Текст книги "Жасминовые сестры"
Автор книги: Корина Боманн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
5
– Нам нужно идти в дом, – сказала Ханна и указала на небо.
Оно начало затягиваться темными тучами. Правда, солнце еще светило, но уже явственно чувствовался холодок, который должен был принести с собой дождь.
– Наверное, в порядке исключения метеорологи оказались правы.
Мелани помогла ей подняться. До дома было довольно далеко. Хотя Ханне все еще было трудно ходить, она уже не так часто морщилась от боли.
– Я чувствую приближение дождей, – сказала она почти с облегчением. – И это странно. Других людей ревматизм донимает сильнее в дождливые дни. А у меня такое бывает при сухой погоде. Это, наверное, оттого, что я родилась на берегу Меконга.
Она засмеялась над своими словами, а затем крепче уцепилась за руку Мелани.
«Роберт смог бы отнести ее на руках», – подумала Мелани. Она тут же вспомнила об обследовании и бросила взгляд на часы. Без четверти шесть. Обследование либо уже закончилось, либо было в полном разгаре. Рассказ Ханны заставил ее забыть о времени!
Мелани уже хотела было схватить свой мобильный телефон, однако затем вспомнила, что услышала бы сигнал сообщения или вызов.
– Здравствуйте, мадам де Вальер. Вам лучше идти в дом. Похоже, надвигается гроза. – Садовник, который толкал мимо них тачку, полную нарезанных ветвей, улыбнулся им во весь рот.
– Не беспокойся, Томас, я уже в пути! – засмеялась Ханна.
Когда его взгляд встретился со взглядом Мелани, девушка быстро отвела глаза.
– Что это с тобой? – спросила Ханна, когда Томас свернул за угол.
– Ничего, – удивленно ответила Мелани.
– А почему ты смотришь в сторону? Он так любезно тебе улыбнулся.
– Он видел меня в футболке и леггинсах, – ответила Мелани.
Ханна наморщила лоб:
– Тебе ведь уже не двенадцать лет! Поверь мне, там, в городе, он видел кое-что и похуже. А ты же на самом деле не бегемот, так что тебе нечего стесняться.
Мелани и сама не знала, почему ей стало неловко. Ну, так получилось. Ей казалось, что если она ответит на улыбку садовника, то этим как бы изменит Роберту. Конечно, это было глупо, ведь даже на работе она часто разговаривала и обменивалась шутками с другими мужчинами. Но сейчас все было иначе – пусть даже она ни с того ни с сего сама себе показалась монашенкой.
И действительно, дождь начался быстрее, чем они ожидали. Как только тучи затянули небо и первые капли забарабанили по стеклам окон и по поверхности озера, с Ханной произошла перемена. Боль, которая накануне держала ее в крепких объятиях, ослабела, и лицо женщины разгладилось. Как только ревматизм возвращался в допустимые пределы, она вставала со своего ротангового кресла и ходила по салону. Правда, для ходьбы ей все равно нужна была палка, но ее движения становились более свободными.
– Сезон дождей, – сказала Ханна с лукавой улыбкой. – Как прекрасно, что я снова могу ходить. Как по мне, лучше бы дождь никогда не прекращался.
– Однако у остальной части мира может быть иное мнение, – возразила Мелани, которая сидела на своей табуретке, как на раскаленных углях, в ожидании звонка Кати или матери.
Но мобильный телефон молчал.
– Какое мне дело до остальной части мира!
Ханна выгнула спину. Дождь усиливался. Раскат грома присоединился к шуму дождя.
– Я, старая женщина, так часто была вынуждена заботиться об остальной части мира, что будет справедливо, если мир хотя бы раз подстроится под меня.
– Но ведь когда летом не бывает солнца, ты тоже становишься неласковой, grand-mère, – напомнила Мелани.
– Это правда. Но тогда ревматизм сразу же напоминает мне о том, что я не так уж сильно люблю солнце. – Ханна замолчала, а затем ухмыльнулась и тихо рассмеялась: – Ты слышишь, что я говорю? Ужасно, правда? Когда я была в твоем возрасте, я только головой качала, глядя на пожилых людей, которые были такими, как я сейчас.
