Текст книги "Кривая сосна на желтом обрыве (СИ)"

Автор книги: Корреа Эстрада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Елена Эстрада Корреа

Кривая сосна на желтом обрыве.

Детектив на полном серьезе.

Пролог

В каком-то американском боевике, помню, виды видавший сержант говорит разделанному в пух и прах новобранцу: "Если болит – это хорошо! Это значит, что ты еще жив!"

Исходя из этой точки зрения, радости у меня должно быть по этому поводу – полные штаны.

Можете смеяться, ребята – так оно и есть. Ссадины и синяки давно прошли, трещины в ребрах уже не беспокоят. Долго еще, правда, придется лежать со сломанной ногой на вытяжении, но и это до свадьбы точно заживет. Но даже с самого начала, когда был я – вылитая отбивная, ее было ровно столько же. Потому что понял, что жив и все кончилось. Оттого и заживает все куда быстрее, чем все думали. А то стонов было: "на фоне основного заболевания, на фоне основного"... Куда б оно делось, основное это. Пенал с инсулином – вон он, на тумбочке.

Так что по-любому – нирвана!

Лежать, правда, порядком надоело. Ладно, что не в больнице, а дома. Кто-нибудь да заглянет язык почесать. В основном предки. Мать с отцом, дед с бабкой. Реже – дядьки с тетками, ну это типа так и надо.

Васька часто бывает, сопит плоским, как у персидской кошки, носом, рассказывает последние новости. Про мать, Петровича, ребят, школу. Про школу интересно: школа без меня обойдется до... судя по всему, до второй четверти. Ну и пускай. Васька похрипывает до сих пор: ему-то тоже прилетело неслабо.

И Надюшка, она вообще почти безвылазно у меня в комнате сидит, как с работы приходит. Нянюшка-сиделка – подай, принеси, убери, переверни с бока на бок, помассируй, чтобы пролежни не появились. Если ничего делать не надо, то угнездится с вязаньем у окна, как сейчас вот. Моя мать тихо бесится. Ее – давно перестала. Тетя Нина – баба умная. И вот сидит Надюшка у окошка, прикрыла ушко прядью волос. Сережка снизу выглядывает, серебряное такое простое колечко. А сверху – не видно ничего. И правильно, что не видно. Там до свадьбы не заживет, и после свадьбы тоже. Верхняя часть срезана. И не "как ножом", а просто – ножом. Выздоровею, разузнаю, есть ли пластический хирург, который может не только сиськи силиконом накачивать. Если есть – откуда угодно такого раздобуду и новое ушко ей сделаю. Если нет – мне по барабану. Все равно женюсь. Ну, лет через несколько.

Скучно днем, пока все на работе. Дед с бабкой периодически заглядывают, но бессменный пост номер один, слава богу, сняли. Поняли, что не при смерти. Сломанная нога – это обидно, но не смертельно.

Учебники много времени не занимают. Читать надоедает. В "Одноклассниках" и "Вконтакте" сидеть никогда не любил, от игр уже мутит. Вот и лежу, подтянувшись на подушках и положив на специальную подставку десятидюймовый нетбук. Пишу, пока никто не видит, сочинение на вольную тему. Пусть хоть тема будет вольная, если самому – ни до сортира дойти. Простая тема до офигения – "как я провел каникулы".

В одиннадцатом классе таких сочинений обычно не пишут. А что делать, если лето выдалось – зашибись!

Но подумал и понял, что одним летом дело не обойдется. Когда все началось? Два года назад? Или раньше? Или вообще – за миллион лет до нашей эры?

Нет, так далеко заглядывать не буду. Вот как по плану сочинения – так и начну. Время действия, место действия, действующие лица и так далее.

Город Каменск называется это место. Приличный такой среднерусский райцентр. Под сто тысяч населения. Набор достопримечательностей типовой. Статуя Ленина на центральной площади его же имени – не снесли и, похоже, никогда не снесут. Бывший райком – районная администрация теперь. Краеведческий музей – куда ж без него, пединститут, медучилище, полтора десятка промышленных лицеев – чушками были, чушками и остались.

