничего не произнес – ни одного слова из тех, что трогают душу и заставляют ее раскрыться. Ни одной фразы из тех, что влекут за собой другие, словно изгибы горной дороги.

Однако его молчание было загадочным, неведомым, беспокойным, обитаемым. В нем был трепет жизни.

Посторонние звуки – городской шум, людские голоса, звучащие на конференциях, в театрах, в кино, – заполняли ат мосферу, но не проникали сквозь невидимую преграду. Все это имело гораздо меньше смысла, чем молчание Жана.

Иногда кажется, что мужчина растворяется в своих словах. Жан полностью сосредоточен на себе, хранит свои мысли и оберегает свою тайну.

Мы не можем делать то, что хотим, с нашими жизнями: от мужчины не избавляются, как от слова в переводе, которое не имеет соответствия или точного определения или обладает разными смыслами. С Жаном произошло нечто обратное: я любила его именно за несоответствие, за некую нереальность, за отрыв от действительности. Жан был вдохновением; и я говорила себе, что в тот день, когда этот человек доверится мне, его слова путеводным огнем осветят мне дорогу и дадут ответ на все вопросы, остававшиеся без ответа со времен сотворения мира; откроют мне загадку мужчин, любви, тайны желания, жизни и созидания.

Он молчал как тот, кто знает.

Я меньше доверяла Клементине, потому что она не понимала его; нельзя понять Жана, если его не знать. Ее советы были как плохо подогнанный костюм – они ему не шли. Она не различала молчание скуки и молчание любви. Возможно, я не могла ни истолковать всю глубину его молчания, ни уловить след, который он оставлял, уходя. Это было молчание, похожее на молчание верующего в церкви, когда невозможно передать словами то, что он чувствует.

Жан пролил для меня свет на молчание мужчин. Я бы хотела вычертить тот странный путь, который так и не привел меня к источнику этого логического несоответствия... Может быть, зигзаг молнии?

Еще один удар этой проклятой молнии?

Поединок начался:

Я хотела смириться с молчанием Жана.

Хотела сломать его, заполнить его словами.

Мне больше нужны были слова, чем вздохи.

Я хотела, чтобы он забыл свои страхи, неврозы, все причины своего молчания.

Я хотела привить ему вкус к дурачествам, к болтовне, намыливанию, массажу, прохладной воде, сплетению влажных от пота тел, откровениям, нашептанным на ухо, словам любви, смешным и серьезным.

Я хотела, чтобы он сдался.

Я хотела услышать, как он называет меня «дорогая», «darling», «любовь моя», «кошечка», «Идиль», «Дидиль» – неважно какими прозвищами, пусть даже смешными, лишь бы они были.

Я хотела, чтобы он писал мне письма, звонил, отправлял по почте телеграммы, присылал цветы, признания в любви, поцелуи.

Я хотела, чтобы он говорил.

Да, говорил со мной.

Дарил мне слова.

Я хотела заразить его своими чувствами, перетянуть на свою сторону, где был шум и была жизнь; где были изобилие, излияние, слияние.

Порой плохие мысли проникают в чистоту молчания, как паразиты. А что если Жан по-прежнему будет заниматься любовью, не испытывая страсти, потому что он такой же, как все мужчины?

Я вздрагиваю.

Жизнь, если бы в ней существовало единство, проходила бы лишь в глубине моей души. Разновидность автаркии. Даже любовь к музыке, композициям Малера и мазуркам Шопена, покинула бы меня, чтобы оставить наедине с его молчанием. С этим сумбурным потоком хаотических эмоций – в котором, однако, тоже присутствовала своя музыка. Священная, духовная, легкая, классическая, современная, фольклорная, танцевальная, сценическая, камерная. Композиция, аранжировка, гармония, импровизация, переложение, преобразование. Мой сольный концерт может быть передан без всяких нот. Молчаливый человек – как книга, которую нужно написать.