– Да нет, ты определенно так не делала, – возразила Мелани. – Ты всегда испытывала уважение к старшим.
– Ну что ты, у меня тоже бывали минуты слабости. Ни одного человека нельзя назвать ангелом, на каждом одеянии из перьев обязательно бывает чуть-чуть грязи. Все зависит от того, белые или черные перья под этой грязью.
Они некоторое время сидели молча, прислушиваясь к дождю и раскатам грома. Время от времени где-то вдалеке вспыхивали молнии.
Мысли Мелани снова вернулись к клинике. Она посмотрела на часы. Девятнадцать часов пять минут. И все еще нет звонка от Кати.
«Может быть, лучше мне самой ей позвонить?» – подумала она.
Со дня последнего разговора с будущей свекровью прошло почти две недели.
Их отношения с Катей никогда не были безоблачными, та не скрывала, что ей бы хотелось не такую жену для Роберта. Однако через какое-то время она привыкла к Мелани и по крайней мере стала не такой холодной. Но все же, когда Роберт попал в аварию, отношения между Мелани и ее будущей свекровью снова ухудшились. Поэтому Катя в последнее время общалась больше с Еленой, чем с Мелани.
– Я схожу на чердак и посмотрю, что еще я могу там сделать, – сказала Мелани, засовывая телефон в карман.
На самом деле она хотела позвонить Кате, но Ханна, конечно, сказала бы, что она может сделать это и в салоне.
– Иди, дитя мое, а я на минутку загляну в свой кабинет. Терпеть не могу сидеть без дела.
– Ты по-прежнему ходишь в кабинет?
– А почему бы и нет? – задала вопрос Ханна. – Может быть, я и стара, но все еще хочу хоть немного поработать. Пусть даже я больше не могу держать в руках иголку. Я занимаюсь бухгалтерскими книгами и размышляю о том, что бы еще придумать с этой виллой. Кроме всего прочего, у меня ведь есть еще доля в швейной мастерской в Сайгоне.
– Ты имеешь в виду в Хошимине? – поправила ее Мелани, подмигнув, потому что знала: прабабушка не признает нового названия города.
– Для меня этот город навсегда останется Сайгоном, как бы его ни назвали.
Они вместе прошли часть коридора, а затем Ханна исчезла за дверью своего кабинета. Это было маленькое помещение, заставленное книгами и старыми папками с документами. Некоторым из них было уже лет пятьдесят, но Ханна просто не могла расстаться со старыми деловыми бумагами.
– В них находится бо́льшая часть моей жизни, – говорила она, когда ее дочь пыталась убедить ее выбросить эти папки. – Если кто-то когда-нибудь захочет написать мою биографию, они ему понадобятся.
Мелани вспомнила об истории, которую рассказывала ей Ханна, и ей очень захотелось услышать продолжение. Но сначала ей надо спросить, как дела у Роберта.
На чердаке девушка уселась на один из еще не раскрытых ящиков. Несколько минут она смотрела на телефон, прислушиваясь к шуму дождя, барабанящего по крыше. Затем набрала номер Кати.
Пока в трубке раздавались гудки, сердце Мелани билось так, будто готово было выскочить из груди.
Катя не отвечала. После четырех звонков отозвался электронный почтовый ящик. Мелани вздохнула и нажала на «отбой».
Гора ящиков и сундуков вдруг показалась ей непреодолимой. Но здесь, наверху, девушка, как ни странно, чувствовала себя хорошо.
Мелани сунула мобильный телефон в карман и снова принялась за работу.
«Может быть, мне надо взять один из этих ящиков, чтобы складывать туда вещи, которые смогут пригодиться», – подумала она, подтягивая к себе пустой ящик. В него Мелани уложила платье с пайетками, пару шляпок и перчатки.
Она повернулась к очередному, еще не распакованному ящику, когда зажужжал мобильный телефон. Голос Кати был довольно усталым.
– Я уже думала, что они никогда не закончат обследование. Врач считает, что как будто все в порядке. То, что они увидели на снимке, было всего лишь остатками старого бронхита. Следовательно, нет оснований для беспокойства.
