Текст книги "Кривая сосна на желтом обрыве (СИ)"

Автор книги: Корреа Эстрада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

С Аминаткой нас посадили за одну парту после истории, приключившейся в конце прошлого года. Остолоп Тимка Прохоров сдернул с нее косынку.

Делать этого никак было нельзя. Это не Лилька-прошмандовка, с которой хоть юбку обдери, глазом не моргнет. Аминат чистопородная чеченка.

Её папаша, Ваха-чечен, появился в наших краях больше двадцати лет назад, задолго до того, как Чечню стали склонять на все лады. Приехал молодой парень с женой, всех вещей – на двоих полтора чемодана. В пригородном селе Касимове, где половина народа – татары, устроился чабаном. Поселился в саманной халабуде на чабанской точке, – другого жилья не было.

А несколько лет спустя, когда старшего сына Муслима надо было в школу отдавать, вышел конфуз. Жили-то они по-прежнему на точке, только там давно уже стоял добротный каменный дом, и бегала орава детей. А адреса у дома не было. Какая-то левая прописка в Касимове, и только. Фишка состояла в том, что от этого дома без адреса куда ближе было до города, чем до Касимова, и в школу Ваха хотел возить детей в город.

Дело кончилось основанием нового населенного пункта под названием хутор Овечий. Там и прописали всю чеченскую шайку. Теперь вместо колхозного пастуха есть вольный фермер Ваха Садоев с неимоверным каким-то количеством баранов и по Садоеву в каждом классе школы.

Пацаны все были как пацаны, без закидонов. Девчонки, в общем, тоже ничем не отличались, пока мелкие были. Это уж в старших классах, когда наши барышни уже и покуривать стали, и коктейльчики посасывать, и обжиматься по углам, почувствовали разницу. К концу восьмого класса. И кое-кому очень это вредно стало. Я же знаю, какая паршивка Тимку подговорила насчет косынки. Сам бы не додумался, он дурак и уши холодные.

В школе у нас формы нет. Так что косынки эти, отдаленный такой намек на паранджу, никого не колыхали. Даже на физкультуре садоевские девчонки в них бегали – всем было по барабану.

Он подкрался сзади, Тимка, просто сдернул с головы платочек этот. И запрыгал, закривлялся, заблеял по-овечьи. Тряс перед лицом пестрой тряпочкой, не давал схватить. Выскочил за дверь класса, руку оставил внутри и орал дурным голосом.

Косынку я отнял и выдал Тимке хороших пенделей пару штук.

– Ты чо? – вылупился он. – В шахиды записался?

– Идиот! Она братьям пожалуется, тебе такого шахида устроят!

И с тем прописал ему еще разок по шее. И как раз под это дело братцы и возникли – один в десятом классе, другой в седьмом, но тоже ничего себе амбальчик. Они в дверь, сзади Аминатка уже в платочке, а тут у нас, блин, разборки. Старший, Муса, спросил:

– Э, Сереж, а может, мы сами? Ты-то чего встрял?

– Дураков, Муса, и в алтаре бьют.

Дошло до Прохорова, что попалился. Но отделался, в общем, легко. А Аминатку с начала девятого класса посадили со мной. Говорят, сам Ваха об этом попросил классную. Ну, мне это параллельно. Аминат спокойная девчонка и не надоедливая.

А удрал я после четвертого урока. Солнце вовсю жарило, камни нагрелись. Я долго прикидывал, где малявка та могла отыскать камушек. И рассудил, что скорее всего алмаз лежал в кварцевом пятне. Что может быть путнего в гранитном массиве?

Я, конечно, тогда в геологии был – дуб, дерево хвойное. Это сейчас, два года спустя, основательно подковавшись, очень даже легко я себе объясню, что был дурак полный. Тогда объясните мне, как получилось, что я нашел еще два камня?

Один – длиной сантиметра в полтора, правда, неправильной формы и с трещинками. А другой – роскошный, правильный восьмигранник, только совсем маленький. Миллиметра четыре по квадрату.

Я лазил по камням в позиции задом кверху часа два. Пока в голове не поплыло. Сообразив, что если я сейчас, типа после шестого урока, не появлюсь к обеду, то меня насмерть зазвонят, кинул в рот конфетку и дернул домой. Даже успел вовремя.