Их не случайно так много. Не такое уж захолустье наш город. По соседним райцентрам – Бакаловске, Воробьеве, Холмовом – живут по-деревенски, огороды по гектару, по три-четыре коровы. А у нас говорят, хотя скорее всего врут, конечно, сам Петя Первый на речке Каменке первую плотину поставил и на ней сукновальню учредил.

Теперь в городе есть шерстекомбинат – он себе и ставит в предки ту самую сукновальню. У нас до сих пор на каждого человека по пять баранов, а если считать с двуногими – хоть завались. Жалко только, что двуногих на тушенку не пускают – а то бы мощность консервного завода можно было удвоить.

Но это, в общем, мелкота – вместе еще с десятком таких же. Китов в городе два: "Химмаш" и "Каменскграниткарьер".

"Химмаш" относился в советские времена к "Минсредмашу" и соответственно занимался чем-то жутко секретным и имеющим отношение к Большой Бомбе. Там работали всю сознательную жизнь мои дед с бабкой, Антонина Ивановна и Анатолий Федорович. По фамилии Сорокины. Бабка была инженер-химик. А дед – токарь какого-то запредельного разряда. Там встретились, поженились и оттуда на пенсию ушли. Даже, можно сказать, не совсем. Деда, несмотря на его без копейки восемьдесят, до сих пор периодически дергают в цех. Типа, Федорович, если сделать самому сил нет, так хоть научи!

Учит он – дай дорогу как, непедагогических методов не стесняется. Плавали, знаем, почем фунт подзатыльников. Попадал под раздачу, а рука – как чугунная. И пошеямчиков с пожопамчиками словил – кучу с лишним. Это когда "по шеям" и "по жопам", объясняю для тормозов.

Если уж он для меня, любимого внука, такого добра не жалел – представляю, сколько детям перепадало. А детей, как в сказке, трое. Мой папаша Альберт Анатольевич – старший. Потом тетя Галя, и последний – дядя Коля, с разницей друг от друга в пару лет.

Как-то я незаметно перешел от декораций к действующим лицам. Они друг в друга перетекают плавно. Отец у меня работает на "Каменскграниткарьере" и не последний там человек: главный геолог. Ну, не самый, конечно, главный начальник, поглавней его есть. Потому что лавочка эта с таким скромным фасадом еще при коммунистах занималась всем подряд, от добычи гранитного щебня до строительства атомных станций. И сейчас не бедствует. С атомными станциями как-то не очень теперь, зеленые не дают прохода. Но дороги, жилье и вообще стройка – этого полно. Ну и щебень – куда ж без него.

Мать моя – "итак, она звалась Татьяна". Филологическая душа. Преподает литературу в нашем педе. Диссертацию написала по каким-то там поэтам позапрошлого века. Убейте, не могу их читать. Мать мне книжки подсовывала. В глазах рябит, и спать охота.

Тетя Галя с мужем дядей Федей тоже имеют какое-то верхнее образование, но давно на него плюнули. Держат маленькую парикмахерскую и довольны жизнью.

Дядя Коля – акула пера. Самая большая акула в нашем маленьком болотце. Редактор дохленького листка под названием "Каменские известия". Хорошо хоть относится к этому с юмором.

В общем, все выбились в люди, на радость деду с бабкой. И все было бы хорошо, кабы не одна закавыка. Во время доблестной и героической, как в те времена говорили, работы на этой самой работе чего-то она нахваталась. Чего-то такого пролонгированного действия. У самой было трое детей, а вот у этих детей насчет детей – фигушки.

Выяснилось это не скоро, только когда все выросли, переженились и прожили семьями сколько-то времени. Бабка сначала думала, что дети непутевые, для себя жить хотят, типа как теперь чилд-фрай. Стала ко всем приставать и доставать. У нас, чтоб всем было ясно, в семье матриархат и бабка – вожак стаи. Вот тогда-то все и выяснилось.

У дяди Коли первая жена ушла после этого. Он спустя какое-то время женился на женщине с ребенком. Женщина была и остается – тетя Нина, а ребенок – это Надюшка и есть. Точнее, была. Давно уже не ребенок. Она на шесть лет старше меня, и ей теперь двадцать два. В общем, обычное дело.

А вот со мной все оказалось не так просто. Кто не любит бразильские сериалы – выключайте телевизор. Потому что история – в самый раз как оттуда.

И вот оттуда-то все и стоит начать.