Как преследование кого-то, кто все время прячется.

Занятие для мечтателя.

Я была мечтательницей, я отправилась на его поиски.

И втайне мне стало нравиться это путешествие, эта настойчивость, эта сосредоточенность на одной цели, отсекающая все остальные, эта нематериальность, которая спасала меня от посягательств времени.

Но я застряла на полпути.

Больше, чем любовь, мною завладела навязчивая идея, вопрос: есть ли метафизический выход из пустоты?

Возникла путаница. Но какая любовь может поддерживать свои силы при полном отсутствии знаков, которые ее пробуждают?

В чем же был ее источник? В опьянении.

Чтобы присоединиться к Жану, я должна войти в его молчание. Но что я знаю об этом слишком глубоком молчании? Ничего.

В сущности, я не понимаю, почему этот человек ничего не говорит. Я искала объяснений в книгах – у Дюрас[2]2
   Маргерит Дюрас (1914-96) – французская писательница.


[Закрыть] в «Los V.Stein», где Татьяна восклицает: «Ах, эти слова! Лучше помолчи! Слова таят в себе опасность!»; у Петера Хандке[3]3
   Петер Хандке (р. 1942) – австрийский писатель.


[Закрыть], у которого только молчаливый путник находит путь к себе; у Ларошфуко, для кого «молчание – самое надежное средство не бояться самого себя»; у психоаналитиков, чей метод включает в себя использование молчания. Жан обладал всеми этими разновидностями молчания. Молчание убежища, молчание бегства... Молчание соблазнителей, подлецов, трусов, застенчивых, закомплексованных, лентяев, грубиянов, тупых, глупых... Молчание ученых, сильных мира сего, посвященных, правителей – ни одно не было ему чуждо. Но ему были знакомы и высшие виды молчания: молчание философов, молчание, направленное против ухищрений и двуличности, которые содержатся в словах, в песнях и даже в музыке, уводящих нас от тревог бытия.

Все те области, в которых жило молчание, были его.

В чем-то я понимала Жана, сравнивая его с другими, но не могла понять полностью. Невозможно всецело понять другого человека.

Жан был настоящим образцом молчания мужчин – его палитрой, диапазоном. Все виды молчания были в нем. Он был величайшим коллекционером разновидностей молчания. И я уже не могла прочитать ни единой фразы, где содержалось слово «молчание», без того чтобы тут же не подумать о нем. Раньше я никогда не замечала, насколько молчание может быть выразительным, напряженным, красноречивым, полезным – в зависимости от разных ситуаций.

Полное понимание невозможно. Психоаналитики это знают и примирились с этим, пусть и не всегда в этом признаются.

Я не всегда понимала его молчание, но кое-что уловила и хотела бы сказать ему:

«Слова предают тебя? Ты сомневаешься, что они могут преодолеть расстояние между твоей мыслью и ее выражением? Ты не можешь их произнести? Когда-то твои нежные слова обернулись против тебя и причинили тебе боль, ты был пойман в западню слов, они вышли из-под твоей власти, они были испорчены, извращены, урезаны, обнажены, всеми услышаны, повторены, заезжены. Однажды твой секрет раскрылся, был всеми обсужден, разделен с друзьями и врагами.

Над тобой и твоей нежностью насмеялись. Ты разозлился на слова, и они стали твоими противниками? Итак, ты вступил в войну не с любовью, но со словами любви. Но внешне и то и другое выглядит одинаково, ты это знаешь? Если из-за противоречий между языком твоего тела и твоим молчанием я не смогу понять тебя, то однажды я уйду».

Но вот он позвонил, и я забыла все свои вопросы, все претензии; я сдалась.

Его голос преображал меня, его слова, даже самые обычные, звучали для меня как откровение, и горечь исчезала. Жизнь становилась простой и понятной.

Молчание заключает в себе притягательность извращения. Оно затянуло меня.