А вечером был большой семейный педсовет. На мою тему. Один вопрос на повестке дня: как мне жить дальше.

Все собрались на бабкиной веранде. Сами бабуля с дедулей во главе стола. Дядя Коля с тетей Ниной, с Надюхой – она проходила на "Карьере" преддипломную практику. Мать с отцом. И Лемберы – тетя Галя с Федей.

Что характерно, после всех наших сериалов дядей Федей мне его называть как-то резко перестало получаться. Язык не поворачивался. Так... просто Федя. Как там по-благородному? Теодоро? Вроде бы... Я на него поглядывал искоса, новым глазом. Похож, не похож? Ну, типа, оба истинные арийцы. Белокурые бестии, стальные глаза. А самое большое сходство – порченая сахаром кровь.

Выставили ведерный самовар, плюшки-ватрушки, чаи-сахары. Переговаривались вполголоса между собой, пока бабка не постучала ложечкой по чашке. Председательша наша.

– Дорогие мои, повод собраться у нас сегодня не самый веселый. У нашего Сережи, а стало быть, и у всех нас, случилось страшное несчастье. Диабет – это болезнь, которая становится образом жизни. Мы должны дать мальчику понять, что жизнь у него теперь должна кардинально перемениться. Он должен научиться беречь себя и нас.

Сережа, твое спасение – минимум всяких случайностей. Минимум риска. Никаких глупых лихачеств. Тебе может стать плохо в любой момент, и что будет, если рядом не окажется никого? Я даже думать не хочу о таком. Ты не возражай, подумай хорошенько. А еще лучше – посмотри на мать. И еще раз подумай, как тебе жить.

Ну конечно, на мать я посмотрю. Ревет она в три ручья.

– Мам, ты меня что, уже заживо похоронила? Чего плакать-то, я ж не умер, я только болею!

– Цыц! – Бабка прикрикнула. – Это, как ты понял, ко вчерашнему разговору. Сережа, дома у тебя есть все условия для учебы и жизни. И тут постоянно есть кому помочь, случись что.

– Сынок, если девочка – пусть к тебе приходит в гости, всех друзей будем принимать, как родных!

– Это только, чтоб я сидел дома, не гулял?

– Ой, Серега, не ёрничай! – это дядя Коля. С ним-то все понятно, его из дома надо ломиком выковыривать. Только бы лежал да с боку на бок переворачивался. Черт, неужто вся семейка решила засадить меня под домашний арест?

Я никогда не был шатуном. Бывают люди такие – с утра утянутся из дому, только ночевать придут. Я дом наш любил, и стариков всех, и мастерскую. Но стоило подумать, что этим да еще школой ограничится вся разнесчастная моя жизнь, так сразу тошно стало. А дядя Коля свое гнул:

– Выпивка и курево тебе теперь жесточайше противопоказаны!

Тоже, нашел чем попрекнуть. Курить я и не пробовал. И пиво не особо любил. А кому что докажешь?

Помощь пришла, откуда и не ждал. Подала голос Надюха:

– Надо его спортом заниматься отдать. Физуха сахар знаете как выжигает!

Ой, как на нее загалдели, как руками замахали! Весь бабий батальон, мать, бабка, тетки, дядя Коля. Весь галдеж к одному сводился: дура, ребенка угробить хочешь!

– Да замолчите наконец!

Это отец хватил кулаком по столу. Ложки-плошки подпрыгнули, брякнув.

– Вы что, собрались парня в вату завернуть? Или в аквариум посадить по гроб жизни?

– П-почему в аквариум? – всхлипнула мама. Она от слез заикалась.

– Потому... вы хоть сами себя-то слушаете, что вы предлагаете? Сиди дома, мы с тебя пылинки сдувать будем, мы тобой в куклы будем играть...

– Почему же это в куклы? – спросила бабка.

Отец не сразу ответил, держал паузу.

– Народ, вы считать умеете?

– ???