Часть первая

Алмазная осень.

Начинаю с очень большой гадости в моей жизни. Она называется сахарный диабет. И началась эта гадость неожиданно.

Сначала я не заподозрил ничего хуже несвежего беляша. Я к еде равнодушен и не особо разборчив – что дали, то и слопал. Вот и в этот раз – думал, понос прохватит, и все дела. Ага, фиг вам. Я свалился на пол в коридоре, едва выйдя из школьной столовой. Без сознания. Народ стал тормошить, брызгать водой, кто-то догадался позвать медсестру. Вот ей и спасибо. Танюха, душа добрейшая и безотказнейшая женщина, дававшая себя тискать и не только чуть не любому старшекласснику, дело свое понимала. Учуяв характерный запах, подняла на уши всю школу и организовала доставку в больницу моей бесчувственной тушки в шесть минут. Если бы еще парой минут дольше, я бы тут на клавиши не давил. А так – выхватили из-под носа у похоронного бюро.

– На полноготка разминулся, ежик-Сережик, – говорила она парой дней позже, сидела у кровати и пухлатила мне волосы, приставала слегка. – Так обычно и бывает с наследственной формой диабета. Внезапно, и наповал, и не поймешь, когда и с чего запускается механизм. Может в десять лет, и в пятьдесят, но чаще всего как у тебя вот, в период начала полового созревания. А родителей предупреди обязательно, пусть проверятся.

Я и предупредил. Я заметил тревожные переглядывания всей родни, но не придал значения. Точнее, чего там придавать – ясен пень, все боятся, кто следующий на очереди. Мои родители не молоденькие, мамка меня на свет произвела в полные сорок.

Ну ладно, выдержал я от бабки и матери положенную дозу слез и соплей. Не сахар, конечно, и самому этот сахарный диабет. Ну, как – только что был здоровый, как крокодил, а теперь – того нельзя, этого нельзя и пенальчик в специальной сумочке – барсетке на поясе везде с собой, даже если только в сортир. В пенальчике – прибор для измерения сахара, инсулиновый шприц с дозатором и пара рафинадок. Жизнь моя стала похожей, как я ее себе представил, угольки на колосниках. Закрыл поддувало – нет инсулина. Погас огонь. Отворил поддувало – сделал укол. Не подкинул дровец – унесло огонек, хана Сереге. Для того и рафинад, на колосники бросить в пожарном порядке.

Хреновато, конечно, кто б спорил. Только я рассудил, что лучше так, чем никак. Как там в какой-то киношке вампир возглашал – бытие лучше небытия. Тем более дядя Федя Лембер, тетки Галины муж, уже лет десять как мается с такой же снастью – и ничего, жив курилка.

Отлежал я положенное, потом лежать надоело. Решил спуститься в мастерскую, у меня всегда какая-нибудь колупня незаконченная там была.

А мастерская у нас в доме, я вам скажу – мама, не горюй. Дед у меня, мало того, что мастер, он еще и хомяку сродни. Он чего только не прихомячил домой по части оборудования! По случаю его незаменимости при очередном списании ему первому предоставляли на выбор: чего, дядя Толя, желает твоя душенька? А уж та знала, чего желать, и не было у нас с дедом разве что чертовой ступы.

У нас – именно что у нас. Я у деда лет с двух не то что зависал – залипал. Может, кому не понять, говорят, сейчас комп все инструменты заменить может. Нет, комп – вещь, глупо спорить. А вот у нас с дедом маленькая кузня со всем приспособом, мехи электрические, наковальни, молотки. Раскочегаривали, правда, редко. Универсальный деревообрабатывающий станок и несколько специализированных: фуговка, электрорубанок. По металлу – токарный, маленький фрезерный. Ручного инструмента – на все случаи жизни. Верстаки по всем стенам. И ноут там тоже стоял, это уж я деду показывал чертежи в три-дэ. Его впечатлило. А точить по чертежу чем? Да фрезой, чем. Кому? Нам с дедулей.

