Текст книги "Молчание мужчин. Последнее танго в Париже четверть века спустя"

Автор книги: Кристин Орбан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Кристин Орбан
Молчание мужчин

Я писал молчание и ночь, выражал невыразимое, запечатлевал

головокружительные мгновенья.

Артюр Рембо

Ваза придает форму пустоте,

а музыка – безмолвию.

Репе Шар

О. от К.

1 Видение

Этой ночью я увидела его во сне, непохожем на обычные сны. Скорее в тревожном видении.

У него были темные глаза с подвижными зрачками; нос с горбинкой придавал его лицу выражение силы, которое привлекло меня; каштановые волосы были давно не стрижены, и одна прядь падала на лоб.

Он смотрел на меня, не говоря ни слова.

Молчание было его речью. Любые произнесенные им слова стали бы просто отрывочными фразами, такими же далекими от реальности, как прогноз погоды.

Молчание приводит в замешательство. Этот ложный смысл, этот развенчанный самозванец вызывает у нас сомнения: а что если все слова, которые мы обычно используем, вообще напрасны?

От молчания нечем защититься. Любое слово, в конечном счете, теряет силу перед ним.

Однако все то, чего не говорил мне незнакомец, в конце концов, стало смыслом моей жизни.

Он был игрой, загадкой, канвой для вышивки, черно-белой картинкой для раскраски; ему постоянно чего-то недоставало. Он существовал в пустоте, в воображении. А я должна была вышивать, раскрашивать, отражать. Он дал мне лишь контур, обводку, пустой сосуд, проблему, которую нужно было решить. Он не дал мне ни содержания, ни решения.

Отсутствие смысла раскрыло мне глаза на множество смыслов.

Из пустоты возникло неодолимое влечение.

Его особой, присущей только ему манерой было говорить без слов.

Конечно, я бы предпочла, чтобы он поговорил со мной. Я предпочла бы слова этой пластинке без музыки, этой книге без единой строчки, этим мимолетным ласкам, этим молчаливым сигналам, которые он посылал мне и которые я должна была расшифровывать.

Был ли у меня выбор? Я присоединилась к нему там, где он был – в этом странном беззвучном таинственном мире, который принадлежал только ему и в который он меня увлек. Я приняла то, что он мне дал – то, что было невидимым и неслышимым для других.

Сегодня я знаю, что путь молчания создал меня и заставил создать нечто другое моими собственными силами. Я потеряла и вновь обрела себя в молчании.

2 Встреча

Все началось в саду Марселя Пруста, довольно заурядно, хотя и не совсем обычно и, возможно, иллюзорно. Какой-то тип, сидевший на скамейке, вполголоса напевал легкий мотивчик – только для меня, я была в этом уверена. Ну, почти уверена.

Я остановилась. Негромкие звуки доносились, словно из другого мира, вырываясь из тишины. Мы взглянули друг на друга, я – для того, чтобы убедиться, что песенка адресована мне, а заодно чтобы выяснить, не знакомы ли мы. Так вполне могло быть. С первого взгляда этот неизвестный показался мне знакомым. Странно – знакомый незнакомец: абсурдная очевидность, смутное воспоминание, всплывшее из каких-то дальних закоулков памяти.

Я стояла перед ним, чувствуя себя добычей, которую заманивают в ловушку. Стояла и слушала. Несколько мгновений мы наблюдали друг за другом. Два-три брошенных взгляда, и все. Больше ничего не произошло. А может быть, и вовсе ничего не произошло. Вполне вероятно даже, что человек, сидевший напротив, не сулил мне никаких обещаний, в нем не было никакого внутреннего огня, никакого намека на сбывшуюся мечту – все это существовало лишь в моем воображении. Я почувствовала, что краснею, и стала смотреть на свои босоножки из плетеных кожаных ремешков, словно ожидая, когда закончится это мучение. Когда я снова подняла голову, скамейка напротив меня была пуста.

Он ушел.

А я стала другой.

Я долго спрашивала себя, не был ли это сон наяву.

Он повторился тремя годами позже, на вернисаже в галерее современного искусства. Лицо среди других лиц. Могла ли я его не узнать? Это был он, конечно, он, я была уверена в этом так же твердо, как в смене дня и ночи. Он заметно выделялся из толпы, хотя и не был совершенным красавцем – но это был он, и мне этого было достаточно. На мне было легкое открытое платье, выбранное без всякого умысла. В это мгновение моей жизни, посреди шумного многолюдья, я была недалека от мысли, что все наше существование заключается в ожидании чего-то, что никогда не произойдет.

