Текст книги "Доза"
Автор книги: Коста Канделаки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
ДОЗА
Глава 1
По пустынным улицам ходить безопасно, а вот когда идешь по людным, нужно смотреть в оба. Ибо на людной улице полно гуимпленов.
Раньше, еще год назад, Кит не обращал на них особого внимания, потому что был абсолютно уверен в себе. Как оказалось – напрасно. Гуимы хилы и ничтожны, но в последнее время они стали что–то слишком агрессивны и склонны к коллективному взаимодействию. Конечно, бывали пару раз случаи, когда какой–нибудь из этих уродов бросался к Киту на улице в попытке «поделиться счастьем», но привычка быть настороже и хорошая физическая форма позволяли легко и непринужденно отказаться от причастия. Кроме того, на людной улице можно было надеяться на поддержку от кого–нибудь из небезразличных прохожих (редкость, конечно) или от полицейского (еще большая редкость). Но теперь, когда гуимы набрали необходимое число голосов в парламенте и протолкнули закон сто–шесть–бэ, о допустимости причастия, мир перевернулся. На проспекте на тебя запросто могла наброситься пара–тройка улыбающихся выродков и попытаться сделать тебе инъекцию. Один раз Киту едва–едва удалось отбиться от четверых нападающих. С тех пор он уже не был так самоуверен и предпочитал не показываться на центральных улицах. Так же поступали и большинство других людей, еще не познавших прелестей «жизни после жизни».
Самое страшное то, что порой гуимплена невозможно отличить от нормального человека. Когда гуим остается без дозы, идиотская шутовская улыбка слезает с его лица, а глаза перестают быть стеклянно–пустыми и приобретают озабоченную осмысленность. Ни заторможенности, ни типичной внешности ломающегося наркомана – вообще никаких признаков, помогающих вычислить снукера в толпе. Напротив, снукер в состоянии ломки внешне чуть возбужден, активен, словоохотлив. Но при этом он становится еще более агрессивным и готов «поделиться счастьем» с кем угодно – просто так, потому что у него ломка и он ненавидит всех и вся. К счастью, в такие моменты у гуимплена нет снука и самое худшее, что он может сделать, это всадить тебе пустую иглу, в надежде, что в ней осталось хоть что–нибудь, хоть капля наркоты, смешанной с его кровью. А если навалятся два–три таких ломающихся выродка, то нужная для причастия доза наберется почти наверняка.
Снук. Синтетический наркотик, впервые полученный в 2036 году. Одной капли этой гадости достаточно, чтобы подсадить человека на иглу, с которой ему не слезть уже никогда. После дозы возникает длительное ощущение непреходящего счастья, отстутствия каких бы то ни было проблем; наступают яркие оргазмоподобные переживания беспричинной радости и, самое главное – желания поделиться с кем–нибудь своими ощущениями. У находящегося под действием снука происходит спастика мимических мышц, приводящая к так называемой улыбке гуимплена. Последствия длительного – более двух месяцев – применения снука – необратимые процессы атрофии мозга, угасание зрения, обоняния, утрата способности к восприятию вкуса и всякого интереса к противоположному полу; и только на время действия дозы к снукеру возвращается восприятие жизни. В конце пути, который может быть и довольно долгим (снукеры благополучно доживают и до тридцати–сорока лет) – теряются связи между мозгом и мышцами, в результате чего гуим теряет подвижность и остается мумией, неспособной ни видеть, ни чувствовать, ни воспринимать. Пока не сдохнет…
Когда Кит повернул на пятьдесят пятую улицу, глаза его привычно окинули взглядом ее всю, особенно пристально вглядываясь в темные углы, мусорные баки, наваленные тут и там кучи хлама, брошенные машины, полуоторванные двери подъездов, за которыми так любят поджидать гуимы. Никого. Теперь следовало держаться середины дороги, подальше от стен, окон и углов.