Мелани облегченно вздохнула. Значит, Роберт преодолел и это.
– Елена сказала мне, что ты взяла небольшой тайм-аут. – В словах Кати был какой-то скрытый смысл, и это заставило Мелани насторожиться.
– Я на пару дней уехала к своей прабабушке. Моя мать, конечно, объяснила вам причину.
– Да, обморок. За прошедшие недели произошло так много всего. Не каждый способен вынести столь большую нагрузку.
Облегчение, которое испытала Мелани, моментально превратилось в дым, и та злость, которую она носила в себе со времени первой стычки с Катей, снова вернулась.
Причина была незначительной. Во время одного из первых совместных посещений больницы у Мелани закружилась голова, и ей пришлось выйти из комнаты. С тех пор в глазах Кати она была слабой женщиной, и та указывала ей, что делать. Но прежде всего будущая свекровь давала Мелани почувствовать, что именно она, Катя, будет решать, что будет с ее сыном.
У Кати тоже было очень тяжело на душе, но она нравилась себе в роли сильной личности, которая ни за что не сдастся, что бы ни произошло. Таким образом, у нее был повод демонстрировать Мелани свое превосходство.
– Ну ладно, желаю тебе хорошо отдохнуть. У меня все под контролем, – еще раз уколола будущую невестку Катя, когда не услышала ответа. – Буду держать тебя в курсе.
С этими словами она нажала на «отбой».
Мелани чувствовала себя так, словно ее выпороли. Больше всего ей хотелось сейчас спуститься вниз и рассказать все Ханне. Но она была уже не маленьким ребенком, который бежит к взрослым, как только у него возникают проблемы.
Этот звонок продолжал лежать тяжким грузом на душе Мелани даже после того, как они поужинали и монотонный шум посудомоечной машины разнесся по помещениям верхнего этажа.
Мария рано попрощалась с ними и отправилась спать, потому что этот день сильно ее утомил. Кроме того, на завтрашний день был запланирован визит к стекольщику.
Мелани нервно ходила взад-вперед по своей комнате. Что же ей делать? Неужели мало того, что произошло? И как бы отреагировала Катя, если бы Роберту стало хуже? Или если бы у Мелани еще раз случился обморок? Неужели будущая свекровь когда-нибудь запретит Мелани показываться у Роберта?
Девушка растерянно вздохнула. Может быть, Ханна еще не спит? Откуда-то издалека доносились раскаты грома. Мелани знала, что прабабушка отправлялась спать только тогда, когда была уверена в том, что больше ничего не случится.
Однако девушка нашла Ханну не в ее комнате, а в салоне. Закутавшись в одеяло, прабабушка сидела в большом кресле из ротанга и смотрела на луну, свет которой время от времени пробивался на землю сквозь дождевые тучи.
– Ах, ты тоже еще не спишь? – спросила Ханна, когда Мелани вошла в салон. – Ты не устала от всей этой суеты на чердаке?
Мелани действительно устала, но знала, что внутреннее беспокойство все равно не даст ей уснуть.
– Да ничего, – ответила она и опустилась на одну из табуреток.
– Ты ведь еще не рассказала, звонила ли тебе твоя свекровь. Или Елена.
Да, за ужином она не сказала об этом ни слова. Погрузившись в свои мысли, Мелани слушала отчет Марии о переговорах со стекольщиком.
– Звонила Катя, – ответила девушка, стараясь не смотреть на Ханну. – Все прошло хорошо, врачи ничего не нашли.
– Но?..
Мелани вздохнула:
– Никаких «но». Вот только с тех пор, как Роберт лежит в коме, Катя с каждым днем все хуже и хуже относится ко мне.
Собственно говоря, она не хотела жаловаться Ханне, но эти слова вырвались у нее помимо ее воли.
– Она думает, что я слишком слабая, что я не та женщина, которая нужна Роберту. Разумеется, она супермама, которой не требуется сон и которая не знает, что такое усталость, и она не упускает ни малейшей возможности, чтобы показать мне, что она сильнее меня! Лишь она одна имеет право решать, что должно происходить с ее сыном, и теперь, через столько лет, у нее снова появилась возможность для этого!