Я ошибалась. Человек, стоявший всего в нескольких метрах от меня, как две капли воды походил на незнакомца, сидевшего на скамейке. Два образа наложились один на другой и полностью совпали.

Наконец я снова его нашла.

Он в свою очередь заметил меня, и ему хватило мгновения, чтобы перенестись в тот же день, что и я.

Мы пошли навстречу друг другу, с трудом продвигаясь в толпе.

Я шла к нему, он – ко мне, и мы оба шли к человеку, которого не знали.

Мы стояли лицом к лицу, он смотрел на меня, и его взгляд говорил:

«Это действительно та самая девушка, которая была в саду Марселя Пруста?»

Я смотрела на него, словно говоря себе:

«Без сомнения, это он».

Легкое движение навстречу друг другу.

Он: легкая улыбка в открытую.

Я: широкая улыбка чуть в сторону.

Он: вскинул голову.

Я: это вызов? Слегка наморщила лоб, изображая беспокойство.

Он: утвердительный взгляд.

Я: ослепленная, больше ничего не вижу, улыбаюсь в пустоту.

Молчание, наполненное тайным смыслом.

Он победил; я отступила, сдалась, первая нарушила тишину.

Несмело произнесла:

– Здравствуйте...

По правде говоря, образ незнакомца к тому времени уже стерся из моей памяти, где я долго удерживала его, сама не зная почему, словно подогревая на медленном огне, как уже готовое блюдо, оживляя собственными чувствами, вызывая из мечты. Потом были Лоран, Лионель, и меня прочно захватила реальная жизнь. Но я была уверена, что однажды этот человек вернется, и сохраняла в душе место для него.

Я (по-прежнему про себя): когда я смущена, я слишком много говорю. Мне следует научиться молчать, но я не знаю, что делать с молчанием. Оно приводит меня в замешательство.

Я отступаю на шаг.

Он делает шаг вперед.

Забавный дуэт.

У меня вид добычи, у него – хищника. Он сжимает мое запястье и увлекает меня к выходу. Совершенно уверен в себе.

В голове у меня лихорадочно проносится: «Он ведет меня... куда? Не важно – он ведет меня».

Да, я испытываю детскую радость, когда он сжимает мне запястье. Взрослым такая радость неведома: у них работа, семья, обязанности, налоги, машина, – все это удерживает их на земле, привязывает к ней. Я же отрываюсь от нее и мчусь сломя голову, как девчонка.

Мы выбираемся из толчеи и идем, не разбирая дороги. По мере того как мы удаляемся от галереи, пространство, разделяющее нас, сужается.

Его уверенная горячая рука по-прежнему сжимает мою, и я не пытаюсь освободиться. Мне нравится надменность этого жеста.

И он это знает. По тому, как внезапно повлажнела его рука, я чувствую, что и он взволнован этим первым телесным контактом. Мое сопротивление – не более чем кокетство.

Я поворачиваю к нему голову, мои волосы оказываются у самого его лица, и он вдыхает запах моей цветочной туалетной воды.

Мы шли по улице бок о бок, ничего не зная друг о друге.

Я не знала ни его голоса, ни его имени и могла только догадываться о его намерениях.

Никто не знакомил нас.

На вид ему было лет сорок пять, у него были темные густые волосы и волевые черты лица, на котором резко выделялись морщины. Он был одет без особого шика – голубая рубашка, простой галстук и светлый костюм, слегка помятый, – это заставляло предположить, что со вчерашнего дня он не заходил домой переодеться и что он об этом сожалеет, судя по тому, как он время от времени слегка проводил рукой по лацкану пиджака. Он выглядел как настоящий мужчина, открытый и бесхитростный. В детстве он, должно быть, носил короткие шорты, лазал по деревьям, играл в гоночные автомобильчики и в футбол, дразнил девчонок.

Я все еще не слышала его голос.

Когда же он, наконец, заговорит? Мы даже не поздоровались, даже не обнялись – по сути, мы друг друга не знали.

Я:

– Меня зовут Идиллия.

Конечно, имя было вымышленным, но подходило мне, как перчатка.

Он смотрел на мои загорелые плечи, не зная, какое солнце их ласкало; он смотрел в глубину моих глаз. Заметил ли он, что я изменилась за эти три года? У меня на лбу появились легкие вертикальные складочки, а когда я смеялась, в уголках глаз появлялись морщинки. Я с этим смирилась. Он не мог знать этого выражения лица – наша встреча была недолгой, и у меня не было времени выразить свою радость. Он пристально рассматривал мой нос, рот – особенно рот – и чем дольше он на меня смотрел, изучал меня, тем сильнее меня охватывало желание ему понравиться и тем сильнее я сомневалась в себе.