До дома оставалось не более трехсот метров – дойти до поворота на тридцать восьмую, свернуть в небольшой переулок, пересечь двор, давно превращенный в мусорную свалку, и подняться на четвертый этаж. Последние две части его ежедневного пути были самыми напряженными. Хотя на тренировках он и делал особый упор на изучение приемов боя в тесном помещении лестничной клетки, лифта, автобуса, однако одно дело бой, а другое – элементарно облажаться, не увидев гуима в полной темноте подъезда, не услышав его тихого сопения, не почувствовав его дыхания, смердящего ацетоном…
Кит ходил к маме как на работу, три раза в день. Нужно было накормить ее, убрать и проветрить комнату, сделать укол. В промежутках – работа в зале игровых автоматов, спортзал, вечерняя охота на гуимов в надежде найти дозу на следующий день. Для мамы.
Он хорошо помнил маму молодой и красивой, еще до того, как ее нежная и такая теплая улыбка сменилась холодной застывшей маской гуимплена.
***
– Мама, а кто такие гуимы? Сегодня один мальчик кричал: «Ты чего лыбишься постоянно, как гуим? Ты гуим?! Он гуим, гуим!»
– Это такие люди, сынок. Они думают, что очень счастливы и потому всегда улыбаются. Но на самом деле они глубоко несчастны.
– Почему?
– Ну, потому что другие, очень плохие, люди придумали такое… такую специальную штуку для уколов…
– Лекарство? Оно больнючее?
– Не лекарство, сыночка. Это не лекарство, а очень вредное вещество, от которого потом умирают. Но сначала думают, что очень счастливы.
– Я боюсь уколов!
Уколов тогда боялись уже все. Снук еще только–только начинал распространяться, и встретить гуима можно было не часто. Однако в газетах, под броскими заголовками, уже мелькали описания случаев того, как врач–снукер подсаживал на иглу ни о чем не подозревающего пациента. Больницы и поликлиники стремительно пустели, как и аптеки, в которых раскупалось все, что могло сойти за лекарство. Женщины рожали дома, детская смертность зашкаливала в отсутствие прививок, а потом, когда Киту было уже восемнадцать, пришли эпидемии оспы и чумы. Тогда все нормальные люди попрятались по домам, даже на работу рисковали ходить очень немногие. Районы превратились в огромное смердящее кладбище, по которому бродили лишь улыбающиеся до ушей счастливые гуимплены.
Как ни берёг он маму, однако два года назад не уберёг – позволил ей отправиться за покупками одной. Он тогда крутил любовь с Дарлинг, и мама позвонила в не самый подходящий момент.
– Сына, надо бы купить соевой пасты, сахарин и стеротомикс. Ты зайдешь по пути к Белчеру?
– Мам, я… Я сейчас не могу. Я не на работе. Ты меня не жди сегодня, ладно?
– Ты не придешь?
– Ну, видишь ли… Нет, я тут… с Майком. Мы…
– А, – улыбнулась мама. – Понимаю, не объясняй. Ладно, тогда я сбегаю на тридцать девятую, хорошо?
– Нет, мам!
– Но у нас кончилась паста.
– Мам!
– Я быстро. Осторожно. Как мышка – шмыг туда, шмыг обратно.
Когда на следующий день он вернулся и зашел в их маленькую комнатушку, мама сидела на кровати, а на лице ее застыла эта деревянная улыбка гуимплена.
Сто раз потом он проклинал себя и Дарлинг (через полгода она тоже попалась гуимам, где–то в девятом районе), сто раз пытался заставить себя ввести маме не снук, а что–нибудь, что навсегда избавило бы единственного дорогого ему человека от этой безумной маски, обезобразившей мамино еще красивое лицо. И возможно, однажды, он бы в конце концов решился, если бы не Эрджили.
***
Он скорее физически почувствовал, чем услышал, возню за мусорными баками. Быстро повернувшись в ту сторону, выхватил из кармана и надел на руку шипованый кастет, занял стойку готовности.
Просто так, пустой рукой, бить гуимов бесполезно: под кайфом они не чувствуют боли. И даже хороший удар в челюсть, который нормального человека немедленно уложит в нокаут, не доставлял их атрофированным мозгам особого беспокойства, они лишь на время теряли ориентацию в пространстве. Бить гуима нужно было только в жизненно важные органы и желательно – чем–то твердым, чтобы причинять хотя бы переломы. Учитывая то, что в последнее время гуимплены старались не нападать поодиночке, а снук не вызывает такой заторможенности, как другие наркотики, успешно отбиться от нападения двух–трех снукеров было непростой задачей даже для хорошо подготовленного бойца.