Мелани умолкла. От того, что ее сердце учащенно билось, да и от злости, у девушки перехватило дух. В сущности, ей не хотелось себя накручивать, но теперь она испытывала бешеное желание схватить что-нибудь в руки и с размаху швырнуть им о стену.
Ханна долго смотрела на нее, а затем сказала:
– Не суди о Кате строго. Каждой матери очень тяжело видеть своего тяжелобольного ребенка и знать, что она ничего не может сделать, чтобы он снова стал здоровым.
– Но мне ведь тоже плохо! – На глазах у Мелани появились слезы. – Неужели Катя думает, что мне приятно видеть, как мужчина, которого я люблю, живет только благодаря аппаратам, которые поддерживают в нем жизнь, в то время как я погибаю от тоски по нему?
– Я не знаю, что думает твоя свекровь, – ответила Ханна. – Но в данном случае она, похоже, руководствуется только своей материнской любовью, и ей, наверное, не нравится, что это чувство конкурирует с другой любовью. После аварии Роберт снова стал для нее маленьким ребенком, и, скорее всего, собственная боль заставляет ее ограждать его от всего, в том числе и от любви его невесты.
Мелани покачала головой. Это объяснение прозвучало как-то неубедительно. Ее недовольство Катей было слишком сильным.
– Боюсь, что она и прежде не любила меня. А теперь ее неприязнь рвется наружу.
Мелани встала со своей табуретки и села рядом с ротанговым креслом. В это мгновение ей больше всего хотелось снова почувствовать себя маленькой девочкой, которая пока что еще ничего не знает о проблемах взрослых.
Ханна, успокаивая, погладила ее по голове.
– Ты расскажешь мне, что было дальше с тобой и Тхань? – наконец спросила Мелани. – Конечно, если ты не слишком устала.
Ханна рассмеялась:
– В моем возрасте человек постоянно чувствует усталость, однако не может уснуть. Я с удовольствием расскажу тебе продолжение этой истории, но должна предупредить, что она будет не очень радостной.
– Я этого не боюсь, – ответила Мелани.
– Хорошо. Давай посмотрим, как далеко мы продвинемся этой ночью.
6
Сайгон, 1925
Годы уплывали один за другим, а в городе не происходило ничего, достойного упоминания. Французы держали население в ежовых рукавицах. Время от времени ходили разговоры о бунтах, но эти восстания подавляли еще до того, как раздавались первые выстрелы. Зато на окраине города французы начали строить аэропорт, что восхитило моего отчима.
– У них манеры, как у быков, зато в технике они кое-что соображают, – обычно говорил он.
Отчим не слишком любил французов, в отличие от моего родного отца, но он был достаточно честным, чтобы признать заслуги другого человека, за что я его очень уважала.
В то время как я выполняла швейные работы для своей бабушки и немного позже даже начала кое-что продавать на улице, Тхань, как и раньше, работала у крестьянина, возделывая рис в северной части города. Теперь ей не нужно было преодолевать дорогу пешком: наш отчим собрал для нее велосипед из старых запчастей, и из-за этого я немножко завидовала своей подруге. Но, конечно, велосипед был ей нужнее, чем мне.
Мы делали все, что могли, чтобы вести нормальную жизнь, которая удовлетворяла бы нас. Значит, судьба распорядилась так, чтобы мы нашли свое место.
Однажды утром, когда я зашла в швейную мастерскую, чтобы снова взяться за работу, я удивилась царившей там тишине.
Обычно, даже если не было слышно голоса моей бабушки, все равно чувствовалось ее присутствие.
Я обнаружила ее в постели. Ее глаза были открыты, а дыхание стало каким-то странным, свистящим.
– Bà, что с тобой? – спросила я, увидев, что она не спит.
Когда она услышала меня, ее лицо исказилось и стало похоже на гримасу. Я не поняла, что она хочет – засмеяться или заплакать. Из-за того, что половина лица у нее полностью онемела, бабушка не могла контролировать и другую половину. Я сразу поняла, что тут что-то не так, и вызвала доктора Нгока, который за год до этого переехал сюда из Ханоя и открыл частную практику недалеко от нашего дома.