– А вас как зовут?

Никакого ответа.

Странно.

Мы шли. Он по-прежнему держал меня за запястье, моя рука была напряжена – ничего общего с будущими любовниками, которые прогуливаются по тротуару, заигрывая друг с другом. Он вел меня, уверенный в том, что я не буду сопротивляться – вот и все.

Его обручальное кольцо впивалось мне в руку. Значит, он женат?

Внезапно он остановился и выпустил мою руку. Она болела. Я стала растирать ее, и он улыбнулся.

Теперь, когда наши тела не соприкасались, вдали от толпы, стоя под одним из тех деревьев, которые каким-то чудом растут среди асфальта, мы, возможно, могли бы поговорить?

Я повторила: «Как вас зовут?»

Он словно не услышал. Он сказал:

– Если мужчина не видел женщину так долго, это еще не значит, что он не думал о ней...

Это были первые слова, которые я от него услышала.

– Вы думали обо мне?

Он не ответил.

Он изучал меня. Мужчины хорошо умеют молчать, но не могут помешать своим глазам говорить. Его глаза действовали на меня сильнее любых слов.

И вот я сказала ему то, что он хотел услышать: что я живу недалеко отсюда, и другие, гораздо более рискованные вещи. Я назвала свою фамилию и адрес, а также номера телефонов – городского и мобильного. Я сказала ему все. Предоставила все возможности отыскать меня.

Он не удивился – я всего лишь ответила на его немой вопрос. Резким движением вскинул руку, едва не задев меня по лицу, и быстро взглянул на часы.

Он что, собирается пойти ко мне?

Ни единого слова. Он лишь едва заметно покачал головой в знак отрицания. Он отклонял приглашение, которого добился.

Он мог хотя бы соблюсти приличия – например, сказать, что сожалеет, но вынужден удалиться; что он часто думал обо мне, целыми днями напролет; что искал меня во всех парках, на всех улицах, что выкрикивал бы мое имя с Эйфелевой башни, если бы только его знал. Он мог бы сказать, что однажды потерял меня в этом городе, но больше никогда не потеряет. Но для этого ему пришлось бы прибегнуть к словам, составить одну-две фразы. Заговорить!

Он сказал только:

– Завтра.

– Завтра?

Я даже не была уверена, что правильно расслышала – так тихо он говорил.

Я уже собиралась добавить: «До завтра еще далеко», но он помешал мне, приложив указательный палец к моим губам:

– Тс-с...

– Что это значит?

– Просто «тс-с».

– Но почему?..

Я сделала еще одну попытку:

– Скажите хотя бы, вы любите шоколад?

Почему я задала ему этот дурацкий вопрос? Потому что он собирался уходить, а мне хотелось его удержать.

Он улыбнулся и повторил:

– Тс-с...

Это значит – молчание?

Итак, пароль был произнесен.

3

E-mail Идиллии Клементине

Я снова встретила того типа, который был в саду Марселя Пруста. И знаешь, что он мне сказал? «Тс-с».

Он загадочный, его молчание меня интригует. Ты веришь, что существует молчание влюбленных?

E-mail Клементины Идиллии

Да это просто эпидемия какая-то! Мой муж тоже заразился. Говорит все меньше и меньше, это меня бесит! Я думаю, что это скорее свойственно мужчинам, которые перестали любить. Можешь представить, в каких я расстроенных чувствах!

4 Визит первый

– Это я… – послышался тихий мужской голос в домофоне.

Кто – я?

– Кто? – спросила я, надеясь услышать что-нибудь еще.

– Я, – невозмутимо повторил мужчина.

Голос был тот же самый, который накануне произнес: «Если мужчина не видел женщину так долго, это еще не значит, что он не думал о ней».

Этот голос не был ни слабым, ни прерывистым, ни дрожащим, ни глухим, ни сдавленным, ни резким, ни крикливым, ни пронзительным, ни мелодичным, в нем не ощущалось привычки к болтовне, – это был мужской голос, глубокий, вибрирующий, сильный, теплый, но словно бы потусторонний. Голос, который не растрачивал себя по пустякам, не обращался к кому попало. И в нем звучала радость в предвкушении нашей новой встречи.