Он простоял минуту, но никто, кажется, не собирался на него нападать. Между тем, возня за баками не утихала. Послышался приглушенный женский возглас, потом скрежещущий об асфальт звук – какого–нибудь сдвинутого с места ящика.
Кит медленно, по дуге, стал обходить баки, чтобы заглянуть за них. При этом он старался не выпускать из пристального внимания ближние подъезды. Даже затылок у него моментально задеревенел от напряжения. Но глаза на нем, к сожалению, не выросли, чтобы отхватить в поле зрения побольше пространства.
Через минуту он увидел сутулую спину гуима – высокого и худого – который, сопя, напирал на девчонку лет двадцати пяти, прижимая ее к ближайшему баку.
– Касата! – хрипел он. – Счастье будет, касата! Не бойся, не больно. Каса–а–та–а–а!
Девчонка вцепилась в руку снукера, в которой был зажат шприц, так, что костяшки ее пальцев побелели. Глаза неотрывно следили за иглой, которая медленно, но верно приближалась к ее шее. Другой рукой гуим вцепился в ее волосы и тянул к себе, не обращая внимания на пальцы правой руки девчонки, разрывающей ему нижнюю губу. Было видно, что силы жертвы на исходе, еще минута и она не выдержит.
Кит сделал рывок вперед, в три прыжка преодолел отделяющее его от снукера расстояние, резко выбросил руку вперед, нанося удар под основание черепа. Гуимплен даже не охнул – упал на колени, замер на секунду в этом положении, потом медленно завалился вперед и ткнулся мордой в кучу мусора. Готов.
Кит присел над трупом, не обращая внимания на девчонку, которая отскочила, упала на попу, прижавшись спиной к вонючему скользкому мусоросборнику. Джинсы, голубая ветровка, брюнетистые коротко стриженые волосы. Симпотная мордашка со вздернутым носиком и большими зелеными глазами, которые сейчас были еще больше от страха.
Руки ее спасителя быстро пробежались по телу мертвого снукера. Кит радостно улыбнулся, когда нащупал в одном из карманов плоскую коробочку несессера, в каких продается снук – три дозы и шприц. Но радость его тут же отхлынула – коробочка была пуста. Однако, он не выбросил ее – положил в карман. У фарцовщиков за пяток таких коробочек можно получить одну дозу бесплатно. Правда, у них снук не фабричный, грязный и полупроцентный, но когда на горизонте маячит полный ноль и нужной дозы не достать, то сойдет и такой.
Девчонка подумала, наверное, что он такой же гуим, только в состоянии ломки. Она заскребла ногами по гниющим картофельным очисткам, дернулась было вскочить, но подскользнулась и снова села на попу, ударившись головой о бак.
– Да замри ты! – небрежно бросил ей Кит. – Я не гуим.
– Ага, – недоверчиво произнесла она. – А зачем снук ищешь?
– Надо.
Он сделал шаг к ней, протягивая руку, чтобы помочь встать, но девчонка завизжала, опять заскребла ногами.
– Да заткнись ты, дура! – прикрикнул Кит, на всякий случай легонько пнув ее по черному полусапожку на высокой шпильке. – Сказал же, что я не из них. Будешь орать, уйду, брошу тебя здесь. А тут, знаешь, по подъездам дохренища гуимов шныряет.
Она замолчала, но глядела исподлобья, со страхом.
– Где живешь? – спросил он, протягивая руку.
Девчонка нерешительно взялась за его пальцы, кое–как поднялась, тут же отдернула руку.
– Тебе–то что?
– Могу домой отвести, если недалеко.
Она немного поколебалась, поглядывая на кастет, который Кит снял с руки, обтер куском валявшейся неподалеку оберточной бумаги, положил в карман.
– Рядом живу, – сказала она наконец. – На четырнадцатой.
– Значит, повезло тебе, – кивнул он. – Только сначала к матери моей зайдем.