– Апоплексический удар, – определил врач после того, как обследовал бабушку. – Ее нужно срочно поместить в больницу.
Наверное, она стала бы возражать, если б могла. Пребывание в больнице стоило очень дорого. Однако доктора Нгока не беспокоило то, что на лечение будут израсходованы все накопленные бабушкой деньги. Он распорядился, чтобы ее на повозке отвезли в больницу, которая находилась в той части города, где мы жили раньше.
Известие о том, что ее мать получила апоплексический удар и теперь лежит в больнице, не вызвало у maman никакого волнения. Она лишь кивнула и стала энергичнее месить тесто для лепешек. Хоть я и не видела на ее лице улыбки, но могла бы поклясться, что мать обрадовалась болезни бабушки. Наверное, в этот момент она надеялась, что бабушка умрет. Это была мысль, которой не должно было быть у дочери, но в данном случае мне это не казалось удивительным.
Когда стало понятно, что бабушка никогда больше не выздоровеет и уже не сможет ходить, мать все же предприняла то, что, наверное, очень удивило бы bà – если бы она смогла это понять. Она забрала ее в дом кузнеца.
Возможно, мой отчим повлиял на нее. А может быть, maman увидела в этом возможность отомстить матери за все, что та с ней сделала.
Bà перевезли к нам и уложили в постель. Я испугалась, увидев ее в таком состоянии. Казалось, от нее почти ничего не осталось. Ее тело превратилось в ссохшуюся слабую оболочку, изо рта доносились странные звуки, которые нельзя было назвать речью, а глаза смотрели в одну точку. Мысль о том, что прежняя bà пребывает в заточении в этом разрушенном теле, внушала мне страх.
Тхань же очень сочувствовала ей. Страдания bà лишь укрепили ее желание стать врачом, пусть даже на протяжении нескольких лет нам не преподавали никаких уроков и у нас больше не было доступа к книгам.
– Когда я соберу достаточно денег, – сказала Тхань, когда мы вместе с ней шли по городу, – я куплю себе учебники и все наверстаю. А затем я запишусь в университет.
У меня не хватило мужества, чтобы возразить своей «чи», как официально звучало обращение к старшей сестре. Я подозревала, что наш отчим не отпустит ее учиться, тем более что мы обе были уже в том возрасте, когда нас можно было выдать замуж.
Мысль о том, что нас выдадут замуж точно так же, как и maman, висела над нами, словно дамоклов меч. Не было сомнения в том, что наш отчим найдет мужа и для Тхань, ведь он, как бы там ни было, признал ее своей дочерью.
Однажды, вскоре после того как закончился сезон дождей, я пришла домой с очень нехорошим предчувствием. Я даже не могла сказать почему – ведь в тот день я продала очень много сшитых мною вещей, даже заезжим французам, которые пришли в восторг оттого, что я так свободно владею их языком. На эти деньги я сразу же купила кое-какие продукты, которые нужны были матери для приготовления пищи и на отсутствие которых она жаловалась мне утром.
Хотя до веранды оставалось всего несколько шагов, я остановилась, словно не знала, стоит ли туда входить. В доме царило странное настроение. Было такое ощущение, будто надвигается тайфун. Невидимое облако приглушало свет и делало краски темнее, чем обычно.
Я заставила себя идти вперед. Не имело смысла оставаться здесь, на улице, ведь то, что решила сделать с нами судьба, она все равно с нами сделает. На первый взгляд все казалось таким же, как всегда. Рядом с лестницей, ведущей на веранду, дремал облезлый желтый пес, который, собственно, принадлежал не нам, но который был постоянным гостем в кузнице моего отчима и время от времени даже ловил крыс и мышей, словно считал себя кошкой.
Мою бабушку усадили в кресло-качалку рядом с дверью, наверное, для того, чтобы на нее упали солнечные лучи. Она пустым взглядом смотрела на улицу.
– Я вернулась, bà, – сказала я, хотя и знала, что она меня не понимает.