– Кому затруднительно – посчитайте, сколько лет Сережке и сколько нам. Я жестоко скажу, но уж как есть. Татьяне на пенсию через год, мне через два. Остальные – каждый свой паспорт знает. Мы, конечно, не завтра помирать собираемся. Но пока еще не собрались – надо сделать так, чтобы он в любой момент сумел обойтись своими силами и сам справиться со всеми проблемами. А вы что хотите? Спеленать? А как он потом, спеленатый, по жизни без нас? Мы все вымрем, как мамонты, а он будет в пеленках завязанный лежать и рот раскрывать. А положить-то в этот рот будет некому.

Так что не сметь разводить панику. Парню выучиться надо будет. Работать надо будет. Да, жить придется с оглядкой и с осторожностью. И самостоятельно! А потом еще своих детей воспитывать.

Так что, рассказывай, Надежда, как там физкультурой и спортом нужно по диабету ударять.

Я же говорил – нормальный мужик у меня папаша. А Лембер молчал, как воды в рот набрав. Ладно, я тоже набиваться не буду.

Надюшка не стала на всем семейном совете рассказывать о своей типа лечебной физкультуре. Отмазалась тем, что долго, и отец ее после чая к нам позвал – обсудить между заинтересованных лиц. Мать осталась с бабкой – плакаться друг другу в жилетки по поводу моей горькой судьбинушки.

Сели мы у отца в кабинете. И тут меня как обухом по лбу: это ж два геолога собрались! Стало быть, побоку покамест физкультуру и спорт. Поэтому когда отец, проехавшись по "слюнявой бабьей команде", предложил ей рассказать подробности – я их тормознул.

– Па, погоди, успеем. Вы тут оба грамотные, посмотрите-ка вот на это.

И выложил на столешницу оба найденные днем камушка. Два.

Я своим доверяю. Но туза в рукаве – в виде большого алмаза, решил оставить себе. Про него ж все равно никто не знает! Ну, малявка не в счет. Я рассудил, что этих двух достаточно для разговора с профи.

Надька с присвистом наклонилась над столом. Отец достал из ящика лупу. Схватил разглядывать сначала восьмигранник.

– Красавец, ах, красавец... Чистейшей воды, каратов двадцать пять – тридцать. Второй тоже неплох, распилить на части – и годится в огранку. Где добыл, вольный старатель?

Я сидел, посмеивался.

– Пап, даже не старался. Нашел сегодня в саду камней на Некрасовской. Сижу там, на камушке, размышляю, понимаешь, о вечном, а передо мною блестит. Подумал, бутылочный осколок. Подобрал, вот этот, который поменьше. Пошарил там же в радиусе шага. Нашел второй. Больше не искал. Может, поискать? Где у вас такую щебенку добывают?

Отец отложил лупу, камушки сбросил в пепельницу. Он курить давно бросил, но пепельница на столе оставалась. Чей-то подарок, из черного камня вырезанная негритянка с корзиной на коленях. Надюшка тотчас же придвинула ее к себе, взяла лупу и стала разглядывать.

– Раз ты, пострел, сам везде успел, посвящаю тебя в профессиональную тайну. Надя ее знает, наша, считай. Слушай и ты, мотай на ус и запомни, что это не для широкой публики.

Если бы ты учил геологию, знал бы, сколько всяких месторождений привязано к таким выходам древних гранитов. Мы расположены на территории древней стабильной материковой платформы, к которым приурочены все алмазные месторождения. Что африканские, знаменитые Кимберли, рудники Намибии и прочие, что индийская Голконда, что наше якутское. В гранитах есть выходы кимберлитовых трубок, частично уже разрушенных. По Каменке и ее притокам на заплесках попадаются камни, вымытые с коренных месторождений и перенесенные водой, россыпи так называемые. Это вторичные месторождения.

Там же попадается и россыпное золото. Оно привязано к кварцевым жилам. Эрозией кварц разрушает раньше, чем гранит, и уносит водой. А речное ложе действует как естественный промывочный агрегат.

Так что ты, сын, не первооткрыватель. Про эти полезные, с позволения сказать, закопаемые, мы давно знаем. Ходила специализированная разведка, еще до перестройки было дело. Вопрос в том, что по запасам и условиям залегания признано это все было неперспективным. Вроде, не столько тут алмазов и сопутствующего золота, чтобы вкладывать хренову тучу государственных средств в разработку. А кроме государственных, никаких денег туда вложить невозможно, что тогда, что сейчас. Монополия на недра у нас – у казны. И этот хорошо.