Странно. По виду девчонка не тянет на жительницу района номер восемь – уж слишком хорошо одета и духами утренними еще пахнет. Наверняка, она из центра или, на худой конец, с правобережья. Что ж ее занесло сюда?..
В центре и на правом берегу совсем другая жизнь. За цепью кордонов, вставших по кольцевой дороге, собрались на пяти квадратных километрах те, кто сумел выбраться из номерных районов. Режим там строгий, ни пукнуть, ни вздохнуть без разрешения нельзя, но зато снукера днем с огнем не сыщешь, как и самого снука. Там наркота давно уже под запретом, и купить ее можно только в районах, а в район выбраться–то можно свободно, но вот вернуться… Не так просто вернуться из номерного в центр, уж как минимум – не так просто. Конечно, можно купить снук и в центре – грязный и если знать фарцовщиков; но гуимов там полиция отлавливает на раз–два и быстро выставляет за кордон, а с фарцовщиками, если накроют, вообще не церемонятся – на электрический стул, без суда и следствия.
Выбраться в центр из номерного на постоянное место жительства нынче почти невозможно. Не говоря уж о том, что для этого нужно иметь хорошие деньги, потребуется еще собрать кучу бумажек, сдать гору анализов, отсидеть сначала на детекторе лжи, а потом месяц в карантине. И если что–то не срастется, если у комиссии закрадется хоть малейшее сомнение в твоей моральной устойчивости, – всё, капут. И не видать тебе тогда ни центра, ни потраченных денег.
Так и сосуществуют три города в одном: Центр, Правобережье и Районы.
***
– Мам, а люди везде так живут?
– Как, сына?
– Ну, как мы. Везде нужно бояться гуимов?
– Не знаю, сынок. Раньше, когда тебя еще не было, никого не надо было бояться. Почти совсем никого.
– А почему сейчас так?
– Ну, потому что плохие люди придумали наркотики.
– А зачем?
– Не знаю, сынок. Наверное, чтобы продавать и получать за это много денег.
– А давай уедем туда, где не нужно бояться.
– Я не знаю, где это. Может быть, на Северном полюсе… Но там жить невозможно: там холодно и одиноко.
– Но гуимов там нет?
– Не знаю, сынок. Наверное есть… Только нельзя называть так людей, не говори этого слова. Они называются «снукеры». Они больные и несчастные, их нужно жалеть.
***
Втолкнув девчонку в прихожую, он запер дверь на засов. Она повела носом, принюхиваясь к скопившемуся удушливому запаху ацетона.
– Фу!.. У тебя тут химический завод что–ли?.. Эй, а ты не фарцовщик, а?
– Проходи в комнату, только не пугайся и не ори. Я сейчас форточку открою.
Испугалась все–таки. Взвизгнула, увидев маму, выскочила обратно в прихожую, схватилась за щеколду. Благо, не знала, как ее открыть.
– Это мама, – пояснил он. Не бойся, она тихая. Я ей уколы делаю.
– Это… Это ты для нее снук искал?
– Да.
– Хм… – она нерешительно вернулась, присела на краешек стула у самой двери. – Но… она же все равно…
– Умрет? Да. Если Эрджили не успеет.
– Так зачем ты… Она же не…
– Не человек?.. Она моя мать.
– А кто такой Эрджили?
– Врач. Хороший. В смысле, он был раньше врачом.
– Турок какой–то?
– Цыган.
– Ты думаешь… Ты думаешь, он ее вылечит? Снукеры не лечатся.
– Я тоже так полагал. Пока не попробовал вакцину, которую дал мне Эрджили. Она снимает некоторые симптомы и тормозит развитие атрофии мозга. Эрджили говорит, что ему нужно еще года два, чтобы довести вакцину до ума. Тогда она сможет бороться с зависимостью от снука. Надеюсь, мама доживет… Но прежней она, конечно, уже никогда не станет.
Он приготовил добытую вчера вечером ампулу с дозой, бережно достал из тумбочки возле маминой кровати флакон с вакциной.
– Ну что, – бодро произнес он, целуя маму в щеку, – уколемся?