И, возможно, никогда больше не сможет понимать. Даже китайский целитель, который хвастался тем, что у него есть целебные травы от любой болезни, не смог нас обнадежить.
Когда я отодвинула в сторону занавеску из жемчужин, закрывавшую дверь в кухню, я услышала мужской голос, показавшийся мне знакомым, но услышать его здесь я не ожидала.
– Для нас было бы большой честью, если бы ваша дочь и наш сын стали парой.
Я окаменела. Это был не кто иной, как владелец маленькой лавки, торговавший тканью в конце улицы! У него было три сына, которые были немного старше, чем Тхань и я.
– Это очень большая честь, – ответил мой отчим.
Но что он здесь делал? Он ведь закрывал кузницу только поздно вечером!
– Большая честь для нашей семьи. А также для Хоа Нхай. Она очень обрадуется.
Я испуганно затаила дыхание, а затем осторожно прикрыла занавеску и прижалась к стене. Мое сердце билось так, что я с трудом разбирала, о чем говорят в соседней комнате.
Собака на веранде посмотрела на меня, однако не издала ни звука и, фыркнув, положила голову на лапы.
Меня хотят выдать замуж!
Конечно, в моем возрасте это было самое естественное событие на свете. В семнадцать лет некоторые девочки, жившие по соседству, уже стали матерями.
Я говорила с Тхань на эту тему, и мы обе решили сочетаться браком только с тем, кого полюбим.
Это было очень рискованное желание, учитывая то, что тогда было принято, чтобы родители сами выбирали супругов для своих дочерей.
Мне стало понятно, что мне не дадут сказать ни слова. Maman сама когда-то воспротивилась желанию матери выдать ее замуж и вышла за моего отца, однако годы, проведенные в семье кузнеца, изменили ее. Она больше не была той умной женщиной, которая встречалась в своем салоне с француженками. Теперь она была женой кузнеца и снова стала простолюдинкой.
И вдруг я почувствовала невероятный гнев. Как же она может так со мной поступать?
Как maman может ожидать, что ее дочь будет счастлива с мужчиной, которого не любит?
Я поняла, что не вынесу этого. Я сердито огляделась. Очевидно, еще никто не заметил, что я уже вернулась. Вероятно, они ожидали меня, чтобы поставить перед свершившимся фактом.
Но им придется подождать!
Я украдкой выбралась из дома мимо bà, которая пребывала в своем мире и меня, конечно, выдать не могла.
Когда дом остался позади, я бросилась бежать, даже не зная толком куда. Больше всего мне хотелось покинуть город навсегда. У меня в груди горело и кололо, а по щекам бежали слезы.
Краем глаза я замечала удивленные взгляды прохожих. Некоторые из них перешептывались. Наверное, завтра они спросят у maman, куда я так спешила. Но мне было все равно. С этого момента моя спокойная жизнь закончилась, потому что с сегодняшнего дня меня будут готовить к тому, как стать хорошей супругой. Для меня больше не будет существовать ничего, кроме семьи, нелюбимого мужа и детей, которых я не хочу, но вынуждена буду рожать, потому что это будет моей обязанностью.
И лишь после того, как я целый час бесцельно бродила по городу, до меня дошло, что я стою на дороге, ведущей к рисовым полям. Вдалеке я уже видела площадки насыщенного зеленого цвета, заполненные водой.
Здесь, на улице, я могла спокойно подумать и найти способ убедить своих родителей, что для свадьбы слишком рано и что муж, которого они нашли для меня, не тот, кто мне нужен.
Я замедлила шаг и посмотрела на землю. Каждый вдох вызывал покалывание под ребрами. Мое сердце все еще колотилось, как сумасшедшее.