– А старатели? Я читал где-то, что артели на Колыме сохранились.

– Так то – на Колыме! Там они в основном перемывают россыпи, загубленные некачественной машинной промывкой. И там официально есть золотодобыча. А у нас ее официально нет. И предвидится не скоро.

Я вам честно скажу, ребятишки: на самом деле тут, – он топнул ногой, – не так мало. Но это все решили оставить на потом, про запас. Как консервную банку с тушенкой на черный день. Вон Архангельское месторождение – мы с ним стоим на одном выходе. Про него узнали ровно тогда же, когда и про нас. В конце семидесятых где-то. И тоже выдали за неперспективное. Придерживали, пока якутские запасы истощаться не начнут.

А с нами дела еще хуже. И тут даже не в объемах дело, а в политике. Месторождения что золота, что алмазов обычно располагаются в удаленных, труднодоступных местностях. Мало населенных, как правило. И поскольку черные старатели неистребимы, за ними в малолюдстве и в отдалении легче присматривать. Типа, все на виду.

А тут – давно обжитый, густонаселенный район. Двести пятьдесят тысяч населения – по периметру предполагаемых разработок. Алмазоносная провинция выходит далеко за пределы территории "Карьера", она захватывает два соседних района. Золотоносный район – еще шире. Областной центр – миллион населения, за полторы сотни километров, и до Москвы – день езды по хорошей дороге. Если тут объявить добычу – начнется такая, блин, золотая лихорадка! Опять-таки, сельское хозяйство, пашни, пастбища – сколько площадей уйдет под вскрышные работы? Изгадят всю округу – мама, не горюй! А шахтным методом, по условиям залегания, добывать нельзя, локализовать добычу на небольшой площади не получится.

Как со всем этим бороться – никто до сих пор не придумал. Более того, мы не одни такие в центре России. В Подмосковье есть места, где можно по мелочи золотишко полоскать. Но там не будут его трогать вообще никогда. А у нас – только если сильно приспичит. Мы ведь даже не Архангельск!

Любители пошариться периодически появляются. Когда больше, когда меньше. В девяностых, в первую половину, было больше всего. Сколько вокруг этого было трупов – спроси тетку Нину, она хоть и работала по другому профилю, но помнить должна хорошо.

У нас, во-первых, все же не тайга. Степь, и каждый в степи – как вошь на лысине. Правда, в тогдашнем бардаке, при полном отсутствии охраны – получалось кое у кого покопаться втихую и что-нибудь добыть. Другой вопрос, реализовать добытое легально никто не мог. Несли к Сеньке Дрязгину – был тут такой криминальный авторитет. Он деньги давал и за золото, и за камни. Но только все, кто к нему добытое сплавлял, как-то дружно умерли не своей смертью. Кто утонул, кто повесился, кого машиной задавило, кого пристрелили без затей.

А потом, уже где-то в девяносто шестом, сам Дрязгин с парой ближайших помощников без вести пропал. С тех пор все – как отрезало черное старательство. Может, потихоньку где-то кто-то что-то копает, но сбыта не стало. Держат у себя. Дрязгин, тот щеголем был еще тем – зубы у него были в золотых коронках, а в один был вставлен бриллиант. Такого вот, – отец показал на "красавца" – размера, только с хорошей огранкой. Дурак был, понтовался напропалую. Ну, тогда таких было – тьма.

Так вот сынок, я к чему... Алмазы эти, равно как и золото – они есть, но их как бы нет. Нашел на ровном месте – это бывает. Может, и еще где найдешь, – отец усмехнулся. – Но толку в этом – никакого. Продать это – невозможно. Легального пути нет. А криминал – он и есть криминал. Ограбят и добро, если не убьют. А попадешься нашей доблестной милиции – и тетя Нина не отмажет.

Так что, Сережка, хочу тебе сказать: ты умница, что камни принес ко мне. Спасибо, что доверяешь. Занялся бы самодеятельностью – неизвестно, чем бы кончилось.