У отца и дяди Коли тоже руки росли откуда надо и делать все умели. Но как-то так, без азарта. Дядька вообще вон в гуманитарии ушел. А я с азартом к этому всему. Мать чем дальше, тем больше ворчала: наследие предков, трудовая династия, типа? Учился бы лучше, да закончил бы хоть политех! Ну, учиться плохо кто б дал, тот же дед за тройки из мастерской выгонял. Но медаль мне была – как собаке пятая нога. Дед говорил всегда, что хорошие руки голове пропасть не дадут.

Места это хозяйство занимает немало. Ну, да и живем мы не так чтобы тесно. Частный сектор, это тебе не коммуналка!

У нас два смежных участка по улице. Сначала был дом номер сорок – дедули и бабули, и халабуда прабабки Ольги, бабулиной матери. Участок с сильным уклоном, к улице ниже, к дальнему забору выше. Халабуду снесли, и на косогоре, когда мой отец женился, построили дом. С фасада – два этажа, с тыла – один. Верхний этаж – жилой. А нижний отвоевал себе дед. И начал обустраивать.

А потом вернулся из областного центра дядя Коля, и как вовремя подвернулось – сосед продавал дом с участком. По тем временам это было офигеть как дорого, но поднатужились и купили. И естественно, перестроили. Два дома рядом, на том же косогоре. И на второй цокольный этаж дед тоже наложил лапу.

Никто, честно сказать, и не спорил. Без деда, его рук и мастерской оба дома были бы никак не возможны. Строили сами, никого не нанимали и деньги зарабатывали тут же. Это сейчас все можно купить готовым, а тогда на идиотский коробок под названием шифоньер в очереди стояли годами. И стоили они по три зарплаты. Цифр не помню, помню масштаб. Мы с дедом за три вечера собрали такой же, даже лучше. Был бы материал.

Еще у нас есть гараж и, соответственно, автомастерская. У деда до сих пор на хорошем ходу Газ-69 лохматейшего года выпуска. Мы его разбирали на мой памяти раза два по винтикам. И собирали обратно, что характерно. Скачет, как горный козел. Последний год я его могу брать, с одним от деда условием: попадешься, я ни при чем! (Не попадался. Брал, правда, редко, не хамил.)

К отцовской "авдюхе" мне подступа пока не было, но пошаманить по мелочи в дядькиной "пятнахе" могу. Дядька знает, что не напортачу, а сам ленив. Гаражи теплые: утоплены в тот же склон, только ворота выглядывают.

И вообще-то это мужская территория. Женщины там не лазят. Они с техникой безопасности плохо дружат, как дед объяснял.

Тем неожиданней было встретить там первостатейную истерику.

Тем более – если ее закатывает бабуля, вообще-то в истериках и обмороках сроду не замеченная.

Особенно – если ни одного раза не понятно, с чего и на кого она так.

– Для одного дела годился, и то испортил! Гад, сволочь, мачо гребаный, чтоб ему в мучениях сдохнуть завтра же, глаза бесстыжие выцарапаю, яйца оборву!

Она кулаками об верстаки стучала, хорошо, что верстаки все на совесть, а кулачок костлявый, маленький. Дед ростом выше ее на две почти головы, и тот боялся подойти к ней разбушевавшейся, потом как-то изловчился, схватил сзади, прижал:

– Ну, Дусенька, Дуся, ну успокойся. Что ж теперь кулаками после драки, теперь ничему не поможешь.

– В том-то и дело, в том-то и ... – задохнулась, притихла, оперлась на деда. Мало кто знал, что бабка по имени – Авдотья. Перекрестилась совсем молоденькая, еще до свадьбы. Один дед звал ее изредка Дусей. И то по случаям чрезвычайным.

Но сейчас, похоже, такой он и был.

– Знал, знал! Знал, Лембер хренов, гнида бразильская, теперь кулачонки потирает, вот, в кои веки раз нагадить сумел, зато как!

Опаньки! Ни для кого в семье не секрет, что между бабулей и дядей Федей Лембером, мужем тетки Гали, вендетта. Куда как покруче среднестатистических разборок между тещей и зятем. Она его все тридцать лет ненавидит, как он с теткой женат. За что – ума не дам. Какую бы гадость бабуля ни сказала, что бы ни сделала – он все оставлял без ответа и этим, кажется, еще больше ее бесил. Тем более что пригорала она к пустякам. И уж никогда до такого не доходило. Что ж он сотворил, если она его по матушке – и гнидой? Да еще и бразильской почему-то.