Перед моим мысленным взором стояли сыновья торговцев тканью: Минь, Банг и Хао. Все они унаследовали лошадиное лицо и длинный нос своего отца, у всех были хитрые глаза, и все были довольно заносчивыми. Пусть даже ткани, которые продавал их отец, были красивыми, но его сыновей нельзя было назвать красавцами. Кому же я предназначалась? Первенцу Миню? Он был на два года старше меня и, собственно, уже давно должен был жениться. Очевидно, ни одна из семей не была готова к тому, чтобы выдать за него свою дочь. В отличие от моего отчима, голос которого звучал очень восторженно…
Пройдя некоторое время по дороге с опущенной головой, я оторвала взгляд от земли. Никто не окликал меня, но мне все же показалось, что кто-то на меня смотрит. И затем я увидела ее – худощавую фигурку в синем аозай. Широкополая шляпа из рисовой соломки скрывала ее лицо, но то, как она двигалась, позволило мне ее узнать. Наконец-то!
Я тут же остановилась и стала ждать, пока Тхань подъедет поближе. Когда я убедилась, что она меня заметила, я подняла руку и помахала ей. Через несколько минут она подъехала ко мне на своем велосипеде.
– Хоа Нхай? Что ты здесь делаешь? Что-то случилось?
Тхань спрыгнула с седла. Я не смогла ответить ей сразу же, потому что меня душили слезы.
– Что с тобой? – спросила Тхань и сняла сумку с плеча. – Bà стало хуже?
– Нет, с ней все в порядке, – всхлипывая, ответила я. – Вот только…
– Давай присядем.
Тхань потащила меня за руку к широкому камню, лежавшему на краю дороги.
Она положила велосипед на землю, сняла шляпу и обняла меня.
– Они…
Больше я не смогла ничего из себя выжать и только всхлипывала.
Тхань крепко прижала меня к себе:
– Сначала успокойся. У нас есть время.
И это время было необходимо мне, потому что я все плакала и плакала. Главным образом от злости на свою мать и на отчима, но также от разочарования и страха.
О торговце тканью люди говорили, что он плохо обращается со своей женой. А если это передалось его сыновьям?
И вообще, я пока что не хотела иметь детей! То, что рассказала мне Тхань – что роды связаны с кровью, криками и сильной болью, – вызывало у меня страх.
Через некоторое время мои слезы иссякли, но я продолжала всхлипывать.
– Я как раз пришла с рынка, немного позже, чем обычно, и услышала, что у нас гость, – начала рассказывать я.
Тхань наморщила лоб:
– Гость? Но мать с отчимом предупредили бы нас об этом.
Я покачала головой:
– Они этого не сделали. Они даже не сказали нам, что хотят выдать меня замуж.
– Замуж? За кого?
– За сына торговца тканью. Он сегодня был у нас дома, и они все с ним обсудили! – Слезы снова хлынули из моих глаз. – Они считают, что для меня это большая честь.
Тхань, казалось, была потрясена.
– Но у сыновей торговца тканью головы, как у лошадей. И, кроме того, у них какие-то делишки с tây. Может быть, во французском квартале к этому относятся хорошо, но здешние люди их не любят.
– Наверное, отец изменил свое мнение по поводу французов, – ответила я с горечью. – Он утверждал, что я буду очень рада.
Тхань погладила меня по голове. Очевидно, она тоже не знала, что делать, но хотела утешить меня.
Мы довольно долго молча сидели на обочине. Мимо нас медленно проезжала повозка, запряженная волом. На ней спал возница, натянув шляпу из рисовой соломки себе на лицо. Вол, казалось, точно знал, куда нужно двигаться. И вдруг я тоже поняла это.
– Мы могли бы уехать отсюда, – услышала я свой голос, когда повозка проехала мимо нас.
Тхань ослабила объятия и посмотрела на меня:
– Уехать? Но куда?
– Куда-нибудь, где нас не смогут выдать замуж против нашей воли. Может быть, в Ханой. Или в Китай.
Тхань покачала головой:
– Мы не можем просто так взять и уйти из дому! У нас ведь есть долг перед нашей семьей. Мы ее часть. Ты же видела, что вышло, когда твоя мать бросила свою семью.
Я снова рассердилась, на этот раз уже на Тхань.
– Ты ведь хочешь стать врачом, не так ли? – бросила я ей и вскочила на ноги.
В следующий момент тон моего голоса стал неприятен мне самой. Но Тхань, похоже, почувствовала то же, что и я.