Камни я заберу. Сдам их завтра Воскобойникову, с приложением всей истории как ты мне изложил ее. Тут все нормально будет, поскольку в добыче периодически алмазы проскакивают. За них платят премию и опять-таки делают вид, что ничего подобного у нас не растет. Воскобойников, кстати, тоже никуда их не девает. Они в сейфе лежат, накапливаются не знаю уж сколько времени. Павел Михалыч, очевидно, ждет легализации. Может, знает планы, когда добычу начнут. Но мне бы, честно говоря, не хотелось, чтоб у нас в Каменске открыли прииск.

– Дядь Алик, – встряла Надюшка, – а сколько может такой красавчик стоить?

– Правильные, чистой воды – очень дорого. Даже необработанные. Этот – насколько я представление о ценах имею – тысячи три баксов за карат, на прикидку. Вот и считайте. Чем крупнее камень, тем дороже за карат, считается все в геометрической прогрессии. Второй – наверно, гораздо меньше, качество куда хуже. Но, детки, зарубите на носу – вы этих денег не получите. Продать алмазы официально не может даже наше предприятие. Хотя оно на две трети государственное, хотя камни на его территории добываются. Очень строго с этой красотой! То-то ж Воскобойников нигде их не светит. А он бестия хитрая, не зря директором столько лет.

До разговора о физкультуре в тот раз так и не дошло. Загрузил нас папаша с алмазами.

У меня голова пухла. Пусть двадцать пять каратов, пусть по три тысячи баксов, это уже деньги по нашим местам сумасшедшие. Да и по другим немаленькие, как ни крути. Ну ладно, эти деньги я уже, можно сказать, положил в воскобойниковский сейф. Но сколько же должен стоить камень, полученный в обмен на банан???!

Прихватив алмаз, я пошел в мастерскую. Там никого не было, и слава богу. В одном из шкафов стояли старые весы. В древние времена, когда снимали еще механическими фотокамерами, не цифровыми, дядя Коля сам проявлял и печатал фотографии, и сам составлял все реактивы для обработки. Вот на этих весах и взвешивал все – полграмма того, два грамма этого, десять еще чего-то. Все так делали. Весы были чуть не в три раза старше меня, но такие приборы от времени точности не теряют.

На одну чашку положил камень, на другую пинцетом стал складывать разновески.

Тридцать девять и восемь десятых грамма. Сто девяносто девять каратов.

И если квадрат основания больше в три раза, то что, можно в три раза больше за карат получить? А откуда я знаю, что в три раза больше? Может, в два или в пять? Какая разница. Что так, что этак нереальные какие-то суммы. Для меня – непредставимые.

Офигеть можно с этим всем. Тем более продать такое мне все равно не получится.

Но и Воскобойников от меня шиш получит. Уж лучше я припрячу "камуську" на неопределенное время. Не консервы, не испортится.

Уясним для себя одно: торопиться некуда и незачем. Надо просто побольше обо всем этом узнать. Что, откуда, почем и зачем. Начиная с общей геологии и подробнее – о геологии нашей местной. Даже и в интернет лазить не надо. Залезть лучше в отцовский шкаф. Там специальной литературы – вагон и маленькая тележка. Надюшку потрясти. Она же в университет поступала на геологию с расчетом работать у нас, в Каменске, и должна знать местные условия. Знать, где искать.

Потому что подсказывал мне внутренний голос, что в скверике на Некрасовской в саду камней искать больше не получится. Так, для очистки совести забегу посмотреть после уроков...

Последний урок был физкультура. Его нарочно ставят последним, потому что после часа беготни трудно успокоиться, все так и норовят походить на ушах. Но я на физкультуру не попал.

На перемене поймала меня медсестра Татьяна. Позвала в медкабинет, закрыла дверь. Стала осматривать, расспрашивать, писать что-то в мою карточку. Потом бумаги закрыла.

– Ну что, ёжик-Сережик? Ты как?

– Да, в общем, ничего... привыкаю.

– Брось, не журись! Не так все плохо. Не хуже людей проживешь.