– У–у–у, – промычала та. – Уколемся! И будет нам хорошо быть… быть… быть…
– Да, – кивнул он, медленно нажимая на плунжер.
Желтоватый снук с поблескивающими на свету мелкими, как пузырьки шампанского, жидкими кристаллами, по капле перетекал из шприца в вену. И так же медленно, поначалу спокойное, мамино лицо напряглось и задрожало; затряслась голова, как у глубокой старухи, чьи шейные мышцы уже не способны поддерживать голову; уголки губ, еще хранящие следы характерной улыбки, сначала нерешительно дернулись, а потом быстро пошли вверх, открывая желтые зубы с бледными анемичными деснами.
– Давай, давай, давай! – тут же оживилась мама. – И себе, себе, себе дай! Дай! Себе дай!
– Да, – снова кивнул он, вынимая иглу из вены, берясь за второй шприц, наполненный вакциной.
– Дай шприц мне! – запросила мама, хватаясь за пустой цилиндр из–под снука. – Дай! На! Сын! Ты должен слушаться!
Он вырвал из ее слабых пальцев пустой шприц, бросил его в ведро, стоящее тут же, потом быстро взял ее за другую руку, и привычно ввел вакцину.
Когда повернулся к девчонке, увидел ее бледное лицо с выпученными от ужаса глазами, с мертвенно–побелевшими губами.
– Сейчас она успокоится, – бросил он. – Отключится и уснет. До вечера.
Девчонка не дослушала. Она вдруг медленно повалилась со стула и растянулась у входа.
– Ну вот, мам, – усмехнулся он. – У барышни обморок.
Глава 2
Она отказалась от соевой пасты – торопилась, наверное, уйти.
Они вышли на улицу в начале пятого. Начиналось самое опасное время, когда в состоянии гуимов, после обеденной дозы, наступает плато, за которым последует медленный спад и тогда, часа через три–четыре, самым зависимым потребуется новая доза. В фазе плато снукеры очень активны, а потребность разделить с кем–нибудь свою радость достигает максимума.
Со временем люди наловчились хитрить. Когда счастливые снукеры вываливались на улицы и число их близилось к критической отметке, те нормальные прохожие, кому волей–неволей пришлось оказаться вне дома, в опасном соседстве, прибегали к простой уловке: они напяливали на себя маску гуима. Человек растягивал рот до ушей, делал идиотский взгляд и двигался дальше, пытаясь скопировать походку снукера. Обычно это помогало хоть как–то обезопасить себя. Но гуимы под кайфом не всегда всматриваются в лица, пытаясь отличить «несчастных»; иногда их так плющит, что они тычут шприцем в любого встречного, не разбирая.
Жизнь нормального человека свелась к двум поведенческим схемам: либо косить под снукера, чтобы сойти у гуимов за своего и не получить укол, либо напротив – никогда не улыбаться, чтобы не походить на снукера и не получить пулю в лоб от слишком нервного гражданина, которому показалось, что ты ему чрезмерно широко улыбаешься.
– Как тебя зовут? – спросил он, шагая следом за девчонкой, на шаг позади, держа улицу под наблюдением.
Пока они не выбрались на людные места, можно быть относительно спокойным. Но четырнадцатая улица, где жила девчонка, была довольно оживленной. И гуимов там было полным–полно, потому что на четырнадцатой стояли два магазина, в которых можно было купить снук. Кит не знал хозяина этих магазинов, но слышал, что в отличие от многих других подобных заведений, эти магазины принадлежат кому–то местному, из района. Обычно более–менее серьезные торговые точки держали обитатели Центра, получая хорошую прибыль с торговли наркотой и оставаясь в безопасности.
Эти два магазина уже не раз грабили ломающиеся снукеры – «крючки», как их называют за скрюченную в период ломки спину; эти магазины громили анти–снукеры во время акций протеста, но хозяин упорно продолжал их содержать. Разумеется, торговля снуком – самый выгодный бизнес, хотя и самый опасный.
– Как тебя зовут? – повторил он.
То ли девчонка, шагающая впереди, не слышала, то ли никак не могла придумать себе имя.