Но, похоже, колотун у бабки кончился. Повздыхала, повсхлипывала, дед посадил ее, накапал капелек валериановых.

А я затихарился за станиной. Что-то тут делается из ряда вон. Бабке на глаза лучше не попадаться, потом у деда расспрошу, что за буря в пустыне.

– Эх, почистоплюйничал ты, Толя, тогда, а то – как бы хорошо получилось!

Дед только вздохнул.

– Все у тебя, Антонина, виноваты, кроме тебя. Сколько раз я тебе говорил? Во-первых, то ли получилось бы, то ли нет, а главное – я в такие игры принципиально не играю. И в конце-то концов, Дусь, твоя же затея! Внуков охота? Детдомов сколько? А Надюха тебе что, плоха? Ах, чтоб в семье родился? Чей бык ни прыгал, телята наши? Ага, так ото ж. А Федька и сам не думал, не помнил, что у кого-то там в родне диабет, пока самого не шибануло. Не кори его и поедом не ешь. Сама намудрила. И не убивайся насмерть. Не старые времена. Сейчас с диабетом до наших лет живут.

Дослушивать мне резко расхотелось. Поднялся на затекших ногах, незамеченный вернулся наверх.

Это в сериалах все такие беспонтовые, по три серии одно и то же перетолмачивают, пока до какой-нибудь тупой доны дойдет. В жизни все куда смышленее. Я, например, почти все понял. И секретов разводить не стал. Между мужиками какие секреты? Я подождал часа два и спустился к деду снова.

Бабки уже не было.

– Дед, а почему дядя Федя гнида именно бразильская?

Дед не из тех, кто от неожиданности что-нибудь нахрен уронить может. Он и на ногу не уронит, не надейся.

– С какого места подслушал?

– Вот с этого самого.

– Гм. Шустер ты, вьюноша. Ну уж знай теперь как оно все есть.

И в три минуты все выложил. Он на пять серий размазывать не станет.

Когда бабка поняла, что обычным путем внуков ей не дождаться, она решила пойти путями окольными. Так и хочется сказать, скользкой дорожкой. Поначалу она, оказывается, хотела, чтоб папашей стал дедуля Толя. Почему в мамаши была выбрана мама Таня – это понятно. Характер у нее такой. Поставишь – будет стоять, положишь – лежать будет. С тетей Ниной такого сроду бы не вышло. Еще б – капитан милиции тебе не филологиня.

Дедуля, однако, отказался. Без объяснения причин. А что их объяснять, причины эти. И так все на виду.

Тогда бабка, наступив себе на характер, поговорила с зятем.

Вот что дядя Федя бразилец и есть, натуральный, природный, это меня ошарашило.

– А почему не Крузейру и не Душ-сантуш? Да еще и блондин?

– А ты что думал, там полтора миллиона мулатов и все поголовно в белых штанах? Папаша его Петер Лембер был чистопородным фрицем, из тех, недобитых. Это, кстати, одна из причин, почему бабулечка его не любит.

– Тут-то он какого хрена делает?

– А вот это вторая причина. Натворил он дома что-то такое непотребное, что удрал подальше от кокосов и мулатов. Что? Спроси, может, тебе скажет. Но чтоб тридцать лет домой и не соваться – поверь, там не пустяки какие. Убийство, попытка ограбления – что-то вот такое. Это я не по злобе, по опыту говорю. А третья, кстати, причина – что он твою тетку отбил у сына ее старой подруги. Те их чуть не с пеленок сговорили – а тут нате, здрасьте. По мне, дело житейское, а ей вот неймется по сию пору.

– А... папаша знает?

– Алик-то? А как же не знает. И в зубах тебя с пеленок носил. И Галька тоже. И не вздумай наезжать, какие они такие-сякие. Не было бы вас с Надюхой – зачем бы мы колупались всю жизнь? Кофточки в сундуки собирать? Все для вас, все вокруг вас. А иначе – для чего? Подумай хорошо, голова у тебя – не тыковка, сообразишь, что к чему.

А чего тут соображать, если все разжевано и в рот положено. Дед возился у верстака, разбирая какой-то карбюратор на запчасти, искоса на меня поглядывал. Потом не выдержал, спросил:

– Ты объясняться с кем-нибудь прямо сегодня побежишь?