А у меня уже глазки на лоб лезли: одна за другой, сверху вниз, начали расстегиваться пуговки на белом форменном халате, оттуда показался кружевной бежевый лифчик со всем, что в него упаковывают. А потом это все распаковали. Отчего бы нет. Урок начался, заглянуть некому. Если кого и занесет – дверь на замке. А окна до половины белой краской закрашены. Подглядывай, не подглядывай – все одно. Слышал я о таком от ребят. Теперь самому пришлось. А я не против. Ни одного раза. Ни двух тоже.

Татьяне лет двадцать пять, пышная, сдобная, добрая душа и честная давалка. И кое-что кое в чем понимает.

– Это кто ж тебя соблазнил до меня?

– А то не знаешь: Лилька Шапошникова.

– Тьфу, погань белобрысая. Бегать к ней все равно будешь, так презерватив – в обязательном порядке. А то подцепишь с нее. Это чудо уже в перышках! Три, по крайней мере, обеспечит. И недорого возьмет.

– Я-то ее и даром не возьму. Одного раза хватило. Противно. Больше не пойду.

Хихикнула.

– А ко мне пойдешь?

– Ну, с ней-то себя не равняй!

Еще немного посмеялась, одеваясь и прихорашиваясь.

– Знаешь, Сережик, ты же поздний ребенок. Тебя мамка во сколько родила? В сорок? Так тебя и будет тянуть на дам постарше. Женишься, возьмешь девчонку старше себя лет на семь-восемь. И жить будешь хорошо, лучше, чем с ровесницей.

Обняла, поцеловала, прижала к бюсту. Потом открыла дверь и вытолкнула из медпункта. Сказала вместо напутствия:

– Ко мне тоже больше не ходи! Не мылься, бриться не придется!

Так что из школы я вышел в растрепанных чувствах, ощущая себя каким-то взъерошенным и чуть не забыв сумку. Шальная баба Танька! Вот найду еще камушек-другой, уж каким-нибудь образом изыщу возможность его привести в божеский вид. Огранить и оправить... а может, и сам смогу, научусь, руки у меня растут откуда надо и вставлены тем самым концом, каким требуется. Не последний же камушек в этом каменном саду-огороде! А если там нет, узнать, откуда щебень в тот огород возили, и там полазить...

Мысли были какие-то шальные, неопределенные, Таньку по-любому следовало отблагодарить, не только и не столько за кувыркание на топчане, сколько за спасение жизни парой недель раньше. Хотя она и то, и другое делала не от ожидания благодарности. А как в том мультике: "А за что? – А так! Просто так!"

Но, помню, ничуть не удивился, когда на месте новомодного японского дизайна обнаружил до черной земли подчищенную яму и несколько сваленных в углу особо крупных каменюк.

Пришел домой крепко задумавшись. Откуда брали щебенку? С одного места или с разных? Откуда, главное, брали кварц? Какой шанс, что на место разработки можно заглянуть? Если с действующего участка – никакой. Не получится. Там охрана круглосуточно, даже когда выемка не ведется. Техника остается ночевать в карьере, если не бдить – аккумуляторы поснимают, вообще на запчасти раскрутят и в металлолом сдадут.

Узнать, откуда брали. Найти схожие участки, где добыча не велась или ее уже прекратили. Взять геологическую карту, покататься по окрестностям. По трем районам? Ну, проселков много. Я на дедовом "козле" по асфальту, что ли, рассекал? Нет, по асфальту – только за город выскочить, когда этих, с полосатыми палочками, в пределах первого километра не наблюдается. Потом – в стороны, где их сроду не водилось. На речку купаться, куда-нибудь подальше от города, на Пятые или даже на Седьмые Пески. В лес на шашлыки всем семейством, когда возвращаются все, кроме меня, клюкнутые. За жерделями в степь в июле-августе. Там права спрашивать некому.

Так что по-быстрому отбояриться от уроков, и – вперед, с песнями. За всесторонним изучением вопроса.

Отец пришел, когда я еще возился с уроками. Не переодевшись даже, заглянул ко мне, позвал в свой кабинет. Вынул из кармана пиджака красную пластиковую карточку, положил на стол, щелчком отправил ко мне.

– Это тебе от Публия Сервилия.