– Джессика, – бросила она, не оборачиваясь.
– Ну и ладно, – бормотнул он себе под нос, не сводя глаз с ее обтянутой джинсами аккуратной попки, которую не портила даже грязь, подхваченная возле мусорных баков. Как ни старалась девчонка отчистить ее, а небольшие разводы все равно остались.
– А я – Кит, – сказал он, но она не ответила, даже не кивнула.
Подумаешь, какая цаца!
– Кой черт занес тебя в трущобы? – спросил он нарочито грубо.
– Искала одну девчонку, – ответила она коротко.
– Нашла?
– Нет.
– Нам лучше повернуть сейчас на двадцать седьмую, – сказал он через минуту. – Там почти не бывает людей.
То, как она остановилась в нерешительности, посмотрела направо и налево, не зная в какую сторону нужно повернуть, еще раз кольнуло его сомнением: девочка не из трущоб. Она, похоже все–таки, вообще не из районов. Человек, живущий в восьмом районе, не мог не знать двадцать седьмую. Еще пяток лет назад это была едва ли не главная торговая улица «восьмерки», с двумя супермаркетами, множеством магазинов, магазинчиков и забегаловок. Вот такие, как Джессика, тёлки приходили сюда на выпас, чтобы поблуждать по модным лавкам или посидеть в кафешке. И конечно, по мере роста числа гуимпленов, эти уроды тоже потянулись сюда вслед за нормальными людьми. В свою очередь те, когда участилось количество нападений, стали все реже заглядывать на двадцать седьмую. Отток покупателей вызвал сначала финансовую смерть мелких лавчонок и забегаловок, а потом и более–менее крупные магазины стали закрываться. В конце концов, за каких–нибудь пару лет, двадцать седьмая превратилась в одну из самых страшных улиц восьмого района, где нормальные старались не появляться без крайней необходимости. А теперь, спустя еще год–два, она была одной из самых тихих и безлюдных, потому что большинство домов были либо брошены, либо владельцы их «обращены». А снукерам на пустынной двадцать седьмой тоже особо делать было нечего, потому что гуимы тянутся к людям.
– Чем ты занимаешься по жизни, Джесс? – спросил Кит.
– Живу.
– Ну и как?
– Получается.
Коза драная! Птичка ожила, отошла от недавнего стресса и теперь звездит, чувствуя, наверное, своим женским чутьем, как переворачивается все внутри Кита, когда он смотрит на ее стройные ножки, тугую попку и ладно выделанную фигурку.
– Нам направо, если что, – бросил он, поворачивая, но не обгоняя, давая ей пройти вперед.
– Давно ты живешь на четырнадцатой? – сделал он еще одну попытку.
– Нет. А что?
– Да смотрю, ты совсем не знаешь района.
– Я не болтаюсь по улицам целыми днями, как некоторые.
– Кажется, я тебе не нравлюсь, – не выдержал Кит. – Мне уйти?
– Нет! – она тут же остановилась, вцепилась в его руку. – Нет, пожалуйста!
То–то же! Тогда будь повежливее, киса, если не хочешь остаться посреди двадцать седьмой одна.
Но нет. Он бы не бросил ее. Стопудово, он бы ее не бросил. Оставить такую красоту на растерзание ублюдкам гуимам!..
У Кита никого не было после Дарлинг. Нет, справить нужду в районах проблем не составляло – всегда можно было найти девочку, которая за пару сотен баксов сделает все необходимое. На крайний случай можно было подобрать гуимпленку–крючка. Ломающаяся снукерша за дозу отдаст тебе все свое естество. Но с гуимками вообще никакого удовольствия, потому что секс для них абсолютно индифферентная штука, с таким же успехом можно накачать куклу. Кукла еще и безопасней, потому что не ждешь каждую секунду, что она попытается ширнуть тебя в яйца использованным шприцем, на стенках которого поблескивают желтоватые кристаллы снука, смешанные с кровью.