Объясняться? Я подумал. Нафиг? Все всё знают. Я последний узнал, по несчастному случаю. Не проявись дурацкая эта наследственность, знать бы я не знал, кто там папаша, кто не папаша. Хорошо хоть с мамашей сомнений никаких. И почему-то очень грело, что дед Толя не при делах. Нет, не хотелось мне ни с кем объясняться.

– Ты просто скажи всем, что я теперь в курсе. Пусть все как шло, так и идет. Только с Федей... ну, потом как-нибудь поговорю про его Бразилию. Не сейчас.

Ни с кем не хотелось мне разговаривать. Не в состоянии был. Даже про Бразилию не хотелось. Я вообще как-то плыл. Я гулять пошел. Не сказав никому, шмыгнул через старую калитку в проулок. И двинул. Я не помню, куда и как шел, кажется, слегка выпал из реала. Ненадолго, кажется. Кто б мне надолго позволил? Очнулся от звонка: маманя.

– Сынок, ты где?

В шкафу на верхней полке... а где я? А, узнал место.

– На Некрасовской, где скамеечки. Я тут гуляю.

– А... а, ну ладно, не припозднись только.

"Только"... Меня и прежде семейные доставали проверками бесконечными: где я есть, что делаю и когда домой. Я крепко заподозрил, что теперь звонки станут вообще поминутными. Согласитесь, это не жизнь. Я стал прикидывать, как с этим бороться, и вдруг почувствовал уже привычный противный озноб и дрожь в руках. Ага, пора что-то в топку подкинуть.

Благо, с этим затруднений никаких: в двадцати шагах базарчик, с краю – овощи-фрукты, кисточка бананов в пятнышках. Самые сладкие. Отошел с ними подальше и устроился на камушке.

Тут, на Некрасовской, клуб "Гранит", с трех раз угадайте, чей дом культуры.

Денег у конторы много, сразу видно. Фасад опрятный, где надо – покрашено и побелено, где надо – покрыто дармовой гранитной плиткой. А чуть в сторонке, где начинается парк, устроена модная штука а-ля джапан. Сад камней.

Устроили его только этой весной, и не знаю, что будут делать через пару месяцев, когда листья полетят. Пленку, наверно, постелют. А сейчас огород камней передо мной во всей красе.

Ну да, больше всего это смахивает, на мой взгляд, на небрежно забороненный огород по весне. Прямоугольный в общем участок засыпан гранитным щебнем. Пятна разного цвета: серый, красный, розовый, белесый. Несколько хороших бульников вертикально поставлены то тут, то там, безо всякого порядка. Из плоских камней выложено несколько замысловатых кривых дорожек, и по ним туда-сюда гоняет ясельного возраста мелюзга.

И урна кованая, чтоб мне не сорить. Вот как цивильно.

Не успел бросить первую шкурку, подкатывает ко мне малявка. Одна из тех, что бегали по дорожкам. Прикольная такая малявка, лет трех примерно. Губки бантиком, ручки-ножки пухлые, из-под короткого платья смешные трусишки в оборочках.

– Дя, дяй бананосик!

Мне, вообще-то, не жалко. Но я халявщиков не люблю, даже малолетних. Будем воспитывать.

– На что меняемся? Ты – мне, я тебе?

Похлопала глазенками, поняла.

– Камуськи хос?

Полезла в карман, пыхтя, – кармашек маленький и неудобный. Достала несколько мелких камушков. Высыпала мне на ладонь. Глянь-ка, подобраны с умом. Все однотонные, без крапинок. Сколько ж она в них колупалась – гранит обычно пестрый, найти кусочек без крапинок – это поискать надо. Ну, молодец, не халявщица. Поменялись.... Заработав свой банан, девчонка резво попрыгала на другой конец огорода.

Камушки я ссыпал в карман джинсов и до поры забыл.

Дома я попал на заседание женсовета. У калитки, на заплетенной виноградом верандочке – мамуля и бабуля.

– Сережа, постарайся как можно меньше проводить времени вне дома. И предупреждай, куда и насколько уходишь.

Ну, мамуля, ты даешь. Я уж пару лет как сам себе голова. Не зарываюсь и прихожу домой вовремя, но где мне лазить – мое дело.