– Неужели ты веришь, что пойдешь учиться? Они выдадут тебя замуж точно так же, как и меня. Может быть, еще за одного сына продавца тканью.
Тхань покачала головой:
– Этого они не сделают. Я не их дочь и вскоре стану самостоятельным человеком. – Но, пока она говорила эти слова, в ее глазах появилось сомнение.
– Они приняли тебя в семью как дочь! – возразила я. – Поскольку ты должна быть благодарна им, и в особенности нашему отчиму, тебя они уж точно выдадут замуж. – Я схватила подругу за руку. – Если мы останемся здесь, то никогда не сможем заниматься тем, чем хотим. Может быть, я сама еще не знаю, чего хочу от жизни, но выходить замуж я уж точно не собираюсь. Если и связать с кем-то свою жизнь, то с мужчиной, которого я сама себе выберу и полюблю. А ты – ты ведь хочешь учиться. Но здесь тебе этого не позволят все равно, сколько бы денег ты ни собрала…
Тхань несколько минут молча смотрела на свою обувь, к которой прилипла грязь с рисового поля.
– Но их все равно не хватит, если мы уедем в Ханой. Там у меня так же мало шансов поступить в университет, как и здесь, я уже узнавала. – В ее голосе прозвучала горечь, и мне стало жаль, что я разрушила ее иллюзии. – Но, может быть…
Тхань подняла глаза. В них появился лихорадочный блеск.
– Может быть, мы смогли бы уехать в Европу или Америку. Я недавно слышала, как один француз рассказывал о том, что женщины там могут учиться в высших учебных заведениях. – Она схватила меня за руки. – Мы вдвоем сможем это сделать!
Казалось, она моментально забыла о привязанности к своей семье. Или же она всего лишь хотела меня успокоить? В тот момент мне было все равно. Тхань послала луч солнца сквозь тучи, сгустившиеся надо мной.
– Но для поездки нам нужны деньги. Больше, чем я сумела сэкономить. – Энтузиазм Тхань исчез так же неожиданно, как и загорелся. – Нет, мы не сможем этого сделать. Нам нужно поговорить с матерью. Может быть, нам удастся заставить ее убедить отца хотя бы не выдавать тебя именно за этого парня.
Солнечный луч исчез, а серая мгла, окружавшая меня, казалось, стала еще плотнее и темнее. Я удрученно покачала головой:
– Она не сможет отговорить его. Он глава семьи. Даже бабушка не смогла бы его убедить, если бы была здорова. У нас остается единственный выход – бегство.
Тхань схватила меня за руку. Ее ладонь была такой же холодной, как и моя.
– Давай сначала посмотрим, что нам скажут дома. Утро вечера мудренее.
Она была права: убегать сломя голову было бы глупо. Для такого плана нужна подготовка. До обручения должно пройти некоторое время. И к тому же пройдет еще какое-то время, прежде чем я выйду замуж. Может быть, они еще не договорились насчет приданого.
Я тяжело опустилась на камень рядом с Тхань. Я чувствовала себя совершенно обессиленной. Даже не знаю, через какое время Тхань подняла меня на ноги.
Между тем стало смеркаться. Когда мы пришли домой, гость уже ушел. Maman и отчим снова занесли bà в дом.
Тхань и я молча выгрузили мои покупки и помыли грязную посуду в старом эмалированном тазу.
– Хоа Нхай, – раздался через некоторое время голос матери над нашими головами. – Мы хотим поговорить с тобой.
Тхань сжала губы, а затем ободряюще кивнула мне. Мне было бы лучше, если бы мать сразу же отчитала меня за поздний приход, но для этого ей не надо было бы вести меня к кузнецу.
Я быстро вытерла руки и последовала за maman в комнату, в которой они разговаривали с торговцем тканью. В воздухе висел неприятный запах сигарет. Мой отчим не курил, но, очевидно, гость предпочитал табачные изделия французов.
Отчим сидел на циновке из рисовой соломки и пил чай, глядя в окно на улицу, жизнь на которой все больше и больше сковывала темнота. Лишь когда я опустилась перед ним на корточки, он перевел взгляд на меня.