Секс не проблема. А вот, что называется, «отношений» у него после Дарлинг не было. У него вообще никого не было, кроме мамы. Впрочем, так жило подавляющее большинство людей, не он один, – без друзей, без любимых, подальше от всех. Потому что никогда нельзя быть уверенным, что твоя вчера еще любящая и верная жена не встанет ночью и, улыбаясь улыбкой клоуна–идиота, не сунет тебе в бедро иглу. Да и терять тех, к кому успел привыкнуть, – тяжело. Лучше и не привыкать.
Джессика стала первой девчонкой после Дарлинг, на которую он смотрел сейчас с определенным любопытством, понимая, что был бы непрочь замутить с ней что–нибудь продолжительное…
Двадцать седьмую они прошли молча и по–возможности быстро. Мрачная тишина этой пустынной улицы не располагала к общению. Тем более, нужно было быть постоянно сосредоточенным и смотреть себе под ноги, чтобы не вляпаться в какое–нибудь дерьмо, не поскользнуться или не провалиться в открытый колодец, которых здесь было полно.
Выйдя с двадцать седьмой, повернули направо, где неподалеку уже маячило здание бывшего кинотеатра, с которого начиналась северная сторона четырнадцатой.
Кит не зря повел ее через двадцать седьмую. Может быть, путь выходил чуть длиннее, но зато они миновали небольшой парк, лежащий восточнее. В этом парке сгинул уже не один человек – не из–за снукеров, нет. Просто этот парк облюбовали разнопородные бродячие собаки, давно одичавшие и вечно голодные. Оказаться в их обществе без огнестрела значило сыграть со смертью в поддавки. Что интересно, псы издалека чувствовали гуимов и нападали на них редко и только для порядка, но никогда их не жрали…
Повернув за угол кинотеатра, Джессика тут же подалась назад, норовя укрыться за спину Кита. Он подтолкнул ее рукой назад, за себя, прижал к стене, сам осторожно выглянул из–за угла.
У входа стояли четверо. Юнцы, лет по семнадцать–восемнадцать, коротко стриженые, в свободной балахонистой одежде, в натянутых на головы капюшонах. Не гуимы, явно. Похожи на бойцов.
Гуимплены хоть давно уже и стали доминирующей массой в районах, однако в некоторых кварталах, там где полиция вообще никогда не появляется, снукерам тоже доставалось. Люди, особенно молодежь, объединялись в группировки. Было их два типа: те, что постарше, посознательней, вступали в отряды анти–снукеров. Эти были более–менее порядочны, хоть как–то пытались поддержать порядок и безопасность в своем квартале, всегда могли сопроводить до дому, если попросишь, или метнуться на улицу, где люди видели агрессивных гуимов. Вечером или по ночам от них, все–таки, тоже лучше было держаться подальше.
С молодежью было много хуже. Эти объединялись в самые разные бойцовские группировки и по разным мотивам. От скуки, в надежде заработать грабежом и разбоем, просто от ненависти ко всему этому мрачному миру. Они тоже охотились на гуимов, но всегда жестоко, и неизменно убивая. Не из идеологических соображений, а просто в надежде найти у них снук, который можно было загнать потом тем же гуимпленам или фарцовщикам. Не менее охотно эти группировки охотились и на людей. Причем были, кажется, более жестоки в своей охоте, чем парковые псы, а забивали несчастных жертв, кажется, с еще большей ненавистью, чем гуимпленов…
Стояла шпана метрах в тридцати, так что расстояние и капюшоны на головах не позволили им услышать цоканья каблуков Джессики по разбитому асфальту. К счастью.
Это от гуимов можно убежать, если видишь, что не справишься. А от этих псов не убежишь – спортивные, подкачанные, упорные в своей холодной жестокости. Эти если решат, что ты их добыча, то уже не отпустят до последнего.
Пройти мимо них незамеченными было невозможно. А возвращаться и делать круг через семьдесят третью (а уж тем более – через парк) тоже было плохим вариантом. К шести часам на семьдесят третью повыползают гуимы, а все не–обращенные попрячутся по своим норам, потому что семьдесят третья – это владения снукеров, там их пруд пруди, туда не суются ни полиция, ни группировки.