Я не слышала шума лифта – должно быть, он поднимался на пятый этаж пешком. Прижавшись ухом к двери, я пыталась услышать его шаги.

Он несколько мгновений стоял на лестничной площадке, прежде чем позвонить. Колебался? Переводил дыхание? Затем нажал на кнопку звонка.

Замок был из позолоченной меди; чтобы открыть дверь, нужно было оттянуть задвижку и повернуть ручку – два простых движения. Все внимание, все ощущения, все свое лихорадочное ожидание я вложила в них.

Мужчина, которого я потеряла три года назад, приблизился, как в кино... Осторожно.

Словно пелена перед глазами...

Смутное воспоминание о временах непринужденного обращения...

Невозможно представить, чтобы Шопенгауэр отказался открыть дверь Флоре Вейсс, а Ницше – Лу Андреас Саломэ, когда те звонили у их дверей. Звяканье дверного колокольчика может потрясти основы любой философии. Что до моей, если бы она и была, это было бы переворачивание всего вверх дном.

Прозвенел звонок; слишком поздно отступать. Риск – часть нашей жизни. Моя рука повернула дверную ручку. У меня перехватило дыхание, но я открыла дверь. Он стоял там, в обрамлении дверного проема – черноволосый, изящный, в темном костюме с галстуком... остальное я не успела сразу разглядеть. И, разумеется, молчал.

– Здравствуйте... – сказала я.

В ответ он усмехнулся уголком рта. Взгляд казался тяжелым от невысказанной злобы.

Он вошел следом за мной в гостиную, огляделся, чтобы понять, куда попал: белая, залитая солнцем вселенная книг и продуманного беспорядка. Ничего экстраординарного, согласна, но достаточно предлогов для начала разговора.

О, кажется, его взгляд остановился на коллекции ракушек.

Речь могла зайти об океанских глубинах, о вещах, о комфорте, об излишестве, о безделушках... Нет.

– Мне нравится слушать шум моря, – сказала я только ради того, чтобы заговорить.

Он: что-то вроде «хм», как обычно говорят психоаналитики.

Затем он прошелся по комнате, но кроме этого нечленораздельного звука так больше ничего и не произнес. Не похвалил даже изящного букетика анютиных глазок, хотя было очевидно, что цветы поставлены здесь специально к его приходу.

Он мог бы произнести какую-нибудь банальную фразу, неважно какую.

«Как вы поживаете?»

«Как вы оказались на той выставке?»

«Хорошая погода сегодня».

«Рад снова вас увидеть».

«Приятно пахнет эта ароматическая свеча. Что за запах?»

«Меня зовут...»

«Идиллия – необычное имя».

Почти все в начале знакомства говорят нечто подобное.

Но с ним никаких точек опоры не существует.

Возвращаемся в пункт отправления.

Я двигаюсь по видимым ориентирам.

Я начинаю.

Делаю первые шаги.

Я оказалась лицом к лицу с новой загадкой – мужчиной, стойким как скала.

Никто не может одолеть скалу.

Он ничего не говорит, ему безразличны все правила хорошего тона, ему плевать на мои духи, мои цветы, мое здоровье, мои мотивы и представления. Он – в каком-то другом мире, и я не знаю, где.

Он уходит. Потом возвращается.

Неизбежно возвращается, мчась без остановок.

Он бродит по комнате.

Мне неуютно не столько от его присутствия, сколько от его молчания. Я знала мужчин, хотя и немногих, но никогда не сталкивалась с молчанием. Мне знакомо было молчание пожилых супружеских пар, сидящих за столиком в ресторане, молчание врачей, борющихся с болезнью, молчание ночи, снега – но я не знала молчания мужчин.

Слова теснились у меня в горле – самые обычные слова, чтобы вырваться, наполнить, взломать эту тишину, прозвучать.

Не найдя ничего лучше, я предложила ему сесть.

– Мне кажется, нам есть о чем поговорить друг с другом...

Он отрицательно покачал головой, отвергая мое предложение. Моя мать наверняка спросила бы у него: «Что, язык проглотил?» Но я была не моя мать и не его, а он – не маленький мальчик.

Он остался стоять.

Я предложила ему оранжад, сама выжала апельсины и протянула ему фарфоровую тарелочку, на которой аккуратно разложила несколько маленьких пирожных, усыпанных засахаренными лепестками фиалок. Он удивленно взглянул на них – должно быть, никогда таких не видел. Не знал, что цветы тоже можно готовить.