– Мам, а если я под кустом девчонку тискаю? Репортаж тебе в телефонную трубку?

Глаза круглые.

– У тебя что, девочка есть?

– Нет, это я для примера. Но ведь будет же когда-нибудь!

– Сережа, не хами! – это уже бабуля.

– Ба, какое тут хамство? Все по существу! Заведу девчонку – первой тебе доложусь и свечей куплю пачку.

А вот это уже хамство, и скорей, бегом-бегом, в мастерскую, а то с бабули станется уши накрутить. Ей плевать, что непедагогично.

В мастерской – дед, где ж ему еще быть. Шаркает напильником по какой-то детали в тисках.

– А, Сергей Федорович прискакал!

– Не понял...

– Чего тут понимать. Лембер Сергей Федорович – тебе как?

Брр.... Неохота об этом думать.

– Меня что, без меня перекрестили?

– Нет, все ждут, пока сам скажешь.

Вот так. Значит, дед втихую успел провести семейное совещание. И всем велел нишкнуть, пока я сам не решу, как ко всему этому сериалу отношусь.

А я никак не отношусь.

– Дед, знаешь, что скажу? Не мудрите. Как все было, так пусть и останется. И не доставайте меня с этим больше. Хау, я все сказал.

Я не ждал того, что дальше произошло. Дед просто отложил напильник, сгреб меня в охапку и стал тискать.

– Умница ты, Сережка!

Похоже, прослезился даже. Но я и с ним разговаривать не стал, вырвался – а от него попробуй еще вырвись, в дедулечке центнер, и вовсе еще не разваливается, – удрал наверх.

Вот что хотите, не хотел я разбирательства заводить. Не то, чтоб мне вовсе было все равно, от кого я произошел. Но как-то даже не особо раздумывая, я понял, что ничего менять не хочу. Не хочу перекувыркивать жизнь всей семье – они как-то устаканились со всем этим за столько лет. А мне по барабану, что в бумаге написано. Быть Сорокиным я привык. Стать Лембером – а зачем? Я от этого ни хуже, ни лучше не буду. Если б фамилию переменил, и бац – выздоровел, другой вопрос. Но так не бывает. Значит, проехали, живем как жили. И Федю Лембера папой звать не буду. Перебьется. Папой так и останется папа Алик. Мы с ним всегда хорошо ладили, ну и нефиг в перевертыша играть. Просто зайти и сказать: па, привет!

В кабинете у отца музыка жужжит. Значит, уже дома, на работе не задержался. Он всегда музыку включает, когда приходит. Я уже все наизусть знаю. В основном – битлы, ну и сопутствующие. Сейчас там что играет? Отель Калифорния. Нормальная музычка.

– Па, привет!

Чего боялся – что он, как дед, обниматься полезет. Тогда я сам разревусь. Слава богу, не полез.

– Привет, Сереж, ты как?

– Тридцать восемь.

– Что тридцать восемь?

– А что – как?

– Фу, напугал! Я думал, температура тридцать восемь.

– Не, температура в норме, сахар шесть. Завтра в школу.

– Ну... аккуратней будь, сынок.

И смотрит. Сто пудов, все уже знает. Но не пристает, не ахает, не сопливится. Нормальный мужик.

– Ладно, па, я к себе.

Есть у меня такой личный прибабах: у меня руки должны быть заняты. Особенно если я о чем-то думаю. Не могу думать лежа или изображать позу статуи мыслителя, стоит такая на отцовском столе. Думается лучше всего за делом. В мастерской всегда можно найти, чем заняться. Неохота в мастерскую, как сейчас – прибрать в комнате. Помыть посуду... нет, посуду уже мать вымыла. Почистить аквариум. Вода в двадцатилитровой бутыли как раз отстоялась. И подумать.

Правильно ли я сказал деду, что все останется как есть? Однозначно. То, что всему затейница моя бабуля, ясно. Не займись она сводничеством – не было бы человека, то есть меня, и проблемы однозначно тоже. Мне, по-хорошему, ей еще за это спасибо сказать, что я все-таки есть. Но трогать ее не буду, пока сама не заговорит.

С отцом – считай, поговорили. Все всё поняли.