Четверка в капюшонах вдруг, как по команде, повернулась и пошла в их с Джессикой сторону. Кит быстро отпрянул, потом схватил Джессику за руку и рванул к ближайшему дому на двадцать седьмой, волоча девчонку за собой. Она пыхтела, материлась и дергалась, потому что бежать на шпильках по всем этим выбоинам и мусору задача не из легких. Но Кит не обращал на ее пыхтение никакого внимания, потому что до дома было метров двадцать, не меньше, и им нужны было успеть скрыться в подъезде прежде, чем шпана вывернет из–за угла кинотеатра.
Он втащил ее в ближайший подъезд, моля бога, чтобы тут не оказалось задремавшего крючка, на которого отвлекаться сейчас было бы смерти подобно.
К счастью, в подъезде было тихо и пусто, ни души.
Они поднялись на второй этаж и там, прислонив запыхавшуюся девчонку к стене, он осторожно выглянул в окно с давно выбитым стеклом.
Четверка бойцов дошла до угла кинотеатра и двинулась в сторону двадцать седьмой, в их сторону…
– Нет! – подумал Кит, чувствуя знакомую мутную и пустую легкость, вдруг возникшую в голове. – Только не сейчас!
– Эй! – услышал он голос Джессики. – Ты чего?
Но ответить ей он уже не мог, сваленный под ноги девушке приступом эпилепсии…
Кит медленно выплыл из омута, оказавшись под белым брюхом осьминога с торчащими посередине щупальцами.
Сфокусировавшись, дождавшись, пока расползется туман, застилавший глаза, понял, что щупальца – это восьмирожковая люстра висящая под потолком. Но в подъездах не бывает люстр. Там вообще ничего не бывает. Кроме клоунов с дурацкой улыбкой на лице, дремлющих на ступенях в ожидании пока какой–нибудь «несчастный» не начнет подниматься к себе домой.
– Ты как? – услышал он голос Джессики.
– Где мы? – спросил, чувствуя, как постепенно уходит томительная слабость – стекает с тела как вода после того, как выбрался из ванны.
– В квартире.
– В какой?
– В шестой, кажется, – не поняла она.
– Нет… Как мы сюда попали?
– Она кричала как резаная, – ответил откуда–то мужской голос. – А в дверь долбила так, что в прихожей со стен панели сыпались.
Странный человек этот бородатый мужик, лет сорока с гаком, появившийся из кухни с двумя тарелками, наполненными дымящейся жидкостью. Странный уже потому, что открыл дверь. Не принято было в этом районе, в этом городе, в этой стране открывать дверь незнакомым людям. Если уж сильно настойчиво просятся, можно пальнуть из ружья. Если нет ружья, то хотя бы вооружиться чем–нибудь и молчать в тряпочку, выжидая.
По комнате разнесся запах вареного мяса. Это был настолько уже забытый аромат, что у Кита закружилась голова и он подумал, что сейчас начнется новый приступ. А мужик поставил на стол тарелки, достал из кармана две ложки, положил рядом.
– Прошу к столу, – сказал он, поглаживая бороду. – Суп жидковат, но зато с настоящим мясом.
– А та шпана? – спросил Кит у девчонки.
– Ждут, – ответила она.
– Да не ждут они, – вставил хозяин. – Сейчас потолкаются у подъезда еще пять минут да и отвалят. Это они на визг твоей подружки пришли.
– Я не визжала! – возразила Джессика.
– На крик, – с готовностью согласился хозяин. – На крик… Давайте–ка, похлебайте горячего, горячее хорошо от переживаний. Меня можете звать Робом.
Кит, еще чувствуя слабость во всем теле, с готовностью поднялся с дивана, на котором лежал, и пересел к столу.
Суп действительно был не густ: в нем сиротливо плавали редкие кусочки моркови, извивалась червячками соевая лапша да едва виднелись маленькие прозрачные квадратики лука. Но зато в центре тарелки, как айсберг, возвышался здоровенный кусок мяса. За такой кусок нужно отвалить не меньше сотни баксов. Да и то, его еще найти надо. Как и овощи.
Джессика от супа отказалась. Ну и дура. Ну, может быть, тебе больше по вкусу соевая паста… А может быть, ты мясо ешь каждый день… Ну и ладно…