Он отказался от песочного печенья и пирожных с фиалковыми лепестками. Вид у него был недоверчивый. Я задавала ему классические вопросы – что он делал все это время, какой была его жизнь и т.п. Ничего оригинального, пусть так. Но он не отвечал.

Он направился в мою сторону, по дороге отодвинув стул, и приблизился ко мне вплотную. Я забилась в самый угол.

Вскинув подбородок, он повелительно смотрел на меня.

Я, наклонив голову, покорно смотрела на него.

Он обхватил меня за талию и притянул к себе. Я вздрогнула – это произошло слишком рано, слишком быстро. Мне хотелось хоть немного слов, взглядов...

Я резко качнула головой из стороны в сторону, уклоняясь от его поцелуев; мне нужно было узнать, почему он не заговорил со мной в саду, почему он ушел; если он все это время думал обо мне, то я хотела знать о его чувствах, его впечатлениях.

Он снова привлек меня к себе, на сей раз с некоторой грубостью. Он презирал мое сопротивление, принуждая подчиняться.

– Скажи мне... кто ты?

Он не ответил.

– Скажи...

Он молчал.

Я подчинилась.

Его желание не нуждалось в словах.

Его тело напряглось, губы прижались к моим губам.

Его ласки достигли цели. Руки скользнули вниз, к животу, и осмелились спуститься еще ниже. Он расстегнул мою блузку, стянул трусики, даже не глядя на них, и прильнул губами к моим соскам, словно стремясь утолить жажду. Я расстегнула ему ширинку и принялась ласкать его пенис. Итак, я тоже могла обходиться без слов.

Его тело внушало мне уверенность. Он поцеловал меня.

Тело не способно лгать.

– Истинная страсть – в поцелуях, – прошептала я ему.

Он ответил:

– Ты права.

Его действия служили тому убедительным доказательством. Разговоры были излишни. Я слишком много говорила.

Он снова поцеловал меня – без сомнения, чтобы заставить замолчать.

Наши губы долго не размыкались, потом он целовал мои закрытые глаза, и эти поцелуи вводили меня в гипнотическое состояние. Он напоминал мне ребенка – не из-за того, что сосал мою грудь, но из-за этой настойчивой потребности целоваться, словно совершая жизненно важное действие. Время,  казалось, замерло на наших сплетающихся языках, в нашей смешавшейся слюне.

Нет ничего более интимного, чем поцелуй.

Все мои ощущения сосредоточены на движениях его языка, который проникает мне в рот и снова выходит, скользит по моим зубам, деснам, нёбу. Его язык – настоящий виртуоз, он достигает глубины моей гортани, на мгновение замирает неподвижно, чтобы отдохнуть, а потом совершает еще более захватывающие кульбиты. Этот мужчина словно впивает меня; он охватывает мой язык своим и, не отпуская, увлекает его в глубину своего рта – теперь он хочет, чтобы я нанесла ему ответный визит, чтобы изучила его, попробовала на вкус, привыкла к нему, слилась с ним. Он вдыхает меня, впитывает, всасывает, затягивает вглубь и не отпускает, мой язык становится пленником, заточенным в тесном узилище его рта. Мне больно, я начинаю стонать, и он отпускает меня; я чувствую, как его губы раздвигаются в улыбке. Нет, я не умею обращаться с мужчинами. Он щадит меня, вновь приближает свои губы к моим, и поцелуй продолжается, такой, как обычно. Он длится долго, долго – но все равно недостаточно долго. Мне хорошо в его объятиях, мне нравятся его надежные широкие плечи, его кожа, сливающаяся с моей – у нас одинаковый оттенок кожи.

Внезапно он слегка отталкивает меня. Теперь его руки, по-прежнему обхватывающие меня за талию, не привлекают меня к нему, а прижимают к стене, и вместо его обжигающей кожи я ощущаю ее холод. Что происходит? Он ничего не объясняет. Мне становится страшно.

Почему он меня оттолкнул? Я спрашиваю: «Почему?» – тянусь к его губам, целую их, насыщаюсь ими. Я хочу понять, несмотря на отсутствие слов.

Я черпаю в этом поцелуе силу и уверенность, которых меня лишает его поведение. Я не наслаждаюсь им во всей полноте, лишь ищу поддержку, я боюсь зимы, разлуки, опустошения.

Он размыкает губы:

– Нужно установить линию...

Сперва я думаю, что он хочет установить у себя дома отдельную телефонную линию только для меня. Я спрашиваю:

– Телефонную линию только для нас двоих?