С матерью – есть опасность, что ударится в панику. Да уже ударилась. Не проводи время вне дома. Ага, сиди как гвоздем пришитый: ты больной, хромой, инвалид, блин. С этим предстоит еще воевать.

Ну и, типа папаша Федя. С этим разговора не избежать. Бразилец – откуда он взялся в нашей тьмутаракани? Из-за чего сбежал? Кроме деда-фашиста, какая еще есть родня? Бабуля, тетки-дядьки, двоюродные? Интересно же!

А в это время я промывал камушки из аквариума. Кто не водил хотя бы примитивных гупёшек, тот не знает, как загаживаются камушки за неделю. На них падает всякий подводный мусор: остатки корма, рыбьи какашки и прочее, когда сливаешь с них воду – они осклизлые, противные.

И тут я вспомнил про "камуськи", полученные от мелкой девчонки в сквере. Что добру пропадать – брошу-ка я их в аквариум. Тем более там такой же гранитный щебень. Вот только помою их отдельно, в пол-литровой банке, чтоб в аквариум не затащить незнамо какую заразу. Рыбки – скотинка нежная.

Вот с этого момента прошу, как говорится, поподробнее.

Камушков было четыре. Три кусочка гранита: серый, темно-красный, розовый. И белесый кристалл, который я определил как кварц. Его в граните всегда полно. Я кое-что в каменючках соображаю. На камне сидим. Отец – по этому камню профи. Надюха – тоже, она на пятом курсе геологического факультета и работать будет на том же "Каменскграниткарьере". Жить рядом и не нахвататься? Ну не дурак же я.

Вот камушки булькнули в водопроводную воду, я поболтал и слил. Так, пыль смыта. Еще раз... Опаньки! А где четвертый камень? Серый, красный, розовый – вот они. А белесый?

Залез в банку пальцами, выгреб камни. Все четыре на ладони. Бросил в воду. Четвертый снова пропал.

Слил воду, достал ставший без смытой пыли совсем прозрачным камень. Положил на ладонь. Практически правильный восьмигранник. Сторона квадрата миллиметров двенадцать. У меня глаз привычный на размеры, определяю точно. Длинна оси – больше двух сантиметров, а вот я его штангенциркулем... двадцать три миллиметра.

У меня уже не то что лоб взмок, ладони – и те вспотели. Я же говорил, что в камушках кое-что соображаю? Я взял в правую руку "камуську", зажав ее наподобие карандаша. Левой придержал на столешнице скользкую стеклянную пол-литровую банку из-под мелких огурчиков. Примерился и нарисовал вершиной восьмигранника круг.

Потом отложил камень в блюдечко и щелкнул ногтем по этому нарисованному кругу.

Бздым – брякнулась внутрь вырезанная стекляшка. Оставалось только вытереть пот со лба.

Вы много знаете субстанций, которые могут нарезать из стекла блинчиков? Я – две. Хорошая инструментальная сталь, из которой стеклорезы делают. И алмаз.

К стали камушек отношения явно не имел.

Ай да камуська, ай да малявка. Дура мать, что ей бананы не покупала. Такую надо просто бананами завалить.

А нашла она алмаз, как пить дать, в гранитной россыпи сада камней. Больше негде. И значит, там могут быть еще. А щебень брали из наших карьеров. Следовательно, камушек этот – местного происхождения. Ни фига себе заявочки, называется.

В общем, я решил назавтра изобразить из себя созерцателя в саду камней и самому полазить по этой щебенке. Не знаю, что выйдет, в лоб авось никто не даст.

Грешным делом, хотел я с утра пробросить школу. Уж больно зудело под коленками – найти еще "камуську" – другую. Но утром, протерев глаза, раздумал. Не потому, что совесть проснулась. Я ее еще во втором классе на пирожок с компотом променял. Ясное утро в середине сентября что значит? Туман на рассвете и сильную росу, пока не припечет. Припечет часам к десяти-одиннадцати. А по мокрым камням мало что радости никакой лазить, так роса еще будет блестеть и путать мозги. И добро, если там битого стекла не накидали.

Так что в школу я пришел вовремя. Даже спросить успел у Аминат Садоевой, соседки по парте, что нового проходили. Но поскольку начало года, проходили пока старенькое, так что не особо я за неделю и отстал.