Это у директора карьера прозвище такое было. Публий Сервилий Воскобойников. Откуда такое чудное погоняло – ума не дам. Как-то раз спросил у отца – почему римлянин? Тот захихикал и сказал, что не римлянин, а нумидиец. Ну, фиг с ним. Мало ли как обзовут, а кличка эта к нему присохла за много лет до моего рождения.

– Премия? – догадался я. – Па, я уже видел, как сад камней подчистили. Оперативно он!

– Не то слово. – Отец усмехался. – У нас три десятка человек сняли с работ и поставили золушками. То есть вручную, как Золушка в сказке, перебирали щебенку.

– Ну?

– Ну вот тебе и "ну". Обнаружили еще шесть камней. Один – такой же красавец, как твой вчерашний, но длина грани раза в полтора больше. Остальные – есть больше и меньше, не такие правильные, но представляют значительную коммерческую ценность. На премию я даже намекнуть не успел. Сам позвал и выдал. Знаешь, сколько?

– ?

– Ну, он уже в курсе того, что ты заболел. Так что на твое лечение, уж не знаю, по какой он бухгалтерии это проводил, – триста тысяч.

– Фигасе! На сколько же тогда камушки потянули?

– И не думай, – предупредил отец. – Я знаю, и ты знаешь, что это бесценок и умножать надо на курс доллара минимум, или даже евро. Но даже не думай. Почему – я тебе уже объяснял. Поскольку у тебя шило в заднице, поскольку искать все равно пойдешь, – честно предупреждаю, все только через этот канал. Единственно безопасный и почти легальный.

Я сидел и думал. Кому б меня не знать, как папе Алику. Для меня ведь даже вопроса не стояло – искать или не искать. Но отца подводить под разборки у нумидийца или кто он там есть, у Воскобойникова, последнее дело. Павел Михалыч у нас в городе фигура, можно сказать, монумент гранитный. И не только в городе. И в области он что-то значит, и в Москве "Каменскграниткарьер" имеет представительство и делает нехилые дела. Я понимал, что по сравнению с алмазами все эти дела – тьфу и растереть, алмазами только монстры занимаются. Но не поверю я, что нет у него возможности втихую камушки сплавлять по цене куда более приближенной к действительности.

Соотношение наших весовых категорий – примерно как то, по которому он заплатил. Пропорционально. Блин, глыба, матерый человечище. Не объехать, не обойти. Конечно, свято место пусто не бывает. Наверняка в городе и после Дрязгина кто-то занимается скупкой и камней, и золота. Но я туда не пойду и искать не стану, однозначно. А что делать? А поторговаться, и навести тень на плетень.

– Па, а зачем Воскобойников камни собирает, если ему их самому продать нельзя?

– Да тут такое дело... Он по молодости лет по золоту работал, как раз в тех местах знаменитых, близ Магадана. Там народ всегда был крутой и самовольный, от начальства и от министерства в такой дали. Там ситуация была – вроде нынешней. Один деятель присмотрел себе территорию, которую уже обследовали и признали неперспективной. Денег на планомерную разведку ему не дали. Тогда он туда заслал мужичка, старателя с хорошим нюхом. Мужичок покорячился лето и принес золота – килограмма четыре. Я не знаю, как тот деятель с тем старателем рассчитывался, уж поверь – четыре кило золота не пустяк. А сам потом поехал в Москву, в министерство. Зашел к министру. Высыпал весь мешок ему на стол и сказал: "Вот золото, которого нет".

Все сразу нашлось: деньги на разведку, люди, техника. Будь золота триста грамм, авантюра бы вряд ли выгорела. Так что я, Серега, тихо подозреваю, что наш Публий Сервилий хочет сделать тот же финт и копит камней на целый мешок. Резон у него есть. Гранит и алмазы – разница в статусе на порядок. И в деньгах тоже. Но мафия там – мама, не горюй! В этот бизнес с ерундой не пустят.