– Нет. Линию поведения.

– Вот как?

У него озабоченный вид; он говорит, что должен уйти.

Уйти? Вот так, сейчас? В чем дело?

Я никогда не плакала перед мужчинами и очень хотела бы удержаться от этого перед ним, тем, кого вовсе не знаю – и вот слезы струятся по моим щекам, и я не могу их сдержать.

Я: вытираю слезы тыльной стороной ладони.

Он: странно смотрит на меня, словно не уверен, что я действительно испытываю какие-то эмоции.

Он целует меня снова, и мои слезы придают солоноватый вкус этому поцелую. Быть может, последнему? Ведь этот человек – лишь случайный встречный, незнакомец, поцеловавший меня.

Он ничего больше не говорит, он пьет мои слезы, смешавшиеся со слюной в уголках губ. Он с жадностью впивает то, что вызвал. Ему нравится вода, текущая из глаз, и он проводит языком вдоль моей щеки, направляясь к ее источнику. Он лижет мои веки, ресницы, и я уже ничего не вижу, кроме этого кусочка плоти, поглощающего меня.

Он любит меня? Презирает?

Слишком рано говорить о любви? Только не для меня: любовь зарождается сразу же или никогда. И потом, у меня такое впечатление, что эта история длится уже три года.

Тем временем он застегнул ширинку.

Он уходит, чтобы быть уверенным, что сохранил над собой контроль. Какое тщеславие! Какую власть надо мной он себе присвоил? Почему он оставляет меня, разгоряченную от его ласк? Я ищу смысл в его поведении, но не нахожу.

Никакого смысла.

Но почему в этом должна быть какая-то логика? Кто из нас ненормальный? Он? Я?

Он: качает головой слева направо.

Отрицание. Он больше не хочет моих слез. Он насытился ими. Бедняжка! Прости меня! Плачущая женщина – какое непристойное зрелище! Но, знаешь, женщины плачут не обязательно оттого, что им грустно – они еще плачут, когда разочарованы, раздосадованы, взволнованы – и даже когда счастливы. В счастье или в несчастье слезы остаются наиболее подходящим для нас способом, чтобы выразить свои чувства.

Можно сказать, что у нас и серьезные раны заживают быстро, тогда как у вас, мужчин, даже самые пустяковые не заживают никогда. Вот и объяснение. Как видишь, иногда полезно поплакать.

Такие речи были для него непривычны.

Он: отрицательно качает головой: нет-нет, хватит поцелуев и слез, я хочу сопротивления, я хочу трудностей.

Я: значит, я не смогу предложить ему себя такой, какая есть – нужно будет сочинять, приукрашивать, не выдавать своих истинных чувств – обычный цирк. Предлагать не ту себя, которая существует на самом деле, а себя вымышленную, чтобы его соблазнить.

Вывод: подлинность является препятствием.

Классический вариант.

Очень немногие мужчины способны на такую щедрость: любить вас такой, какая вы есть. Всем нужны сильные женщины, которых не надо утешать – которые, напротив, иногда сами могут оказать поддержку. Женщина, которая чересчур сильно любит – это слишком обременительно.

Вот цена, которую я заплатила за то, чтобы остаться свободной, без всяких привязанностей – та цена, когда быть любовницей становится наивысшей целью.

Любовница существует для наилучшего, а не для наихудшего.

Наихудшее остается со мной, я не делю его с мужчинами – мужчины не умеют плакать. Когда они еще маленькие, их учат, что нужно научиться сдерживать слезы, когда больно или грустно – и вот, когда они встречают женщину, которая присвоила себе право плакать, они мстят. Я не должна раздражать его.

Слезы любовниц похожи на слезы мужчин.

Те и другие проглатывают их, загоняют внутрь.

Я нарушила неписаный закон. Я прошу прощения.

Это никогда не повторится, я больше не поставлю тебя в неловкое положение, обещаю.

Слишком поздно.

Он ушел.

Тем хуже.

Эпоха джентльменов прошла.

Тем лучше.

У мужчин двадцать первого века сложный характер. У них свои маленькие страхи, свои маленькие неврозы. Хрупкость больше не является достоянием одних только женщин. Уже давно два потока стремятся поменять направление: женщины забирают силу мужчин, мужчины – слабость женщин. Но в том, что касается слез, мужчины еще сопротивляются.

Результат: катастрофа.

Бедная Идиллия, которая готовилась прожить жизнь, похожую на прекрасную мелодраму!

Будет ли у этого поцелуя продолжение?