– А он купил бы камушков где-нибудь на стороне и объявил бы их местными

– Не знаешь, молчал бы. Не выйдет этот номер. Во-первых, купить на стороне так же проблематично, как продать. Во-вторых, специалисты уверено определяют происхождение камня. Вот у того же Семена Васильевича Дрязгина, это да, интересовался он перекупить камушков. Но что-то не срослось, у Дрязгина, как я понимаю, был свой канал сбыта, скорее всего, за границу, и расценки наверняка повыше. Ну, а потом и Дрязгину пришел логический хандец.

– Значит, ему вольные старатели нужны? Неофициальные, которых как бы нет? Но ему сколько лет камушки собирали. Сколько ж их у него и сколько ему, в конце концов, надо?

– Будь мы где-нибудь в тьмутаракани – давно бы профинансировали строительство рудника и обогатительной фабрики на базе "Карьера". Но чтобы у нас в Черноземье, в густонаселенной местности – заманиха должна быть богатая.

Помолчал, постучал пальцами по столу.

– А может ты, Серега, и прав. Я же понял, о чем ты подумал: собирает для себя, а потом сдернет за бугор с камнями. Может, он что-нибудь такое и думает. Но – не делает. Я много лет смотрю на пополнение коллекции. Все до единого на месте. А во-вторых, и за бугром кто попало камушки не купит, и у кого попало их не возьмут. Может, смотрел фильм, называется "Кровавые бриллианты", там еще смазливенький этот играет, Ди Каприо? Фильм дрянь, но поставлен на фактах. И факты – куда покруче истории в фильме, это уж как водится. Вот после этих фактов те, кто у Дрязгина и ему подобных собирал урожай, жизнь стала похуже. В официальных местах покупки алмазов, они в основном в Роттердаме расположены, стали всех клиентов рассматривать под лупой. Левая добыча в мировой оборот все равно проскакивает, посредники всегда были и остались. Но их услуги сильно вздорожали. Если поймают – выкинут к чертям с алмазного рынка, так что за риск стали брать больше.

– А ты откуда это все знаешь?

– А тут догадаться – элементарно, Ватсон. Простого здравого смысла хватит.

Ну, я прикидывал тоже на уровне простого здравого смысла: что дальше делать. И, кажется, придумал неплохую версию.

– Па, мне Воскобойников, типа, негласное разрешение на поиски дал?

– Ну, это слишком сильно сказано. Просто дал понять, что на возню где-нибудь в отвалах внимания не обратят, тем более на ребячью. При условии, конечно, что не попытаешься что-нибудь сплавлять на сторону. Видишь ли, на самом-то деле, за чуть не два десятка лет улов не так уж и впечатляет. Если б за год – тогда и министерство на уши встало. А так... слышал, наверно, понятие такое – фарт? Вот ты у нас оказался самый фартовый из всех, кто на моей памяти делал взнос в его копилку. Два нашел сам, шесть – по твоей наводке, общая масса больше шестисот карат. Сила! Не знаю, везло ли так тем, чьи камни проходили мимо копилки Воскобойникова, но ты его удивил.

– Па, а не может быть так, что он Дрязгина заказал? Как конкурента?

– Вон куда хватил!

Отец примолк на минуту. Я ждал.

– Грешен, сам об этом в свое время подумал.

– Ну и что придумал?

– Не он. Не то чтобы я его считал за ангела. Но он управленец, интриган, игрок на перспективу, на несколько ходов вперед. Если бы ему так было надо – ему проще было бы подключить ФСБ, незаконным оборотом драгоценных камней оно занимается. Тогда эти камни сыграли бы на него – они есть, значит, их надо добывать. Даже в живом виде, не арестованный Дрязгин, скупающий те же самые пресловутые алмазы, был ему полезнее, чем убитый.

Ну, и еще, вопрос открытый – кому бы он его заказал. Я хорошо знаю Воскобойникова, не один десяток лет. Не наблюдал я у него в окружении никого из блатоты, даже тогда, когда они очень много силы забрали. Он с ними не водился, ни явно, ни тайно. У нас в городишке ничего тайного не бывает, знаешь сам: на одном конце пукнут, на другом отмахиваются. Павел ими просто брезговал. Время показало, что он поступил дальновидно. Потому что большая часть этой братвы сейчас или в тюрьме, или в могиле. А он по-прежнему процветает и строит карьеру на много ходов.